Люда сначала сопротивлялась:

 

 

- На стройке, наверно, не смогу работать, – пожаловалась Крамова Люське. - Я ужасная мерзлячка. Когда увижу, как на верхотуре каменщики, в жуткий зимний холод ежатся от свирепого, швыряющего им в лицо пригоршни ледяной крупы, ветра, то у меня уже от их вида бегут мурашки по коже и начинает бить озноб.

- Не боись, Люда! Мы же пойдем учиться на штукатуров, - уговаривала Люся свою одноклассницу, - а они всегда внутри помещения в тепле работают. Так что нам пофиг вьюга. В ПТУ кроме профессии мы получим ещё и среднее образование. К тому же там выдают фирменную спецодежду: летнюю и зимнюю – такие теплые ботиночки, шерстяные шинели и шапки, что ты зимой про всякий холод позабудешь. А самое главное – бесплатное трехразовое питание. Родители твои будут безмерно рады. Особенно Вера Михайловна: лишний рот им ни к чему. И так впроголодь живут, концы с концами еле-еле сводят… Такая орава – десять ребятишек, да они сами двое: Виктор Александрович да Вера Михайловна.

- Моя мама – мать-героиня, - с гордостью заявила подружке Люда, - у неё три ордена «Материнская слава» - III степени, бронзовая медаль II степени, серебряная I степени – золотая и золотая же звездочка знака «Мать-героиня». Отец две войны прошел и у него кроме медалей за Победу над Германией и «За победу над Японией» есть ещё шесть боевых наград: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За…», - тут Людмила махнула рукой, - устанешь всё перечислять. А вот беда все только медали и ни одного ордена. Зато у мамы все ордена и даже звезда «Матери-героини». Её, Михайловне нашей в Кремле сам Брежнев вручал.

- Брежнев звезду героине вручал, это хорошо, - подумала Люська, а вслух сказать побоялась, не хотелось обидеть соседскую девчонку, следующую фразу: «А пенсия-то у неё двенадцать рублей. Пока детей одного за другим рожала и сидела в декретном отпуске, ей рабочий стаж не засчитывали. А без рабочего стажа, какую же к черту хорошую пенсию заработаешь. Вот Виктор Александрович хоть и работает в школе учителем русского языка и литературы и уроков набрал больше некуда, выше головы, а получает-то 120 рублей. Для деревни это и ничего, а в городе бы от голода ноги бы протянули».

Люда каким-то шестым чувством поняла причину заминки в разговоре и возразила, словом Люсе на непроизнесенной горькой правды жизни семьи Крамовых:

- Ты, Люсенька, не думай, что если мама от государства гроши получает, так у нас в доме и деньги не водятся. Мы, старшие ребятишки, осенью клюкву на болотах собираем и сдаем в сельпо на пятьсот-шестьсот рублей каждый год. В августе лён теребим, вон у меня все ладони стеблями льна порезаны. Зато тоже прибавка денежек в семейную копилку. Мама бычков выращивает и к зиме сдает на мясокомбинат по полтора рубля за килограмм живого веса, еще столько же денег выручает, как и мы, всем семейным колхозом на клюкве. А батя кроликов разводит. Каждая крольчиха через три-четыре месяца по 8-10 крольчат приносит, а вырастают они быстро и весят по три-четыре килограмма. Одного кролика на два чугунка супа хватает, на два обеда. А шкурка кроличья стоит у заготовителей около трех рублей. Сто шкурок и к концу года накопится – еще триста рублей и летом, когда запасы мяса хранить можно только в леднике подполом, каждый день свежее кроличье мясо. Младшие по очереди за соседскими подпасками коров пасут. Им за это они по три рубля в день дают.

- Людочка, не убеждай меня, пожалуйста, в вашей шикарной семейной жизни. Знаю я, что вы как муравьишки круглый год трудитесь. Воду на поливку грядок ведрами из реки, которая внизу течет, под косогором вверх тягаете. Траву для кролей охапками таскаете, а сколько осиновых веток им ваши братья рубят и не сосчитать. Только почему же на штанах у твоего старшего брата Володьки на заднице заплатки сверкают? Хорошо хоть сейчас, уже как два года, в Самару уехал, и учиться в строительном техникуме. Так, когда он на каникулах домой приезжает, на него и посмотреть приятно: белая рубашечка, костюм с иголочки, модные полуботиночки начищены до блеска, что в них как в зеркало смотреться можно. Одним словом: первый парень на деревне.

- А в деревне один дом. Ой, нравится тебе наш брат, - усмехнулась Люда. – Конечно, в Ленинград поехать хочется. А где же мы с тобой жить будем? У меня-то тётушек в Питере, хоть пруд пруди, кто-то да приютит, приголубит. А как ты-то там проживешь? Ведь нет у тебя в огромном городе никого, а мама всегда говорит: «Москва бьет с носка».

- Так мы же с тобой не в Москву поедем, в Ленинград. Там народ совсем другой. Не такой суетливый, как в Москве и более интеллигентный. Я уже ездила в ПТУ на разведку. Так там любой прохожий не отмахнется от сопливой девчонки, а вежливо объяснит, как пройти, или проехать до нужного места и даже немного проводит до первого перекрестка, чтобы приезжая девушка не заблудилась. Жить же будем в общежитии. Тебе не стоит в услужение к тётушкам набиваться. Зачем тебе приживалкой у них быть. Будем вместе в пэтэушной общаге жить и друг друга поддерживать. Ведь на чужой сторонушке рад родной воронушке. Вот я тебя и уговариваю поехать вместе со мной.

Мама решение Люды восприняла спокойно:

- У нашего батьки высшее образование, на учителя в лениграде в институте учился, у меня зоотехникум окончен. Когда заявление в приемную комиссию подавала, то меня спросили: «А на какое отделение поступать собираетесь?», то ответила: «Да коров, чтобы лечить». Секретарь посмеялась и записала – животноводство. Но тебя учиться даже в техникум не сможем отправить. У меня сердце кровью обливается, как вспомню, на что живёт, на что питается Володька в Самаре. Когда на первый курс он поступил, то первые три месяца отец ему по десятке отправлял, а потом корова околела и ничем ему помочь не смогли. А что такое десятка, когда у него стипендия в месяц 18 рублей 50 копеек. Итого 28 рублей 50 копеек. А на обед один рубль уходит. Значит если один раз в день кушать, так только на двадцать восемь дней сходить в столовую можно, а оставшиеся три дня лапу сосать. Но он где-то подрабатывает. На грузовом вокзале вагоны разгружает. Говорит вчетвером. Вагон в шесть тонн разгрузят вчетвером, а за разгрузку им рубли за тонну платят. Вот тебе за четыре часа работы – 15 рублей. Почти ещё одна стипендия. Так Вовка же мужчина, а ты девчонка. Езжай в Питерское ПТУ на полное гособеспечение . Жить будешь, как московские руководители страны в Москве.

 

Зимнее пальто

После ПТУ Люда Крамова получила распределение на Полюстровский домостроительный комбинат номер два. В комбинате был отработан полный конвейерный цикл для «штамповки» из крупнопанельных «хрущовок» жилых кварталов-массивов на окраинах Ленинграда. В пропарочных номерах цехов залитые стеновые панели и плиты перекрытия «вызревали», а, попав на стройплощадку по запланированному графику, монтировались в бешеном ритме. «Коробки» одного 108-квартирного дома в Купчино была собрана ради зафиксирования рекорда за неделю. Но на отделку его квартир ушло времени не меньше, а может быть и больше, как и всех остальных домов этой серии. Труд отделочниц, в армию которых и попала Люда, механизации мало поддается. Как в эпоху ренессанса Микеланджело наносил вручную мастерком штукатурный раствор, как основу для своих гениальных фресок, точно так же оштукатуривала стены, и потолки километровыми площадями притом без всяких затей отделочников бригада, где трудилась и Люда.

Лето пролетело как фанера над Парижем, и поступила промозглая питерская осень, а Крамова так и продолжала носить свое весенне-осеннее демисезонное пальтишко. Или, как называла его бригадир штукатуров Валя Елизарова, семисезонное. Люда и в самом деле собиралась проходить в нем лет пять. Она еще не могла, как стахановка Валя перекрывать норму выработки в полтора-два раза и получала в месяц не 250 рублей, как бригадир, а лишь сто двадцать. Их вполне хватало на проезд, оплату за комнату в общежитии и на питание и даже кое-что оставалось на покупку простеньких блузок и девичьих безделушек – брошек, бус, медных колечек.

- Как это мама умудряется нашу ораву на 120 батиных рублей кормить и одевать? – думала Люда.

Но вот ударили зимние морозы, и произошло то, чего опасалась Люда при поступлении в ПТУ: она стала мерзнуть. От холода на улице тоненькое пальтишко не спасало от мороза. В помещении, на стройке не было запущено отопление и, чтобы не замерзал раствор на стенах, ночью мужчины заносили в отапливаемые квартиры манзалки-жаровни, с пышущим в них углями кокса. За ночь угарный газ от жаровен улетучивался в вентиляционные каналы, а оставалось в комнате чуть брезжившее тепло.

- Ух, и колотун-то какой ещё! – вздрагивала даже Валя, заходя на объект, несмотря на то, что у неё под комбинезоном, заляпанным штукатурным известковым раствором был поддет шерстяной свитер и меховой жилет-безрукавка.

Взглянув на Люду, которая в раздевалке сбросив с плеч демисезонное пальто, влезала в свою ученическую шинель и мелко-мелко дрожала, с горечью покачала головой:

- На тебя, Людмила без слёз смотреть-то нельзя. Ладно, здесь хоть и прохладно, но начнешь работать, шевелиться и через час из тебя пар со спины будет валить. А как вечером на улицу-то выйти? Когда ты свою доху на рыбьем меху сменишь на нормальное зимнее пальто?

- с получки, тётя Валя, разорюсь и куплю зимнее пальто, - пообещала Люда.

- Какая я тебе тётя, - возмущалась бригадир, - сколько раз тебе говорила – называй меня просто Валей. А до получки тебе не дотянуть. Простудишься, заболеешь, свалишься в постель. Вот ты заикнулась про тётю-то, а когда то хвасталась, что у тебя тётушек пол Питера. Займи у них денег на покупку и частями потом отдашь. Пальто стоит рублей 80, а на оставшиеся 40 рублей тебе до следующей получки, не прожить.

Людмила, кивнув головой, сказала:

- Правильно говоришь, тётя Валя, правильно говоришь.

И принялась за работу.

Тётя Зина, родная мамина сестра, встретила Люду с ласковой улыбкой:

- Сколько лет, сколько зим. Ты что это, племянница, ко мне три месяца носу не кажешь? Я уже успела позабыть, как ты выглядишь-то. Какая же нужда привела тебя ко мне?

- Как вы точно угадали, теть Зин, - вздохнула облегченно Люда. Можно без долгих объяснений попросить в долг деньги. – Видите мое пальто? Хочу гардеробчик обновить. Вот и пришла попросить у вас взаймы денежек на обновку.

Тёти Зинина улыбка померкла, а тетушка, взглянув по Людмилиному совету на вешалку, уклончиво ответила:

- Выглядит твое пальто вполне прилично: ладненькое и цвет тебе к лицу. – А про себя тётя Зина подумала: «Хорошему подлецу – всё к лицу. Ей новое пальто понадобилось. Так заработай сначала на него, а потом уже губу и раскатывай». Но вслух произнесла. – Да мы с Василием Егоровичем собрались Леночку отдать на курсы английского языка. Ты не представляешь сколько сдерет с нас репетитор. Не хочу и цену называть, чтобы не рвать свою душу. А сколько же стоит твоя покупка?

Услышав Людино: «Восемьдесят», всплеснула руками:

- Уму непостижимо! Да, где же я их возьму-то? Печатного станка для денег не держим.

Увидев, что на племяннице уже и лица нет, нечего будет и вспоминать, если снова месяца три не заявится, предложила:

- У моей младшей сестры Гали, она холостячка, деньги есть, она на кооперативную квартиру копит. Следующий взнос ей нужно внести через два месяца и денежки пока лежат на сберкнижке. Попроси у неё. Она как раз у меня в гостях. Сидит, чаи распивает на кухне.

Повернувшись в сторону кухни, тетя Зина окликнула сестру:

- Галя, хватит чаевничать, иди-ка к нам в прихожую, Люда пришла. Денег у нас занять хочет.

Галя, недовольно сморщив лоб, спросила кратко и быстро племянницу:

- Сколько и когда отдашь?

Услышав просьбу Люды, у неё брови поползли вверх, но перехватив сверлящий взгляд Зинаиды Михайловны, сникла:

- Ладно, дам тебе денег. Только как мне потом тебя разыскать-то в случае чего. Адреса твоего я не знаю, запиши на бумажке подробно и не забудь оставить номер телефона общежития, в какой комнате живешь, как звать твоих подруг и на каком транспорте до тебя доехать, - стала подробно инструктировать Галина.

- За три года ни разу не спросила, где я живу, как, а тут сразу столько вопросов, - подумала Крамова, отвечая письменно на них.

Провожая племянницу, Зина наигранно спохватилась:

- Ой, Люда, да ведь я тебя и чаем-то не угостила. Может быть, останешься на немного, попьешь чаёк-то.

- Нет-нет, тётя Зина, спасибо на добром слове, - стала отнекиваться Крамова. – Я сыта по горло.

Ей так хотелось добавить, съязвить: «Вашим гостеприимством», но, конечно же, сдержалась. Разозлятся, да и деньги отберут.

Запрятав деньги в карман, Люда сразу ринулась в универмаг, но в отделе верхней женской одежды её ожидало разочарование. Понравившееся ей пальто были ей не по росту, длинные, шире или же цвет не нравился – слишком темные, коричнево-бурые, тусклые и невзрачные.

Пришлось ехать в общежитие с деньгами, но в стареньком пальтишке.

Оставшись одни сестры стали комментировать ситуацию:

- Зачем же ты, Зина, вынудила меня одолжить деньги племяннице? – возмутилась Галя. – Хочешь быть добренькой за чужой счет. Зачем же нам приучать бесчисленных Веркиных ребятишек пастись у нас в квартире. Потакаешь ты, Зинаида, побирушкам.

- Я тебя, Галя, насильно не заставляла дать деньги. За воротник тебя к кошельку не тащила. Не перекладывай с больной головы на здоровую. А если уже пожалела о своем доброхотстве, то дуй-ка вслед за Людкой в общагу и отними свои деньги. Ты же хозяйка своего слова: слово и деньги дала, обещанное слово и деньги забери обратно.

- Доброхотстве…, - хмыкнув, передразнила сестру Галина. – Ты уж больно щедрая. Я жду не дождусь, когда куплю кооперативную квартиру и уеду от вас. И это твоя благодарность мне за то, что я твоего сыночка Гену вынянчила? Надоела вечно в прислугах ходить. А за Людой я не побегу, завтра к ней заеду.

 

Бригадир Валя

Назавтра Люду встретила бригадир Валя с удивлением:

- Опять ты в своей обдергайке щеголяешь? Бить тебя некому, а мне некогда. Наверно, денег не достала?

- Всё в порядке…, - запнулась Люда и наконец-то выговорила имя бригадира без всяких приставок «тётя», а просто – Валя!

- Ну и славно. Жду завтра с обновкой.

Как только Люда вошла после работы в комнату её подруга Люся сообщила:

- Какая-то тётка уже два раза к нам заходила. Всё тебя спрашивала. Да вон она у входа стоит, прозевала видимо тебя. Сходи, повидайся.

- Да, Люся, это на самом деле моя тетя Галя. Меня разыскивает. Не знаю, что же случилось. Я же у них в гостях вчера вечером была.

Первым делом Галя спросила:

- Деньги еще не истратила? – И услышав ответ, с облегчением вздохнула. – Слава Богу. А мне, как ты ушла от Зины, почтальон извещение принес. Надо срочно заплатить взнос в кооператив. Я же не знала об этом, когда тебе деньги давала. Верни их срочно мне.

Бригадир Валя, окинув Люду грозным взглядом, успела произнести одно лишь слово:

- О, несух…

Она замолчала, увидев, как брызнули слёзы из глаз Люды и тихо потекли по щекам. Валя молчала, пока Крамова беззвучно плакала, а когда Люда немного успокоилась, спросила:

- Деньги в общежитии украли?

Когда узнала от своей подчиненной о парламентерском визите тётушки, попыталась успокоить её:

- Бывает, что у девушки муж умирает, а у вдовушки живет. Не горюй: перемелется – мука будет. Раз позавчера у тётушек чай не смогла попить, приглашаю тебя сегодня вечером после работы к себе домой на пироги с чаем. Вчера целый поднос испекла, и мы с мужем только по паре штучек после ужина и попробовали. Поможешь нам их уничтожить, не дать добру испортиться.

Не доезжая одну остановку, Валя дернула Люду за рукав:

- Выходим. Тут по пути забежим в один магазинчик. Он в двух шагах от моего дома, успеем чай похлебать.

В «Детский мир», так назывался магазин, Людмила вошла, без какой либо задней мысли. Может быть, Валя игрушку сыну купить захотела. Но, когда увидела в отделе верхней одежды зимние детские пальто, подняла на Валю недоуменный взгляд.

- Что глазища свои на меня таращишь? – улыбнулась бригадирша. – Ты по возрасту уже стала взрослой девушкой, а росточком-то как была маленькой, щупленькой девочкой-подростком, так ею и осталась. В первый раз ты не в тот магазин пошла, покупать зимнее пальто. Посмотри-ка на это – твой размерчик, а так как это отдел детской одежды, то и стоит пальто в два раза дешевле, чем подобное во взрослом отделе.

- Ой, Валя, я ведь такое пальто не купила прошлый раз из-за цвета. Очень оно уж темное, коричневое, мрачное какое-то.

- Зато немаркое и прочное, износу не будет.

- Как моя пэтэушная шинель?

Валентина грустно вздохнула:

- Так что же тебе тогда надо?

- А вот посмотри на это, - Люда показала на пальто цвета морской волны. – Красивое-то какое… И цигейковый воротник. Посмотрите, Валя, его же в стужу можно будет поднять, обернуть вокруг горлышка, вместо шарфа, и застегнуть спереди. На одном кончике воротника пришита пуговка, а на другом есть петелечка.

- На коричневом зато пуговицы красивее.

Люда помотала головой:

- Не хочу коричневое.

И перебранку прекратила продавщица:

- Женщины, хватит торговаться не на базаре: это не нравится, это не хочу. Не хотите магазинное, идите в ателье и шейте на заказ.

- Хотим, хотим, - засуетилась Валя. – Вот это голубовато-зелененькое заверните, пожалуйста, в пакет, чтобы нести удобнее было.

Люда подошла к Вале поближе и приблизившись губами к самому уху бригадирши прошептала:

- Как же можно упаковывать-то пальто. У меня денег с собой нет. Да и дома нет. Нет денег на покупку. Осталось немного, до получки бы дотянуть.

- Ай, разве это деньги, и сорока рублей пальтишко не стоит – тридцать девять рублей пятьдесят копеек. А сидит-то на тебе как влитое, будто на тебя сшито, да и цвет-то веселенький, радостный. Берем, я заплачу, а потом месяца за три отдашь мне деньги.

- А можно я тогда пальто и снимать не буду? – спросила Люда у продавца, поджидавшую, когда покупатели разоблачаться, снимет пальто. – Мое старое в оберточную бумагу заверните, а я в новом зимнем пальто на улицу пойду.

Продавщица растрогалась, заулыбалась, выписала чек и, приказав Валентине: «Платите на кассе», а Людмиле: «Ценник пока не отрывай», стала ловко упаковывать демисезонное тоненькое пальтишко в бумагу, перевязав крест-накрест бечевкой.

У Валентины они не только попили чай, но и плотно поужинали. Провожая Людмилу у порога, бригадир сказала:

- в воскресенье-то загляни в обновке к своей разлюбезной тёте Зине. Пусть порадуется, что на свете есть не только её одна добрая душа.

- А что и зайду, - осмелела Люда. – Она, правда, меня всегда предупреждает, чтобы я без звонка к ней в гости не заявлялась, так на вахте по телефону звонить не разрешают, а коменданта общежития никогда на месте не бывает. Я к тётушке пораньше утром и заявлюсь, чтобы мой визит был для неё внезапным сюрпризом. Но радости он ей вряд ли доставит. Когда три года назад мне шестнадцать лет исполнилось, я стала совершеннолетняя , ни тётя Галя, ни тётя Зина меня не поздравили. Ни до дня рождения, ни после даже не заикнулись о таком знаменательном событии в моей жизни.

- Неужели ленинградский блокадный черствый хлеб и холодная зима сорок первого сумели так очерствить её душу и охладить человеческие чувства? – задумчиво произнесла Валя, но Люда «вступилась» за тётушек:

- Тётя Зина не жила в блокадном Ленинграде. Она работала в прифронтовом госпитале медсестрой. Раненых военных кормили лучше, чем оставшихся в городе зимовать мирных жителей. Да и в палатах госпиталя топили хорошо. Тётя Зина говорила, что накидывать пальто на больничный халат не было никакой нужды.

Наутро Валя провела с бригадой короткую летучку:

- Девочки, нас в бригаде 18 человек. Всем приходится хоть раз в год покупать какую-нибудь дорогостоящую вещь, а копить деньги еще не научились. Я предлагаю вам играть внутри бригады в «черную» кассу. В получку каждая будет отдавать мне по десять рублей, и каждый месяц два человека будут получать на руки к своей зарплате еще 90 рублей. Так за полтора года все вы по два раза получите крупную сумму, не заметив даже, как это получилось.

Штукатуры обрадовано загудели:

- Давайте сыграем в «черную» кассу.

- Здорово ты, Валя, придумала.

А Люся предложила:

- Первой «черную» кассу нужно выдать Люде, чтобы долг за пальто отдать.

 

Самара

Володю учиться в Самару направил отец. Там жила его мать, Володькина бабушка. И хотя мальчишка поступив в строительный техникум, жил в общежитии на Галактионовской улице около Самарской площади (Володя ещё удивлялся: «Город после революции переименован в Куйбышев, а площадь так и осталась Самарской») рядом, в двух трамвайных остановках находился бабушкин дом на улице Красноармейской. В старинном доме было печное отопление из водопроводной колонки, установленной на булыжной мостовой, бабушка и её соседи брали воду, а пилить и колоть дрова, и таскать тяжелые ведра бабушке уже было не под силу.

Поэтому кроме учебы у Володьки было ещё одно важное жизненное поручение отца: всю выше перечисленную работу выполнять ему, да и приглядывать за бабушкой. Если нужно и в аптеку за лекарствами сгонять и чай вскипятить и за продуктами в магазин сходить.

Но самым главным занятием оказались не слушание лекций, не его изнуряющая физическая работа по разгрузке вагонов, не спортивные тренировки и соревнования, а общение с бабушкой Александрой Васильевной Крамовой. Одинокой старушке жить в маленькой комнатушке, когда собственного дома, с внутренним каретным двором, за высоким забором, было тоскливо. Короткие встречи с внуком были для неё отдушиной. Особенно их совместные чаи после выполнения Володькой всех домашних забот и хлопот.

- Вот как сейчас помню, - говорила бабушка. – За неделю, как Витеньку родить, твоего отца, он родился 15 октября в 18 году, это значит числа 7-8, красные выбили белых из Самары. Середина осени, а уж зима нам пальчиком погрозила: стукнули крепкие морозы – градусов десять-двенадцать и припорошило улицы снежком. Ползу, иду потихоньку с огромным животом к своей калитке, а рядом с ней, как в комедии Гайдая «Самогонщики» лезет через забор красноармеец. Может быть, и улицу-то потом Красноармейской назвали. А лезет боец на забор в одном валенке и пьяный в хлам. Я его спрашиваю:

- Сынок, где же ты валенок-то потерял? Ведь посмотри, какой мороз на улице. Ненароком и ногу обморозить можно.

- Эх, мать, - сползая вниз забора, сказал красноармеец. – Возле Самары в концентрационном лагере находились пленные чехи, так, когда мы их выбили на железнодорожных путях остались цистерны с вином. Я когда черпал валенком вино, то валенок в нём и утопил. Не нырять же за ним в цистерну. Самому можно было там утонуть. Наклонился над горловиной, а винные пары как в нос шибанули, чуть было в бочку не свалился.

- А как тебе жилось, когда в городе были белые? – спросил внук Александру Васильевну.

- Чехи и словаки те ещё были ничего: они только грабили, а не убивали. А вот мадьяры очень злые, как шарахнут в случае скандала гранатой под ноги и мозги по мостовой вместе с кровью у погибших растекаются. Но красные сразу же неподалеку от меня установили комендатуру. А комендантом Самары стал бывший военнопленный чех Ярослав Гашек. Уже перед другой войной с Германией, перед Великой Отечественной, я прочитала его знаменитую книгу «Похождения бравого солдата Швейка». Вот мужу моему Александру Павловичу Крамову после взятия Самары красными пришлось помыкаться. После неожиданной встречи с босым, но в стельку пьяным красноармейцем в окно, дом-то был угловым, со стороны Галактионовской улицы тихо постучали. Я слышала, что после взятия любого города, красным бойцам давалась вольница. Не было на рабочих патрулей, ни военной комендатуры.

- Неужели к вам ворвались бандиты? – спросил бабушку Володя.

- Я так сначала и подумала, налетчики стучатся, - ответила она. – Посмотрела в щелочку между занавесками, не зажигая свет, и от радости чуть ли с ума не сошла – Саша. В шинели с погонами поручика царской армии глядит в окно. Когда распахнулась дверь, он сжал меня в своих объятиях, закружил, приподняв на руках, вокруг. А голова и без этого экспромтного вальса пошла кругом: «Саша, Сашенька. Жив и здоров». Но оставаться в городе занятым красными белому офицеру смертельно опасно.

- Что же вы предприняли?

- Я посмотрела на шинель и неожиданно обнаружила, что швы её прострочены какими-то очень толстыми суровыми нитками, обычно строчки ниток почти не видны невооруженным взглядом. Присмотрелась – боже мой, так это же не нитки, а жирные, отъевшиеся, отъевшиеся человеческой крови, вши. Решение пришло сразу: «Снимай-ка, Сашенька, свою завшивевшую форму и кидай её в огонь, в буржуйку».

- А потом?

- Жара пламени, которое охватило офицерское обмундирование, оказалось достаточным, чтобы согреть в тазике воду. Я остригла твоего деда наголо (опять же, так ходили простые красноармейцы), но не умышленно, а по необходимости и вымыла его в тазике. В цивильной одежде и стриженого наголо человека патрули не останавливали, если не внимательно присматривались к нему. Хотя Сашу и выдавала военная выправка, осанка. Чувствовалось сразу же белая офицерская косточка, но до комендатуры мы дошли благополучно.

- А зачем вы пошли в комендатуру красных?

- Нас бы всё равно выдали соседи. Меня, как жену царского офицера уплотнили, оставили вот эту комнатенку. Но в Самаре открылись курсы артиллеристов, а Саша был командиром батареи и его взяли сначала военспецом, Ярослав Гашек и дал ему направление, а потом, артиллеристу необходимо хорошо знать математику, особенно тригонометрию: при стрельбе угол наклона ствола очень влияет на дальность расстояния выстрела, твой дед стал преподавать математику в военном училище для подготовки командирского состава Красной Армии. И даже после гражданской войны профессором. Да наша личная жизнь не заладилась. Увела его у меня приволжская немка. А когда командующего Приволжским военным округом Михаила Тухачевского арестовали как немецкого или английского шпиона, то были неприятности и у Александра Павловича. Но у него после ранения в бедро открылась гангрена и ногу хирург ампутировал по самое некуда. Такой работник даже в ГУЛАГе не нужен был и от моего бывшего мужа отстали. Но пожил он после операции недолго, умер, долго и тяжело болея, света божьего не видя. А ты-то, Владимир, как учишься? Мне Виктор говорил, что ты пошел в деда – на математической областной олимпиаде занял третье место.

- Учусь я нормально, бабушка. А юношеское увлечение деда немцами видимо тоже досталось мне по наследству. На фотографии мои белобрысые волосы и лицо «истинного арийца» видимо сыграли свою роль. Секретарша в студенческом билете напутала и меня записала немцем. Вместо фамилии Крамов, начертала – Крамер.

Бабушка грустно улыбнулась и тяжело вздохнула:

- Всё возвращается на круги своя.

 

Тяжело учиться, легко… сдавать сессию

Володя не сказал бабушке всю правду. Он, лучший ученик класса, а может быть и деревенской школы, вдруг почувствовал в Самарском техникуме, что любой его однокурсник, одногруппник обладает большей информацией, чем он.

- Как хорошо, что отец присылал мне три месяца деньги, - думал студент. – Я мог сидеть с раннего утра до поздней ночи над учебниками. Утром в 6 часов он вставал под бодрящую музыку гимна страны и в двенадцать ночи со словами: «Союз нерушимый – республик Советских, сплотила навеки Великая Русь», засыпал.

Через эти три месяца мальчик, а Володя окончив 7 классов (в деревне еще последний год просуществовало семилетнее образование, тогда, как в городах уже ввели восьмилетнее) был самым младшим в группе, стал разбираться в формулах высшей математики лучше всех. В аудитории к нему неслись списать домашнее задание техникумовские хорошисты, начавшие учиться с отличными аттестатами. Особенно всем однокурсникам плохо поддавалась «Теоретическая механика». Хотя от Михаила Исакиевича Витковского, преподававшего этот предмет, Володя был не в восторге. Он никогда не только не кричал на шалунов, но даже не повышал голоса, читая лекции. И в аудитории именно поэтому стояла тишина. Витковский, ровным, размеренным тоном, пояснял формулы, написанные им мелом на доске. И как только он, сделав вывод, ставил последнюю точку, студенты слышали звонок, возвещающий об окончании пары.

Не ругался преподаватель, если вызванный к доске Володин однокурсник начинал путаться, не умея объяснить только что услышанное, так как ловил ворон, глядя в окно. Михаил Исакиевич незлобно, но довольно едко, подсмеиваясь над очередным недорослем, ставил его в такое неловкое положение, что на следующий раз, ни у кого не появлялось желания поглядеть лишний разок в окно и понаблюдать, как «листья желтые над городом кружатся».

После зимней сессии на очном отделении все Володины однокурсники разъехались на каникулы, а на их койко-место приземлились заочники. Зимняя сессия у них начиналась позже. Это были работающие, а потому состоятельные люди.

К Володе подошел один такой респектабельный гражданин. Окинув цепким, пренебрежительным взглядом, сморщившись, спросил:

- Это ты, шкет, профессор Крамов, который щелкает математические задачки, как орешки?

- Профессор Крамов – это мой дед. А всё, о чем ты сказал после, это про меня, точно.

Пренебрежительность слетела сразу после ответа. Респектабельный сменил тон на заискивающий:

- Слушай, дружок, я тебе заплачу три, нет, я заплачу тебе пять рублей, если ты за меня сдашь экзамены по математике. Вы только что сдавали сессию перед нами и тебя с твоей памятью не составит никакого труда сдать ещё раз экзамен за меня.

- Хорошенькое дельце, - усмехнулся Володя. – Как же я заявлюсь к своему преподавателю по математике, протяну ему твою зачетку и попрошу дать мне экзаменационный билет. Да он же меня выгонит взашей.

- Дружок, а ты, точно, буржуй, как и твой дед: вой преподаватель. Да не пойдешь ты сдавать экзамен к своему преподавателю, а пойдешь к нашему. На заочном отделении совсем другие преподаватели. А зачетку ты понесешь мою, но фотография в ней и фамилия будут мои.

- Я не дам переклеивать мою фотографию на твою зачетку.

- А это и не надо делать. На корочке, обложке зачетки на второй странице наклеено фото и стоит под ним личная подпись студента. Твоя это закорючка или моя преподавателю неизвестно. Но мы к корочке твоей зачетки прикрепим скрепкой к моей зачетке, на первой странице которой написаны мое имя, отчество, фамилия, группа, специальность. Это всё преподаватель изучит, а, посмотрев на фото на твоей обложке, убедится, что сдавать математику пришел я, Бородин Сергей Иосифович.

- Но ты, же намного старше меня. По моему внешнему виду, ты же правильно назвал меня в начале разговора – шкет, он сразу же поймет, что за тебя пришел сдавать первокурсник с очного отделения.

- Он же преподаватель, а не следователь из уголовного розыска. Больно ему надо тебя разглядывать. Да в нашей группе есть очень пожилой таракан, но такой замухрышка и с такой детской мордашкой, что ты покажешься нашему математику настоящим Гераклом. Так, что идет? Держи истуха.

Протянутая рука Сергея повисла в воздухе, а Володя привел еще один внушительный довод:

- Нашел дурака: рисковать за пять рублей кто возьмется. Я готовлюсь к городским соревнованиям по стендовой стрельбе и всем участникам сборной курса тренер выдал талоны на питание в городскую, а не в техникумовскую столовую стоимостью в три рубля. На эту сумму можно набрать себе в столовой на раздаче харчей и набить себе пузо. А я и на рубль не сумею обед съесть. Поем на семьдесят копеек. Кассирша, я с ней заранее договорился, берет себе восемьдесят копеек, полтора рубля отдает мне на карманные расходы, а не съеденные блюда продает какому-нибудь другому едоку. Все довольны, все смеются и никакого риска. Чистые математические расчеты.

- Понял, что ты не дурак, не хочу и сам в дураках остаться. Десять рублей смогут тебе помочь преодолеть мандраж? Давай рискнем за десяточку. Для тебя, стрелка, эта цифра желанна и любима. Держи краба, а я тебе ещё за тебя и в городской столовой заплачу за обед. Кушать сильно и мне хочется. Так что отоваришь свой обеденный талон полностью денежным довольствием. Получишь три рубля чистоганом вдобавок к полученной уже сейчас десятке.

Десятки Володя взял со словами:

- Стендовая стрельба не по мишеням стреляют, а по летящим вверх тарелочкам. А если я не сумею сдать на пятерки?

- О, миленький ты мой, так об этом я только что хотел тебя предупредить. Мне не нужно сдавать экзамен на пятерку. В деканате-то знают, что в математике я ни бум-бум, а дуб дубом. Поэтому если всё решишь правильно, то сделай две ошибки умышленно.

- Хорошо, если ты так меня просишь, то постараюсь тебе угодить: сделаю пару ошибок специально.

Экзамен прошел без сучка и задоринки и к Крамову посыпались предложения сдавать экзамены по другим точным наукам. Ведь к одному и тому же преподавателю на экзамен можно прийти только один раз. Во второй раз хитроумный план Бородина будет сразу же разгадан и Володя бы попался. Но… На такую бессмысленную авантюру он не соглашался.

Кстати отчество Сергея – Иосифович, напоминало Крамову о своем первом занятии в секции по боксу.

Невысокого роста, коренастый крепыш, прошелся вдоль шеренги молодых парней:

- Меня зовут Василий Иосифович. Я не сын Сталина, но мужиков из вас сделаю.

Василий Иосифович подошел к шведской стенке, взялся левой рукой за горизонтальную округлую штангу на уровне плеча, второй ухватился чуть выше головы и пружинисто подпрыгнув, вытянулся телом параллельно пола. Мышцы его пресса на животе бугристо заиграли. Так же легко, без стука приземлился и продолжил свой монолог:

- У мужчины живот предназначен не только, чтобы кашу переваривать, а и удерживать. Хотите иметь такие мышцы на прессе, как у меня – тренируйтесь до седьмого пота.

Василий Иосифович умел выжимать пот. Он заставлял играть своих подопечных в баскетбол мячом, набитым обыкновенным песком, гусиным шагом нарезать круги вокруг спортзала, пока ноги не начинали при обычной ходьбе рефлективно подсекаться, носить на закорках друг друга и другие трудные упражнения.

Золушкины туфельки

Свой первый отпуск Люда провела в деревне. Автобусы туда не ходили. Грунтовая дорога от любого дождя раскисала, и преодолеть бездорожье могли только грузовые машины. На таком ГАЗике в кузове, обшитом со всех четырех сторон и сверху фанерой, в деревню привозили почту: письма, бандероли, газеты, посылки, обшитые плотной тканью, а то и просто в фанерных ящиках. Кроме этой корреспонденции в почтовый фургон загружали книги для школы и библиотеки и металлические круглые коробки, в которых были самые ценные для всех сельских жителей: кассеты в жестяных банках с кинопленкой нового (только для деревни, разумеется, в городах-то они уже давно прошли) кинофильмы.

В этом фургоне и приехала Люда Крамова в родительский дом погостить. О её приезде знала вся деревня и у почты собралась вся деревенская босоногая малышня. И встречала детвора Люду с таким восторгом, как космонавта, побывавшего на Марсе.

А Крамова и в самом деле казалась им посланницей с другой планеты. Многие деревенские парни и девки уезжали учиться, работать, жениться или выйти замуж, но поближе – в Старую Руссу, Холм, а иногда и в Новгород Великий. В Питер же решались уехать только две Людмилы: Люська Митякова и Люда Крамова. Зато в отпуск в село приехала первой Люда.

Её-то и окружили всё Крамовское семейство младшего поколения. Отец был на работе, мать погнала корову к ветеринару, старшие братья Людмилы уже давно выпорхнули из родительского гнезда. Александр после бухгалтерских курсов работал счетоводом в совхозе под Питером, а Владимир учился в Самаре.

Поступок Люды оправдал надежды ребятишек. Она открыла чемодан, и в толпу ребятишек посыпалось как из рога изобилия городские угощения-лакомства: сушки, баранки, печенюшки-пряники и конфеты карамельки. Но даже обычные конфеты «подушечки» и «шарики», которые называли в деревне «Дунькина радость» и их можно было купить в сельском магазинчике, казались заморскими яствами наподобие какого-нибудь хитрого названия: «Рахат-лукум», например.

Наконец-то Татьяне и Василию удалось оторвать от любопытных и сладострастных соседских ребятишек Людмилу, и она в плотном кольце почетного караула двинулась к отчему дому, налегке. Чемодан гордо нес Вася, а всевозможные свертки, пакеты, авоськи несли, тащили, пыхтя и сопя, Галя, Сережа, Женька, Валя и Коля. Таня, оттеснив всех сопровождающих Люду вышеперечисленных лиц, шла рядом с городской сестрой и вела светскую беседу:

- Что город с людьми делает… Ведь ты раньше, Людка, так не выглядела: ни кожи, ни роже. Не была никогда такой красивой. А теперь – модная короткая стрижка, брючки, их в деревне никто не носит. А о полупрозрачной фиолетовой газовой с бантом на груди блузки и говорить нечего. Твои туфельки-лодочки блеск, умопомрачение. Все наши пацаны, увидев тебя уже слюни пускают. Я тоже поеду поступать в твое училище осенью. Правда, что в городе очень хорошо?

- Хорошо там, Таня, где нас нет. По мне так нет ничего родней и милей нашего дома.

- Это ты так говоришь, потому что давно в городе живешь.

Праздничная суета из-за приезда Люды вскоре улеглась, сестры и браться разбежались по своим углам и делам, а у Людмилы не выходили слова Тани про туфельки.

Хотя Люда была старше её, но Танька была бой-баба или девка, это уже кому как нравится называть таких отчаянных сорванцов. Ей очень хотелось самоутвердиться, лидировать не только в семейном кругу, но и в школе, в деревне. Теперь Таня, видимо, решила покорить вторую столицу – Питер должен был пасть к её ногам.

Когда мама привозила с питерского блошиного рынка, с барахолки вполне приличные ещё, а когда уже и изрядно поношенные кофточки, юбки и туфельки, Татьяна терпеливо дожидалась какую же вещь выберет себе Люда. Таня хоть и младше Люды, но по физическим данным ничем не уступала сестре: рост, размер обуви – одинаковы. Но только Люда пыталась примерить выбранную ею кофточку, раздавался визг, писк, рыдания:

- Меня никто не любит, а ты, мамочка, вечно потакаешь Людке. Всё лучшее покупаешь ей, а мне суешь, что останется. Остается же понятно что…

Тут Танька произносила такое заковыристое слово, после которого Вера Михайловна говорила Люде:

- Отдай ты, доченька, эту кофточку Тане, раз уж она ей так глянется. Зря она как сапожник мается-ругается. Вторая-то кофточка не хуже первой, которую ты выбрала. Просто у твоей сестренки глаза завидущие.

Людмила, молча, протягивала зареванной Таньке кофточку и отводила маму в сторону:

- Если сейчас я выберу себе туфельки, Таня опять устроит нам концерт и отберет у меня понравившиеся туфельки. А мне так нравятся туфли в красную полосочку.

- А ты будь, Людочка, поумнее, - спокойно возразила дочери мать, - если хочешь, чтобы тебе достались туфельки в красную полосочку. Ты выбери сейчас вон те в синенькую полоску, Танюхе эти синенькие у тебя из глотки выдерет и будет радоваться, что ей досталась вещь красивее, чем старшей сестре. А ты без всякого скандала получишь желанные туфельки в красную полосочку.

Так все и получилось, как предсказала мать.

- Какая ты у нас добрая и мудрая, - поцеловала Люда её в щечку.

Полезла целоваться с мамой и Таня:

- Извини, мамочка, меня глупую. Неправду я сказала, что меня никто не любит. Теперь я вижу, кто меня любит: только ты одна…

Татьяна нарядившись, выскочила на улицу покрасоваться перед подругами, а ещё более перед школьными друзьями – мальчишками. Она, когда приходил бродячий фотограф, расталкивала всех по сторонам, чтобы быть в центре внимания и посередине толпы на первом плане. Как же ей теперь-то было не покрасоваться.

Мать, проводив её взглядом, повернулась к Люде:

- Глядя на ваши дрязги, невольно вспоминаешь про Золушку и её хрустальную туфельку. Таня, как бы не старалась отобрать для себя вещи покрасивее: кофточку или туфельки, а на ней все наряды сидят, как на корове седло. Вот и сегодня, если бы не послушалась моего совета, то и осталась бы с носом. Увела бы к себе Таня понравившееся тебе туфельки. А моя сестра Зина, когда мне предложила тётя Тамара поехать в Питер нянчить её детей, тайком спрятала мои единственные туфли. Не босиком же мне было в город ехать, а признаться, что у нас одни туфли на двоих с младшей сестрой, было стыдно. Вот тогда Зина и предложила свою кандидатуру в няньки.

- Я поеду к вам тётя Тамара, раз Верка не хочет нянчить ваших детей. Своих завести хочет. Замуж собирается, а на свадьбу не в чем идти. Туфлей своих не имеет. А у меня есть.

Вера Михайловна помолчала и закончила свое горькое повествование:

- Я чуть ли не лишилась дара речи, когда Зина вышла из-за стола и прошлась, приплясывая по комнате… в моих туфельках.

В кармане же шинели осталась моя красноармейская книжка

- В кармане же шинели осталась моя красноармейская книжка. Ладно, после боя, если останусь живой, вернусь назад – подберу шинель и вместе с нею и документы.

Сзади, там, где упала шинель, раздался взрыв.

- Как громко треснуло сукно шинели, - неожиданно подумал Виктор. – Наверно, она разорвалась пополам.

Падение шинели и звук разрыва снаряда совпали. Это было последнее, что услышал Крамов. Взрывная волна швырнула Виктора наземь, засыпала комьями земли. Но он и это уже не запомнил, будто провалился куда-то в черную пустоту.

 

Похоронная команда

Два пожилых красноармейца, присели на холмик свежевырытой земли.

- Петруха, - вовсе не по уставному обратился один солдат к другому, – не жмись, доставай свой кисет. Махорочка у тебя из самосада, ядреная. Аж, до кишок продирает.

Петр, не спеша, достал из кармана вышитый кисет с табачком, отсыпал щепотку напарнику из похоронной команды и пошутил:

- У тебя, Вань, для курения – одни губы. Как в песне: «Николай, давай закурим…», спички есть, бумагу купим. А у тебя и бумаги даже нет. Я вот позапасливей тебя, вчерашнюю полковую газету «Вперед» прихватил с собой.

Петруха ловко надорвал полоску газеты, но вдоль она отрывалась хорошо, и аккуратно, но медленно поперек, тут она рвалась плоховато и лохматилась неровными краями. Зато Иван одним махом, в одно движение, скрутил козью ножку: с одной стороны отверстие этого кулечка из газетной бумаги было широким, а с другой, которым козью ножку берут в рот, микроскопически узким, маленьким.

В широкий конец цигарки Ваня засыпал одолженную у друга махорку и, глубоко затянувшись, прикурил самокрутку. От затяжки козья ножка заскворчала. И только тогда он обратил свой взгляд на фотопортрет газетной полосы:

- Глянь-ка, Петь, что это за героя в газетке пропечатали. Уж больно молоденький, чтоб его на весь полк славили – лет двадцать, не больше.

- Глянь-ка, Ванька, на киянтер, лепестричество горит, - опять схохмил Петруха и добавил:

- Деревня, да это мальчишка, - Петр взглянул на подпись под фото – Виктор Крамов. Намедни со своим отделением подбил три танка. Герой… Мал, да удал.

- Да ладно, тебе дразниться, деревня. Ты уж больно городской. Я раньше и не слышал про такой портовый город – Жмеринка, - возмутился Иван. – Посмотри-ка, в воронке разорванная в клочья шинель валяется.

- А чего мне шинель разглядывать, - невозмутимо ответил Петруха и полез в воронку. – Может в кармане храниться письмо из дома. По адресу и опознают сердешного. Погиб-то солдатик от прямого попадания снаряда. Даже останков его не видно, всего по сторонам разметало.

Петр ощупал клочья шинели и вытащил из лохмотьев красноармейскую книжку, в двух местах пробитую осколками.

- Глянь-ка, Ванька, - начал было он, но его оборвал приятель:

- Опять, ты Петя за свое… Снова за ладом.

Но теперь Петруха оборвал обидчивого друга:

- Ты почитай-ка и поймешь, что мы нашли. Открой пошире свои буркалы: Виктор Александрович Крамов. Тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения. Так это же наш полковой герой погиб.

Иван прочитал и убедился, что Петр говорит правду, покрутил головой:

- Надо же, как бывает. Только что патретик его рассматривали, а тут вот он со своей красноармейской книжки на нас смотрит. А как картонную корочку осколки-то вспороли – ужасть! Документик возле сердца хранился, и, если бы даже и не разметало его тело по сторонам, то дважды наповал его эти осколки на тот свет отправили.

Петр, выползший со дна воронки, хотел снова присесть на бугорок земли, вывороченной из этой ямы, но вдруг засуетился:

- Мать честна, так мы чуть ли не втором убитом красноармейце сидели.

Петруха сноровисто стал разгребать огромными, как лопаты, ладонями и, когда откопал голову и грудь, приложил к сердцу заживо погребенного ухо:

- Ванька, парень-то живой, сердце бьется еле слышно, но стучит, чёрт побери!

Друзья уложили бесчувственное тело бойца на плащ-палатку, которую подстилали на влажную землю бугорка при перекуре, и с большой скоростью, какую могли развить два пожилых человека, понесли контуженого красноармейца в медсанбат.

 

В госпитале

Медсестра подошла к изголовью кровати бойца, которого из-под земли, в прямом смысле этого слова, доставили чуть живого два солдата из похоронной команды.

Редко выпадало им такое счастье – доставлять побывавшего под землей, на том свете, на этот, живого человека и не нести бренное тело к братской могиле, а в медсанбат.

Они пытались всучить главврачу и красноармейскую книжку, найденную в воронке из взорвавшегося снаряда, но тот документ не взял.

- Отнесите-ка своему полковому начальству, - сказал главврач. - Мое ведомство мертвыми не занимается, только живыми. Я сейчас вот этого бедолагу осмотрю. Кажется, ранений опасных и с угрозой для жизни нет, только сильная контузия у вашего безымянного солдата. Если оклемается, то сообщит свое имя, если не… Но об этом даже и думать не хочется. Должен теперь выжить, раз вы его почти, что из могилы вытащили.

Раненый открыл глаза, когда медсестра пыталась поставить под мышку градусник.

- Что-то хочешь мне рассказать, родненький? – поинтересовалась женщина, увидев в глазах больного тревогу. Но услышала только мычание. Контузия была настолько сильна, что он потерял дар речи.

- Если не можешь говорить, парень, то я могу принести карандаш и бумагу. Напишешь, кому ты хочешь написать о своем ранении, а я перешлю туда письмо, - предложила медсестра.

Пациент приложил обе руки к ушам, и медсестра поняла – он не только онемел, но и оглох.

Три долгих месяца раненый лежал лицом к стене, чтобы не видеть сочувствующие взгляды собратьев по несчастью, лежавших с ним в одной палате. Он поворачивался только от легкого похлопывания по плечу медперсонала и шел, качаясь из стороны в сторону, как пьяный на лечебные процедуры. Видимо его вестибулярный аппарат был тоже крепко потревожен.

Однажды утром, хлопнув по плечу безымянного пациента и сказав ему: «Поворачивайся, миленький, я тебе температуру померяю», медсестра увидела необыкновенную картину. Раненый повернулся, лег на спину, а не на бок и, вытянувшись во весь рост, блаженно улыбался.

Женщина тоже радостно заулыбалась, всплеснула руками, когда увидела, что он жестами показывает:

- Я слышу, слышу тебя, - и, прижимая руки к груди, благодарит. – Спасибо, сестричка, спасибо.

У медсестры навернулись на глазах слезы:

- Слава богу, что стал слышать. Может быть, скоро и говорить начнешь. Побегу к лечащему врачу, обрадую его.

Врач не только обрадовался, а попытался сразу же научить говорить вновь после контузии раненого. Как маленького ребенка он заставлял повторять его за ним те первые слова, которые произносит малыш:

- Скажи: «Ма-ма», скажи: «Па-па».

Врач пришел в неописуемый восторг, когда услышал два слога:

- Па-па.

«Мама» - больной долго не мог произнести, пытаясь повторить за врачом слова, он по-прежнему продолжал бессвязно мычать:

- Мы-мы, мы-мы.

Зато, выучив десяток-другой слов, контуженный стал довольно быстро, хоть и, заикаясь, составлять длинные фразы.

На следующее занятие логопед пришел не один. С ним появился, накинув на плечи больничный халат, офицер особого отдела и спросил:

- Как вас зовут, ваше фамилия, имя и отчество, год рождения.

После ответа раненого у особиста глаза полезли на лоб.

- Как – Крамов Виктор Александрович? Да мы же похоронку вашей жене отправили.

- Вин-ти-ли, - попытался, что-то сказать, нахмурившись, разволновавшийся Виктор.

Но ком, подкатившийся к горлу, не дал ему договорить фразу.

- Что-что? Какое винтили? – переспросил особист, - ты под дурака-то не канай.

Но, в ответ услышал, тоже самое:

- Вин – тили…

Особисту пришел на помощь логопед.

- Не волнуйтесь, Крамов, не волнуйтесь, продолжайте говорить.

Потом врач повернулся к особисту и перевел сказанное Виктором:

- Он говорит не «винтили», а «видите ли». Дальше же сказал следующее: «Я поднял отделение в атаку, но после разрыва снаряда за спиной потерял сознание и ничего не помню». Не думаю, что в таком состоянии он сейчас вам сможет что-то вразумительное объяснить. Перенесите свой разговор на завтра. Его потрясло сообщение о том, что жене отправлена похоронка.

Особист, скрипнув зубами от злости, прошипел:

- Он у меня всё вспомнит и припомнит. Припомнит меня, а вспомнит после моего допроса даже то, о чем и сам не знал.

Оставшись один, без визитеров, Виктор знаками попросил медсестру подойти к нему. А когда она подошла, медленно ворочая языком, попросил:

- Мне еще трудно говорить. Опишите обо всём, что со мной произошло, и сообщите жене – Вере Михайловне Крамовой. Адрес, где теперь она проживает можно узнать в штабе полка. Отправляли же они куда-то похоронку жене.

- Ты, Витенька, в рубашке родился, счастливый. Похоронку отправили жене, а ты жив-здоров. Значит, долго-долго жить будешь. Не беспокойся, всё сделаю, – пообещала женщина. - Получит твоя жена радостную весточку. А сынишке-то сколько годиков? Ну, ничего, что ничего ещё не понимает. Значит, и не расстраивался, что батьку, вроде бы как и убили на фронте.

Увидев, как потемнело лицо Крамова, замахала руками:

- Свят, свят, свят! Что я болтаю-то, дурра баба?! Типун мне на язык.

 

Новые испытания

Особист не появился ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю.

- Видимо решил последовать моему совету, - решил логопед. – Ждет, когда Крамов не только успокоится, но и поправится, да начнет говорить хорошо.

- Наверно, решил собрать обо мне побольше сведений, - думал Виктор. – большое досье на меня собирает, если больше двух недель в палату носа не кажет.

Ни один из них не угадал причину длительного отсутствия особиста в палате, хотя в основной свой части были правы. Особист и не собирался посещать палату Крамова, когда он окреп и стал говорить, хоть и, заикаясь, но более внятно вызвали его в штаб полка.

Он размещался в здании сельсовета и в небольшом кабинетике Крамов и поговорил со штабным офицером. С первым особистом Виктор никогда больше не встречался, но он вовсе не огорчался по этому поводу.

- Капитан Лядов, - представился ему штабник. – В каких отношениях с пасынком твоего отца Павлом Крамовым? Ведь он по национальности немец.

- Бывая в гостях у отца (он меня часто приглашал к себе, хотя и жил в другой семье) я играл с Пашкой и его сестрами. Они говорили по-немецки и, я благодаря общению с ними стал свободно говорить на их родном языке.

- На основании имеющихся у меня сведений, - кивнул Крамову капитан – этот факт известен. Поэтому и заинтересовался тобой. У разведчиков полка очень мало ребят, знающих немецкий язык. А ходить через линию фронта в разведку без переводчика невозможно. После контузии ты хорошо понял, каково быть глухим. Владея свободно немецким, будешь ушами поисковой разведгруппы.

- Так я же в совершенстве знаю только немецкий, а в разведке нужны и великолепные физические данные. Силовой захват фашиста за линией фронта при моей контузии вряд ли я смогу провернуть.

- Я же сказал – в группе нужны уши. А обученных боевиков, подрывников и радистов там и без тебя хватит.

Так Крамов попал в разведку. А в это время его жена Вера получила письмо и чуть не отбросила его в сторону. На нём хоть и значилось в графе «от кого» имя и фамилия мужа, но почерк был не Викторов.

Пересилив волнение, она прочитала и заплакала. Это были слёзы и сострадания и облегчения: муж жив и здоров. Прислали похоронку по ошибке, а она этой ошибке была безмерно рада.

Но радовалась Вера недолго. В Фергане на базаре у неё жулики карманники украли продуктовые карточки. В военкомате пообещали, что ей как вдове погибшего на фронте красноармейца карточки выдадут, но в следующем месяце. Как и положено.

- Как же я кормить Шурика буду, если сама голодной останусь. Итак, молока в груди мальчишке не хватает, а тут ещё и карточки украли.

Хозяйку дома, где были размещены, расквартированы эвакуированные с Запада страны беженцы, известие Веры разозлило. Ей кое-как из продуктового пайка жилички перепадало. А теперь что?

- На меня, Верка, особо не надейся. Лишних продуктов, сама знаешь, ни у кого теперь нет. А лишние рты мне ни к чему. Выкручивайся сама как хочешь. Я тебе ничем помочь не смогу.

- Как получала продуктовый паёк, всё вкусненькое ей отдавала, а как украли карточки – выкручивайся сама, - зарыдала Вера.

Но хозяйку её плач ещё больше разозлил. Она выскочила из комнаты жилички, громко хлопнув дверью:

- Устраивайся на работу.

Вера узнала, что в Фергане есть станция переливания крови. Донорам за сдачу крови выдают продуктовый паёк.

- Пойду кровь сдам. На работу можно было бы устроиться, но куда я брошу своего грудного ребенка? Кто с ним будет нянькаться? Хозяйка, так она вон как за утрату продовольственных карточек взбесилась. Нет, она нянчить Шурика не станет.

У голодной Веры кружилась голова, и нести на руках Шурика не было сил. Она оставила его в комнате, завернув в одеяльце, и побрела к донорскому пункту.

После сдачи крови её самочувствие ухудшилось. Перед глазами поплыли темные круги, потом замелькали какие-то светлые, яркие пятна и Вера рухнула, потеряв сознание, на тротуар. Она не помнила, кто помог ей подняться и довёл до дома хозяйки. Врезалось в память, услышанная как во сне сочувственная фраза:

- Муж на фронте кровь проливает, жена для фронта кровь свою сдает, а кто же за их ребеночком ухаживать-то станет? Кто его будет растить и воспитывать?

- Мир не без добрых людей, - подумала Вера. – Не всех ожесточают чужие страдания. Наоборот, готовы отдать свое сердечное тепло попавшему в беду человеку. Одни украли у меня продуктовые карточки, другие подобрали меня на дороге, привели в свой дом и, узнав, что со мной произошел голодный обморок, накормили и довели до моей квартиры. Выживу я и дождусь с фронта Витю. Бог не выдаст – свинья не съест.

 

Письма пишут разные…

Получил письмо в штабе и Виктор. Его написал его младший брат Сергей ещё в самом начале войны 17 июля 1941 года. Его из Приморья, пока он проходил военную подготовку в учебке, перебросили на Запад и Серега оказался на фронте раньше его. Вступил в бой под Смоленском. Виктор с жадностью читал послание младшего брата.

«Горячий братский привет из действующей армии западного фронта. Добрый день. Здравствуй, Виктор. Если ты прочитал мое письмо то, наверно, понял, что я нахожусь на фронте с германскими фашистами. Хочу описать мой путь с моего последнего местожительства пограничной станции Соловьевск. Названия населенных пунктов тебе знакомы: Чита, Иркутск, Алма-Ата, Ташкент, Чкалов, Краснодар, Воронеж. Заезжали в Украину, но, не доехав до Киева, повернули на Смоленск, где и нахожусь в данный момент. Не в самом Смоленске, а где-то между Смоленском и Витебском.

Витя, ты понимаешь, что я долго не писал потому, что абсолютно некогда. Родителям всё же написал. Но, Виктор, думаю, ты должен понять, что у родителей меньше терпения в ожидании писем, чем у тебя и у меня. Хотя получать письма очень желательно и радостно всем.

Описывать красоту городов, мимо которых проезжали не стану. На это надо много времени. А если останусь жив и здоров, то времени после войны уже будет много и наговоримся мы с тобой всласть. Не буду писать тебе и об обстановке на фронте. Ты обо всём можешь прочитать в газетах. Особенно в центральных, как идет борьба с фашистами.

Я могу только добавить, что идет очень жестокая война. Самолеты фашистов каждый день бомбят Смоленск. Появляются каждый день несколько десятков, а то и несколько сотен свежих могил. Но за последние полмесяца Гитлер потерял около одного миллиона солдат, а мы 250 тысяч. Что будет дальше, поживем, увидим, но, Витя, я не сомневаюсь, что победа будет за нами. А тебе желаю остаться живым и здоровым в этой заварухе.

Сашке на Востоке пока полегче, чем нам на Западе. Но если ему потребуется столкнуться с Японией, то наши морармейцы, морячки, где он несет службу, дадут ей такой отпор, чтобы она почувствовала силу удалую и целые столетия помнила о ней. Думаю, что не за горами, а очень скоро Советский Союз будет торжествовать над гитлеро-германскими фашистами, победив их.

Пока. Жду ответ.

Писал 17/VII – 41г. Сергей»

Виктор сложил письмо по старым сгибам, разгладил махрушки картона вокруг продырявленных осколками снаряда отверстий красноармейской книжечки, которую вместе с новой подарил ему на память капитан и задумался:

- Не всё получилось так, как мечтал Сергей. Я вот получил легкое ранение и тяжелую контузию на подступах к столице моей Родины – Москве. А, где сейчас Серёга, никому неизвестно.

Крамов раскрыл конверт второго письма Сергея. Оно было датировано более поздним числом – 19 сентября 1941 года. С первого письма прошло два месяца. Оно было короче, компактнее, факты скупее:

«Привет с Западного фронта. Добрый день. Прошу тебя, Виктор не серчать на меня, что так долго не писал тебе. Когда ехали на фронт нам не разрешали никуда писать письма. Разрешили только по месту прибытия. Но я всем сердцем с тобой и все мои мысли о тебе и о родителях. Но и от тебя не получил ни одной весточки и ничего не знаю, как ты живешь. Прошу сообщить мне о своей жизни.

Хотя думаю, что она мало отличается от жизни остальных. На войне, как на войне. А война с германскими фашистами - это ведь не война на территории Монгольской народной республики на Востоке. Война на западе ведет не кавалерия, а машины последнего слова науки и техники.

О боях и потерях наших и немецких постараюсь рассказать при возвращении, если, конечно, останусь живой, на своем обычном языке. В письмах писать не всегда всё можно. Но, Виктор, сколько бы, ни продолжалась война с германо-немецким фашизмом победа будет за нами. Передаю тебе еще раз мой братский горячий привет.

Писал 19/IX – 41г. Сергей».

В третьем конверте Крамову пришло последнее письмо от Саши. Брат в письме излагал свои переживания и мысли стихами:

«Месяц нежно клал на плечи

Золотой букет лучей.

Расставался в этот вечер

Парень с девушкой своей.

Серебрились в речке волны,

Мирно спали камыши,

Он сказал любимой странно:

«Не печаль своей души.

Новую шинель оденут,

Дадут верного коня,

На посту в ночную смену

Ты не бойся за меня.

Я врага везде замечу:

В чистом поле и в лесу,

И пойду врагу навстречу.

Честно службу я несу.

По горам и по долинам,

По пригоркам и полям –

Ни вершка земли Советской

Самураем не отдам».

Стихи Сашки были наивны и несовершенны. Был сбой ритма, где-то хромала рифма, а кое-где звучало прямое заимствование. «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед», - пели красноармейцы в гражданскую войну. У Саши есть строчка сродни этой песни: «По горам и по долинам…».

- Да и мне ли хотел, отправит эти стихи Саша, - улыбаясь, думал Виктор. - Наверняка, запечатал случайно в свой конверт листочек, который предназначался его избраннице. А может быть, растиражировал свое «произведение» в двух экземплярах и отправил его сразу в два адреса.

Так это было или иначе, но Виктор теперь не знал, что его брат служит до сих пор на границе с Монголией. Откуда и был переброшен сразу же после нападения фашистской Германии на Советский Союз на западную границу их младший брат – Сережа.

 

Два события

- Иди и приведи отца, - приговаривала мать, нахлобучивая на голову Володи шапку, неумолимо подталкивая его к порогу. – Иди, он тебя послушается, пойдет. Пых… у…, - устало выдохнула женщина. Но это только постороннему могло показаться, что она выдохнула. Вовка-то хорошо знал, что мама с остервенением шепчет ненавистную ей фамилию – Быков.

- Да не пойду я, - хотел было отказаться Володя, но, вздохнув, сник и поплелся выполнять задание.

- А вот и твой хвостик заявился, - нахально ухмыльнулся Быков, когда Вовка возник в кабинете отца.

- Является чёрт во сне, - оборвал Быкова отец, – а он прибыл. Садись, сынулька, подожди чуток.

- Хвостик, хвос - тик, - дурашливо заблеял Быков под мерное бульканье водки. Мальчик стоял насупившись.

- Дурак ты, Быков, и уши у тебя холодные, - хотел он сказать, но зная тяжёлую отцовскую руку, буркнул, – Быков не дражни.

Володя не шепелявил и мог бы спокойно сказать «не дразни», но в деревне все так говорили – «дражнить», когда человека дразнят, он раздражается, злится. Поэтому и говорили взрослые так, а за ними и ребятишки.

- Какой я тебе Быков, - опять захохотал отцовский собутыльник. – Я – Коровин, - от удовольствия он захлопал себе по бедрам. Ему явно нравилось собственное остроумие.

- Я божья коровка, а не бык и не Крамов, то есть на маленьких не набрасываюсь.

Фамилия Володи была Крамов, но Быков, разумеется, имел в виду отца, Крамова старшего. Счетовод Быков подразнивал директора школы Крамова. Лихо залив в разинутый рот содержимое стакана, счетовод вытер рукавом рот, крякнул, выдохнув с наслаждением:

- Эх, хороша кашка, да мала чашка.

Отец выпил мелкими глоточками и молча, вслед за Быковым, стал закусывать рыбными консервами, накладывая их лезвием перочинного ножа на хлеб.

- Пап, пойдем! – заныл Володя.

- Не канючь! – сурово обронил отец и добавил помягче. - Подзарядись-ка и ты консервами.

- А бутылку на пряники забери, - с напускной доброжелательностью влез в разговор Быков. – Сдашь её в магазин – пряниками полакомишься. Или конфет купи. На рубль двадцать тебе продавщица целый кулёк подушечек взвесит. – Потом без всякого перехода продолжил разговор, прерванный Вовкой.

- Наш старшина так и считал. В бою половина людей поляжет, а он их снимать с довольствия не торопится. Жратвы и водки нам хватало.

- Чичиков, - криво усмехнулся отец.

- Чирков, - невозмутимо поправил его Быков. – Старшина Чирков Иван Павлович. Жлоб был страшный, но поспорить любил. Я у него один раз литр спирта выспорил. Попаду, говорю, из сорокапятки в километровый столб с первого раза. Врешь, не верит старшина. Пушка же не винтовка. Ударили по рукам. Столб с первого раза в дребезги. Взглянул старшина в прицел – один расщепленный пенек от столба остался. Потускнел сразу, но спирт отдал. Представляю, он кругами записал, если бы узнал, что столбик ещё во время боя случайно срезало.

- Два сапога – пара, - проворчал отец и позвал наконец-то Володю. – Пошли домой.

Через неделю пьянки неожиданно прекратились, но это не принесло в семью успокоение. Хмур отец. Мать – мрачнее тучи. Не лицо, а предсмертная маска, только виновато-испуганные глаза говорили, что она жива. Плоха была мать, как говорят, краше в гроб кладут. А была на сносях и шестого ребенка родить собиралась.

В начале марта 1953 года отец привел его в школу в актовый зал. Радиоприёмник на батарейках был один на всю деревню и стоял сейчас в школьном актовом зале. Его принесли из кабинета директора и установили на сцене, включив приёмник на полную громкость.

Зал был до отказа набит сельчанами, они толкались в коридоре, у дверей, на улице, а женщины повязали головы, надвинув низко на лоб, тёмными платками. У кого-то беззвучно катились по щекам слёзы, кто-то рыдал навзрыд, а некоторые богомольные бабенки потихоньку подвывали. Было ясно, что случилась большая беда.

- Кто, папа, кто? – теребил за рукав пальто Володя и заплакал тоже, услышав: - Сталин!..

А в конце марта произошло счастливое для семьи Крамовых событие. Вера родила девочку. Опять дома появилась вездесущая Полина и с восхищением восклицала:

- Какую красивую девочку ты родила, подруга. Голова у неё чёрная, как смоль. Волосы такие же, как у твоей свекровки, как у ворона или у галки. Назови дочку Галиной, Галкой. Сынка своего рыженького назвала же Васей, как и рыжего моего кота, Васькой звали, так и сынишку назвали. Давай и девочку назовем Галкой.

- Тебе бы, Поля, только шутить! – отмахивалась от энергичной подружки Вера, но было видно, что предложение Полины, назвать девочку Галиной – ей по душе.

Мирские хлопоты заслонили вскоре даже скорбь по усопшему вождю. После смерти Сталина во всех неурядицах в стране, во всех грехах обвинили Берию. Сталин выявил и уничтожил столько шпионов, но не сумел различить шпиона около себя – Берию.

- Собаке собачья смерть, - обрадовались в народе, узнав, что Берия казнен.

Другие распевали частушку:

- Товарищ Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков.

Счетовод Быков, опухший с похмелья, высказал свое отношение к похоронам:

- Под конец войны к нам в батарею прислали офицера. Смалодушничал он в бою, но его не расстреляли перед строем, как первые дни войны, а отправили в штрафбат. Главный стимул штрафбата заключался в лозунге: «Кровью искупи свою вину!». Вот и шли напролом в первом эшелоне штрафники, мечтая лишь об одном – получить хотя бы легкую царапину, из которой вытекла бы капелька крови. Тогда начиналась у штрафника новая жизнь. Его восстанавливали в звании (в рядовых и полковники ходили), возвращали боевые награды и воевать он продолжал уже не в штрафбате, а в основных воинских подразделениях, с честью и достоинством, а не со страхом и унижением.

- Так ты поближе к теме приступай, - поморщился Виктор. – Я не хуже тебя знаю про штрафников. Чем тебе бывший штрафбатовец запомнился.

- А тем, что с зеками он долго общался. Выпили мы с ним как-то наркомовских сто грамм, добавили ещё из моей фляжки, запас у меня всегда имелся, его и развезло.

- Знаешь, говорит, я какую страшную песенку знаю?! Нас никто сейчас не слышит, так я тебе её спою.

И запел:

- Отец мой – Ленин, а мать – Надежда Крупская.

Мой старый дедушка – Калинин Михаил,

Мы жили весело в Москве на Красной площади

К нам дядька Сталин часто в гости приходил.

Спев куплет, штрафник остановился. Вот тут быков и задал ему каверзный вопрос:

- А что же тут страшного-то? Никакой крамолы, наоборот, смешно даже: дядька Сталин! Нашел себе родню зек.

- В самом деле, - удивился Крамов. – Ничего страшного.

- О чём я и говорю, поддержал Виктора быков и стал озираться вокруг, не подслушивает их кто-либо. – Самое страшное было впереди. У меня сердце зашлось, когда офицер запел:

- Долой нарком и совнарком и власть советскую!

Долой ЦК ВКП(б)-большевиков

А мы надеемся на силу молодецкую

И никогда не буду я носить очков.

Крамов и Быков долго молчали. Потом Виктор спросил счетовода:

- И что ты этим хочешь сказать?

- Второй куплет оценивать, у меня язык не поворачивается, а вот первый… Эпоха закончилась смертью Сталина. Он последний кто еще оставался живой. Все остальные уже давно умерли.

Виктор покачал головой, не соглашаясь:

- Эпоха не закончилась, наш Сталин не умер. Он и до сих пор живой. Не озирайся по сторонам, ничего и никого не увидишь, но он здесь.

 

Вкусная каша

К сентябрю 1953 года Володьке ещё не исполнилось семь лет. Виктор и Вера решали вопрос: отправить сына в школу в первый класс или нет.

- Мальчишка смышленый, - сказал отец. – Читает, считает… пусть идет в школу тем более ему уже шесть лет и семь месяцев. Через пять месяцев ему уже будет полных семь лет. Что еще надо.

- Что надо? – удивилась мать. – Ты же не наивный ребенок и не от мира сего, а понимаешь, что надо с Галей кому-то нянчиться. Шурик пока в школе, кто её кормить из рожка будет. С первого дня девочку грудью не кормлю, молоко пропало. Ведь меня она и по рукам связала: нужно обед сварить, постирать пеленки, вам рубахи и штаны погладить. Сам говоришь, что Вовка смышленый, вот и посидит годик без школы. Потов всех догонит и перегонит. В тебя башковитый.

- Шурик тоже не дурак. Посидит урока два-три и домой придет, тебе руки развяжет: будет люльку с Галей качать и жиденькой манной кашей из бутылочки с соской кормить. Что же делать, если она сидит на искусственном питании.

- Нет, Витя, не надо трогать Шурика, - умоляла Вера. – он уже во как нанянчился. Вспомни-ка. У нас ни мальки, ни зыбки не было. Уложила я в корзину из ивовых прутьев с двумя ручками, в которой картошку с огорода носили, подстилку из одеяла сверху прикрыла Володьку другим одеялом, а Шурик его укачивал. Никак не хотел послевоенный сынок спать.

- Ладно, убедила, - согласился Виктор. – Делай, как знаешь. В соске дырочку побольше продырявь. Каша манная всё-таки хоть жиденькая, но не молоко. Трудно и долго Галю кормить приходится. Как бы она голодная не осталась.

- Когда Володька родился, у нас и коровы-то не было. А свежего молока, ни за какие деньги не купишь. Никто не продает. Шурик ему в марлечку мякиш хлеба завернет, чтобы он не подавился, и вместо соски в рот. Ничего вырос, жилистый, сильный, все соседские мальчишки с разбитыми носами по его милости ходят. Пусть сестрёнку хотя бы годик понянчит, да Люду с Таней помогать ему заставит.

Люда с Таней не особенно-то зналась. Она подружилась с весёлым Васей, а не с вечно чем-то недовольной Таней.

- Людочка, посиди с Галей, - просил её Володя. – Меня ребята на улицу зовут, - просил сестру мальчишка, и она ставила условие:

- Буду сидеть у Галки только с Васей.

Галина подросла, и мама сказал Люде:

- Надо отучать ребёнка от соски. Кормите её манной кашкой с ложечки. Уже такая большая девочка, а всё еще соску сосёт.

Но как только Люда и Вася попытались накормить Галю кашей из ложечки, она ревела белугой.

- Вася, разыщи маму, скажи ей, что Галя ни в какую не хочет, есть кашу ложкой, - послала брата Люда.

Васёк затопал к матери:

- Ну что ты, бутозёрка, скандал устроила? – строго спросила дочку Вера и ещё строже приказала – Ешь!

Она взяла ложечку сама, и Галя послушно принимала запихиваемую в рот кашу, но не проглатывала её.

- Всё, Люда, некогда мне, - сказала Вера. – Видишь, как хорошо кушает Галя. Продолжай её кормить без моей помощи.

Но только мать отвернулась от дочерей, как Галка выплюнула всю кашу, спрятанную как у хомячка, за щекой.

- Мама, ты посмотри, что Галка вытворяет.

 

Кашу выплевывает,- чуть не плакала Люда.

Вера снова подошла к Гале и не отошла от малыша, пока не убедилась, что дочка стала кушать кашу.

Только захлопнулась дверь за мамой, Галя опять расхулиганилась: крутила головой, плакала, выплевывала кашу.

- Люд, может быть, каша невкусная? – спросил Вася. – Может быть, ты её пересолила?

- Возьми да попробуй, - предложила Люда. – Пересолила!.. Да я её пересластила, чтобы только Галка нас с тобой не мучила и с удовольствием ела кашу.

Вася взял ложку, зачерпнул кашу самым кончиком её, отведал:

- Не понимаю я Галю – каша-то очень вкусная.

Ложка у Василька замелькала с быстротой молнии.

- Мне что ли попробовать? – пожала плечами Люда. Подхватила со стола вторую ложку и отправила кашу в рот. – Вкусная. Вкусная каша!

Тарелка быстро опустела. Васёк схватил её худющими, как спички, ручонками и облизал до блеска внутри тарелки: и края, и донышко. Через минут десять вернулась их мать.

- Посмотри-ка, Галечка всю кашу и съела, - обрадовалась и удивилась Вера, но улыбка быстро слетела с её лица. Она увидела вымазанные кашей щеки сына. Васёк, когда вылизывал кашу из тарелки, перемазал их и даже на носу остались крупинки манки.

Вера едва успела сдержать слёзы:

- Они тоже голодные, - подумала мама, разожгла примус, зачерпнула в ковшик воды и поставила её кипятить. Налила из чайника уже кипяченую воду в стакан, добавила в неё ложечку варенья и налила в бутылочку. Одела на горлышко соску с дырочкой поменьше, как для молока, а не для каши.

Галя с удовольствием зачмокала.

- Губа не дурра – сказала Люда. – Сладенькое всякий любит.

- Посмотри, Люда, чтобы каша не убежала из ковшика, - приказала Вера дочке, а сама побежала посоветоваться с Полиной, перехватить что-нибудь у неё до получки. Виктору выдадут зарплату через неделю.

Вернулась она быстро, а через пять минут в квартире Крамовых появилась и Поля.

- Васёк, Людмила, у меня щи наваристые остались. Муж наелся до отвала, а я щи со свининой не люблю. Пойдемте со мной, похлебаете.

Люда и Вася, обрадованные, что им не влетело за съеденную кашу от мамы, с радостью побежали за Полиной. Они поняли, что мама всё поняла, когда Вера взяла Васю за плечо, повела его к рукомойнику и своей рукой вымыла Васькино лицо.

Вера налила кашу в рожок, помазала соску горчицей, принесенной от Полины и, протянула Гале. Девочка, думая, что настояла на своем, схватила бутылочку обеими ручками и запихала соску в рот. Но тут же сморщилась, выплюнула и заплакала.

Мать погладила её по головке:

- Не плачь, моя хорошая, не плачь, моя маленькая Галочка. Я сейчас тебе кашу в тарелку перелью, и мы будем кушать её ложечкой. Ну, давай, открывай ротик. Вот так: ложечку за маму, ложечку за папу.

Пришел из школы Володька и, бросив на стол отцовскую полевую сумку, в которой носил он книжки и тетрадки на ремне через плечо, спросил мать:

- Поесть есть что-нибудь?

- В чугунке картошка в мундире осталась да квашеную капусту из кадушки зачерпни в миску положи.

Но поесть Вовке не удалось. В комнату залетела, гулявшая на улице Таня с ревом и со слезами, которые летели крупными брызгами из глаз, как у царевны Несмеяны, заголосила:

- Володька, меня мальчишки во дворе обижают. Петька за волосы дергает.

Володька выскочил за Татьянкой на улицу:

- Ну, сейчас он у меня получит, узнает, как моих сестер обижать.

Вера, покормив Галю, решила заглянуть в хлев. Может быть курица, которая с утра раскудахталась, яичко снесла. Открыв дверь, она увидела, как от яслей коровы метнулась тень и затаилась в углу.

Мать схватила вилы, отступила за корыто на улицу и, как можно грозно и строже, дрожащим голосом произнесла:

- Кто там, в углу прячется, выходи.

Из хлева вышел худощавый подросток лет 14-15. на дворе глубокая осень, а обут мальчишка в калоши на босу ногу. Под куцым пиджачком, подпоясанным обыкновенной толстой веревкой ни рубашки, ни даже майки. Короткие штанишки и рукава говорили о том, что одежда не с его плеча. Или дали добрые люди, или украл сам где-то.

- Чего в хлев-то забрался? – спросила Вера.

- Ночью никто бы меня в дом не пустил, а в хлеву от животных тепло.

- Так простудишься в такой одежонке и загнешься где-нибудь под забором.

- Если поем, то не замерзну и не простужусь, - сказал паренёк. – В Воронцовке у меня тетка живет, через два часа дойду и погреюсь.

- У меня ребятишек полна хата: не семеро, а шестеро по лавкам сидят. Пойдем в дом, картошку с капустой поешь. Только парочку картошин Володе оставь. Он сейчас с улицы домой прибежит.

После Вера мальчишке дала горсть сушеной свеклы.

- Спрячь в карман. Пожуешь паренку по дороге.

Люда, слышавшая весь этот разговор, уточнила у тети Поли:

- Паренка – это сушеная свекла и морковка?

- Правильно баешь, ласточка, - улыбнулась Полина и, пройдясь гоголем по комнате, спела частушку.

- Старичонка на вечёрку приходил

Полну пазуху паренки приносил,

Мне пареночки хочется,

Старика любить не хочется.

Молодого не находится,

Старика любить приходится.

В ней отразились страдания девушек и молодых женщин после войны: замуж выходить не за кого, из молодого мужского поколения многие не вернулись с войны. Вот и остались в деревне мальчишки, которым расти, да расти, да пожилые мужики и совсем старые- престарые старички.

 

Каждый год – новые перемены

В новый учебный 1954 год Володька пошел в первый класс. Впервые он одел не штаны и курточку или теплую рубаху поверх тоненькой, а костюм. Сшили костюм: брюки и пиджак у портного дяди Миши, распоров отцовскую нарядную полушерстяную гимнастерку. Мама так отгладила брюки, что папа пошутил:

- Навела, Вера, стрелочки с такой остротой, что если муха сядет на Володькину стрелку на брюках, то пузо себе обрежет.

Вовка тоже гордился новыми брюками и боялся присесть в них на табуретку, чтобы не смять ненароком стрелки.

Ему не давался поначалу в школе только один предмет – чистописание.

Бесчисленные кляксы, неровный нажим при начертании «палочек» и «крючков» выматывали ему душу. К тому же Виктор подшучивал над сыном при его очередной попытке сделать на пятерку домашнее задание, а на меньшее Володька не соглашался: по всем предметам пятерки, но чистописание…

Отец подначивал, зная упрямство Володьки в достижении цели:

- Какое же это чистописание. Это – грязномарание.

У Веры опять округлился живот, и ждали к новому году прибавления в семействе. Поэтому перед новым 1955 годом Виктор загодя стал готовиться к его празднованию.

Обувшись в огромные валенки, взяв с собой в лес сына, Виктор отыскал в лесу подходящую елочку, чуть больше его роста, запев: «Срубил он эту елочку под самый корешок…», совершил это ритуальное действие.

Если в поле снега было Вовке по колено, то в лесу он утопал в сугробах по пояс, а иногда и по грудь и плыл по снегу, как по воде, разгребая ладошками пушистый снежок по сторонам.

Виктор в лесу елочку тащил по снегу, а выйдя на поле, стал нести её на плече. Володька пытался в лесу помогать отцу, хватался за макушку елки и хотел приподнять её, чтобы она не волочилась по снегу, но только задерживал отцовское продвижение по снежной целине, мешал ему, а отпустив елку, тут, же зарывался лицом в снег. Когда он, встав, начинал смахивать со своей мордашки снежинки, Виктор не мог удержаться от смеха. Володя сначала злился на себя – упал, потом на отца – он смеется над его неловкостью. Но, в конце концов, начинал и сам смеяться. Так они вдвоем и хохотали до самой деревни.

Вечером отец усадил всё семейство вокруг стола, и они стали изготавливать елочные украшения. Покупных игрушек не было в сельпо, а если бы и были, то Крамовы даже не помышляли о покупке их.

- Голь на выдумки хитра, - сказал Виктор. – Будем делать украшения на елку из подручных средств. Я раскрасил листы чистой бумаги красными и фиолетовыми чернилами. Мама нарежет из них полоски и флажки. Вы будете клеить из полосок цепочки, а через флажки протягивать иголкой длинную нитку. Можно кому-то развешивать их сразу и на елку.

Вера взяла в руки ножницы, поставив на стол миску с клейстером из муки, заваренной в теплой воде. Когда она стала в первую очередь нарезать полоски для колец цепочек из белой чистой бумаги, а не разноцветной, то Люда спросила её:

- А зачем же ты, мамочка, портишь чистую бумагу? Папа же накрасил вон, сколько много листов чернилами.

- Я режу белую бумагу, чтобы флажки и кольца цепочки были трехцветные: белые, синие, красные.

- Ура! – закричала Таня. – Чернила двух цветов, а флажки будут трехцветными. Здорово!

Так Крамовы задолго до перестройки разукрасили елку цветами российского триколора.

Володя хотел тоже клеить цепочки, но отец позвал его помогать себе. Виктор решил на верхушку елки водрузить красную пятиконечную звезду. Но звезда должна быть не плоская, а объемная, иметь толщину. В середине звезды с обеих сторон отец вырезал кружки, а вовнутрь вставил электрическую лампочку от карманного фонарика и вывел проводки для подключения лампочки к батарейке.

Стали оклеивать картонкой каркас звезды красной бумагой. Одному Виктору оклеить было бы трудно, а Вовкины руки и потребовались, чтобы завершить работу аккуратно.

- А зачем же, папа, ты вырезал отверстия в звезде? – спросил Володя отца.

- Чтобы лампочка изнутри освещала красным светом через бумагу комнату. Через картон свет не пройдет и не будет виден снаружи.

Но главная изюминка в звездочке была еще впереди. Перед тем, как заклеить круглые отверстия, Виктор написал на каждом красном листочке: «С Новым 1955 годом!». Но подпись он выполнял на обратной неокрашенной стороне листа. И писал буквы и цифры не слева направо, как русские, а справа налево, как арабы.

- Зачем ты так пишешь не по-русски? – спросил его Володя.

- Снаружи днем звезда будет выглядеть однотонно-красной, без надписи. Но, как только вечером мы включим лампочку, звезда загорится и сама поздравит нас: «С Новым 1955 годом!». Бумага будет просвечивать, и буквы и цифры возникнут на красном фоне, как кадры кинофильма на экране. Но если бы я их написал, как обычно, слева направо, то читалось бы зеркальное отражение справа налево. Вот почему мне пришлось схитрить и написать по-арабски.

Вера закончила нарезку цветной бумаги и занялась очень ответственной работой. Стала привязывать петельки из ниточек к конфеткам в фантиках, чтобы потом повесить их за эти петельки на ветки елки. Для такого украшения Вера специально купила 100 граммов конфет в фантиках – «Ласточка». Виктор остановил поползновения малышей полакомиться необычной сладостью:

- Ну-ка уберите свои ручонки подальше от конфет. Пусть мама повесит их на елку, и вы будете рассказывать около елочки стихотворения. Первый, самый смелый и другой кто расскажет лучше всех, срежет ножницами конфетку с елки и сможет попробовать ее вкус.

Все загалдели:

- Я буду, первым, я, я!

Люда тихо спросила:

- А как же Галя? Она же не выучила стихотворение. Галка его никак запомнить не может, всё забывает и забывает слова.

- Если каждый из вас поделится капелькой, крошечкой от конфетки с младшей сестренкой, то ей достанется сладости больше всех, - успокоила Людмилу мама.

Первым встал под елочку Вася и с выражением начал читать:

- Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой-ё-ёй,- умирает зайчик мой.

Вася сразу же срезал конфетку с елки и, развернув фантик, целиком засунул её в рот, не поделившись с Галей.

- Жадина, говядина, - возмутилась Людмила и когда Василёк готов был задать рёву, сморщив свое личико, которое стало похоже на печеное яблоко, Володя сказал:

- Я отдам половину конфеты, нет, я отдам всю конфету Гале. У меня что-то сегодня заболели зубы. Нельзя сладкого есть.

Вася успокоился и даже не обратил внимания на упрёк мамы:

- Вась, ты какое-то грустное стихотворение рассказал. Мне так стало жалко бедного зайчика. Может быть, кто-то знает стихотворение повеселее?

- Я знаю, - вылезла вперед Таня, растолкав впереди стоящих – Люду и Володю. Спою для вас частушку:

- Меня мамочка родила,

Думала красивая

Развернула, посмотрела,

Как кобыла сивая.

- Очень весело, - съязвил Шурик и попросил отца, - можно я подключу звезду?

Когда он включил лампочку, Виктор погасил керосиновую лампу, чтобы чётче было видно поздравление: «С Новым 1955 годом!». Все захлопали, засмеялись, а Шурик загрустил.

- Жалко, что эта надпись только на один раз и в следующем году елка останется без звездочки.

- Ничего подобного, - сказал отец. – Соединю на последней пятерке её «зев» спереди и получится цифра шесть. Не горюй, Шурка.

Но Новый год всё-таки пришлось встречать без мамы. За три дня до наступления Нового года Виктор отвез свою жену в роддом.

Хоть звезда, загоревшаяся на елке, была не Вифлеемской, а обычной советской пятиугольной, но седьмого ребенка, счастливое число семь, назвали Женей, Евгением, очень созвучное имя со словом «гений», «гением»!

Женька подрос и стал веснушчатым мальчишкой. Веснушки так плотно усеяли его лицо, что казалось рыжей краски на лице, было больше, чем белой.

Как-то в квартиру Виктора заглянул по какому-то неотложному делу Быков. Увидев веснушчатого Женьку, он не удержался и спросил:

- Это, что североамериканский индеец? Как твоя фамилия, мальчуган?

Женька, не поняв насмешки, стал, заикаясь отвечать взрослому дяденьке:

- И-и Кра…

Быков не дал ему договорить фамилию Крамов и заржал, как жеребец, время от времени, давясь от смеха, передразнивая заику:

- Икра!.. Икра!..

Так с его легкой руки и паскудного языка и прижилось Женькино прозвище – Икра.

 

Деревенская охота

На вахте в заезжках встречаются люди очень разные и по возрасту, и по профессии, и по характеру. Но вечером, кем бы ты, ни был, хочется поговорить с соседом, а сели и не хочется, то все равно никуда не денешься – будешь слушать других. После разговоров о работе и о женщинах начинают рассказывать самые правдивые и самые интересные истории про охоту и рыбалку…

- Попал и я один раз на медвежью охоту, - сумел втиснуться в разговор и обратить на себя внимание молоденький парень. – На своем… «КАМАЗе». Все одобрительно засмеялись – нашего полку прибыло!

- Давай, трави баланду…

- А на танке не пробовал?..

- Нет, правда, - обиделся паренек. – Берлогу давно приметили и, только снежок выпал, поехали поднимать. Дорога такая – на «КАМАЗе» только и можно подобраться. Если возьмем бурого, то на машине и вывезем сразу. Так я и понял. Как водитель.

- Ну ладно, - смилостивились профессиональные рассказчики, - не обижайся! Рассказывай.

- Пошли они к берлоге с длинными шестами и ружьями, а я возле кабины остался. Да добытчики, видно, не большими специалистами были. Там, где парок вился, начали шестом шуровать. А медведь с другого боку вывернулся, не там, где его ожидали. Как заревет благим матом…

- У строителей, что ли, научился матом-то реветь? – попробовал сострить кто-то, но теперь на него сразу зашикали.

- Я испугался и газу до отказу, да и скорости все сразу. Мчусь, а сам думаю: «Вот дубина! Там ведь ребята остались». Тормознул, хотел назад сдать – слышу, по кабине барабанят, ругаются: ты что, мол, со страху ошалел? Ты чего остановился? Ведь там медведь! Они, оказывается, раньше меня в кузов машины попрыгали…

Все снова смеются, но уже не над рассказчиком, а над рассказом.

- Храбрецы! Раньше шофера в кузов прыгнули!

Профессионалу встревать в разговор не надо. Он хмыкает, и все притихают, делают, как охотничьи собаки, стойку. Ждут рассказа. Профессионал неторопливо начинает:

- Лежу я в лопухах, вдруг промелькнула серая тень, и прямо на меня вылезает лобастый матерый волчище…

Тут какой-то дилетант перебивает знаменитого знатока охотничьих историй:

- Лопухи-то только в деревне растут, а волки днем по деревне не бродят. Кто же охотится на волков в деревне? Вы что-то путаете, мой любезный друг.

Пока Знаток собирается с мыслями, чтобы дать достойный отпор дилетанту, к нему неожиданно приходит помощь:

- Охотятся и в деревне на волков. Вернее, охотились, - поправляет Владимир.

- После войны, я в ту пору совсем маленький был, волков развелось – море! Палку брось – в волка попадешь. Зимой в школу ребятишек в другую деревню под охраной старших возили. Были случаи. Нападали волки на людей. Припозднится где-нибудь мужик, и застанет его ночь в дороге. Волки тут как тут. Глаза как огоньки светятся, страх нагоняют. А голову от страха потерял – считай, пропал. Утром находят задранную лошадь и растерзанного мужика.

Под самый конец зимы волки по ночам заходили в деревню и хватали, кого попадется. Из хлева вытаскивали овец, на улице загрызали зазевавшуюся собаку. Собак на привязи и не оставляли. Утром найдешь один ошейник.

…По деревне тащили огромного убитого волка. Даже взрослые удивлялись: смотри, какой заматеревший. Его попытались было уложить на розвальни, но лошадь, до того косившая в сторону волка, захрапела и стала взбрыкивать. Потащила по селу на веревке.

Вся близживущая ребятня высыпала на улицу. Самые маленькие с опаской подкрадывались к хищнику и, осторожно дотронувшись до шерсти, быстро отдергивали руку и отбегали в сторону – вдруг хитрый зверь только притворился и цапнет за руку!

Среди всех, как будто не причастный к всеобщему волнению, а на самом деле виновник его, идет, подпрыгивая, как птица с перебитым крылом, Быков Дмитрий Терентьевич. Уши треуха опущены, но не завязаны на подбородке – одна тесемка оторвана. Вместо второй пришит длинный шнурок от ботинка. Шнурок покачивается в такт прыжкам Быкова. Полы солдатской шинели коротко подрезаны, и из суконных обрезков сшиты шерстяные варежки. Единственная правая нога – в подшитом валенке. Он ловко опирается на костыли и уверенно поспевает за толпой. Видно, что ходьба на костылях для него не в новинку. Мальчишки лезут к нему с расспросами…

- Дядя Мить, а где твое ружье?

Быков приостанавливается, опирается на левый костыль, а правую руку вскидывает наизготовку, как ружье. Он будто прицеливается в толпу.

- Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой!

Пацаны, дурачась, рассыпаются в разные стороны, чтобы дядя Митя ненароком не попал в них.

Быков снова идет, опираясь на костыли, на торцах которых круглые резиновые цилиндрики-наконечники. Чтобы не так было скользко.

Мальчишки помладше на всякий случай изучают их: может быть, дядя Митя действительно замаскировал наконечником ружейный ствол? Но, разочарованные, отходят – костыли как костыли.

Ребята повзрослей пытаются подшутить над Быковым:

- Терентьич, ты где это дохлятину подобрал?

Охотник смеривает парня взглядом и небрежно кидает:

- Встретился бы ты с этой дохлятиной часа четыре назад, мамка бы сейчас твои штаны застирывала.

Удивляются и взрослые:

- Митрий, как это ты на одной ноге охотишься? Другие и на двух-то побаиваются на волка ходить.

- Да мне еще сподручней, чем вам, - отвечает Быков. Вы же на двух ногах, а я на трех.

Тут он сгребает костыли в охапку и начинает приплясывать на своей единственной ноге:

- Хорошо тому живется,

У кого одна нога –

И одна штанина шьется,

И одная сапога…

Вовка, хотя и не очень силен в поэзии, понимает, что последняя неправильная строчка написана для рифмы. Понимает, но считает, что, если б он так написал на уроке русского языка – «одная сапога», - то Татьяна Ильинична влепила бы ему двойку.

Но дядя Митя не учится, поэтому беспечно распевает частушку. Ребята же вообще не замечают огрехов в поэтическом произведении Быкова и вопят от восторга.

- Ну, дядя Митя, ты талант. Пушкин, одним словом.

Быков благосклонно принимает похвалу и идет дальше. Около его дома все разбегаются. В доме Дмитрия Терентьевича не бывал ни один мальчишка, кроме…

- Чего остановился, Вовка? Проходи в дом, - говорит дядя Митя. Володя – это единственный мальчик, кто может запросто зайти к Быкову в дом, но это, правда, не его заслуга. Дело в том, что отец Володи и Быков вместе воевали.

Быков называет его отца – Виктор. Виктор, и все. Хотя нет, иногда под хорошим хмельком, когда дядя Митя хочет развернуться всей душой нараспашку и обнять весь мир, он называет отца Витюша. Но в хорошем хмелю он бывает только 9 Мая. Все, что Володя узнал про войну, он узнал от дяди Мити.

Отец же еще давно сказал, как отрезал:

- Какие рассказы? Подрастешь – поймешь. Ничего такого интересного не было. Смерть человека всегда трудно пережить, даже если погиб твой враг. Мог бы погибнуть и я, а я ведь был врагом для немцев. Тебе было б интересно знать, как погиб я?

Володе даже на ум такое не приходило. Да и не было бы его вовсе на белом свете, если бы отец погиб на войне. Вовка родился ведь после войны. А Быков рассказывает. К нему Володя ключик подобрал. Попросит сначала посмотреть альбом. Потом достанет какую-нибудь фронтовую фотографию и покажет пальцем на чье-то незнакомое лицо: кто это, дядя Митя?

Дядя Митя оживляется и начинает вспоминать. Если послушать Быкова, то его друзья – самые смелые, самые лучшие, самые верные. А из рассказов о друзьях можно узнать что-нибудь и о самом Быкове, и о его друге Викторе – об отце Володи.

…- С твоим отцом и Витькой Снежко мы сидели в Аджимушкайских катакомбах в окружении. Жара и голод. Продукты и боеприпасы нам пробовали на парашютах сбрасывать, так больше половины в сторону унесет, а другую половину с боем забирать приходилось. Простреливалась местность насквозь. На юге у нас цинга открылась. Представляешь, от нехватки витаминов на благодатном юге, а не на северном полюсе. Цинга! Если бы не старшина – хана нам. Он повара отвар хвои заставил готовить. Утром, пока кружку отвара не выпьешь, жрать не давал. Сначала-то мы злились на него, а сейчас вот благодарю. Все зубы, что уцелели, - это его заслуга. Когда морской десант высадился нас снимать, мы от ветра качались.

- Чему мальца учишь? – высунулась из полога седая голова деда Терентия. – Насильно добро не делают.

- А вот и делают. Видишь? Быков-младший оскалил рот.

- Эх, дурья твоя башка, гордишься, что зубы целы остались. А почему ты в Аджимушкае как мышь в норе сидел, себя не спрашиваешь? Хотя не тебя об этом спрашивать надо.

- Историю сразу не понять. На войне были всякие люди и святые, и грешные. Ее другие поколения оценят. Потомки наши.

- Вот он – наш потомок, - указал дед на Володю. – А ты ему своими рассказами голову забиваешь.

- Пусть не слушает, я его не заставляю, - обиделся дядя Митя.

- Нет, пусть слушает, - заупрямился дед Терентий. – Пусть слушает и про твои теперешние подвиги. Ты-то уж явно не святой.

- Знаешь, как он волков-то бьет? – обратился Терентий уже к Володе. – То-то! Никому не рассказывает. У нас банька на отшибе почти у самого леса. Он около нее куски мяса от растерзанной лошади набросал. Под самое окошечко. И на ночь в баньке запирается. Волк подберется к кусочку – он его из окошка почти в упор – бах! Приходи хоть целая стая, он и с ней управится. Безопасно в баньке-то: дверь крепкая, а в окошечко даже морду волку не просунуть. Только этот сегодняшний матерый на выстрел не попался, а в дверь ломился. Не подходит к мясу, и все. Позавчера Митя волчицу пристрелил. Положил ее перед окошечком и две ночи караулил. Пришел-таки матёрый к волчице…

- Интересный случай? – спросил Владимир.

Слушатели долго молчали. Тягостную тишину нарушил молоденький водитель, тот дилетант, который так бестактно поправил Знатока.

- Потомки… Я, Владимир Викторович, тебе не то, что в сыны, во внуки гожусь. Но речь пойдет даже не о моем поколении. Ходил я недавно с племянником-первоклассником в нашу школу на конкурс детского рисунка посвященного шестидесятилетию Великой Победы. Ребятишки рисовали цветными мелками прямо на асфальте. Оказывается, помнят и знают они о патриотизме ветеранов. На рисунках школьников мчаться вперед танки, летят самолеты, и на любой боевой машине развевается наш флаг. Вроде бы радоваться надо, а у меня какое-то смутное чувство неудовлетворенности. Что-то не то и не так на всех рисунках. Прошелся еще раз, посмотрел внимательнее на вернисаж и понял ошибку юных художников. В бой мчались танки с флагом российского триколора. Про войну то ребята помнят, а что советские войска сражались под красным знаменем, не знают или еще не понимают.

 

Неожиданная встреча

В группе у разведчиков не было постоянного состава. Когда она уходила в тёмную полночь под мерцающий свет редких и непредсказуемых по времени сигнальных немецких ракет, никто из них не знал – вернется ли он живым из разведки. Иногда не возвращались из поиска вся группа. Кто-то исчезал бесследно, подорвавшись на минном поле, где минеры не сумели разгадать хитроумную ловушку противника и не обезопасили безопасный проход. Кто-то нарывался на засаду фашистов, но бешено отбивался, позволяя части разведгруппы отступить назад, не взяв «языка». Тогда посылали других разведчиков брать так необходимого для штаба пленного немца. И вместе с ними полз по нейтральной полосе в тыл противника Виктор. Знающих немецкий язык разведчиков было очень мало.

Но одно правило было в любой разведгруппе: переводчика беречь, как зеницу ока. При минометном обстреле на Виктора наваливался самый широкоплечий из разведчиков, прикрывая его своей спиной от осколков и пуль. Не брали Крамова разведчики, когда приближались к вражеским окопам, чтобы врасплох оглушить зазевавшегося немецкого офицера или на худой конец солдатика. Виктор оставался вместе с радистом поджидать их на приличном отдалении. И, в случае неудачи, спокойно отойти на нейтральную полосу. А там притаиться и переждать до наступления следующей ночи, чтобы вернуться хоть и без «языка», но живым назад, к своим.

В тот раз перед разведгруппой Виктора другие разведчики уходили в поиск трижды, но пропадали, канув в безызвестность, без следа. Красноармейским командирам «язык» был нужен позарез – немцы что-то замышляли. Фашисты же наоборот, не желали никакой утечки информации.

С особой наблюдательностью наблюдали и днем и ночью за происками неприятеля. Советское командование для прохода разведчиков Виктора предприняло экстренную меру – ночной артобстрел немецких позиций. Когда под шквалом огня фашисты вжались в землю и не высовывали носа из окопов лучшие бойцы, изучившие в совершенстве приёмы рукопашного боя, ворвались в первую траншею и, в упор, расстреляв солдат, вытащили из блиндажа в исподнем белье офицера. Прихватили его мундир и все документы, которые там были: со стола, в портфеле, в карманах кителя и брюках.

Виктор бегло взглядывал на документ и бросал в вещмешок. Отдав его старшине и забив кляп, сооруженный из полотенца в рот пленному, приказал двум дюжим гвардейцам нести и тащить «языка» и документы через линию фронта. Сам пошел замыкающим.

Разведчикам удалось безболезненно достичь низкорослого кустарника, росшего клочками, как щетина плохо побрившегося солдата, на нейтральной полосе. Но, когда, казалось, что беда уже миновала их, шальная пуля настигла Виктора. Он рухнул на пожухлую листву и изо рта вместо слов выплывали пузырьки слюны, окрашенные розоватой кровью.

- Молчи и лежи, - с беспокойством посоветовал переводчику старшина и добавил, - Держись, браток, дотяни как-нибудь до следующей ночи и мы обязательно вернемся за тобой и вытащим к своим. Сражу же, приведем и санинструктора.

Виктор очнулся, когда кто-то пнул его в плечо сапогом. Переводчик увидел этот сапог и удивился: до чего же немцы аккуратисты – начищен, как для парада, а ведь кругом слякоть, грязь, а этот офицер будто не по лесу, а по асфальту подошел к нему. Сопровождали гитлеровского офицера два автоматчика – солдата.

Что-то знакомое было в облике фашиста, и вдруг Виктор понял, что перед ним не просто немецкий офицер, а его сводный брат, пасынок профессора Крамова, его отца, Пашка. Теперь понятно, почему спрашивали в штабе полка Виктора о том, в каких он отношениях с Павлом Крамовым. Пашка – предатель. Видимо дезертировал из Красной Армии и переметнулся к «своим» - немцам. Теперь Виктор не удивлялся и глянцу на сапогах предателя. Пашка всегда был чистоплюем и он подражал в аккуратности отцовскому пасынку, гордился его педантичностью и точностью.

- Что узнал? – спросил его гитлеровец по-русски.

- Иуда, всегда Иуда, - прохрипел разведчик. Он попытался приподняться и плюнул прямо в лицо нагнувшемуся над ним Пашке. Но приподняться, как следует, Виктору не удалось, и траектория плевка оказалась слишком короткой. Окровавленная пена попала на носок сапога фрица.

Пашка молча, нагнулся, снял с головы Виктора шапку-ушанку. Снега еще не было, но холода уже наступили и разведчику выдали зимнее обмундирование. Не проронив ни слова, Павел стёр шапкой плевок с сапога, он был как всегда чертовски аккуратен. Виктор успел услышать два выстрела и провалился в беспамятство.

Очнулся он, когда сильные руки старшины повернули его на бок, а заботливый санинструктор стал перевязывать ему рану на шее и плече. Боль отдавалась во всем теле, а санинструктор не жалея бинтов пеленал Виктора как малого ребенка.

- А ты герой, парень, - восхищался негромко старшина. Голос ночью издалека слышен. Не ровен час на нейтральной полосе находятся немецкие лазутчики. Хотя после вчерашней канонады у них прыти поубавилось.

- Как же тебе удалось сразу двоих немецких цуциков укокошить? Молодец, не растерялся, уложил с одного выстрела каждого наповал. Уважаю таких как ты.

 

Иероглифы

За отличное окончание первого класса Вовка получил похвальный лист с золотистой витиеватой рамкой. В верхнем левом углу похвального листа был маленький портрет Ленина, а в правом – Сталина. В нижних углах – соответственно портреты Маркса и Энгельса.

Когда Володя учился уже во втором классе, ему запомнились два события. В марте родился у Веры мальчик. Ровно через три года после рождения Галки, но не день в день. 1956 год был високосным и лишний день в этом году не позволил Серёжке, так назвал Виктор сына в честь погибшего под Смоленском в начале войны его брата Сергея, праздновать день рождения в один день с Галкой. Серёжка родился 23 марта, а она 24.

В отличие от неё Серега был не черноволосым, а голубоглазым и белобрысым, как Люда и Вовка.

В пятьдесят шестом новый лидер Никита Хрущев на XX съезде КПСС сделал доклад «О культе личности и его последствиях», разоблачающий культ Сталина. Володя случайно оказался при разговоре Быкова с отцом:

- Как же так, Ляксандрыч, - опешил от сообщения о культе вождя Быков. – Мы верили Сталину как богу, а оказывается он – злодей?! Не верю.

- Мне самому не верится, но Хрущеву комиссия подготовила архивные документы, которые подтверждают факты, приведенные им в докладе, - ответил Виктор, пожимая плечами. – Да вот люди говорят, что писатель Михаил Шолохов сказал про культ личности Сталина: «Культ, конечно же, был, но была и личность!». А вот другой писатель Александр Фадеев, написавший «Разгром» и «Молодую гвардию» после смерти Сталина запил. До доклада о культе личности он не просыхал и спекулировал своей популярностью. Жена Фадеева денег ему не давала, чтобы он не мог купить бутылку водки. Так он подойдет к какому-нибудь пассажиру на Казанском или Ярославском вокзале и спросит: «Уважаемый, я писатель Александр Фадеев. У меня сейчас временные финансовые затруднения. Не могли бы вы мне одолжить двадцать пять рублей (водка стоила тогда двадцать один рубль пол-литра). Вот моя визитная карточка, а вы оставьте мне свой адрес и я вышлю вам деньги, как только получу их». Пассажир с жадностью и трепетом брал визитку писателя: «Ты тот самый Фадеев?» и безропотно отдавал четверную купюру со словами: «Какая к чёрту возврата. Я рад помочь вам в трудную минуту бескорыстно». А после доклада Хрущева Фадеев не выдержал и застрелился.

С Мавзолея исчезло железное слово: «Сталин» и вождя перезахоронили. А в актовом зале школы в двух полукруглых нишах возле сцены всё ещё стояли скульптуры из папье-маше, окрашенные масляной краской цвета слоновой кости: Ленина и Сталина. На этот факт указали директору школы Виктору Крамову компетентные органы. Поскольку фронтовик Крамов не поспешил выполнять их указания, то он перестал быть директором, а превратился в простого учителя литературы и русского языка.

Два плотника, два чужих не из этой деревни, мужика спилили ножовкой ноги под самые подошвы у скульптуры вождя, отца народа из папье-маше. Деловито вытащили фигуру из полукруглой ниши и уселись на неё, как на брёвнышке, свертывая из газетной бумаги козьи ножки. Смачно послюнявив завертки, плотники корявыми пальцами туго закручивали толстые цигарки – махорка уж больно крупная.

Вспыхнув, затрещала бумага, и густой синеватый дымок кольцами и серпантиновой лентой завился над мужиками. Никогда им не выпадала такая легкая, но выгодная работа.

Снимать ноги из папье-маше у фигуры Сталина – минутное дело, а выпивка ожидается обильная. Денег выдали столько, что и за неделю не заработаешь.

Жалко, что вечера надо дожидаться, вернее темноты – скульптуру из школы нужно вынести незаметно: ни к чему лишний глаз. Поэтому, когда в притвор двери просунулась голова мальчишки, небритый плотник зло рявкнул:

- Какого хрена тебе здесь надо!

Володька осторожно прикрыл дверь. Нет, увиденное не ошарашило его. Возникло чувство внутреннего недовольства, сопротивление и какой-то неясной обиды за отца народов и горькая-горькая обида и за своего отца.

Теперь в левой полукруглой нише возвышалась дорогая каждому человеку Советского Союза фигура Ленина, а правую нишу плотники задрапировали красным кумачом.

Познание истины происходило медленно и мучительно больно. Так же однажды разбинтовали Володьке ногу, укушенную бешеной собакой. Мальчик не пошел в больницу и наспех замотал рану бинтом. Пойти в больницу не дал ему страх неизвестности: ведь замучают уколами, лишив его свободы.

Но рана загноилась. Подпрыгнула температура, грозила гангрена.

Начали разматывать бинт. Сначала он снимался легко и быстро. Но когда дошли до того места, где кровь и гной пропитали насквозь марлю, схватились в твердую коросту, каждый пласт бинта стал отслаиваться с острой жгучей болью. Боль приходилось терпеть, крепко сжав зубы, прикусив до крови губы. А бинт отдирали и отдирали…

Получил Вовка похвальную грамоту и во втором классе. Но на ней уже не было портретов, а вместо орнамента рамки золотились колосья спелой пшеницы, и над нею возвышалась королева полей с сочной зеленью высоких стеблей – кукуруза.

В третьем классе ему повезло, а может быть Люде. Она стала учиться в одном классе с братом. Из-за нехватки в деревне учителей младших классов сельская учительница Елизавета Солдатова вела уроки в одном помещении с двумя классами: за партами одного ряда сидели ученики первого класса, а в другом ряду – третьеклассники. Потом все они переходили в старший класс и продолжали учиться у Солдатовой. Люда во втором классе, а Вовка в четвертом. Заменили учебники, сняли портреты, убрали книжки, а из книжек железную фамилию. Володе пришлось с друзьями вешать новые лозунги.

Дежурили в классе по два человека: один дежурный из старшего класса, второй из младшего. В этот день дежурили Люда и Володя. Люда протирала тряпкой мозаичный подоконник, а Володька мыл полы шваброй под партами.

- Вов, иди-ка быстрей сюда, - неожиданно позвала его сестра.

Неизвестный рабочий, бетонировавший подоконник, из мраморной крошки аккуратно выложил: «Сталину – слава!». Отшлифованная до блеска поверхность подоконника сверкала. Хаотично расположенные на поверхности, вкрапленные в темный бетон белые мраморные камушки, рябили в глазах, а в середине стройно выкрикивали: «Сталину – слава!».

Буквы были похожи на иероглифы. На глиняных досках делали иероглифы и надписи, прославляющие фараонов. Раб писец делал это по приказу. Каменный же подоконник украшен надписью по собственной воле рабочего.

- Сказать учителю? – думал Володька. – Интересно, что будут, делать? Неужели подоконник выломают? Нет, закрасят, наверняка.

От этой мысли Вовка разозлился и на учителей и на будущих мастеров.

- Пусть сами ищут надпись из иероглифов, - махнул он рукой.

 

Братья

Виктор после дня Победы не расслаблялся. В предместьях Праги, где и встретил Крамов окончание войны, еще шли бои. Восставших чехов в своей столице они спасли, не дали им погибнуть от рук фашистов. Но танковый корпус Гудериана рвавшийся разгромить повстанцев и после капитуляции Германии в Берлине, не сложил оружие. Друга Виктора танкиста убил немецкий снайпер 17 мая 1945 года.

Крамов был рад, когда его полку приказали грузиться со всей амуницией и военным снаряжением в эшелон.

- Домой, в Союз, - радовались его друзья. - Разместят полк где-нибудь в Вологде или Урюпинске. Потом пришлю новобранцев, а нас демобилизуют. Сколько же можно воевать?

В эшелоне Виктор попытался узнать о пункте назначения, но никто не знал, или делал вид, что не знали про пункт их назначения.

На третьи сутки прибыли в Самару и Крамов стал отпрашиваться у комбата:

- Это же моя родина, я здесь родился, тут живут мои родители, - привел он весомые доводы для своего краткосрочного увольнения и, может быть, и отпуска.

Но комбат лишь отрицательно покачал головой:

- Остановка техническая. Сейчас заправят паровоз водой, загрузят в тендер уголь и ту-ту, вперед.

Когда остановились на берегу Байкала, Виктор вспомнил про письмо пограничника брата Сашки. Читая сквозь строки, он понимал, Сашкину тревогу. Японцы бряцали оружием, хотя их союзники – фашистская Германия и Италия уже сдались.

- Обидно погибнуть после окончания войны, - оправдывал беспокойство брата Крамов, но окунувшись в воду славного моря священного Байкала, у него просветлело в голове:

- Нас и везут через всю страну, чтобы укрепить границу с оккупированной японцами территорией. А, может быть, и пойти в наступление на милитаристов.

Так и получилось. Но если Гитлеру не удался блицкриг, то война с Японией продлилась недолго и оказалась молниеносной. После этой победы он сумел разыскать младшего брата Александра и встретился с ним. Их демобилизовали почти одновременно, и они поехали вместе в Самару повидаться с матерью и женой. Вера уже переехала из Ферганы в Куйбышев к свекрови.

- Вот, Саша, и познакомишься с моим сыном, с твоим тёзкой и племянником – Шуриком. Заберу их, и поедем мы всей семьей в деревню, где я в школе работал. Спал и видел, как я иду со своими домочадцами по сельской улочке к нашему дому с сиреневым палисадом. Жаль, что не удалось в мае туда попасть, а теперь, разгромив Японию, осенью домой едем. Но ничего не последняя весна 45-го года была в нашей жизни. Война закончилась.

- Да, - радовался Александр, - закончилась. А ты, знаешь ли, что наш сводный брат Пашка жив. Он оказывается, как и ты служил в разведке. Теперь он большой начальник на золотом прииске. Ранило его перед самым концом войны, пуля насквозь прошла и повредила легкое. Комиссовали Павла и отправили золото добывать. Он же геологоразведывательный факультет окончил.

- Понятно мне, почему я остался жив. Это же не у немцев Пашка служил, а в нашей контрразведке. Через линию фронта в немецкой форме ходил. Те два выстрела не для меня предназначались, а для фашистских солдат, которые делали облаву в поисках нашей разведгруппы. Не окажись Пашка случайно рядом – хана бы мне. А я, идиот, оскорблял его, обзывал и даже в морду хотел плюнуть.

- И хорошо, что буянил. Иначе пришедшие схватить тебя немцы не позволили бы Павлу так легко расправиться с ними. Под счастливой звездой знать родился ты, Витя.

- Может быть, может быть, - задумчиво произнес старший брат и, взяв Пашкин адрес у Саши, сел писать сводному брату письмо. Но до отъезда домой не получив ответа, написал и второе. На него Павел ответил.

 

Умом понимаешь, а сердце не лежит

Виктор по пути в Самару собирался заглянуть к Павлу Крамову, но его брат Саша возмутился:

- Нас мать ждёт не дождется, а мы у Пашки застрянем не меньше, чем дней на десять. Не стоит рвать сердце нашей любимой матушки такой длительной задержкой. А твоя Верочка все глаза выплакала: ждёт не дождется, а ты заезжать к Пашке собрался. Окстись. Две войны прошёл, так зачем же теперь торопиться – жизнь большая, у Бога дней много. Успеешь с Павлом повидаться. Напиши письмо.

- Да я уже его написал ещё на Дальнем Востоке.

- Напиши ещё, второе. Заодно и адрес укажешь, где ты обосновался, когда до дома доберешься. До своего родного дома.

Виктор послушался совета, и к нему домой пришло письмо от Павла Крамова.

«Здравствуй, Виктор.

Только написал тебе половину письма, как вдруг приносят от тебя новое письмо, с более поздней датой. То есть у меня сейчас имеется от тебя два письма. Одно меня ждало, пока я на курорте был, а другое получил только что.

Ото всей души благодарен тебе, брат, за письма. Буду сейчас переписывать недописанное письмо, сделаю несколько исправлений.

Во-первых, выражаю тебе глубокое соболезнование по поводу смерти твоего боевого друга. Обидно погибнуть после окончания войны от пули фанатика-фашиста. Знаю, что ты тяжело переживал эту утрату и, очевидно, впечатления у тебя не из лучших, а осадок на душе остался очень тяжелый. Хорошо, что сам уцелел. Надеюсь, друг спокойно ушел из твоей жизни с чистой совестью, зная уже о капитуляции Германии, о нашей Победе. Погиб же мгновенно, даже не почувствовав боли. Всё в жизни не вечно, не отчаивайся, Виктор.

И, всё же, на обратном пути с Японской войны надо было при любых обстоятельствах заехать ко мне. Как ты обидел меня, если бы знал ты, как я ждал встречи с тобой. Ты уже сообщал, что заедешь ко мне, а у тебя, видите ли, поезд был прямой, проездные документы просрочены.

Постыдился бы писать про такие «трудности», мелочи это всё. Всё бы я тебе здесь устроил: и поезд, и документы. Знакомств и связей у меня хватает. Московский поезд проходит от нас в километрах ста. А для меня доставить туда тебя раз плюнуть. Сашка, чёрт полосатый, прекрасно знал об этом. Так чего же он тебе ничего не рассказал?

Оказывается ты и в Березовске не был. У нашего общего друга и его жены. Они жили неважно. Не знаю как сейчас, а тогда очень плохо. Звал я Василя к себе, хотел на работу его устроить, а он не едет и не пишет. Когда я к нему заезжал повидаться на денёк, то мы с ним даже не выпили.

Ну ладно, Виктор, как бы там ни было, но наша встреча не состоялась. А может быть, ещё осталась слабенькая надежда, и встретимся, хотя вряд ли. Боюсь, что весной мне будет опять очень плохо. Пуля-то продырявила мне левое легкое, и сезонные обострения болезни терзают меня каждый год. Как бы мой конец не наступил в этот раз: ходит, ещё хожу, но работать уже не могу. Подкашливаю и температурю.

Вот сижу дома, с хозяйством управляюсь, а жена работает. Живём мы с ней в глухом колхозе, иногда занимаюсь рыбалкой, охотой – люблю я это дело, а стреляю, сам знаешь, я очень метко, но скука неимоверная. Прошлой весной чуть не умер. Священника жена позвала «Отче наш» прочитать, да почему-то оклемался и встал на ноги. Видно, не настало ещё мое время умирать.

Да, Витя, с Тамарой я не живу, разошлись по моему настоянию. Работал я заведующим прииска, золотишко добывали. Сначала всё шло хорошо. Жена, которую я так долго заставил ждать меня из армии, при моем приезде, это было очень заметно, отнеслась ко мне не особо-то ласково. А однажды, вскользь вроде бы, выразила свое неудовольствие моим туберкулёзом. Ты знаешь, какой я вспыльчивый. У меня сразу хвост поднялся пистолетом и я её и предложил разойтись. Вижу, что жизнь у нас с ней не заладится, не склеится.

Упаковал ей чемоданы и отправил её к родственникам: отец и мать живы. Она уехала, но стала строчить жалобы. Жаловалась не только письменно, но и устно в райком ВКП(б), что я, якобы пью, целыми сутками не бываю на производстве, гоняю по пьянке лошадей и так далее и так далее.

Сказать, что она меня оклеветала нельзя. После нашего развода я и в самом деле стал попивать, но не в такой степени, как она расписывала. С программой, с планом стало похуже, чем раньше было – истощался золотой прииск. Однажды техническая неполадка решила и вовсе мой вопрос довольно сурово.

Управление прислало приказ, а в нём был выговор. Трест подтвердил этот приказ. Тут я полез в бутылку, надулся как мыльный пузырь, а он возьми да и лопни: немедленно ушел с работы. Сказать тебе по совести, так амбиции меня заели. Думал, что позвонят и поросят выйти на работу, ведь таких спецов, как я, раз-два и обчелся, а они просить меня не стали. Вот так я остался при бубновых хлопотах и пиковом интересе.

Нахлобучил на себя шапку, взял в руки чемодан и уехал на Кавказ. Просто для тог, чтобы немного отвлечься ото всех переживаний.

На Кавказе я не только на курорте отдыхал, а даже на работу устроился. А, когда вернулся, то все удивлялись, как я похудел. И на самом деле почувствовал себя неважно: слёг и так надсадно кашлял, что из горла кровотечение открылось. Но я перекрестился и не лег умирать, не стал дожидаться смерти в постели. Встал и решил начать семейную жизнь с чистого листа. Женился на девушке, с которой стал амуры покручивать после развода с женой. Теперь живем с ней тихо, мирно и ждем сына или дочь.

Вот, Виктор, какие дураки бывают на свете. Мне мой упрямый характер испортил всю жизнь, а вот, поди, ты перемени его. Вроде бы и человек бывает на первый взгляд ничего, а погладь его против шерсти - становится упрямым и несносным, как кабан. Если поправлюсь, то найду подыскав себе легкую «блатную» работенку. Не с моим здоровьем уже делать карьеру, биться за свое лучшее место под солнцем. Знаешь, Виктор, почему я так ждал тебя, хотел повидаться с тобой? Иногда человеку нужно подсказать, произнести два нужных слова и всё останется по-прежнему, нормально. Но если некому подсказать, то всё летит кувырком.

Производство мне очень жаль – во сне даже вижу его, а о разводе с женой не жалею. Какая подленькая душонка у неё оказалась, этакая еврейская».

Виктор отложил письмо в сторону. Пашка хоть и был наполовину немец, но фашистскую Германию ненавидел, осуждал нацистов за издевательства над евреями в концлагерях смерти. Павел не был и в мирной жизни антисемитом, но почему-то на бытовом уровне евреев не любил. Вот и жену, которая стала подличать, по его мнению, назвал еврейкой с этакой подленькой душой. Что поделаешь, умом Павел понимал, а сердцем не мог простить.

Виктор снова взял письмо Павла:

«На курорте было очень скверно. Никакой пользы от него. Не принёс он улучшения моему здоровью.

А на Сашку ты не обижайся. Он иногда хоть и сбрехнет что-то не впопад, но у него всегда так: что на уме, то и на языке, не со зла он языком всякую чушь молотит. Я сразу же не верил, что у тебя было плохое мнение обо мне. Жизнь – штука сложная. Не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Может быть, моя честность и не на все сто процентов, но очень часто мешает мне. Вызывает у других враждебность ко мне. Оказывается это очень вредная моя черта – честность и желание сказать правду. Хочешь заиметь врага, скажи человеку правду прямо ему в глаза. А лукавить у меня не получается, со стороны видно всем, что я вру. Ладно, не будем с тобой вспоминать о плохом.

Лишние вещи я загоню. Только придется съездить в Самару. Тут в глухомани за них приличных денег не дадут, не продать дорого. На первое время мне с женой хватит, даже если я спихну их подешевле.

А вот Сашке помочь не смогу чуть раньше я смог бы послать ему тысячу-другую, выслал бы без лишних слов, но очень прокурортился. Да и за корову до сих пор не расплатился. А моя теперешняя супруга без коровы жизнь не представляет.

Ты знаешь, Виктор, как жаль мне утерянного аккордеона. Уж больно он хорош был. Обращался ко всем и везде, да видать плохие Шерлоки Холмсы сидят в РОМ НКВД. Всё накрылось медным тазом. Ну и чёрт с ним. Я уж хотел насобачиться играть на нём половчее, да и пойти играть в ресторан. Но сорвалась последняя карьера, не удалось мне стать бродячим музыкантом. Увидишь Сашку, передавай ему привет. Буду в Самаре и сам зайду к нему. Посмотрю, как они с женой живут. Я знаю, Саша меня недолюбливает. Он считает, что я с его Галиной шуры-муры крутил, а это неправда. Ревнивый Сашка. Её к каждому столбу ревнует. Да и об этом не хочу вспоминать. Я его уважаю за то, что он очень хороший человек.

Ну, желаю тебе успехов и здоровья. Это самое главное. И дай Бог тебе с Верой счастья и деточек. Если нам удастся встретиться, то до скорой встречи. Время летит стремительно, а письмо от тебя шло очень долго – 27 дней.

Крепко обнимаю, твой Павел Крамов».

Промоина

Пожелание Паши про деточек почти ежегодно сбывалось. А что касается счастья, то это понятие абстрактное. Деревенские бабы охали: «Опять Веерка Крамиха рожать собралась, глянь с каким пузом ходит». Мужики крутили головами и чесали затылки: как надо крутиться, сколько работать, чтобы всех детей прокормить. Старший Саша на костылях ходит, ему ни дров наколоть, ни воды принести нельзя. А остальные мал, мала меньше. Хорошо, что после Александра мальчишка родился – Володька, а за ним сразу две девчонки. Тяжелую мужскую работу им не поручишь, но зато матери помогают: картошку в суп почистить, в доме прибраться, полы подмести, посуду помыть, завсегда Люда и Таня такие работы делают. А малыши друг за другом присматривают. Васёк с Галей по улице за ручку гуляют, и даже люльку с Женькой, а потом и с Серегой по очереди качают.

Володя поставил на лавку ведра с водой, легонько звякнул дужками, сообщил матери:

- Пойду в Холстинку, проведаю дядю Митю…

- Через речку пойдешь, в промоину не угоди, - для порядка сказала мать. – Да на ужин не опоздай.

- Ладно, не маленький! – отмахнулся Вовка и выскочил на улицу, где его ждали мальчишки: его одноклассник Мишка и первоклашка Коля – комиссар. Комиссаром звали Колю за то, что он неотлучно следовал за Володей, которого все считали командиром.

Перед речкой, на краю поля, стояла изгородь в три жердины по высоте. Её делали, видимо, для умной скотины.

Мишка и Вовка лихо перемахнули через изгородь, а Коля-комиссар захныкал: «Меня погодите!».

- Не отставай, малявка! – крикнул Мишка и бегом пустился через речку. Володя бросился вдогонку за ним.

Он не помнит, почему тогда обернулся. Наверное, хотел посмотреть, не застрял ли Коля-комиссар, но его у изгороди не было. Не было его и на льду: он барахтался в луже-промоине посредине реки. Володя в несколько прыжков очутился около промоины.

Он бросился плашмя на лед и животом почувствовал обжигающую холодом воду. Володя одной рукой оттолкнулся ото льда, а второй крепко схватил Колю за шиворот. Вовка почувствовал, что скользит вниз: ноги его задрались вверх, а грудь погружалась в воду.

Коля, как клещ, вцепился в Володину шею. Он сильно ударил Колю под дых: «Да отцепись, ты!». Потом разомкнул, раздвинул в стороны руки и стал выпихивать на лед…

Володя взглядом попытался отыскать Мишку, но его нигде не было. Подумал: «Неужели и он провалился под лед и не может выбраться?».

Коля отполз подальше от промоины и притих. Володя сам попытался вылезти из воды, но хрупкий лед подломился, и он снова очутился по горло в речке.

«Ну, вот и конец!» - спокойно, даже сам удивился, что спокойно, подумал Вовка. Он где-то читал, что перед смертью у человека перед глазами проносится вся его жизнь. Ему же в голову лезла всякая дребедень, но не из его короткой биографии, а из жизни Верки- взнузданной.

- В молодости, говорят, она была ещё красивее. Веерка своенравна. Ох, своенравна! Парням от неё – одни насмешки. Кто сдуру даст понять ей, что нравится она ему очень – проходу тому не даст, - болтали деревенские старухи.

Виктор решил посвататься к ней. Стали родители её уговаривать:

- Соглашайся, Виктор парень видный, а ты со своим характером как бы старой девой не осталась.

- Не останусь, - засмеялась она. – И старой девой не останусь, и с вами сидеть не буду.

Сказал так, и рванула по тонкому льду через озеро в соседнюю деревню – к подружке.

Далеко не убежала, провалилась. Молча, барахталась в ледяной воде, не кричала, характер свой показывала. А мать её на всю деревню заблажила:

- Помогите! На глазах девка погибает.

Виктор схватил в сенях вожжи, полушубок, всунул ноги в крепления лыж и по льду озера – к Верке. Бросил конец вожжей девушке. Вера пробовала ухватиться за них, но не смогла: пальцы задубели, онемели – не сгибаются.

- Зубами хватай! – закричал Виктор, и она последовала его совету. Одним махом выудил, выдернул парень из беды любимую, завернул в полушубок, понес в ближайшую баню на берегу озера…

Месяц ходили они по деревне в обнимку, а потом поженились.

- Взнуздал Виктор девку, взнуздал, - судачили бабы по закоулкам. – Видите, ходит, как шелковая.

Так и прозвали её с тех пор Веркой-взнузданной.

… Вожжей Володе никто не кинет, а вот жердь от изгороди, пожалуй, Коля принесёт.

- Жердину тащи, чего разлегся! – скомандовал Володя, а сам, глядя, как неуклюже поволокся к изгороди Коля, с тоской думал: «Не удержать ему меня. Утащу его снова в воду».

Малыш взял жердь под мышку, пошел к полынье. Толстый её конец выписывал на снегу вензеля.

- Неумеха. Жердину-то не по-людски тащит. Надо бы за комель взяться, - проворчал Вова и тут же пожалел Колю. «Замерз, как цуцик, да и жердь длиннющая, толстая, тяжелая».

Тут Володя почему-то засмеялся. Коля хлопал от удивления глазами: «Что-то неладно. Не до смеха, а он ржет, как конь».

- Клади жердь на лед и толкай ко мне, - крикнул Вовка.

Радость расслабила его, и он допустил ошибку. Тонкий конец под его тяжестью обломился. Опять Володя с головой окунулся в воду…

- Осторожнее, не надо спешить, - уговаривал себя Вовка и снова подготавливал для рывка опору. Подтянулся, почувствовал под собой шершавую, сучковатую поверхность дерева. Затаив дыхание, стал продвигаться вперед на твердый, прочный лед. Вода ручьем стекала с его телогрейки, штанов, с каплями воды смешались слезы радости: «Вылез, вылез!».

Крепкие руки ухватили его за воротник и помогли ему подняться. Перед ним стоял Мишка. Стоял живой и невредимый. Но Вовка не мог даже улыбаться: «Гони Кольку в Холстинку, тут ближе, а я домой побегу».

Мать всплеснула руками и бросилась к нему: «марш на печку! Всё равно не сможешь раздеться».

… Бабка Анисья ходила по деревне и рассказывала каждому встречному, как её внучок Миша спас непутёвых Кольку и Вовку: одного за шиворот вытащил, а второго на руках дотащил до тепла. Теперь вот, мол, болеют оба…

Узнав об этом, корреспондент сфотографировал Мишку, и через неделю в местной газете появилась заметка про его геройство под рубрикой – «Так поступают пионеры».

Деревенские ребята заметили, что Вовка перестал дружить с Мишкой: «Он ему жизнь спас, а от него нос воротит. Какая же кошка между ними пробежала?».

Вовка на вопросы не отвечал, молчал, а мудрый Коля объяснял: «Призорукий я, вот промоину и не разглядел».

Через несколько лет Володя побывал в своей деревне. Шел, не торопясь по улице и вздрогнул от удара: тот самый «геройский» парень хлопнул его по плечу и крикнул: «Привет, Промоина!».

Володя свернул в переулок, чтобы не встречаться с тоскливым собачьим взглядом Мишки. Не разглядел тогда в Мишкиной душе близорукий Коля промоину.

Зашагал Владимир к дому Виктора и Веры. К своему родному дому, к дому своих родителей.

Если Магомед не идет к Горе, то…

На письмо, написанное Павлом Крамовым в начале 1946 года, Виктор ответил. Переписка велась и позже, но встретиться сводные братья тогда так и не смогли. Причина тому не только пошатнувшееся здоровье паши, а и материальное положение семьи Виктора. Не мог он приехать к Павлу – денег на жратву не хватало, какие уж тут путешествия.

В конце сорок девятого Пашка сам нагрянул к Виктору и Вере, как снег на голову. Он полюбовался прелестной белокурой голубоглазой девочкой. Её Вера укачивала в люльке, напевая колыбельную:

- Баю баюшки-баю, спи, Людмилка, на краю. Придет серенький волчок, схватит Люду за бочок.

Паша покрутил головой:

- Какие ты страсти-мордасти напеваешь, вот это любящая мать! Пожелать своему родному ребенку, чтобы его укусил серенький волчок, не каждая мать решится.

- Ты Павел, не балагурь, а садись-ка ко мне за стол. Водка в стаканах остывает.

- А твоя фамилия, случайно, не Крамов? Ты не родственник мне? Острить тоже любишь. Водка остынет. Да её теплую-то пить противно.

Паша уселся напротив Виктора, у которого сидел на руках двухгодовалый Вовка.

Мальчик уставился голубыми, широко открытыми глазами на незнакомого дяденьку. Дядя Павел, прижав большим пальцем согнутые безымянный и мизинец, пробежался по столешнице указательным и средним пальцами, как ножками сказочного мальчика-с-пальчика.

Вовка следил невозмутимо за движениями руки, не спуская с неё глаз. Тогда дядя решил напугать племянника. Он выставил импровизированные «ножки» вперед, как будто усики «улитки», нахмурился, и глухим «страшным» голосом забубнил:

- Идет коза рогатая за малыми ребятами.

Малыш не испугался, а наоборот даже заулыбался. Ему понравились игры дяденьки.

Тогда Пашка поправил рожки-усики пальцев прямо в немигающие глаза Вовки и закричал:

- Козя – козя – бе, козя – козя – бе!

Когда рука Павла приблизилась к рукам малыша, Вовка поднял свою ручонку вверх и хлопнул ладошкой по кисти дяди.

Павел от неожиданности отдернул руку, нарочито, как бы от боли, потряс кистью, дуя на неё, и оценил поступок мальчика.

- Отчаянным сорванцом будет, когда вырастет.

Виктор хотел выпроводить из-за стола притихшего Шурика, но Павел вступился за него.

- Пусть послушает умные разговоры пьяных мужиков. А чего Вера дожидается специального приглашения? Присаживайся и ты, Верунчик, к нам за компанию.

Вера подошла к столу, но предложение Паши отклонила:

- Я не пью, да и Вовку у Вити заберу. Вам водки больше достанется.

Мужчины настаивать не стали.

После пары тостов разговор пошел о высоких материях и большой политике.

- Ты знаешь, Витя, как я радовался нашей Победе. А теперь понимаю, что война не закончилась, - вздохнул Павел. – Сначала фултонская речь Черчилля, нашего союзника о холодной войне. А теперь в конце ноября на пленарном заседании четвертой сессии Генеральной Ассамблеи ООН уже обсуждают вопрос об учреждении «полевой службы» при секретариате ООН и «резерве полевых наблюдателей». Наш-то представитель Царапкин сразу усек, в какую сторону пытается блок усилия ООН. Хотят подорвать роль и значения Совета Безопасности. На него же возложила ООН главную ответственность за поддержание международного мира и безопасности.

- Читал я в «Правде» выступление Царапкина. Он считает, что полевая служба, носит на себе черты чисто военной организации. В неё будут зачисляться мужчины от 22 до 30 лет, имеющие военную подготовку. Они будут иметь оружие и регулярно проходить специальную подготовку, для выполнения ими своих обязанностей в полевых условиях.

- Я о чем и говорю, - поддакнул Павел, - речь идет о создании при секретариате ООН вооруженных сил. Этот вопрос грубо противоречит Уставу ООН.

- Но как бы Царапкин не сопротивлялся, а американцы продавили свое предложение за Полевую службу и её резерв на ассамблее, проголосовало большинство.

- Если бы только это. Во франкистской Испании сохранился фашистский режим. Недавно известный общественный деятель США Барский опубликовал карту Испании, на которой указаны местонахождения 143 военно-воздушных и военно-морских баз, построенных при помощи и поддержке США. До сих пор американцы пытались откреститься от обвинений в том, что они стремятся в своих агрессивных планах на союз с Франко – этим пособником Гитлера и Муссолини. А теперь сенатор Робертсон открыто заявляет: «Испанцы могли бы стать нашими друзьями, которыми я бы гордился. Они – храбрые солдаты».

Павел, выслушав брата, стал развивать тему дальше:

- Федеративный канцлер Западной Германии Аденауэр подписал протокол, по которому его страна будет вовлечена в систему Североатлантического агрессивного блока, возглавляемого Соединенными Штатами. При этом американцы распространяют лживые версии о том, что они и не помышляют о возрождении германского милитаризма.

Виктор посмотрел на Шурика, который нахлобучив на стриженную голову шлем лётчика подаренного ему соседом дядей Гришей, всё ещё сидел за столом. Григорий берег шлем долго. Думал, что сумеет пройти медкомиссию и снова начнет летать. Но, когда убедился в тщетности своих попыток, отдал шлем хромому мальчишке со словами:

- Бери, Мересьев, на память о сталинском соколе, которому проклятые врачи подрезали крылья.

Шурик перехватил суровый взгляд отца, потянулся за костылем. Хотя Виктор не сказал ему ни слова, стал оправдываться:

- Сейчас, папочка, сейчас. Ухожу спать.

А Вера пожурила братьев:

- Ребята, свет от керосиновой лампы мешает Людочке спать. Она и во сне даже прищуривается.

Виктор взял чистый лист бумаги из тетради, сложив вчетверо, вырвал с середины треугольный клочок, а в центре получилось круглое отверстие. Новый абажур одел на «ствол» стекла лампы, а края пригнул вниз. За столом сидеть было светло, а около люльки наступил полумрак.

- Вера, ты уж не сердись, моя милая, - обратился к ней муж. – Мы немножечко с Павлом по полуночничаем.

- Да вы хоть до утра сидите и разговаривайте. Только негромко, чтобы ребятишек не разбудить, - согласилась Вера, а Павлу наказала:

- Ты-то сможешь и днем выспаться, но не забывай, что Вите завтра утром на работу, сумей вовремя остановиться. Успеете ещё наговориться.

- Есть, капитан, - козырнул Вере Пашка, привстав со стула и щелкнув лихо каблуками.

- Пообещать не жалко, забыть нетрудно, - засмеялась она и обратилась к мужу:

- Витенька, приверни фитиль, а то керосина за ночь много выгорит. Утром-то темным-темно, а мне тебя и Шурика надо будет в школу собрать. А вам для беседы и маленького огонечка хватит.

 

Мнение бывших союзников

Виктор привернул не только язычок фитиля в лампе, он прикусил, приглушил свой язык; стал говорить тихо, почти шепотом…Павел последовал его примеру, когда брат привел очень интересные факты, когда представитель бывших союзников, а теперь из того самого «агрессивного англо-американского блока». Английский журналист Ральф Паркер опубликовал в «Литературной газете» свои записки под названием «Заговор против мира».

- Я читал как лектор общества «Знания» в областной газете от 27 ноября 1949 года очерк Ивана Лачкова «Факельщики войны в дипломатических одеждах». В ней он разоблачает закулисную деятельность английской дипломатии за традиционную политику разжигания войн, - сказал Виктор и взял газету. – Ты посмотри, что пишет сам Паркер. В статье «Факельщики…» Лачков привел цитаты из книги англичанина: «Я вижу, что путь, на который вступила моя страна под руководством правительства Бевина-Эттли, может окончиться превращением Англии в государство, доведенное США до положения вассала, и поэтому я написал эту книгу. Я написал её еще и потому, что я верю в возможность иного пути - тесного, дружного, равноправного сотрудничества с Советским Союзом. И это есть путь к миру и процветанию Англии».

- Вот видишь Паркер не столько о Союзе заботиться, сколько о процветании своей Англии, - поддел брата Павел. – Читал и я статью Лачкова, ведь с самим Ральфом Паркером был когда-то хоть и шапочно, но знаком. На нашу землю он вступил осенью 1941 года в качестве корреспондента консервативной английской газеты «Таймс», и стремился без предвзятости осветить события в СССР, каковы они были в действительности. Дай-ка мне газетку, теперь я найду место, в котором Ральф заявил свое кредо.

Павел нашел в газете нудное место и прочитал: «Я не преклонялся лицемерно перед Советской Россией, вступая на её берега. Я хотел взглянуть ей прямо в лицо. Одни мне изображали её, как страну, в которой воплотились все надежды прогрессивного человечества, другие – как олицетворение всякого зла. Я хотел увидеть её такой, какова она в действительности».

- А где же ты, Паша, сумел познакомиться с английским журналистом? - спросил Виктор.

- В канун традиционного праздника 6 ноября меня вызвали с передовой в Москву. Я не знал, что Сталин проведет 7 ноября парад и не особенно расстроился, застряв в Ярославле. Вот там я и встретился с Паркером. Эта ночь перед парадом произвела на него огромное впечатление. Страна переживала тогда тревожные и полные напряжения дни. Враг рвался к сердцу нашей Родины – Москве. Фашистская пропаганда вопила на каждом перекрестке о том, что Москва скоро падет. России не выдержать натиска столь сильного противника.

- А как вел себя в той обстановке Ральф?

- Мы с Паркером увидели в Ярославле другое: поток шедшего подкрепления к Москве, спокойствие, выдержку и уверенность этих людей, что победа будет за ними. Сейчас я тебе приведу ещё одну цитату Паркера: «В это время в Ярославле несколько воинских составов с бойцами из Сибири стояла на запасных путях. Станция была забита эвакуированными из Москвы, Ленинграда из западных районов России. Глядя на этих людей, напряженно прислушивающихся к голосу Сталина, я заметил нечто такое, что мне никогда не приходилось видеть – волна надежды и радости заливала приподнятые, оживленные лица, как солнечный свет заливает поле волнующейся ржи.

Я понял тогда, что твердая, уверенная, звучащая, как призыв к бою, речь Сталина вселила в них твердую веру и помогла стойко взглянуть в глаза неизвестности, навстречу которой ехали эти миллионы».

- Погорячился я, Виктор, - сказал Паша, отложив газету в сторону, - сказав, что Ральф печется только о благополучии своей Англии. Он правдиво и объективно оценивал обстановку в начале ноября 1941 года. Побывав в восточных районах Советского Союза, Паркер из поездки вынес определенное мнение, что советская страна обладает огромной силой, неиссякаемой мощью и неизбежно победит гитлеровскую Германию, даже если ей откажут в необходимой помощи союзники. Особенно большое впечатление произвела на англичанина хорошо организованная эвакуация мирного населения и промышленных предприятий за Урал. Он видел хаотичную, бессистемную эвакуацию у себя на Западе и, сравнивая это паническое бегство слабонервных людей подальше от опасности, с нашей продуманной эвакуацией, написал про неё в книге: «Она была стратегическим маневром, перегруппировкой сил, препятствующей контрнаступлению».

- Нет, Павел, как бы объективен не был Ральф, но сами-то англичане и американцы – наши союзники не торопились с открытием второго фронта на Западе. Дожидались, когда Красная Армия придет в Центральную Европу. Сам Паркер пишет об этом, когда прибыл в 1943 году на несколько месяцев в Лондон, министр информации Брэнден Брэкен спрашивал у журналиста: «а как вы думаете, можно убедить русских, что наше вторжение в Европу через Средиземное море равносильно открытию второго фронта?». Чего же освобождать Балканы английскими войсками, когда территорию Югославии уже контролирует второй Иосиф маршал Броз Тито. При продвижении нашей армии на Запад, у союзников восхищение русскими шло на убыль обратно пропорционально её успехам. К тому времени, когда враг был изгнан с нашей территории, недоброжелательность превратилась, чуть ли не в ненависть.

- Да, Паркер так и пишет в книге о своем впечатлении во время ликования народа 9 мая 1945 года возле американского посольства. Он лично увидел и услышал, как советник посольства Кеннан со звериной ненавистью прошипел: «Ликуют… Они думают, что война закончилась. А она еще только начинается».

- Забыли на Западе, как наше Русь уже спасла Европу от нашествия орды Чингисхана, - сказал Виктор, а теперь желают, чтобы все народы Западной Европы позабыли о нашей великой Победе над Гитлером.

- Чувствуется, Витя, в этих словах твоя жилка лектора международника. Кстати, сейчас во всех кинотеатрах идет премьера нового фильма «Потомок Чингисхана».

- Тише, - поднял палец вверх Виктор. – Шурик проснулся. Как бы Вовку и Люду не разбудить.

Павел умолк и, посмотрев вслед Шурки, который как подстреленная птица с поломанным крылом, прыгает на одной ноге, опираясь на костыли, направился по скрипящим половицам в туалет, сказал:

- Вот ведь в честь кого назовешь человека, то новорожденный и нареченный повторит судьбу своего тёзки. Нашему батюшке Александру Павловичу, в честь которого ты и назвал своего сына Шуриком, сначала ампутировали ступню, потом заражение крови не прекратилось, и оттяпали бате ногу до колена. Оказалось, что гангрена не унялась, и вот обкорнали ногу отца по самое некуда. У Шурика парализованная нога растет, но она короче, чем здоровая и опираться на неё невозможно. Так, что дед и внук, оба одноногие.

- Как там он поживает-то Александр Павлович? – спросил Виктор. – Я когда в Самару приезжаю, то встречаюсь с ним украдкой. Мама ревниво относится к моим встречам с отцом и не приветствует хождения в гости.

- Он после гражданской войны перестал обучать военных, а стал преподавать математику и сопромат в куйбышевском инженерно-строительном институте (КИСИ). Когда Иосиф Виссарионович Сталин в первые дни войны понял, что возможно придется эвакуировать не только правительство Союза, то профессору Крамову поручили спроектировать и рассчитать конструкции железобетонного бункера для Ставки главнокомандующего и правительства. Никто об этом не знает, только слухи ходят, что рядом со зданием театром оперы и балета под землей существует такое секретное сооружение. Не знает и наш отец, где находится правительственная резиденция. Он только проектировал её, делал расчеты, и даже проект в целом никогда не видел.

- А ты-то как поживаешь, Паша? Всё хочу тебя спросить, а язык не поворачивается. Ведь после такой должности первого лица на предприятии трудно найти что-то равное этому? – спросил Виктор.

- Ай, Витя, не бери в голову. Моя неудача превратилась в ценную находку. Я приобрел свободу – устроился сантехником в коммунальную службу прииска. Теперь меня уважают, любят, мои земляки больше чем когда я заведовал прииском. При неполадках в доме с сантехникой меня ждут жильцы с нетерпением, как бога. В награду за оперативную работу получаю мгновенно. Она всегда одинакового достоинства: пол-литра водки. А на закуску в теплицах прииска всегда зреют свеженькие огурчики, помидорчики. Так что я сыт. Пьян и нос в табаке. Всю зарплату отдаю жене. Так, что живу и в ус не дую - хорошо.

Виктор грустно улыбнулся.

- У меня, как видишь, жизнь немножко посложнее. Пожелал ты мне в письме три года назад счастья и деточек. Так вот деточек у меня теперь хватает. Вера уже опять беременна. Только что-то счастье в наш дом дорогу позабыло. Остается надеяться только на будущее.

- Ты неправ, - ответил Павел. – Дети – это всегда счастье. И в настоящем и в будущем.

Павел снова в гостях

Паша Крамов появился в доме у брата, когда он был в школе, хотя летние каникулы и начались. Вера с радостью встретила гостя:

- Каким ветром тебя занесло к нам, Паша? То-то Виктор будет рад, когда узнает, что ты приехал. Он недавно по путевке отдыхал, две недели в санатории провел, так всё свободное время проводил на рыбалке. Ловил на Вуоксе радужную форель. Рыба не только красивая, радужная, но и вкусная. В этот раз есть тебя чем вкусненьким угостить. Виктор гостинцев привез разнообразных: и напасся и солёная и вяленая форель-то. На любой вкус. Сколько мог унести, столько и привез.

- Что ещё у вас хорошего?

- Вот Коленька родился. Последненький наш сыночек.

- Так уж и последненький? Ты ещё молодая женщина, Вера. Сможешь рожать да рожать – сорока еще нет.

- Врачи сказали, что последний.

- Значит, будет самый любимый твой сын, а мой крестник.

- Нет, Павлик, мы его уже окрестили. Опоздал ты немного. Да, что мы всё про нас, да про нас. Ты о себе-то расскажи? Виктор мне говорил, что у тебя здоровье неважнецкое. А по внешнему виду этого не скажешь. Посвежел, помолодел, загорел. Может быть, на юге в санатории побывал, в Крыму на Черном море? Витя так всё поближе от дома отдыхает, да на Севере, а ты значит, на юге?

- Угадала, моя дорогая Верочка. С юга я приехал. Только полуостров, где я сейчас был, не Крым называется. Знаешь, как последнюю парту в школе называют?

- Камчаткой. Так неужели отдыхал на юге Камчатки?

- Не отдыхал, а живу.

- Во как! – удивилась Вера. – И жена согласилась поехать в такую даль? Ты сам надумал уехать с прииска или кто посоветовал?

- Да, приехал к нам на прииск с Колымы один старатель. Как он туда попал я узнал из его писем. Любил он, когда подожмет песни петь, а голос красивый, звонкий, слушать любо-дорого: «Я помню тот Вашинский порт и крик парохода угрюмый, как шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы. Шумел и ревел океан. Вздымалась пучина морская. Стоял впереди Магадан – столица Колымского края».

- Зек, в общем?

- Да, зек. Но золото добывать умел и его взяли на прииск с удовольствием. А перед тем как приехать на материк, он был на вольном поселении, на юге Камчатки. Какое там Черное море – Тихий или Великий океан в моем распоряжении. Петя, так зовут зека, узнав, что у меня с прострелянным легким проблема и посоветовал поехать туда. Образованные люди на Камчатке редкость, дефицит – кадровый голод и устроиться лесничим в заповеднике для меня будет не проблема. Как опять же Петька пел о незаселенных просторах Камчатки: «Семьсот километров тайга, где водятся дикие звери, машина не ходят туда, бредут, спотыкаясь, олени. Я знаю, меня ты не ждешь и писем моих не читаешь, встречать на порог не придешь. А если придешь, не узнаешь».

- Я опускаю его сентиментальные лирические переживания, а вот про диких зверей очень важная информация. Как можно уживаться с дикими зверями людям, живущим рядом с хищниками?

- А как ты, Вера, уживаешься с твоим многочисленным семейством?

- Сказанул ты, Пашка, глупость сморозил. Разве можно сравнить дикое зверье и моих ребятишек? Это же мои любимые дети, а не злобные звери.

- Вер, ты не права. Все мы дети природы. Я живу в окружении медведей-гризли, и, представляешь, мы ведем с ними мирное сосуществование.

- Хорошенькое мирное сосуществование: одни зубастые и клыкастые, а другой с ружьем наизготовку? И каждый норовит прикончить другого.

- Я хожу вдоль речек и озёр у подножия сопок, где гризли ловят лосось, без оружия. Мало того, я воспитываю детенышей гризли. Если медведица погибла, и у неё остались сиротами один-два маленьких медвежонка, то я выращиваю и приручаю их к самостоятельной жизни на природе. Для меня эти маленькие существа, как для тебя твои ребятишки. Они мои дети, а я для них и мама и папа в одном лице. Жена хоть и помогает мне их растить, кормить, но боится и воспитанием медвежат приходится заниматься мне одному.

- Ну ладно соловья баснями не кормят, - спохватилась Вера. – Давай-ка я тебя угощу форелью.

Засуетился после её слов и Павел. Он доставал из чемодана закупленную снедь, бутылку водки и вытащил, какого-то синеватого цвета, трехлитровую банку. Сквозь муть матового стекла проглядывало какое-то месиво из оранжево-красных горошинок.

- Зачем ты варенье-то из морошки такую тяжесть за десять тысяч верст на горбу припёр? – засмеялась Вера. – Да у нас её на болоте хоть совком собирай по кочкам.

Заулыбался и Павел. Он с ехидцей сказал ей:

- Ты, Верочка, очень сейчас похожа на Василия Ивановича Чапаева в анекдоте. Петька ему послал в академию посылочку: бутылку водки, а на закуску баночку красной икры. Чапай в ответ письмишко: «Спасибо, Петя, за твою заботу. Бутылку водки мы с друзьями выпили с превеликим удовольствием, а вот клюкву выкинули – слишком мелкая и рыбой пахнет».

- Так это ты нам, Павлик, столько икры притаранил? Ну, спасибо, вот удружил, так удружил. Я в Ленинград недавно на юбилей Зинкиного мужа ездила. Так они бутербродики с красной икрой сделали, разве что только для украшения стола. Мне один бутербродик достался. На ломтике из белого батона, намазанного толстым слоем сливочного масла, лежало штук десять икринок. А, что поделать, баночка такая маленькая, в диаметре не больше печеньица, а стоит так дорого. Цена прямо тебе скажу сумасшедшая – половина Витиной зарплаты и бутербродик с десятью икринкою. А из твоей банки икру можно ложками есть. Да не чайными, а столовыми.

- Вер, ты умничка. Как ты догадалась, что мы на Камчатке икру едим столовыми ложками? Вот погощу у вас немного и увезу твоего Виктора с собой на все летние каникулы на Камчатку. Там не только природа неописуемой красоты, но и животный мир в первозданном состоянии. Там медведи не боятся человека, а человек медведей. Одним словом, я уже говорил – мирное сосуществование. Так он не только привезет от нас полный чемодан икры, но и здоровье свое поправит. А то уже на Кощея стал похож. Так царь Кощей хоть над златом чахнет, а Витя над учебниками и тетрадями. Кстати, о злате. Я немного намыл в одном ручье золотого песка. Для промышленной разработки он слишком беден, а детишкам на молочишко хватает. Так, что дорогу в оба конца я за Виктора заплачу. Отпусти его со мной хоть на месяцок.

- Павел, да я сама ему всегда талдычу: «Витя, береги свое здоровье – один ведь ты наш кормилец, десять ребятишек – не шуточное дело». Все деревенские бабы только удивляются, как это мы с голода до сих пор не умерли. Но он такой упрямый. Если упрется, то с места не сдвинешь. Ты с ним сам поговори. Захочет с тобой поехать, так я не против.

 

Мирное сосуществование

На Камчатке Виктор удивился всему: природе, климату, быту семьи Павла Крамова. Жил он с Леной в бревенчатой избе с узкими оконцами, чтобы в них не смог забраться крупный хищный зверь в отсутствие хозяев. Такие избы ставят сибиряки-охотники в глухой тайге и называют их «зимовье». Но служит зимовье не для постоянного проживания, а для временной передышки, переждать несколько дней непогоду любому охотнику, не только тому, кто эту избу построил. Дверь никогда незапертая – заходи кто хочешь.

В углу лежит охапка сухого валежника, чтобы на первое время можно было сразу же растопить печку и согреться. На койке хранятся запасы: крупа, сухари, сушеная рыба или вяленое мясо. Подкрепиться можно если все съестные запасы охотник по какой-то причине израсходовал полностью. Но после ночевки, уходя из спасительной хижины, каждый охотник пополняет и съестные запасы, и заготавливает впрок топливо.

Не только о себе заботится, а и о тех будущих обитателях, которые вынуждены, будут когда-то искать ночлег.

Рядом с зимовьем Павел, в котором жил постоянно, он построил два вольера для медвежат. А в одном из них для первогодков спасательный домик. В нём, как в курятнике, на уровне человеческого роста Павел сделал настил, где в случае опасности могли скрыться от крупного хищника маленькие медвежата. Поэтому и настил был помощнее и попрочнее, чем жердочки курятника для домашних курочек и петушков.

Отдохнув денёк, Виктор отправился с Павлом осматривать его владения. Отошли-то от зимовья шагов пятнадцать, а Виктор увидел на песчаном берегу озерка четкие следы огромного медведя. Видимо зверь только что побывал в гостях в резиденции Павла, и Виктор забеспокоился:

- Ты почему, Павел, не захватил с собой ружье? Посмотри, кто заходил к тебе.

- А зачем мне оно? Медведи меня знают и не боятся. А я знаю их и тоже не боюсь с ними встретиться. Мы при встрече не проявляем агрессию, а стараемся разойтись в разные стороны. У каждого своя дорога. Медведи-гризли миролюбивые существа и потому-то мы мирно уживаемся на одной территории. Я уже тебе об этом рассказывал.

- А вдруг всё-таки медведь проявит в агрессию. Что ты тогда будешь делать?

- У меня всегда с собой баллончик со слезоточивым газом. Пшикну медведю в глаза, а от перцовой аэрозоли света белого не взвидишь. Медведь тут же убежит в сторону. Заглянем-ка, Витя, чтобы ты уж смог тесно пообщаться с медведями в вольер да покормим вместе медвежат. У тебя страха сразу же поубавится. Только надень на себя передник, фартук моей жены и повяжи косынку Лену. Она часто кормила со мной медвежат и её запах не позволит малышам забеспокоиться при виде чужака.

Павел зашел в вольер. Два медвежонка, как два пушистых шарика прикатились к его ногам и стали облизывать сапоги. Павел взял с полки мешок размолотых овсяных хлопьев и насыпал их в два тазика.

Медвежата бросились к ним и, чавкая, как поросята, стали с аппетитом уплетать угощение.

- Это Машка и Мишка, - сказал брат Виктору. – Я их перед отъездом на материк к тебе в гости подобрал. Перезимовали они в берлоге со своей мамашей-медведицей, да какой-то негодяй-браконьер её по весне застрелил. Медвежата спрятались от него, а я их потом разыскал да и забрал к себе. Без матери они одни на природе не выживут.

- Так это не первые твои питомцы? Ты говорил, что у тебя были усыновлены два медвежонка в прошлом году?

- Я их приготовил к земной спячке, но уехал с Камчатки и они не вернулись в свой вольер. Хотя с медведицей медвежат воспитывает два, а то и три года. Но у Машки и Мишки есть с кем дружить. Посмотри, - Павел указал пальцем на деревянную колоду, которая валялась возле входа в медвежий домик.

Виктор взглянул туда, куда показывал брат, и увидел… мышку. Она, нисколько не опасаясь Машки, подкралась к её тазику. Возле него валялось полным-полно отлетающих во все стороны с морды Машки овсяных размолотых зернышек. И мышка не была брезгливой. Она с удовольствием доедала объедки с барского стола.

- Паш, как ты называешь непрошенную гостью? – спросил Виктор.

- Да я мышку так и называю – Мышка.

Виктор засмеялся:

- Мышка-норушка, Мишка, Машка – веселенькие имена, дружная компания, сказочная история. А я теперь почти поверил в твою версию о мирном сосуществовании.

Павел кивнул головой.

- Я и не сомневался, что на Камчатке ты поверишь, что мирное сосуществование возможно не только в природе, но и в мире. Помнишь, как лет десять назад, мы с тобой говорили об американских факельщиках войны. Но теперь у нас у самих ядерная бомба, как у меня газовый баллончик против агрессоров. И, видишь, существуют мирно две разные политические системы. Нельзя только переходить ту черту, перейдя которую оба субъекта начинают чувствовать тревогу от возможной опасности. Вот воевал Советский Союз с Германией, с немцами. Я ведь по национальности тоже немец, а ты мой брат, русский. Мы люди разной национальности, а всё же братья. Я здесь живу рядом с медвежатами. Они на одном берегу ручья или озера, я на другом и не мешаем друг другу. До Америки с Камчатки тоже рукой подать – всего-то через Тихий океан перемахнуть. И они нам тоже не мешают.

- Это так, Павел, - согласился Виктор. – Только я ещё не до конца убедился в миролюбивости медведей. Мишка и Машка – малыши, а как поведут при нашей встрече взрослые медведи, я не знаю.

- Сейчас убедишься. Пойдем с медвежатами на прогулку, и всё увидишь собственными глазами.

На прогулке

Павел свистнул, подзывая медвежат, а для надежности их позвал:

- Машка, Мишка, пойдем гулять. Гулять!

Они после слова «Гулять!» весело затрясли головами, отряхивая прилипшие к ворсинкам шерсти овсяные хлопья и, как собачонки побежали вслед за Пашей.

Огромное облако своими белоснежными кудрями зацепилось за вершину сопки покрытой ярко-зеленой травой. Но с северной стороны на склоне горы в распадке почти у подножия сопки лежал рыхлый и грязновато-сероватый снег.

Виктор удивился:

- Я знаю в сказке «Двенадцать месяцев» мачеха посылает девочку в конце декабря в лес собирать подснежники и братья-месяцы дарят ей, совершая чудо, подснежники. Апрель, растопил на опушке леса поляну и цветы на ней расцвели зимою. Я никогда не видел снег в июне.

Павел, не обращая на брата с медвежатами внимания, поднялся по склону сопки к вершине сугроба и, ступая по снегу, увлек за собой Машку и Мишку. Виктор понял его действия не сразу, но когда Мишка оступился и, упав, на живот поехал вниз головой вперед по снегу совсем как расшалившийся мальчишка, заулыбался. Машка не захотела отставать от братца и сама плюхнулась на живот и, вытянув вперед лапы, заскользила по снегу вслед за Мишкой.

Внизу они встали на лапы, встряхнулись всем телом, освобождаясь от прилипшего снега. Мишка поднялся снова наверх, а Машка только до середины. Ей понравилось в жаркий день ощущать прохладу снега. Озорник Мишка взобрался выше снежной границы и под его ногами стали осыпаться мелкие камушки.

Это только издали сопка казалась сплошь покрытой зеленью. Но вблизи на ней братья увидели и снег, и каменные осыпи.

- Машка, уходи в сторону. Опасно. Опасно. Камни, камни, - громко, твёрдо, пока всё-таки с ноткой тревоги приказал Павел.

Медвежонок-самочка не послушалась и барахталась в снегу, как в воде. Она вскоре была наказана за свою беспечность и непослушание. Мишка, поднявшись ещё выше по камнепаду, задел довольно большой валун. Он покатился вниз, подскакивая на буграх склона, как мячик и задел вскользь голову Машки.

Машка обиженно рявкнула от боли, отскочила со снега на траву и заскулила, прикрыв лапой ушибленное место. Зато Мишка бросил карабкаться вверх, в два прыжка достиг снега, проехал быстро на животе вниз и, подбежав к сестре, посочувствовал, обняв её по-братски.

- Надо же, как мои ребятишки, - сказал Виктор. – Балуются, озорничают, но когда кому-нибудь плохо или больно, сломя голову бегут на помощь.

- Пойду и я пожалею Машу, - сказал Павел и двинулся к медвежатам, по ходу негромко и ласково приговаривая:

- Я же тебя предупреждал: «Опасно. Опасно. Камень!», а ты не послушалась. Дай я тебя пожалею.

Павел протянул к ней руку, но Машка мотнула головой – не лезь ко мне со своими телячьими нежностями, мне больно. Пашка не сдавался:

- ты думаешь, что это я в тебя бросил камень? Это бросал не я. Мишка случайно задел его. А я предупреждал: «Камень. Опасно!».

Павел снова протянул к Машке руку, и она хоть немного и отстранилась, но все же позволила погладить себя.

- Всё снова мир, - подвел итог Паша и, отойдя, позвал медвежат:

- За мной, домой!

Они послушно побежали за Павлом, а потом, обогнав стали баловаться, баловаться.

Продолжалось баловство и игра недолго. Из зарослей соснового сланника вышел громадный, но худющий после зимовки медведь и, увидев пришельцев, встал на задние лапы, увеличивая свою громадность до небывалой величины. Медвежат как ветром сдуло. Они подбежали к Павлу и спрятались за его спину. Хотя он казался на фоне стоящего медведя карликом, пигмеем и тоже не двигался, но спокойным, доброжелательным голосом начал диалог:

- Ты такой красивый, сильный и большой, а мои дети совсем маленькие. Это мои дети. Не подходи, не пугай их, иди своей дорогой, а мы пойдем своей.

Медведь опустился на лапы и попытался двинуться вперед. Но Павел опередил его и сделал несколько шагов вперед, навстречу огромному медведю:

- Уходи, уходи. Это мои дети! Мои дети, - спокойно и уверенно, как заклинание твердил он.

И случилось чудо: медведь, недовольно проворчав, всем корпусом повернувшись в сторону, а потом и назад, побрел в заросли сланника. Виктор, как-то отрешенно наблюдавший за кульминационной сценой, спросил брата:

- Зачем ты двинулся на медведя? Ты мог спровоцировать его нападение. Я испугался…

- А я-то думал, что тебя ничем не испугать.

- Не иронизируй, Паша. Я испугался за тебя. Если бы медведь напал, то мне пришлось бы защищать тебя от него голыми руками. Ты же запретил мне взять с собой оружие.

- И правильно сделал, что запретил. Ты бы не уложил наповал такого матерого зверя с одного выстрела. А раненый, разъяренный и очень голодный зверь смертельно опасен. Да он бы нас на куски порвал. Полетели б клочки по заулочкам. А я по-другому поступить не мог. Навстречу опасному врагу, как бы силён он не был медведица всегда идет навстречу. Защищая своих детей, а медвежата и впрямь думают, что я их мама и всегда сумею их защитить. Знает об этом и медведь, крупный самец. Самцы после зимней спячки не прочь поживиться легкой добычей – медвежатами. Когда это им удается, то они сжирают свое же потомство. Но помнят они и ярость медведицы при защите своих детей. Вот медведь и не стал вступать со мной в схватку, думая, что я их мама.

 

К себе в гости

После отдыха Павел и Виктор снова отправились к вольерам. Открыв калитку, зашли вовнутрь, но не услышали радостного повизгивания медвежат. Всегда уравновешенный Павел почти бегом бросился к спасательному медвежьему домику и перевел дух:

- Ух, слава Богу, они здесь под навесом притаились. Не пойму только кто их напугал?

На этот раз Виктор сам выяснил причину испуга Маши и Миши. В калитку тыкались носами, дергая её когтями, больше походившие на загнутые вилы, пытались открыть два худющих медведя – ребра пересчитать можно было. Но Павел, зайдя в вольер, закрыл её на щеколду.

Виктор, толкнув брата в плечо, глазами показал на посетителей. Павел теперь не суетился. Обдумывал как поступить в подобной ситуации. Вдруг на его хмуром лице засияла улыбка. На ухе медведя покрупнее он заметил красную пуговицу и радостно вскрикнул:

- Ванька, Танька, вернулись! Пришли к себе домой, а их новые хозяева к себе не пускают. Забились в уголочек и сидят там себе тихонько и в дом незваных гостей не пускают. А ведь они к себе домой пришли, а не в гости.

Павел неторопливо пошел к калитке:

- Где же так долго странствовали, бродяги вы этакие? Отощали-то как - кожа да кости. Ничего, я вас рыбой быстро откормлю.

Виктор заметил, как при слове «Рыба» медведи вздрогнули. Павел тоже обратил внимание на это и еще больше обрадовался:

- Помните, помните, как я учил вас рыбу ловить! Неужели разучились? А может быть, вам просто не везет? Ладно, порыбачим в речке, в протоке между двумя озерками, сразу вспомните.

Павел открыл калитку вольера, но медведей в него не пустил. Оттеснил Ваньку, а калитку за собой затворил:

- Этот загончик с домиком для малышей. А для вас я загодя построил новый. Да вы, что-то запозднились. В новом вольере вас в ванне с водой лосось дожидается. Айда за мной, буду рыбой угощать.

Медведи потопали за Пашей в новый загон, втягивая ноздрями шумно воздух. Принюхивались к своему новому жилищу. А он обеими руками схватил по рыбке и бросил одну Тане, а другую Ване:

- Кушайте на здоровье, гости дорогие!

Ваня ухватил лосося поперек хребта, а Таня вцепилась зубами в хвост рыбины. Разбежавшись по сторонам, с жадностью набросились на лакомство. Так смачно захрустели, откусывая сочную мякоть лосося, а потом зачмокали и зачавкали.

- Не жадничайте. Рыбы хватит, до отвала наедитесь, - подбадривал медведей Паша. Вижу, попостились вы в сланнике, жуя семена шишек. На растительной пище жира на зиму не нагуляешь. Будем рыбу снова ловить. Вы вспомните приемы ловли, а Мишу и Машу буду вновь обучать. Жаль, что я на такую ораву один лосося не наловлю. Хорошо, что Виктор приехал, так может быть, на два спиннинга и смогу всех четверых рыбой обеспечить.

Павел бросил медведям ещё по рыбине и, увидев, как вздрогнул брат при слове «орава», спросил:

- Что, Витя, свою семью, своих ребятишек вспомнил?

Виктор кивнул, но промолчал, не ответил. Тогда паша сам рассказал, что он услышал от Веры:

- Спрашивал и твою жену: «Кого ты любишь больше всего?». Она вытянула вперед ладони и говорит: «Вот видишь, десять моих пальцев. Они все разные, но мои. Но попробуй, укуси хоть один из них – больно. Любой укуси, будет больно. У меня десять ребятишек и если кому-то из них плохо, неважно кому из них плохо, больно, обидно, мне всё равно горько, больно и обидно за них, за него. Разве можно определить кого я люблю больше всех. Может быть, есть на свете какой-нибудь барыга, который на весах, которыми золотоискатели, как ты, крупицы золотые взвешивает, пытается взвесить свою любовь к близким, а я не могу проводить такие манипуляции. Да, наверно, любая мать на такую дележку: лучше, больше, не способна. Сердце матери огромное и вмещает безграничную любовь к своим детям, сколько у неё их не было равномерно и бескорыстно».

Павел замолчал и ожидал ответную реакцию брата, но он продолжал хранить молчание. Тогда Паша сам спросил его:

- Я слышал ответ матери многодетного семейства, а что скажет мне его отец?

- На войне я потерял много товарищей. У них уже никогда не будет ни детей, ни внуков, правнуков. Я проживаю, продолжаю свою жизнь, благодаря им. Живу вместо их. Нельзя теперь восстановить тяжелую утрату и воскресить боевых друзей. Но пусть мои дети восполнят другую утрату: пополнят поредевшие ряды послевоенного поколения из-за неродившихся детей, погибших на фронтах сынов Отечества.

Потом Виктор тряхнул головой и улыбнулся:

- Хватит высокомерных слов и пафоса, брат. Расскажи-ка мне, почему ты разделил одну пару медвежат от другой? Неужели Вера не права и ты любишь кого-то из своих питомцев больше чем других? Медведица такое не позволяет у неё и пестун и первогодок рядышком ходят.

- Медведица, Витя, со своими детьми находится неотлучно. А я так не могу. Всё-таки я приходящая мама-няня. Поэтому у меня у медвежат возникнет между собой ревность, соперничество, борьба за мою любовь именно к кому-то одному из них. Кроме того младшие будут бояться старших, а старшие могут обижать младших. Ведь они не воспитывались вместе, а опекунство матери-няни на какие-то мгновения прерывается. Возможны конфликты и я их предупреждаю, разделив медвежат на два вольера.

 

На рыбалке

- До нереста ещё далеко, рыбы в ручье мало, и поймать лосося могут только опытные рыбаки: и медведи и люди, – сказал Виктору Павел, приготавливая рыболовные снасти и солидного размера емкости – ведра для хранения пойманной рыбы.

- Если я не научу самостоятельно ловить всех четырех медвежат ловить рыбу, то они могут не дожить до весны, завалившись без естественных для организма запасов в берлогу. Вот вы русские считаете, да, впрочем, и заграницей так считают, что образ медведя и его берлоги тесно связаны с образом жизни русских мужиков: русский медведь, а про примитивное жилье, наподобие моего зимовья – берлога.

- Так это же истинно русские названия? - искренне удивился Виктор.

- Чего это тебя на философию потянуло?

- Не на философию, а филологию. Тебе учителю русского языка стыдно не знать происхождение слова «берлога». Оно пришло в Россию из немецкого языка. «Беро» - по-немецки – медведь, а «лога» искаженный перевод с немецкого на русский слова «лагер» - размещение, стойбище. «Лагер» - лога вот и вся русскость немецкого происхождения.

- Уел ты меня сегодня, Паша. Я ведь всё-таки не ученый, а учитель. Копаться и специально изучать происхождение всех слов в многотысячных словарях – жизни не хватит, да и времени на это у меня нет. Я, изучая русские слова в тетрадках учеников, и отыскиваю ошибки, сделанные в них школьниками. Иногда мои неученые изыскания заканчиваются глубокой ночью.

- Да не обижайся ты, Виктор, на меня, - сменил насмешливый тон разговора Павел. – Берем удочки, спиннинги, надеваем болотные сапоги, голенища которых доходят до паха. Придется заходить в воду озерка подальше от берега. Поведем учить, вспоминать, как нужно ловить лосось старших медвежат, хотя они выросли уже очень большими, но слишком тощие, Таню и Ваню.

Передвигаясь по берегу озера, Павел бросал вытащенного из воды лосося сначала на берег. Он с удовольствием наблюдал как Ванька и Танька, привлеченные трепыхавшейся на земле рыбой бросались к лососю и прижимали его к песку или к траве широкой, как большая тарелка для сука, лапой. Затем, ухватив обессилившую и притихшую рыбину зубами, убегали, чтобы не вызывать зависть у другого медвежонка, еще не получившего выловленного из воды лосося в сторону подальше и, спрятавшись за кусты или валуны, начинали трапезу.

Так продолжалось недолго. Павел бросил сонного лосося от недостатка кислорода в воде, налитой в ведро, в воду близко от берега. Всплеск воды вызвал нужную реакцию у Таньки, и она бросилась на звук и, увидев в прозрачной воде, вяло двигающегося лосося, прижимая его ко дну лапой.

- Умница, Таня, умница, - пожурил медведицу Паша, когда она выскочила на берег, держа в зубах рыбу. – А ты чего же медлишь, Ваня? Я и для тебя бросил лосося в воду. Соображения не хватает, так я тебе подскажу.

Павел нагнулся и, достав рядом с кромкой воды лежавший камушек, и бросил его в тоже место, куда забросил в озеро и засыпающего лосося. Ваня насторожился, а когда услышал второй всплеск от брошенного Павлом камушка, подумал, что это играется в воде лосось. Над прибрежной водой нависла туча мошки и лососи то один, то другой выпрыгивали из воды и хватали ртом клубившую возле озерной водной глади мошку. Пища для рыбы сама лезла ей в рот.

Ванька бросился в воду после третьего всплеска и, ухватив добычу, умчался пировать в заросли сланника. Но Танька позволила ему удалиться. Не стала претендовать на «пойманную» братом рыбину. Она услышала всплеск и вприпрыжку бросилась на звук. Лосося она уже не стала прижимать ко дну, а подцепив его лапой, как сачком, вытащила рыбу из воды и вцепилась в её плоть зубами. И снова получила похвалу от Павла.

- Умница, Таня, умница…

Вскоре медвежата стали насыщаться. Они не с такой жадностью проглатывали откусываемые мясистые куски, а потом и вовсе стали обгладывать только лакомые кусочки, оставляя хвосты, крупные кости и потрошки не тронутыми.такое расточительство Павла не раздражало, но привлекло внимание того крупного самца агрессивностью, с которою братья уже сталкивались, прогуливаясь по берегу с Машей и Мишей. Линявший медведь с вылезающей по бокам клочками шерстью, сначала с жадностью набросился на объедки Тани и Вани, а потом и вовсе попытался отобрать у них целого лосося. Медвежата только Павлу казались большими, ведь он их помнил меленькими и беспомощными комочками. По сравнению же с матерым самцом они казались совсем небольшими и худосочными. Таня и Ваня отскочили в сторону от большого медведя, оставив остатки еды ему, и спрятались за спину Павла.

На этот раз он не стал проявлять настойчивости и не двинулся на самца.

- Попробуй-ка вырвать из пасти голодного гризли лосось, - думал Паша. – да он бросится защищать свою рыбу, а раз медвежата убежали от лосося, оставив ему, он уже по праву считает рыбу своей.

Но для медведя остатки пищи от медвежат, были как дробинка для слона. Самец не рискнул напасть на Павла, а обошел его вокруг, и угрожающе рыча, бросился на медвежат.

Павлу пришлось применить защитное средство. Он выпустил из баллончика аэрозольную струю слезоточивого газа. Медведь взревел от рези в глазах, причиненной перцовой настойкой и отскочил назад. А потом и вовсе скрылся в кустах.

Медвежата продолжали ловить рыбу, но Павел уже не ловил лосося удочкой, а брел в своих ботфортах по колено в воде. За ним послушно безропотно следовали в его фарватере медвежата. Паша шагал туда, где видел в прозрачной, как горный хрусталь воде, плавающую рыбу. Когда лосось проплывал близко от Таньки или Ваньки они пытались его поймать. Если удавалось, то с рыбиной в пасти бросались на берег.

Виктор краешком глаза замечал, что линялый медведь всё же следует за ними на приличном отдалении и доедают объедки.

Когда пришли домой, они в зимовье, медведи в вольер, он спросил брата:

- Паша, ты же хоть и мирно сосуществуешь с медведями, но всё-таки не полноправный член их клана. Ты умело держишь дистанцию с медведями, хотя вплотную вступаешь с ними в контакт. Не боишься повернуться спиной и посмотреть в глаза хищнику. Хотя все охотники советуют не смотреть в глаза зверю. Он может подавить волю смотрящему, на него человека и внушить ему страх и проявить агрессию. Я видел, ты сам подавляешь их своей волей, и они чувствуют твое превосходство над ними, боятся вступить с тобой в силовую борьбу. Надо обладать огромным мужеством, чтобы вот так вести себя с дикими зверями. Я поражаюсь твоему тонкому чутью и умению понимать ту грань, ту черту, которую нельзя переступить. А, как педагог, я восхищен и тем, как ты воспитываешь своих малышей – медвежат.

Павел развеселился:

- А разве ты с Верой не умело воспитываете своих десятерых детей? Мои медвежата понимают несколько человеческих слов, и я воспитываю их своими поступками. Точно также поступаете и вы. Только ваши поступки воспринимаются вашими малышами. Они как губка впитывают и плохое и хорошее. Они же для вас белый чистый лист, и какими красками вы напишете картинку их души, такими людьми они и выйдут в огромный мир нашей страны, необъятной Родины. И, я думаю, они не затеряются в этом большом мире и сумеют достойно пополнить ряды, как ты уже мне говорил «поредевшего послевоенного поколения». Не исключаю, что они будут допускать ошибки, может быть, даже и неблаговидные поступки, но стержень уже у них есть. Он создается от вашей любви к ним, от вашей самоотверженности, стойкости в преодолении трудностей, от вашего трудолюбия. На мне лежит тяжким грузом ответственность, которую я добровольно взвалили на себя. Но я всё же воспитываю зверей, а вы-то людей. И ответственность от этого только увеличивается. Есенин писал: «И счастлив тем, что целовал я женщин, что рвал цветы, валялся на траве. И, что зверье, как наших братьев меньших, я никогда не бил по голове». Поэт стал таким великим и великодушным, что его мать так нежно любила своего сына. И поэтому ему и в голову не приходило бить ногами зверя. Братьев наших меньших. Потому ваши дети и стоят горой друг за друга.

 

В школу на санках

Виктор привез с Камчатки соленой, слегка подвяленной красной рыбы и несколько пол-литровых банок лососевой икры. Дома был пир горой. Оставили икры и Шурику. У Пешехонова Михаила свободной вакансии не оказалось, но он пристроил Александра Крамова счетоводом в колхоз соседнего села Житно. Колхоз был захудалым, бедным, колхозники работали за «палочки». Так отмечал Шурик им трудодни – вертикальной черточкой в табеле. На окладе был только председатель колхоза Анна Шилова. Вот она получала деньги. А колхозники в конце года получали за трудодни зерном. В течение года могли получить скоропортящимися продуктами: мясом, молоком, медом. В каждом селе после войны был свой колхоз.

Шурик вообще ничего не получал - до конца года далеко, а питался он у хозяйки, у которой снимал угол. Деньги ей он сам не платил, а раз в месяц привозил их отец.

- Папа, зачем же мне работать бесплатно? – спросил Виктора Шурик.

- Понимаешь, сынок, хоть ты и инвалид детства, но пенсию государство тебе будет платить по инвалидности, как только ты заработаешь трудового стажа минимум год. Лучше уж год поработать бесплатно, мы-то с мамой тебя прокормим, зато всю жизнь будешь уже получать-то пенсию.

В распутицу Шурик из Житно не вылазил, а в морозные зимние или сухие летние, как кузнечик, прыгая на костылях, по выходным приходил ночевать домой в семью. Подскакивая на ухабах, Шурик вспоминал, как его мама четыре года возила на санках в школу. Сани были достаточно большие, чтобы ему самому усесться и вдоль саней костыли положить. Мама с отцом на них зимой на огород навоз вывозили, а утром и вечером мама доставляла на санках в школу сына. Шурик, ухватившись за оголовок санок, ехал как барин.

Костыли всё же Шуре были нужны. На перемене погулять, да и к доске выйти приходилось. Хотя учительница Солдатова его редко дергала и не вызывала стоять перед классом, спрашивала с места.

Но все, же он на костылях научился ходить быстро и ловко. В комитет комсомола, Александра должны принять в члены ВЛКСМ, нужно было идти в районный поселок, на станцию, там и железная дорога проходила, который находился в пяти километрах от Сашиного села.

- Как же тебя хромоногого комсомольца решили в такую даль вызвать? – сокрушалась Вера. - Как им не стыдно. Могли бы какого-нибудь молоденького секретаря с завода прислать. Так нет, им трудно от стула задницу приподнять. Ладно, я завтра вместе с тобой в райком пойду. Может быть, часа за два с половиной, три и доковыляем.

Пришли они в райком через час.

- Вот тебе и хромоногий, - восхищенно воскликнула Вера. – Да ты сынок так натренировался на костылях бегать, что я здоровый человек на двух ногах за тобой еле поспевала.

- Ты, мамочка, на двух ногах, а я я-то на трех шагал, - грустно пошутил Александр.

Однажды председательша Шилова подошла к счетоводу Крамову:

- Сашок, я взяла кредит на дизельное топливо, деньги на счет поступили. Подпиши-ка мне расходный ордер на мою зарплату… У меня в доме деньги закончились. В карманах пусто, как в наших колхозных амбарах.

- Так деньги же для заправки тракторов выделили. А что делать будем, если солярки на посевную не хватит. Меня за выдачу вам зарплаты по головке не погладят, - наивно высказался Шурик.

- Я тебя по головке не поглажу, если ты мне платёжку не подпишешь, а дам такую затрещину, что долго помнить будешь, - возмутилась Аннушка. – Солярки не хватит… да и хрен с ним. У нас в колхозе и лошадей хватает. Посеем на них и поле вспашем. А мне без пропитания никак нельзя. Кто же тогда колхозом руководить будет. Не ты ли?

Шурик отмахнулся от этого вопроса Шиловой, как от назойливой мухи и подмахнул платежку. Аня, счастливо улыбаясь, вышла из конторы новой. А Шурик пошел домой.

- Так, - сказал он Виктору. – Прошлого председателя за пьянку сняли, а меня уволят, а то, может быть, и посадят за растрату. Раз у Михаила Ивановича нет вакансии счетовода, то я, что ж стаж в трудовой книжке просто так не появится, готов у завгара и учетчиком поработать.

- Хорошо сегодня же переговорю с Пешехоновым, - пообещал Виктор.

Гараж механика был весь в щелях, и Шурику пришлось не сладко. Ему теперь по совместительству приходилось быть и истопником. Он сидел в продуваемой на семи ветрах возле печки-буржуйки и беспрестанно подкладывал в жадную, но не жаркую пасть топки поленья дровишек. Сгорали они мгновенно, а тепло выдувалось мгновенно: кроме щелей ветру было, где разгуляться – ворота в гараж были или распахнуты настежь или открывались и закрывались ежеминутно.

- Хорошо, что ещё швейцаром не заставили служить, - ухмылялся Шурик. А то бы мне совсем худо было.

- Но ему и так поплохело через неделю. Александр простудился, и с воспалением легких его положили в больницу. Как учетчик он получал оклад в 23 рубля, а мать после года работы оформила ему пенсию – 14 рублей – богатство небывалое. Но обещали заплатить и по больничному листу.

Завгар Тимоха Давыдов тоже был инвалидом, ему чуть ли не по локоть на войне оторвало руку, а к тому же и парторгом. Политический вес Тимофей имел, а к тому же знал по чём фунт лиха. Левая рука Давыдова зимой и летом была в черной перчатке. Он носил протез, чтобы не казаться уродом, кисть, которой и имитировала перчатка.

Когда Шурика выписали, Тимофей спросил учетчика:

- Ты в больнице к нейрохирургу обращался?

- А зачем мне нужен нейрохирург?

- Пусть посмотрит твое колено, возможно если сделать операцию, то может быть, с протезом на котором на котором шарниры с установленными на них шинами позволят тебе передвигаться, опираясь на палочку, без костылей.

Такие врачи специалисты были только в областном центре – Новгороде.

Шурик получил направление, лег на операцию и долго учился ходить на протезе без костылей. С костылями-то он ходил не хуже других, а с протезом стал ходить медленно, зато внешне стал парнем, хоть куда – двуногим, а не инвалидом на костылях.

Ортопед оказался умелым, и шины были овальные из мягкого алюминия. Шурик с сожалением смотрел на групповую фотографию 5-го класса. Он специально отложил тогда костыли в сторону и сидя на переднем плане, выставил вперед ноги, обутые в валенки всем на обозрение, что их у него две. Да вот беда штанина брюк на худой парализованной ноге болталось, как на полке, а из-под неё к тому же виднелись еще белые завязки кальсон. Они украшали валенки, как аксельбанты, которые высоко украшают плечи парадных пагонов офицеров царской армии.

Пятый класс запомнился Саше еще по одной причине. Вера окрестила его, но в церковь не повела: в селе разбита, а в город далеко. Она пригласила батюшку домой, пока Виктор был в школе. Не хотела с ним ругаться, а потому и скрыла крещение сына от мужа. Батюшка обошел несколько раз вокруг Шурика, сидящего на табуретке, брызнул окомелком несколько раз водой на мальчишку, прочитал молитву и осенил его крестом.

Это ли помогло судьбе инвалида или что другое, но у него всё стало ладиться, особенно после просмотра фильма «Молодая гвардия», который потряс Шурика до глубины души, он понял, что надо радоваться жизни, такой как она есть. Ведь герои-краснодонцы были чуть старше его лет на 10-15, а их уже не было на белом свете.

 

Фильм о войне и её отголоски

Поразило Сашу в «Молодой гвардии» не только жестокость фашистов - враги они и есть враги. Больше удивила его и запомнилась жестокость во много раз кратная, чем немцев своих русских, которые пошли прислуживать фашистам и стали полицаями.

В селе некоторые односельчане тоже служили при оккупации полицаями. Поэтому на ночь никто входную дверь не запирал на крючок или щеколду, а тем более на замок.

Придут ночью и постучат в окно неизвестные люди:

- Откройте, мы свои – партизаны. Дайте хоть кусок хлеба. Откроют им хозяева, а это провокаторы – полицаи пришли. Выведут за избу в огород и расстреляют.

Не откроешь ночным гостям, а они окажутся на самом деле партизанами. Могут тоже расстрелять, как пособников полицаев. Сердца озлоблены, в лесах скрываются партизаны, чтобы уничтожать захватчиков, а им свои помочь не желают в этой святой войне против врагов. Так, гори оно всё синим пламенем. Пусть на ночь остаются двери нараспашку: заходи, кто хочет и бери, что хочешь. Лишь бы сами остались целыми и невредимыми.

Васька Крынкин тоже служил полицаем. После войны скрывался на сухом островке среди зыбкого болота. Пока его не выследили и не поймали милиционеры. Брат Ванька очень уж часто с узелком набитым разной снедью, рано утром или под вечер ходил в болота. Даже, когда еще ни клюква, ни морошка не поспели. Милиционеры взяли его на заметку, а дальше дело техники. Ваську посадили, а Ванька схватился как-то с Тимохой Давыдовым.

Он не дал ему в тот день, в который Ванька просил, тракторишко для вспашки огорода. Тимофей попытался Ване объяснить, что существует очередь для вспашки. Сейчас на очереди бабка Кутузова.

- Да ты, что врешь-то, Тимоха, - пер грудью на Давыдова младший Крынкин, – они уже один огород вспахали, перебьются и после меня другой вспашут.

- Ты не командуй тут, как твой брат полицай командовал. Кончилось ваше холуйское время, - попытался урезонить Ваньку Тимоха, но только еще больше разозлил его.

- Сам ты холуй, председателю колхоза Мишке зад лижешь.

- Ты на кого полицейская харя голос повышаешь, на секретаря парткома, - взорвался Тимофей и получил удар тяжелым Ванькиным кулаком прямо в лицо.

Через час из района приехал милицейский наряд – а суд был скорый – Ваня получил четыре года тюремного заключения.

Недавно в колхозной конторе, где уже работал Шурик бухгалтером, проходил показательный суд. Крамов закончил вечернюю школу рабочей молодежи, а после 10-го класса поступил на заочное отделение в кооперативный техникум на бухгалтерское отделение. Судили двух бывших полицаев за убийство оперуполномоченного. Подвыпив он в клубе в запале сказал Косте Труману, что всех немецких пособников выводят на чистую воду, выхватил из кобуры ТТ и, потрясая им, выстрелил в воздух, чтобы разорвать сжимающиеся вокруг него кольцо из полицейских недобитков.

Писателей выбили, вытолкнули оперуполномоченные на улицу. Он выхватил из кармана брюк опасную бритву и полоснул ею Митьку Кривого (Кривым стали называть его уже после ранения) по лицу, распластав ему щеку от уха до кончика рта.

Особист после выстрела в него бросился бежать и забрался под комбайн, стоявший на ремонте около гаража. Колеса у него были сняты, и он стоял, опираясь осями на чурбаки. Рядом лежали чурки поменьше, валялись и плашки расколотых поленьев.

Бывшие полицаи, пригнувшись, стали бросать плахи, чурбанчики в особиста, чтобы он, укорачиваясь от поленьев, выкатился телом на другую сторону комбайна, где его ожидали для перехвата две пары рук других бандитов. От одного полена опер не успел увернуться. Кровь залила ему глаза, он потерял сознание. Его ухватили за ноги и поволокли, как срубленную ветку к проруби на реке.

Бульк, и скрылось под водой тело опера. Нырнул он под лед в начале весны, а вынырнул труп весной, застряв в камнях порожка, образовавшегося в речке в незапамятные времена при сползании ледника с севера на юг.

Коллеги особиста были менее эмоциональны, чем он, но более профессиональны. Все налетчики были задержаны до того как тело особиста разыскали вездесущие мальчишки. Не прошла тут поговорка: «и концы в воду».

Не прошла она и для хозяев бандитов – карательного отряда фашистов, который за помощь партизанам сжег полностью деревню Починок, выгнав всех мирных жителей, включая женщин, детей и стариков на лед и расстреляв их. Чтобы скрыть следы преступления, каратели снарядами, выпущенными из танка и, проломив лед, утопили окровавленные тела погибших жителей под водой.

Командира карателей капитана Росса наши воины взяли в плен, а после войны судили и повесили, как бешеного пса, как военного преступника.

 

Лесная школа и обычная

Шурик увидел, как младшие сестры ссорятся. Опять что-то не поделили: или позабыли, кому сегодня чистить картошку, а может быть, кому бежать на улицу гулять, а кому остаться дома, поджидать, когда мама придет. На замок, как в войну, Крамовы дверь не запирали. Малышня прибежит с улицы не враз, а замок отпирать никто из них не умеет. Вот и сторожи дом по очереди.

Александр вмешался в разговор сестер и принял Танину сторону: ей чистить картошку завтра с Володькой. Танька удрала тут же на улицу, а Люда стала с Сашей мыть в ведре клубни картофеля.

Шурик жалел Таню, что она перед первым классом простудилась и тяжело заболела крупозным воспалением легких. Врачи заподозрили в затемнении легких скрытую форму туберкулеза и отправили Татьяну в лесной тубдиспансер, где был детский санаторий и школа.

Так Таня попала на островок озера Валдай. Вера пошла, проведывать дочку и, не дождавшись теплохода, пошла по тонкому не устоявшемуся льду и провалилась ногой в полынью, запорошенную снегом, когда добралась уже почти до берега островка. Вместо после добрых слов, после встречи с дочерью, Вера раздраженно сказала:

- Вот, Таня, из-за тебя я в озере чуть ли не искупалась, и лечились бы мы тут тогда вместе с тобой, а ребятишки без присмотра моего бы остались.

У Тани брызнули слёзы:

- Я так ждала тебя, мамочка, думала, что ты заберешь меня отсюда, а ты меня отругала и обвиняешь в твоих бедах.

- Таня, я погорячилась, - стала успокаивать её Вера. – Мое здоровье не только моя беда, а и ваша. Кто с такой оравой поможет нашему папе поднимать вас на ноги, если я умру.

Таня зарыдала еще горче, бросившись на шею матери.

- Не умирай, мамочка, не умирай!

Потом потеплее одевшись и укутавшись в шерстяной платок, который Вера завязала узлом на спине, пошла, провожать Веру на лед.

- Уже темнеет, - забеспокоилась Таня. – Как же ты в темноте переберешься, если днем окунулась?

- Не беспокойся, мне на роду написано, что в воде я не утону, - засмеялась Вера, вспомнив её знакомство с Виктором, и зашагала уверенно, похрустывая валенками по выпавшему снежку, по льду озера, которое было когда-то собственностью Василия Шуйского, царя, которого выкрикнули бояре на правлении после смерти Бориса Годунова. Правда, просидел на престоле Шуйский совсем немного – до Смутного времени, до череды Лжедмитрия.

Мама принесла Тане гостинца: вареные яйца и печенье, а она, глядя в спину уходящей Вере, стыдилась своей истерики, которую закатила из-за мелочи.

- Хочу селедки, - плакала Таня. – Мне запрещают, есть соленое, а я хочу селедки.

Мама не стала утешать её, но успокоила одной фразой:

- Ага, соли в солонке хватает. Пойду, поймаю в проруби, в которую чуть не провалилась, селедочку, посолив её круто-круто, угощу тебя.

Первый класс Татьяне пришлось пропустить, и её учила не Солдатова, а Леонид Николаевич Пущин. На летних каникулах Таня опять влипла в неприятную историю. Мать запрещала ей, есть черемуху с деревьев, растущих на кладбищенских могилах. Но, как удержаться, когда ягоды у черемух, растущих на кладбище такие сладкие и сочные. Но животик от них не болел, как угрожала Вера.

Как-то Татьяна забралась на кладбище с подружкой соседкой и наткнулась на куст крыжовника, изрядно осыпанного крупными ягодами. Но ягодки были не все зрелые и соседская девочка привередливо, разборчиво выбирала желтовато-янтарные ягодки и с ней ничего не случилось. Таня же с голодухи запихивала в рот ягоды крыжовника без разбора: спелая ягодка или зеленая. Её скрутило к вечеру, начались рези в животе, и пришлось признаваться маме, что она ела зеленки.

Вера не пустила дочь в школу, и она одна лежала дома в постели, когда отвлекаясь на вопли малышей, свободной рукой качала люльку. Мама пошла с бидончиком за подсолнечным маслом.

Она одела самое красивое, выходное темно-зеленое платье. Оно еще больше подчеркивало красивую фигурку Веры, хотя выбирать на выход платье не приходилось. То темно-зеленое платье было единственным приличным платьем в «гардеробе» мамы.

Вера, по мнению Тани, слишком задержалась в магазинчике.

- Наверно, с подругами заговорилась, любят они с мамой языками почесать, - подумала девочка и вышла в коридор, подошла к краю лестничной площадки на втором их этаже и, споткнувшись, упала и покатилась по ступенькам вниз.

Но разбиться и ушибиться, сильно не успела. По лестнице вверх, по ступенькам, придерживаясь за балясины перил, поднималась Вера с бидончиком до краев заполненным подсолнечным маслом.

Она и задержала падение дочери, уронив бидончик, после того как масло плеснувшись на её нарядную форму одежды, любимое зеленое платье.

Таня заплакала, но не от боли, не от ушиба, а поняв, что маме не в чем будет выйти на люди. Платье было испорчено бесповоротно. Такое масляное пятно никакими средствами не выведешь. Стирай, не стирай – пятно останется, теперь навсегда.

- Таня, не плачь, ты так сильно ударилась об ступеньки? – обняла дочку мама. – Давай я подую на то место, где болит, и тебе сразу станет легче. Всё пройдет и до свадьбы заживет, не плачь!

Девочка размазывала слёзы по щекам, всхлипывала и судорожно выталкивала из себя слова:

- Пла – а – тье. Платье испортила.

- Не плачь, заработаем и новое платье купим. Я больше беспокоюсь, что вся семья голодная как бы ни осталась без масла-то: ни поджарить, ни разжарить нельзя ничего. Но ничего все будем есть варенье и печенье. Перемелется – мука будет.

В пятом классе классным руководителем Тани стал её отец, Виктор Александрович Крамов. Ей было бы легче вдвойне учиться, если бы классным руководителем был бы другой учитель, чужой, а не родной человек.

Виктор никому из учеников не давал спуску, а тем более дочери. Таня даже пожаловалась матери на его «придирки».

- Отец, Танечка, суров, но это, же твой отец, - пожала плечами мама. – Христос терпел и нам велел.

 

Назло маме

Виктор и Вера решили сходить в кино на вечерний сеанс. Люда попросила Таню посидеть с ребятишками одной. Она договорилась с подружкой позаниматься математикой, а Володя ушел на репетицию в драмкружок. В пьесе «Сын полка» он играл Ваню Солнцева, а сегодня в кружке отрабатывалась очень важная сцена – встреча сына полка, одетого в казачью форму и на боку носившего настоящую сабельку, с бродягой-беспризорником Ваней Солнцевым.

- Танечка, запрись для безопасности на крючок, - попросила её Вера, - и не открывай никому чужому, только нам.

Возвратившись, родители долго стучали в дверь – тишина.

- Может Таня специально нам такую каверзу подстроила, - предположил Виктор, - нас слышит, а дверь не открывает. Я вчера ей двойку за классную работу влепил, пишет абы что, лишь бы отвязаться от учителя. Да еще с иронией отчитал её перед всеми.

- Крепко заснули, - предположила Вера. Стали обходить вокруг дома. Квартира-то на втором этаже старинного купеческого дома, хозяев след простыл еще с революции. Теперь заселен семьями сельской интеллигенции. Кричать в окно – ребятишек напугать можно, да и голос их они могут не услышать. Довольно высоко и двойное остекление. Виктор побросал в стекло окон мелкими камушками, без толку. Звякают камушки, ударяясь о стекло звонко, но крепкий сон, сморивший ребятишек, они не потревожили.

- Может быть, длинную лестницу у соседей попросим, - предложила Вера, - да стекло аккуратно выдавим, залезем вовнутрь и откроем крючок на двери. Уже два часа гуляем.

- Погоди, кажется, Володя возвращается, - остановил Веру Виктор. – Голос его слышу. Посмотри, почти у водосточной трубы форточка приоткрыта. Он ловкий, как кошка, взберется по трубе и прошмыгнет в форточку одним махом. Жалко бить стекло-то.

- Ты, сынок, как долезешь до форточки, - наставляла Вера, - не головой вперед влезай, а ногами. А то не ровен час пролезешь вовнутрь до пояса и застрянешь – ни в зад, ни вперед будет не двинуться.

- Да ты, что, мам, говоришь-то, - усмехнулся мальчишка. – Да все дырки в заборах мной изучены. Если я голову куда-то сумею просунуть, то и всё тело в эту щель пролезет. Испытано не раз.

Через пять минут Крамовы были в квартире. Володька успел растолкать заснувшую Таню, и она сидела на койке и хлопала сонными осоловевшими глазами, не понимая происходящего.

Проснулись и другие малыши, подошла Люда, стали расспрашивать родителей о кинофильме. Татьяна, оторопев от резких слов отца, не специально она продержала маму и папу два часа на улице, выскользнула на улицу вся зареванная. Залезла в хлев на самый верх, на сеновал и сняла поясок, повязанный вокруг ситцевого платьишка.

- Вот повешусь сейчас назло всем, - всхлипывая, вслух размышляла Таня. – Пусть потом поплачут, пожалеют, что нельзя несправедливо обижать детей.

А Крамовы всей семьей высыпали на улицу. Виктор обещал рассказать всем, как находить на небе по ковшу Большой медведицы Полярную звезду, указывающую, где находится север.

От отчаянного поступка Таню остановил голос матери. Он раздался и шел не как божий глас сверху, а снизу. Но материнское сердце почуяло, при общей радостной суматохе, что-то неладное.

- А, где же Танюшка-то? – забеспокоилась Вера. – В комнате никого не осталось. Куда же она подевалась?

Таня вытерла слёзы. Её любит мама, беспокоится о ней. Нет уж, назло маме вешаться не стоило, и подала голос.

- А я через прореху крыши сеновала давно уже отыскала Полярную звезду.

В строительное училище на Невском 32/34, которое уже окончила Люда, она поступила без каких либо препятствий. Крамову Люду послушную, добросовестную, трудолюбивую девочку преподаватели помнили. Таня Крамова тоже успешно овладевала профессией штукатура и плиточника. У неё было хорошее качество в работах, а сноровке и расторопности могли бы позавидовать и более старшие пэтэушники. Но зато по своему дерзкому характеру и вспыльчивости резко отличалась от своей сестры.

Тем не менее, когда после выпускного курса стали набирать бригаду высококлассных специалистов в командировку на строительство гостиницы «Венец» в Ульяновск в честь столетия рождения Владимира Ильича Ленина в число претендентов попала и Татьяна Крамова. Ей уже исполнилось 18 лет, а в командировку отбирали только совершеннолетних. Перед командировкой заселились в общежитие на Измайловском проспекте, неподалеку от Балтийского вокзала.

Там в Ульяновске на стройке были заданы такие темпы, день рождения Ленина – дата определенная, а сдать гостиницу «Венец» нужно в срок, что Таня, приходя домой с ног валилась от усталости. Но молодость есть молодость, утром бодрая и энергичная штукатурила откосы, выравнивала раствором кирпичные стены, затирала раковины на бетонных потолках.

Её, как постоянно выполняющую, а в основном и перевыполняющую норму выработки при отличном качестве наградили за ударный труд правительственной наградой, юбилейной медалью «К 100-летию рождения В.И. Ленина».

В общежитии на Измайловском проспекте вернулись втроем. Обаятельный, светловолосый с пышным кудрявым чубом, спадающий на глаза, парень приглянулся ей в Ульяновске. Он тоже был из Питера в командировке, хотя был немного старше Татьяны – на восемь лет. А третий… третьего ещё не было на этом свете – Татьяна была им беременна. Тане нельзя уже было поднимать тяжести, а вещей было столько много, что одному Славке, так звали избранника Крамовой, не унести. Поэтому молодую пару встречал на Московском вокзале в Ленинграде – Василий.

 

Бей белых пока не покраснеют, а красных пока не побелеют

Василий первым из ребят приехал учиться в Питер, но в строительное ПТУ поступать не захотел.

– Штукатурят пускай девчонки, а я хочу мужскую профессию получить, стану токарем по холодной обработке металла на станке, - объяснил Вася отцу. – Мне больше нравится возиться с железяками. Обрабатывать сталь могут только мужчины со стальным характером.

Васёк помолчал немного, а потом с пафосом добавил:

- Таким, как у меня.

Он был большим выдумщиком и фантазером этот рыженький мальчик. И хотел выделяться от своих сверстников не только броским цветом волос.

После войны играть в наших и немцев было еще практически невозможно, никто из пацанов не хотел брать на себя роль фашистов. Слишком памятны были ещё злодеяния извергов, карателей, их жестокая расправа над жителями села Починок. Поэтому Васёк предложил мальчишкам возобновить игру, в которую когда-то играли парни повзрослее и постарше его: в красных и белых. Белыми тоже не очень-то хотели стать, зато красными, чапаевцев-кавалеристов было, хоть отбавляй.

Поэтому возглавить отряд «белых» решил сам Вася. Мотивировал он свое решение очень просто – дед был офицером царской армии, а потом немного повоевал и за красных, но долг свой выполнял с честью и за первую мировую войну, имел боевые награды и даже высшую, один Георгиевский крест. Послужил России Крамов Александр Павлович за веру, царя и Отечество. Так почему же внук не может повоевать за родину, надев на плечи золотые погоны. И не беда, что звездочки на них вырезаны из золотистого цвета фольги, в которой когда-то была завернута шоколадная конфета.

Сын директора школы Кобры и Кости Трумана Васек проштрафился перед ватагой Василия.

- Закладывает нас директору красный боец – Валька Труман, ябедничает Кобре про каждого, - доложила «контрразведка» белых своему командиру. Коброй директрису прозвали за её ядовитый нрав и круглые очки, которые она не снимала, по мнению вояк, даже в постели.

- Всыпать ему двадцать розг, - скомандовал Вася.

- А если опять насексотит?

- За правое дело и пострадать не страшно, а Вальку при зачтении приговора военно-полевого суда предупредить, что за следующую ябеду качество плетей удвоим. Неделю потом сесть не сможет. Если голова не понимает, то дойдет умная мысль до головы через задницу.

План прикрытия у Васи был таков. Белая контрразведка, захватив красного разведчика-лазутчика Вальку Трумана, всыпала ему двадцать плетей… по-нарошке, выбивая из него военные сведения. А в том, что в горечах контрразведчики немного перестарались, и отлупили розгами Вальку розгами, то это уже не вина белого командира. За всеми не уследишь.

Валёк извивался, как змей, но его ноги и руки связали липовым лыком, замоченными предварительно в воде, а розги хорошие получились из гибких ивовых прутьев. Экзекуция началась, как только с Трумана спустили штаны и оголили ягодицы.

- Вжик, - свистнула в воздухе розга.

- Ой, - заблажил Валёк. – Ой – ей – ей – ё-ёй.

Василий внимательно выслушал доклад исполнителя публичной порки и спросил, как реагировал Труман-младший на экзекуцию.

- Орал, как бешеный осёл, - ухмыльнулся «палач».

На парте рядом с Васей сидел Митя Трушин. Он успел поучиться с Лидой, Таней, а теперь вот застрял в восьмом классе. На уроке немецкого учительница подняла Митю, спросив, как по-немецки «прилежный». Он, конечно же, не знал и Васёк яростно шипел:

- Флейсиг, флейсиг…

Трушин улыбнулся в благодарность за подсказку и выпалил громко и чётко:

- Фляга.

Класс от неожиданного ответа замер, а потом захохотал.

– Фляга, фляга.

Так к Митьке и приклеилось это прозвище – Фляга. Но тогда он не стерпел насмешки, но Ваську ударить побоялся, а стукнул Васиного друга, худенького, но смешливого.

Васёк рванулся на защиту друга, а Митька бросился на утёк. Кое-кто из ребятишек класса побежал за Василием в погоню. Трушин бежал вдоль участка засеянного юннатами кукурузой. И хоть кукуруза в средней полосе России не вызревала, но шла на силос, но початки всё же были внушительные, а зёрнышки молочной спелости сладкими и мягкими. Но участникам погони за Митей початки послужили метательными снарядами. Загонщики срывали початки и швыряли их в Трушина. Подбежав к косогору берега, поросшего мелкой ольхой, Митька бросился вниз под гору к реке, надеясь, что в кустарнике початки не будут барабанить по его спине. Вася, бежавший позади толпы, чтобы было легко наблюдать за полем битвы. Решил притормозить излишнее рвение бойцов его отряда.

- Хватит дурачиться. Загнали нашего недоросля, дубинушку стоеросовую к реке, как дикого кабана. Успокойтесь, - окрикнул он вояк, а Митю постарался успокоить.

- Не бойся, никто тебя не тронет. А то на урок опоздаем. А учитель Крамов суров и не потерпит опоздания. Достанется всем на орехи, а мне в первую голову. Зачинщику первый кнут.

Виктор Александрович вызвал, опять же такое нелепое совпадение за день второй раз, Митю Трушина. – Расскажи-ка заданное стихотворение.

Митя встал в позу актера, читающего монолог:

- Мороз и солнце, день чудесный, - нараспев, начал он и так же распевно и продолжил. – Виктор Александрович, я дальше не знаю.

Виктор безнадежно махнул рукой:

- Садись, Трушин и учи, учи стихотворение великого русского поэта. Оно напевно и запомнить, если постараться, пара пустяков.

Васины воспоминания прервал отец:

- Скажи-ка ты мне, токарь по металлу, по хлебу и по салу, а где же ты жить-то в Питере будешь. Я узнавал – в училище, где обучают токарному делу, учатся почти все ленинградские школьники, но общежития в училище нет.

- У мамы пол-Питера родственников, - ответил Вася. Она обещала поговорить с тётей Таней Виноградовой, с её родственницей, чтобы она прописала меня к себе на время учебы.

 

Винегрет – это не только закуска

Васе повезло, тётя Таня Виноградова жила в питерской квартире тогда одна. Муж, заслуженный человек, кузнец Кировского завода, ковал гидравлическим молотом сложные изделия – коленчатые валы. За свою сноровку и умение был награжден орденом Ленина, высшей правительственной наградой. Но работая во вредном горячем цехе, заболел, а в войну, ремонтируя танки, которые сразу, же из цеха своим ходом направлялись в бой (фашисты подошли к Кировскому заводу почти вплотную) ещё и сильно простудился. Будь питание получше, а не блокадные 125 граммов хлеба на день, возможно дядя Гриша и выздоровел бы. Но в лихорадочном жару и бреду пот градом катился по его щекам, и потеряв сознание от слабости орденоносец Григорий Виноградов тихо скончался в диспетчерской конторке цеха, не сумев даже добраться до Нарвской заставы, где жил на улице, которую после войны назвали именем Зои Космодемьянской.

Сын его Коля Виноградов, когда Василий пришел с заявлением в паспортный стол милиции с просьбой прописать, находился в ЛТП – лечебно-трудовом профилактории. Лечили Николая от алкоголизма в закрытом заведении, откуда за пивком не сбегаешь, тяжелым принудительным трудом. Хотя вроде бы, сын тети Тани давал перед тем, как лечь в ЛТП, свое письменное согласие.

Учиться Васе нужно было в училище два года, а прописать его тётя Таня обещала на один год. В заявлении же племянника было написано, что он просит прописать его на время учебы. Тётка не стала вникать в смысл «Согласна». В милиции Крамова Васю и прописали на время учебы – на два года.

- Ты, что же это пострелёнок делаешь? - возмутилась тётя Таня. – Меня обманывать вздумал? Да я тебя сейчас выпишу, пойду.

Но угрозу свою не выполнила. Закипел, засвистел, выпуская пар из носика чайник.

- Давай-ка, Вася, чайку откушаем, - пригласила за стол тётка племянника, открыла сахарницу с крупными кусками колотого сахара и стала щипчиками откусывать кусочки поменьше, чтобы могли в рот влезть. Вася обмакнул кусочек сахара в кипяток, чтобы легче раскусить его и принялся, швыркая из блюдечка, прихлебывать чай, дуя на него, подражая тётке. Она от умиления позабыла, что лишит его крова проживания в Ленинграде.

- Колечку выпишут из профилактория, когда тебе останется учиться два месяца, - сказала тётя Таня, - а потом на заводе, где ты будешь работать, общежитие дадут. Два-то месяца мы и втроем как-нибудь перекантуемся. Две комнаты - не одна.

Довольный Вася вышел во двор. У него на вполне приличных брюках были всего-навсего четыре заплатки: две круглые – на ягодицах, а две овальные – на коленях. Но наряд его не оценили дворяне, дворовые питерские мальчишки:

- Откуда такой колхозничек у нас появился? – спросил Ваську нахальный, с ободранным носом мальчишка. – Из какой дерёвни? Где изволили остановиться?

- У Виноградовых, - сказал спокойно Вася.

- Кем же тебе приходится Колян?

- Мой двоюродный брат. Он меня старше.

К ним подскочил ещё белобрысый, вихрастый паренёк и агрессивно наехал на Васю:

- Да, что ты с ним церемонишься, Толик. Дай пару раз по шее для знакомства и айда в футбол погоняем. Ребята ждут.

Но Толян не последовал совету вихрастого и объяснил почему:

- Это двоюродный брат Винегрета, - сказал Толя.

- Кто такой Винегрет?! Объясните, - удивился Вася.

- Твой братан. Он гроза для всех хулиганов двора и его окрестностей. Виноградов - Винегрет сокращенно. Пойдем, по мячу с нами постучишь.

Василий увидел, как подошел паренёк с семиструнной гитарой. Он слышал разговор про родство новенького с Винегретом и тоже поинтересовался:

- Колян умел красиво петь городские романсы, а как у тебя с этим делом?

Вася бархатистым баритоном запел, а гитарист сразу же, перебирая струны, подобрал мелодию и стал аккомпанировать.

- Из-за пары распущенных кос, - выводил Вася, - что пленили своей красотой, с оборванцем подрался матрос, подстрекаемый шумной толпой.

- Это ты себя оборванцем-то кличешь, - иронично, поддевая колхозника, спросил Толя. – Действительно прикид у тебя хоть куда.

От такой динамичной смены событий Васёк осмелел, оказывается его двоюродный брат – авторитет двора, а его уже стали признавать, если не авторитетом, то хотя бы родственником авторитета.

- Заплатки на брюках на диком Западе в Америке у хиппи – последний писк моды, - сказал надменно Вася. – Уж теперь нельзя и во двор выйти, прилично одевшись. Да знаете ли вы, что у нас в семье десять ребятишек, и живем мы лучше всех вас, пожалуй? Так, как находимся на гособеспечении. Новые костюмы, ботиночки, беленькие рубашки и носочки каждый год нам выдают.

Вася, переведя дух, вспомнил, что в деревне по грязи он ходил в школу в резиновых сапогах, которые оба были на правую ногу. Но, взглянув на притихших «дворян» с энтузиазмом продолжал беззаветно врать:

- Чтобы не испачкать чистые ботинки по дороге в школу, нам микроавтобус «Латвию» Новгород выделили. А зимой, чтобы не мерзли, нам каждому по овчинному полушубку выдали, шапки-ушанки и меховые рукавицы.

Был в деревне у Васи полушубок. Сшила ему сельская портниха, выкроив из шкур овец, которые принесла от шорника Вера. Тут Васек не грешил против истины, но удержать свою неудержимую фантазию не мог.

- Да знали бы вы, как мы учимся! Володька на математической олимпиаде в Новгороде, в областном городе занял третье место. А все десять ребятишек получили после окончания школы золотые медали. У нас дед профессор.

- Ты, братец, ври, да не завирайся. Дед дедом, а и самим тяму надо иметь. Чтобы все получили золотые медали…

Молчание недоверия зависло в воздухе. Васька и сам понял, что заврался и зарвался - хорошо хоть не знают, что не все еще ребятишки школу окончили, да и уезжают в город Крамовы, окончив восемь классов. А после восьмилетки медали не выдаются, ни золотые, ни серебряные. Но остановиться Василий уже не смог.

- Может быть, действительно, как у кого из нас и, правда, тямы не хватает золотую медаль заработать. Так ведь батянька-то наш директор школы. Пусть только попробует кто-то из учителей кому-нибудь из Крамовых пятерку не поставить, даже если он на четверку ответил – берегись, бедолага. Отец с такого неслуха семь шкур спустит. Да он даже и ругать-то олуха царя небесного не станет. Глянет только на него своими пронзительными, глядящими прямо в душу глазищами и конец училке… Суров батя и строг, как Бог.

Потом все побежали играть в футбол. Васькиной команде удалось победить, благодаря ему. Единственный победный гол забил он. Уходя в парадную к лифту, Вася услышал сзади реплики.

- Винегрет сразу авторитетом стал, а и Васька ему не уступит. Подрастет, поверьте мне, будет во дворе мазу держать.

 

Я не дурной, а деревенский

Василий одновременно получил два жизненных статуса: стал учащимся ФЗУ – фабрично-заводского училища, на заводе проходил и практику на токарном станке, на котором был должен и работать после окончания училища, и допризывником.

Для военкомата он прошел медкомиссию и по её справке о состоянии здоровья военком предложил Васе приобрести профессию водителя. В армии водители необходимы, и на гражданке тоже дефицитная, шофера в Ленинграде нарасхват. На каждом углу висят объявления: «Требуются, требуются, требуются».

- Да у меня зрение неважное, - попытался отбрыкаться от предложения военкома Васька.

Но тот привел допризывнику весомые аргументы:

- В справке записано «годен в армию», и в автошколу в очках мы тебя направим учиться. Фрунзенский учебный комбинат бесплатен, а чтобы получить щоферские права в автошколе тебе придется заплатить туда энную сумму. Это тебе надо? А отучишься от военкомата, наберешься водительского опыта в армии, в автобате и можешь на гражданке крутить баранку или грузовика или своего личного легкового автомобиля. Собираешься после армии машину-то купить?

- Собираюсь, - коротко ответил Васёк. – Рассказывать военкому, что многодетной семье Крамовых государство выделяет микроавтобус «Латвия» постеснялся. Он человек грамотный и опытный, не чета дворовым мальчишкам. Расколет его враньё, не отходя от кассы.

Инструктор показал Васе, как заводить ГАЗик, оборудованный двумя рулями в кабине, с дублирующими педалями тормоза и сцепления, рычагом коробки передач. В случае создавшейся аварийной обстановки инструктор в любой момент мог перехватить инициативу и взять под контроль управление автомобилем и самому, своей опытной и твердой рукой ликвидировать опасную ситуацию.

- Поехали, - скомандовал инструктор Васе. - Правила движения выучил, не нарушай их и всё будет в порядке.

- Я же по городу только пешком да на трамвае передвигаюсь, а на машине в первый раз, а тут сразу – поехали, - испугался Вася. – Хоть первый круг я пассажиром прокачусь, город узнаю.

-А чего его узнавать-то? При сдаче экзамена по вождению все курсанты будут кататься в пределах Московского района, а не по всему городу. Запоминай знаки на улицах района, перекрестках, чтобы ты мог потом самостоятельно ехать. А пока не бойся, я страхую.

Слова инструктора и его уверенность Ваську приободрили и он медленно, прижимаясь почти вплотную к бордюру тротуара, проехал пару улиц, смахивая изредка бусинки пота со лба, появляющиеся от сильного волнения и напряжения.

- Природная хватка у тебя есть, - одобрил первый проезд инструктор. – Только не жмись ты к тротуарам. Не дай Бог качнется какой-нибудь изрядно подвыпивший мужичок, потеряет равновесие и тебе под колеса. В такой экстремальной ситуации и мне не удастся избежать наезда. Давай-ка еще.

Ехать по уже знакомому маршруту было веселее и Вася, только почувствовав себя заправским водителем, опытным шоферюгой, получил от шефа новую вводную:

- Разворачивайся вот здесь, и поедем в обратную сторону.

Васёк исполнил требование мгновенно и не понимал почему всполошился инструктор.

- Ты, что, болван, делаешь? Дурной что ли? Тут же дорога с односторонним движением, как же нам ехать «против шерсти». Так и столкнуться со встречной машиной не мудрено.

- Так вы же приказали: «Сворачивай», - стал оправдываться Вася. – Вот я и развернулся.

- Ну, дурной, ну, дятел, - кипел негодованием инструктор. – Давно у меня такого стажера не было. Я же для проверки твоих знаний приказал развернуться на дороге с односторонним движением. А ты не должен был разворачиваться здесь. Нельзя было выполнять провокационное указание. Одним словом - дурной.

- Я не дурной, а деревенский, - уточнил Вася, но инструктор безнадежно махнул рукой:

- Это одно и то же. Теперь понятно стало, почему ты к поребрику жмешься – трусишь.

- Я не трус, но я боюсь, - отшутился Вася.

Инструктор, почесав затылок, придумал новую каверзу:

- Едем на таллиннское шоссе. Оно самое узкое в городе, однополосная в каждую сторону. Так ты жмись не к обочине, иначе в канаву слетим, а к осевой линии. Да так плотно к ней прижимайся, что чуть боковые зеркала встречных машин своим зеркалом не сбивай.

- А если собью?

- Не собьешь. У нас на лобовом стекле приклеен знак – учебная. А от стажера шарахаются в сторону даже видавшие виды шофера. Женщина и стажер за рулем, как обезьяна с гранатой. Не знаешь, в какой момент она выдернет чеку и произойдет взрыв. Поехали, я выбью из тебя дурь и трусость. Есть один способ отучить бояться встречных машин – перестать их бояться.

Философские рассуждения инструктора и его решимость научить всему, и сразу, озадачили Васю, но только потом он понял, что действительно это был единственный способ для преодоления страха. С чувством страха и собственной неуверенности за руль лучше не садиться. Как, впрочем, и с излишней самонадеянностью.

 

На рыбалку

Винегрета выписали с ЛТП в конце лета, когда Вася уже стал ожидать осеннего призыва в армию.

- Хорошо бы призвали в декабре, - думал он, - но могут загрести и в сентябре. Придется тогда мне три месяца переслуживать. Вот Винегрету повезло – его выпустили точно в срок.

Вася удивился внешнему виду Коляна. Хмурый, угрюмый, серый цвет лица, болезненный вид, тусклый взгляд, щетина двухдневной небритости. Он вспомнил, предыдущую встречу с Винегретом в ЛТП, когда он привозил Коляну передачу. Выглядел он бодрым, щеки лоснились и попросил привезти гантели, чтобы мускулы накачать – во дворе уличные законы суровы и беспощадны.

- Залечили, - подумал Васёк, - или приболел.

- Пойду пивка попью, - сообщил матери Коля.

- А ты разве не завязал? – удивился Вася. – Разве тебя выписали, не вылечив?

- Из ЛТП здоровыми не выходят, - ухмыльнулся Винегрет. – Все ждут не дождутся, когда закончится курс, а вырвавшиеся на свободу продолжают жрать водку, правда уже осторожно, озираясь. Когда выписывают, предлагают выпить сто грамм водки и подают полстакана граненого, нашенского и бутерброд с колбаской. Провокаторы санинструкторы считают, что больного будет тошнить, или же он откажется пить, но один при мне выпил эти стограмм, закусил и спросил: «А еще не нальёте?». Вылечился, называется.

- А ты? – спросил Вася.

- Я не стал рисковать, сказал, что не хочу. А вдруг, если вынесешь эти паршивые стограммов, меня оставят «долечиваться». Да я сейчас хоть литр могу выдуть и никто мне слова не скажет. Кроме мамы и милиционера.

На улице сразу же заметили появление Винегрета. Молодой парень почти на голову выше Коляна, дурашливо оскалился:

- И этот замухрышка, ваш хваленый Винегрет?

У Коляна на лице мускул не дрогнул. Он невозмутимо, будто бы и не слышал оскорбительного слова, подошел к обидчику вплотную и резко ударил носком тяжелого ботинка ему по ноге. Прямо по кости, чуть выше голеностопного сустава.

От боли Длинный согнулся пополам. А Винегрет, когда он нагибался, толкнул голову двумя руками навстречу удара, который нанес он в лицо согнутым коленом своей правой ноги. При сложении скоростей столкнувшихся предметов, сила столкновения их увеличивается многократно в геометрической прогрессии.

Когда Колян оттолкнул от себя обмякшее тело противника, все увидели, как из его носа бурным потоком стекает на подбородок ручеек крови. Длинный спиной упал на куст сирени и ветки ее, сомкнувшись после падения, скрыли с глаз тело поверженного противника, а вместе с ним и его позор.

В ларьке Колян подошел к окошечку без очереди, заказал две большие пол-литровые кружки пива. В очереди никто роптать не посмел, зато Вася внес коррективу в заказ:

- Колян, я не люблю пиво, не пью его и большую кружку мне не осилить. Закажи для меня маленькую 250-граммовую кружку. А еще лучше, если бы можно было, то лимонаду. Люблю я лимонад, но за неимением гербовой бумаги приходится писать на простой.

Дородная дама, разливавшая пиво, вопросительно взглянула на Винегрета, но он был неприкаянен и повторил:

- Две большие, - повернувшись к Васе, пока темная пивная струя направлялась в большую кружку, добавил, - не осилишь большую – ни беда. Сам остатки допью. Не пропадать же добру.

Вася сглатывал только шапку пены, а пива сделал один глоточек и сморщился – горькое. Винегрет, осушив свою кружку одним махом, не передыхая, хозяйским жестом забрал у Васьки его порцию пива: не мучайся, брат.

После принятия пива во внутрь организма ему стало хорошо. На Винегрета нашла благодать, и он стал более гладким даже снаружи: разгладились морщины, засветились и засияли глаза.

- Пойдем-ка, братишка, на рыбалку раз у тебя сегодня выходной, - предложил Винегрет.

- А куда? - спросил его Вася.

- А, что у тебя есть какие-то варианты? – улыбнулся подобревший Колян и, не дожидаясь ответа, озвучил свой вариант. – Пойдем на Мельничный ручей. Скоро электричка на Всеволожское направление отправляется. Бегом на Финбан.

Они успели втиснуться в закрывающиеся створки вагонных дверей и с Мельницы через поселки направились к озерам. Колян в одном сельповском магазинчике купил четыре маленьких бутылки водки, которая каждая стоила один рубль сорок девять копеек.

- Зачем же ты столько купил Водки? – спросил брата Васёк. – Я же не пью водку.

- Запас карман не тянет, - отмахнулся Винегрет. – Я же тебе утром сказал, что на свободе, на природе, да под уху я и литр выпью. А четыре четвертинки – это как раз литр.

В поселке прямо на проезжей части улицы неторопливо бродили куры и гуси.

- Стоп машина, - вдруг стукнул себя по лбу Винегрет и остановился.

- В чем дело? – удивился Вася.

- Да вот сам себе думаю, а не дурак ли я? Неизвестно поймаем ли мы рыбы для ухи или нет, а курицы и петухи так и толкутся под ногами, так и кутаются. А, как известно, что лучшая уха – из петуха.

- а самое лучшее мясо – это колбаса, - подхватил Вася.

Колян хлопнул в ладоши от предвкушения удовольствия, одобрительно кивнул головой, высвободив из пробки поплавка крючок, стал нанизывать на него толстого, жирного червячка. Заметив в глазах брата немой вопрос, сказал торжественно, как будто дворецкий, открывающий перед барином парадные двери, заявляет: их сиятельство:

- Рыбалка начинается.

Взмахнув удилищем, он заставил червяка на крючке приземлиться в придорожной пыли. Но и там темно-красное с вишневым оттенком, глянцевое блестящее кожа червя не тускнело. Растолкав по сторонам свой гарем, красавец петух встал над добычей и скосил глаз, чтобы увидеть свою первую любимую курочку-жену и показать свою стать: каков я молодец. Курочка важно прошествовала под завистливые взгляды соперниц к лакомству, которое охранял для неё галантный кавалер и муж, а затем, резко клюнув извивающегося червя, проглотила его.

Винегрет терпеливо ждал этого момента и сделал подсечку вовремя – курица суетливо, но молча, захлопала крыльями. Ни ко-ко, ни кудах-тах – тах ей произнести не удалось. Не давал ей кудахтать крючок, пронзивший ей горло. Курица хрипела.

Колян подтягивал леску, перебирая её руками к себе вместе с ослабевшей курицей. А потом забросил её тушку в широкий огромный полиэтиленовый пакет.

Василий вначале боевой операции сначала съежился от боязливого холодка, от возможной опасности рыбалки Винегрета, но не мог мимоходом восхититься такой откровенной наглости, нахальства брата, действующего так спокойно, как будто он удил рыбку дома в своем собственном аквариуме.

Курицу Колян ощипал в прибрежных кустах и долго-долго варил её в котелке, она была старая, а потому и очень жесткая. Зато бульон бурлящий в котелке источал такой аромат, что Вася не дожидаясь, когда мясо станет сочным и мягким, зачерпывал его прямо кружкой и, жуя мягкий хлеб, запивал им пищу. Они разделили роли с Винегретом таким образом: старший брат пил, а младший закусывал. И оба были довольны.

Подошли к костерку с «ухой» местные ребята. Они были не агрессивны - всё-таки сельские парни, бугрившиеся мышцы под их рубашками красноречиво говорили, что в случае чего могут крепко накостылять по шее.

- Откуда курицу достали?

- Купили, - отозвался Винегрет, но ребят такой краткий и понятный ответ не устроил.

- В каком магазине?

Винегрету их настырность расспросов порядком поднадоела и он, резанув, рубанув воздух рукой, сказал, как отрезал:

- С собой привезли. В городе купили. Может быть, и чек нам надо показать? Вы уж, ребятки, не обессудьте, выбросил я его.

Деревенские парни поняли, что ловить тут им больше нечего, пошли вон, постоянно оборачиваясь недоверчиво, подозрительно, косясь на варившуюся курицу в котелке.

Кто-то из родителей этих парней не досчитался во дворе курицы.

 

В армию

Военкомат не захотел исполнить мечту любого призывника, а в том числе и Васи Крамова. Его призвали в армию в конце сентября.

Но до призыва в микроячейке социалистического общества, в семье Виноградовых произошли несколько значимых событий, которые негативно отозвались на судьбах людей, как ближнего круга, так и дальнего.

Заработанные деньги в ЛТП Винегрет частично отдал матери – меньшую половину. А большую половину суммы решил забрать себе.

- Пойду, куплю себе новый костюм, - мотивировал Колян свое решение. - Не ходить же мне, как Васька ходит, в форменной спецодежде.

Вечером Винегрет появился домой в новом кримпленовом финском костюме-двойке, в белой рубашке и в модном галстуке под цвет шнурков лакированных штиблет. Он выглядел и сиял, как сказочный принц, пригласивший на праздничный бал красивую Золушку. Вынув из заднего кармана брюк плоскую бутылку с английским виски, поставил размашистым жестом на центр круглого допотопного колченогого стола и произнес:

- Обмоем обновку!

В ответ Татьяна Ивановна издала легкий стон, а потом её голова размеренно закачалась взад-вперед, как головка у китайского болванчика. Вася стыдливо захлопал белесыми ресницами и без расчески пальцами правой руки ежеминутно поправлял прическу на своей голове солнечного цвета.

Ударом донышка бутылки Колян, как бы начать на мирном договоре трех сторон поставил, но не услышав одобрительных возгласов, стал говорить уже не для матери и Васи, а скорее для себя, слова, сглаживающие ситуацию:

- А кому пить-то? Мама берегла платье смолоду, с детства не пила, чтобы не испачкать его, спьяну завалившись в грязь. Ваське ещё рано заграничное зелье пробовать. Он от нашей родной русской водки нос воротит. Пойду-ка я, други мои, обмывать к своим старинным друзьям собутыльникам. Как вижу вы одобряете мое решение. Как говорили древние: молчание – знак согласия.

Колян плавным движением руки ухватил за горлышко импортную бутылку и, как в замедленной киносъемке откручиваются кадры назад, в такой же последовательности бутылка виски спряталась в заднем кармане брюк Винегрета.

Появился в доме матери Колян поздно вечером, но не этого же дня, а через двое суток. Увидев сына в рваных матросских клешах, полосатой полинялой тельняшке, которая повидала не только жизненные штормы и бури, но наверняка впитала в себя и соленые брызги океана, босиком, Татьяна Ивановна схватилась за сердце, но сумела сдержаться и не заплакала и, взяв, сжав свою волю в кулак, даже с иронией заревела:

- Посмотри, Васёк, на нашего телягу.

При всем драматизме Васька, чуть ли не прыснул со смеху. Конечно же, тётя Таня хотела сказать: «Посмотри на стилягу», а сказала «телягу». Но вспомнив блеск и лоск новенького кримпленового костюма Винегрета, который понятное дело, Колян пропил с собутыльниками, сам чуть было не заплакал.

Через неделю произошло событие, от которого всё перевернулось вверх дном в доме Виноградовых – Крамовых. Колян встретил однополчанина. Они служили в Германии в танковом полку. И Колян помогал старшине заправщику сбывать солярку. Не удивляйтесь, что написано, как-то не конкретно расплывчато – сбывать, а не четко и ясно – продавать. Винегрет был бы и рад продать солярку за немецкие марки, но на них он всё равно бы пошел покупать у немцев шнапс. И Колян рационализировал процесс, исключив из этой, в общем-то, цепи одну операцию. Поскольку было действий их всего три, он сократил время операции на треть. Винегрет сбывал солярку, обменивая её на шнапс, который прижимистые немцы дешево покупали заблаговременно за валюту (свою) и обменивали шнапс на дорогую солярку (чужую).

На этот раз друзьям-собутыльникам обменивать солярку на водку не пришлось. У однополчанина денежки водились, и он щедро угостил Коляна. Винегрет возвращался домой. Выйдя из метро почти под самое закрытие его, ночь захватила уличное пространство, вытеснив с площади, где торжественно возвышалась Триумфальная арка, воздвигнутая в честь победы над Наполеоном, суету прохожих и плотный поток машин, Винегрет пошел на другую сторону, но не пешеходному переходу, стал пересекать пустынную площадь наискосок.

Откуда, из какой подворотни вынырнул милиционер в такую пору, Колян не заметил. Столкнулся он с ним нос к носу посреди площади. Милиционер был сам подшофе и решил показать позднему прохожему свою власть:

- Гражданин, - обратился он официально к Винегрету, - вы почему переходите площадь в неположенном месте? Знаете, что за это вам придется оплатить штраф.

- А не пошел бы ты, любезный, куда-нибудь подальше, - ответил Колян незлобиво блюстителю порядка на его заманчивое предложение «заплатить штраф», - на «малыша» водочки рубля не хватает, только сорок девять копеек в кармане брюк брякают?

Милиционер от такого не официального, развязного поведения прохожего разозлился:

- Ты чего, пьянь-рвань, прешься по площади, - сорвался на брань мент. – Не там, где надо?

Матюги Колян спокойно пропустил мимо ушей, сам не ангел и в институте благородных девиц не служил гувернером, а вот то, что милиционер ударил его, возмутило. Хорошо, что Винегрет успел увернуться от удара и успел сделать шаг назад. Поэтому кулак сотрудника правоохранительных органов, метивший Коляну в физиономию, описывая после прямого продвижения руки вперед, траекторию вниз, попал ему только в грудь.

- Ты чего, мусор, раздухарился, - опять же не завелся Колян даже после тычка мента в грудь, - руки не распускать надо…

Тут Винегрет краем глаза увидел и звериным чутьем почувствовал, что милиционер намеревается исправить свою ошибку и пустить ему юшку с носа, ударив сейчас прямо в морду. Колян успел даже укорить мента за неловкость.

- Разве же так бьют, - нанес ему точный удар страшной силы, что милиционер грохнулся на мостовую, и его стон, похожий на мычание, не заглушил треск лопнувшего по швам плаща.

Винегрет, вразвалочку двинулся в сторону своей улицы и уже хотел скрыться в тени проходной арки, как услышал трель милицейского свистка. Сил, у упавшего с небес на грешную землю ангелочка-милиционера для погони за хулиганом, не хватило, и он дунул, что есть сил в дудочку свистка.

Под аркой как назло делал перекур и ещё не успел снять повязки дружинников с рукава патруль народной дружины. Ребята живо скрутили нарушителя по поводу, которого была нарушена свистком тишина ночного родного города и отвели в штабную комнату. Суд был скор и справедлив: Винегрет был осужден на полтора года «химии» - вольного поселения в местах не весьма отдаленных.

Василий после суда подошел с соболезнованиями к тёте Тане и попросил прописать его на время службы в армии на её жилплощади. Он каким-то шестым чувством понял, что такой шаг сделать необходимо.

- Ой, Васенька, ты же прописан уже в общежитии, - отказала вежливо ему тётка. – Служи и не тужи – направят тебя после демобилизации по месту бывшего проживания в Питер. А если потом будет нужда прописаться у меня, я тебя, поверь, ты мне на слово, обязательно пропишу у себя. На Колечку-то у меня нет никакой надежды, а ты паренёк добросовестный и совестливый, не сомневайся, после армии тебя пропишу у себя.

Когда Вася вернулся со службы в армии, тётя Таня умерла, Винегрет погиб в пьяной драке на зоне и квартира Татьяны Ивановны Виноградовой отошла в пользу государства. Васька же был не сирота, а пятый сын многодетной семьи матери-героини и на жилплощадь, где был прописан когда-то, претендовать не мог. Зато каждого из десятерых ребятишек мог в любой момент прописаться в квартире своих родителей в селе площадью 50 метров квадратных там, где они появились на этот свет.

Поезд уносил Василия на север и картина золотой осени с каждой сотней километров, пройденных поездом, блекла на глазах. После Шурик написал по Васькиным впечатлениям стихотворение «В армию».

Поезд, как и все, обычный

Паровозу путь привычный

Но… всегда бывает но.

Есть один вагон отличный,

Здесь народец необычный

Весь острижен наголо.

И к последнему вагону

Мол, я тоже не из рыжих,

Лес, осеннее обнаженный,

К полустанку клином вышел,

Чуть рябой от мрачных сосен,

Он стоит ногой и тонкий,

И его постригла осень,

Эта дерзкая девчонка.

Но напрасно лес старался,

Не возьмем его с собою,

Только в сердце он остался

Вместе с милою сторонкой.

 

Свято место не бывает пусто

Вася в детстве для Гали был старшим братом и лучшим другом и товарищем. Поэтому она, уезжая в Ленинград, твердо решила поступить в то же училище в котором учился раньше Васька. Девочка токарь была большая редкость, зато в заводском женском общежитии были свободные места. Но представляли общежитие девчонкам ФЗУушникам, когда они немного отучатся, через три месяца. Этот период, обещала Галке Люда, приютить её в своем общежитии строителей. С девчонками по комнате она ладила, и никто не возражал, что у них в комнате проживает пятый человек – Людмилина сестра. На этот случай, для гостей подружек приезжавших к ним и им было необходимо переночевать где-то, в Людиной комнате всегда наготове хранилась раскладушка.

Провожал Галю отец. Он обнял её и поцеловал, уколов её жесткой щетиной. Галка с нежностью вспомнила, как он любил в детстве брать её на руки, потом приподняв над головой, подбрасывать маленькое тельце к потолку, слушать, как она пищит не от страха, а от восторга. После полетов под потолком Виктор тоже прижимал личико Гали к своей щеке. Ей тогда очень не нравилась его колкая щетина.

Зато мама любила брать с собой Галку, когда направлялась в гости к соседкам или подружкам. Галя была послушной девочкой, не капризничала, не баловалась в гостях. За всё время пребывания у соседки-подружки сидела тихонько в уголочке, как мышка.

Хозяева наперебой угощали красивую черноглазую и темноволосую девочку всякими вкусностями. Галя, как маленькая старушка не ела их сразу, а складывала, сняв с головы полотняный белый платок. Когда Вера уводила её из гостей за ручку, то Галинка протягивала узелочек со сладостями маме:

- На, мамочка, возьми гостинцы. Дома разделишь их на всех по справедливости.

Галинка часто простужалась, и её горло болело так, что не помогало ни горячее молоко со сливочным маслом, ни чай с малиновым цветом и медом.

Однажды её с температурой под 39ºС положили в больницу. А в палате была такая холодрыга, что медсестра, сжалившись над ребенком, принесла ей грелку с теплой водой и подсунула девочке под ноги.

Спала галина ночью неспокойно, бредила, дрыгала ногами и, видимо, пробка в грелке от резких её движений открылась, вода залила её постель. Стало еще холоднее, температура поползла к 40ºС. По Гале то мороз пробегал по коже, то бросало в жар. В это время и пришла Вера в больницу проведать дочку. Галя впервые услышала, как её тихая, добрая мама громко отчитывала и врачей и пожилого дяденьку, с которым она лежала в одной палате. За то, что не могли присмотреть за ребенком. Её вечером случайно положила медсестра в мужскую палату.

Напористость Веры сразу возымела действие, Галю перевели в большую светлую, а главное теплую палату, где лежали добрые бабушки и ласковые тётеньки. Они все окружили девочку заботой и любовью, это внимание взрослых подействовало на Галю лучше всяких лекарств, и она быстро выздоровела.

Вася любил гулять с младшей сестрой и оберегал её от разных напастей. Гале врезался в память такой случай. Мать отправила Васю за молоком к бабушке, у которой мама покупала молок с трехлитровым бидончиком. Галя увязалась за братиком. Нести бидончик она не могла, он волочился по земле из-за её маленького роста. Тащить бидончик уже не пустой, а с молоком, с тремя литрами тяжело было даже Васе. Брат с сестрой сели отдохнуть на травку, а бидончик поставили рядом с собой на землю. Видимо Вася поставил его неровно, и бидончик наклонился и упал набок. От неожиданности ребятишки оторопели и молча, смотрели, как молоко хлынуло на землю, а потом небольшой струйкой, стало вытекать из горлышка бидона, сливаясь с основной молочной рекой. Но сказочных кисельных берегов не было – молоко смешивалось с пылью и грязью.

- Эх, Галя, - тяжело вздохнул Вася. – Оставили мы всю семью без молока.

А Галя заплакала, как будто это она виновата, что молоко пролилось. Ведь она сидела рядом с бидончиком, и ухватить его за ручку, не дать свалиться на землю, а вместо этого тупо уставилась на струйку, которая лилась из бидончика. – Хоть пару стаканов, да принесли бы для маленького Коли.

- Ладно, - сказала Вера. – два дня подадим кашу без молока. Перестаньте хныкать. Ладно, Галя девочка, а ты-то Васёк, что куксишься? Не жили богато, ничего и начинать. Идите, погуляйте на улице, поиграйте там, в разную белиберду. Люда, сходи с ними на улицу, последи, чтобы они еще чего-нибудь не натворили.

Играли в классики, кидая стёклышко в нужную клетку, начинали прыгать на одной ножке по клеточкам.

-Ребята, идите домой. Кушать подано, - крикнула Вера.

- Сейчас, мама, идём! – отозвалась Люда, но не сдвинулась с места, а смотрела с удовольствием, как балуются Вася и Галя.

- Идите кушать, каша остывает, - опять крикнула в форточку второго этажа Вера, а Люда словно играла в непослушание, пробурчав для ребят:

- Мы же и остывшую кашу съедим, - для мамы опять ответила, - Идём есть, идём есть.

Галя удивилась, что мама не ругалась, а сама включилась в игру, предложенную Людой. Она несколько раз звала малышей к столу, есть кашу и каждый раз слышала только обещание: «Идём есть, мамочка».

В большой комнате, где стоял длинный дощатый стол, по сторонам которого стояли деревянные скамьи. На них и усаживалась ребятня обедать. Над столом висел репродуктор – тарелка. Такие репродукторы в ленинградскую блокаду висели в городских квартирах и оповещали - «Воздушная тревога» или «Артобстрел». А, когда не было слышно взрывов снарядов или бомбежки то мерно тикал, как маятник часов, отмеряя секунды времени – метроном. Видимо кто-то из питерских тётушек подарил Вере этот метроном. Когда Таня приносила от соседей гостинцы, Вася быстро уплетал и печенье и конфеты, а потом говорил сестре:

- Видишь эту тарелку-репродуктор. В ней живут маленькие говорящие человечки и днем рассказывают какие-то новости взрослым, а детям сказки, поют песни. Ночью они выходят и сидят, свесив ножки вниз, на краешке тарелки. Ждут, когда же их угостят дети, слушавшие их сказки и песни чем-то вкусненьким: конфеткой или печенюшками. Хочешь, Галка, угостить их? У тебя ещё осталась одна конфетка и одна печенина.

Галя доверчиво протягивала остатки угощения Васе. Он при ней клал в тарелку угощение маленьким человечкам, а утром показывал сестре, что человечки знатно поужинали ночью. Ни одной крошечки или фантика не оставляли в репродукторе. Все унесли с собой в другой сказочный мир.

Галя верила Васе долго, пока не повзрослела. А вспоминая Васькины хитрости, оба хохотали до слёз. Зато другой случай с несостоявшимся угощением конфетами вспоминали, сначала возмущаясь, а потом с гордостью.

Ночью прошел теплый дождик и Галя с Васей выбежали на улицу. Прыгали по лужам, разбрызгивая воду по сторонам, замутили её и она стала грязной.

По песчаной дорожке, обходя стороной мелкие лужицы к ним степенно подошел городской питерский мальчишка, приехавший к соседской бабушке на каникулы. Одет он был в чистую беленькую рубашку, в короткие штанишки, а обут в легкие кожаные сандалии, такой великолепной красивой обуви у Крамовых сроду не было, и лениво жевал шоколадную конфету. Подойдя к огромной луже, в которой дрязгались и прыгали малыши, он скатал фантик в шарик и бросил Гале и Васе под ноги. Небрежно вытащил две целые конфеты и предложил:

- Если вы попьете из лужи воду, которую сами же взбаламутили, то я вас угощу, дам каждому по конфетине.

Вася ухватил Галю за плечо, попытавшуюся наклониться к луже:

- Не смей унижаться, Галка, перед гаденышем. Перед этим воображалой. Сейчас я позову Володьку, и он тебя так угостит, что ты в безлунную ночь, будешь ходить как днем, сверкая фонарями, которые Вовка подвесит тебе под левым и правым глазом, освещая дорогу.

Васька схватил сестренку за руку и они, отбежав к самому крыльцу дома, остановились.

- Выбражуля номер пять, разреши по морде дать, - выкрикнули они оскорбительную считалку.

Питерский мальчишка спохватился и быстрыми шагами, потеряв всю степенность, удалился к своему дому. Конечно же, он не испугался маленького, но дерзкого рыжего пацана. Он испугался, что Рыжик позовет брата, о боевой славе которого уже был наслышан. Ему уже прочитали стихи Шурика:

Мальчишка дерзок был и смел,

Его втроем пинали, били,

В пальто по пыли извозили,

Он отбивался и сопел,

И злость подходит ведь к концу:

Они, наверное, устали,

Его волтузить перестали.

Он кровь размазал по лицу

Под улюлюканье и свист,

Собрал с земли тетрадки, книжки,

И, взяв портфель себе под мышку,

Им тихо выдохнул: «Фашист!».

Когда, он молча уходил,

Они, ссутулившись, стояли,

И все еще не понимали –

Он их троих один побил.

Галин брат держал в повиновении всю округу. Вот и младший такой храбрый, так как знает, что по первому зову младших братьев и сестры, Володька выскочит из дома и так накостыляет обидчику, что лучше стычки избежать и вовремя смыться.

Мастер цеха поставил Галю на практику работать за Васин токарный станок.

- Пока брат в армии, поработай на его станке. Ростиком-то ты уже больно маленькая. Брат на голову выше тебя. Ну, ничего в блокаду мальчишки и поменьше ростом на станке работали. Подставят под ноги ящик из-под снарядов и растачивают на станке новому снаряду головку. И ты какую-нибудь подставку под ноги придумаешь.

 

Интернат

Зав. РОНО – районного отдела народного образования предложил Виктору Крамову:

- Виктор Александрович, ты себя раньше времени в могилу сведешь, набирая: русский язык и литературу во всех классах две ставки плюс спецпредметы - черчение, рисование, внеклассная работа по литературе – спектакли в клубах ставишь со школьниками, занимаешь видное место в обществе «Знание» - лектор международник. Сколько сил нужно потратить ежедневно. Не сломаешься от такой перегрузки? Ладно, не всё деньгами меряется. Деньги всем нужны, но надо и здоровье свое пожалеть. Вот я и затеял этот разговор, чтобы твоей семье материально помочь и тебя дополнительно больше не нагружать. Больше уже некуда. У нас в Старой Руссе есть школа-интернат для детей из малообеспеченных семей. Там ребятишки на полном гособеспечении - их одевают, обувают, кормят, и они учатся с первого по десятый класс. У тебя девочка в сентябре пойдет в первый класс. Её, кажется, Галей зовут? Я из личного дела это узнал. К нам разнарядка с области пришла – помочь семье матери-героине Вере Михайловне Крамовой и разместить всех оставшихся ребятишек поступающих в первый класс в школу-интернат Старой Руссы. Готовь свою дочку Галю отправить в Старорусскую школу-интернат.

- Я с женой переговорю и мы подумаем. Думай, не думай, а сто рублей не деньги. Я уже все документы на Галю Крамову в Старую Руссу отправил. Там её примут и она останется жить и учиться.

Вера и Виктор долго беседовали, но потом всё-таки решили: «Не за семь земель, не за семь морей дочку отправляем, а два часа по избитой заежженой грунтовке на грузотакси, в машине с фанерным фургоном, где людей и почту перевозят: посылки, газеты, мешки с письмами и журналами. Грузотакси чаще называли местные жители – грузотряси или почтовкой, в тот день, когда Вера должна была отвезти Галю в Старую Руссу, не приехало. Прошли проливные дожди, и по грунтовке было ни пройти, ни проехать, только на лодке плыть, в колее воды по колено.

- Володя, мне на целый день уйти из дома нельзя, - сказала сыну Вера. – Отведи Галю в интернат. Машина в распутицу не пройдет по дороге, а ты с Галей по обочине сухой тихонько до Руссы и дойдете. Что на машине два часа ехать, что пешком два часа идти – время-то уйдет не больше.

Володька стоял у крыльца дома и дожидался, когда распрощаются мама с Галей. Плакала Вера, плакала Галя.

- Мамочка, я не хочу Старую Руссу, не хочу в интернат, - ревела белугой Галя.

- Надо, Галочка, надо, - всхлипывая, сквозь слёзы, пыталась успокоить дочку, говорила мама. - Если плохо будет, сообщи мне, и я заберу тебя с интерната домой.

- Ну, когда же они перестанут плакать? – нервничал Володя. Он давно уже переминался с ноги на ногу, стесняясь, что сцену прощания наблюдает его друг Жека Чередников. Он вызвался составить компанию своему приятелю и вместе прогуляться до Старой Руссой.

По дороге и впрямь идти было нельзя, а по обочине, как и предполагала вера, шагалось хорошо. Жека шел впереди, Галя посередине, а среди этой процессии шел Володя. Но даже в такой цепочке на ходу мальчишки разговаривали, смеялись сами, смешили Галю, пытались по краней мере её развеселить.

А она закатывала им истерику:

- Я устала, я дальше не пойду. Поворачивайте домой. Хочу к маме.

- Галинка, - увещевал её Володька, не плачь. – Сядь вот на этот сухой камушек, отдохни немного. В интернат идти надо, за тебя уже государство туда заплатило, а если ты не придешь туда учиться, то папе и маме здорово влетит от начальства.

После третьего перекура мальчишки увидели, что девочка на самом деле не капризничает, а очень сильно устала.

- Садись-ка ты, сестричка, ко мне на закукорки, - сказал её Володька, подставляя спину. Галя всхлипнула и обхватила брата за шею, а он руками обхватил её ножонки под самыми коленками и понес сестру, как рюкзачок. Отдыхать стали чаще, с брата валил пар, пот ручьем лился по лицу.

- Вовка, давай я её тоже хоть немного пронесу, - предложил другу Жека. – Будем нести Галю поочередно. Я ведь как будто знал, что моя помощь тебе понадобиться.

Жека был ровесником, но ростика совсем небольшого. Когда проходили маленькую деревушку, с громким названием Великое Село, расположенную по пути к Старой Руссе, Галю нёс на закукорках Чередников.

Из крайней избы вышла деревенская бабка и, выплеснув воду после мытья пола в канаву, заохала, заругалась на Галю.

- Кобыла ты этакая! Чего же ты такая здоровая девочка взгромоздилась на такого мелкого пацана? Не стыда у тебя, ни совести. Ай – я – яй1 битый небитую везет. Лису Патрикеевну хитрющую.

Галя не заплакала, а только надула губки и сказала Жеке:

- Спусти меня на дорогу, сама пойду.

Володька потом несколько раз предлагал Гале, снова забраться ему на закорки, но она обиженно скривив рот, всякий раз отказывалась:

- Сама уже большая. Потихоньку дойду.

Дорога стала посуше, получше и за километра полтора до Руссы их нагнала попутная машина и водитель, приостановившись на пару минут весело крикнул:

- Залезай в кузов, мелюзга. С ветерком доедем до Руссы.

Через десять минут они были в интернате. На попутке ехать, не пешком идти. А дорога перед городом была сухая и ровная. Если бы попутка нагнала бы их раньше, то и тогда бы они согласились проехать на машине, даже если бы она и ехала со скоростью пешехода – 5 километров в час. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Особенно если у тебя на руках маленькая девочка.

В вестибюле дежурного или вахтера не было. Ушел в столовую чаю попить. Их вызвались отвести к директору две девочки почти ровесницы Володьке. Гале понравилось, что они стали расспрашивать у неё про брата, а не про Женю Чередникова. Видимый интерес проявляли к Вовке.

- Он тоже будет учиться в интернате? - спрашивали девочки Галю в интернате и огорчались, что учиться будет только галька, но обрадовались, узнав, что в интернат он будет приезжать, навещать сестру.

Но первой в интернат навести Галю приехала Вера. Она сидела в фойе, поджидая, когда позовут из класса её дочку. Была перемена, и Галину привели за ручку вездесущие Лена с Катей.

- Ой, какая у тебя мама красивая! - восхитились девочки-подружки, а потом добавили. – А вот туфли у неё старенькие и даже шнурков в них нет.

Гале стало стыдно, что у её мамы не оказалось шнурков в туфлях со стоптанными каблуками:

- Сейчас придет сапожник, чинить обувь школьникам, - подумала Галя, - и я попрошу у него для мамы шнурки. Пусть девочки увидят, что моя мама не только самая красивая, но и самая лучшая.

Директор, узнав, что приехала навестить дочку мать-героиня, сказал ей:

- Вы после длинной дороги устали и проголодались. Галя, проводи маму в столовую. Я сейчас позвоню, чтобы ей накрыли стол и покормили вкусным обедом.

Вера села спиной к раздаче. Там уже примостились поварихи и посудомойщицы, захотели поглазеть на мать-героиню:

- Шутка ли – десять ребятишек.

Галя смотрела, как мама с достоинством неторопливо кушала, а она есть не могла – кусок застревал в горле, и подвигала свои тарелки с салатом, с котлетами и пюре маме:

- Перекуси мама как следует. Тебе до дома еще долго добираться.

Вера отказываться не стала:

- Раз ты не хочешь, есть, то пожалуй и доем и вправду так вкусно.

- Мамочка, забери меня с собой, - еле сдерживая слёзы, стала уговаривать Веру дочь. – Какой бы тут не была вкусной еда, но дома у тебя, мама, еда была для меня намного вкуснее. Ты пекла лучше самые вкусные пироги, а хлеб было у тебя можно есть, сколько захочешь. Здесь дадут утром два кусочка хлеба, а в обед три. Вечером по норме. Было бы хлеба было вволю и есть бы, не хотелось.

Галя хотела положить недоеденный кусочек булочки, помазанный сливочным маслом в использованную грязную тарелку, но Вера ей это сделать не позволила.

- Не смей хлеб выбрасывать на помойку. Сама не хочешь есть, так я доем. Вроде уже и сыта, а хлеб выбрасывать не буду. Нельзя такое делать. Бог накажет, тем более сама говорила, что хлеб дают по норме.

Прощались мама с дочерью и опять плакали, как при расставании дома. Вера очень переживала, хотя и старалась не показывать это Гале.

Но под конец и у неё вырвалось:

- Не терзай ты, Галочка, мне сердце. Не могу видеть, как ты плачешь. Извини, но я пойду. Долгие проводы, долгие слёзы. Не могу я тебя забрать, доченька, а чтобы тебе одной было не скучно на чужбине, папа осенью привезет в интернат и Женю. Он пойдет нынче в седьмой класс.

Брат приехал в интернат

Галя отучилась в интернате два года, когда Жене нужно было идти в школу в первый класс. Он хоть и родился в 1954 году, но 27 декабря и его сразу же после окончания первого класса Галиной, не приняли. Вот и получился у сестры и брата между классами разрыв в два года.

Директор совхоза (колхоз преобразовали в совхоз) ехал по делам в Старую руссу и Виктор воспользовался этой оказией, попросил забрать Женю и отвезти его в интернат. Водитель легковушки «козлика» Афоня зашел в дом Крамовых. Навстречу ему выкатился Серёжа. Волосы и без того белые за лето совсем выгорели, а после бани вовсе похожи на воздушный шар седого одуванчика.

- Ну, что сметанная голова, - пошутил Афанасий. – Собирайся в Старую Руссу в интернат со мной поедешь.

Серёжку одуванчика как будто ветром сдуло из сеней. Он бросился в спальню и забрался в спальню под кровать:

- Мамочка, я не хочу в интернат, я не поеду, - причитал Сергей, а потом и вовсе заплакал.

- Не пугай ты так мальца, Афоня, - спокойно сказала Вера. - А ты, сыночек, не бойся, никто бы тебя без твоего согласия в школу-интернат не отправил. Там есть место в дошкольном подготовительном отделении, но все документы уже оформлены на Женю.

Женя собрался без всякой истерики и хотя на душе кошки скребли, не придавая вида, что желания ехать у него нет, отправился с Афоней в «козлик». Водитель торопился, ему еще нужно было заехать в совхозную контору за директором, и он не хотел за опоздание получить нагоняй.

Вера обняла Женьку, но даже не поцеловала, а просто погладила по голове, растрепала вихор пышных жестких темно-русых волос и подтолкнула рукой в спину: «Иди с Богом».

Женя пошел, не оглядываясь, безропотно, он боготворил свою мать, так как она его не только родила, но и спасла от смерти, когда Женьке было 3,5 – 4 года.

Сразу после грозы и долгого бурного ливня мальчик выскочил на зеленую, сочную после дождя лужайку. Со стороны фермы неожиданно выскочил огромный племенной бык, у которого в носу, как у папуаса было в ноздрях продето металлическое кольцо, чтобы пастух в случае непослушания мог этого мастодонта усмирить, ухватив за кончик веревки, привязанной к этому кольцу и резко дернуть её вниз, и нёсся прямо на Женю. Бык от неожиданности остановился, наклонил голову с острыми, как ножи, рогами вниз и стал грести землю передними ногами.

Вера, точно так же как Павел Крамов, защищая своих питомцев-медвежат стала тихонько ласковым голосом внушать быку:

- Ты такой сильный, огромный, а прешься на маленького, слабенького ребенка. Ты же не обижаешь своих маленьких телят, так зачем ты пугаешь моего сына.

- Уходи, - вдруг властно произнесла мама, и Женька с удивлением увидел, как бык послушно развернулся и неторопливо затрусил к ферме. Побежал от маленькой тщедушной женщины, как побитый своим хозяином цепной пес, за какую-то промашку.

Когда бык убежал, оставив сына и мать в покое, Женька заплакал и рыдал долго, неутешно, сам не зная почему. Видимо переход от одного состояния – страха, в другое – в успокоение и расслабление, заставило его выплеснуть все спрессованные внутри эмоции наружу, вместе с обильным потоком слез. Ведь после бурной грозы и обильного дождя, который как стеной отгородил во время ливня дом Крамовых от внешнего мира, и в природе произошло умиротворение, и засверкала радуга.

Поэтому после, когда рыдания Женьки стихли и в его душе загорелись ярким семицветом радуга благоговения перед мамой. Вера увела Женю в дом, он прилег на кроватку, немного повсхлипывал и заснул мертвым сном. Наступила защитная антистрессовая реакция организма. Проснулся бодрым веселым, а то благоговение перед матерью в его душе осталось навсегда. Жалко ему теперь, что был маленьким и не запомнил свой второй день рождения.

Младшенький Коля, увидевший, как переживает Женька, как убивается, когда брат заснул ведь день на дворе, забрался к нему в кроватку и отгонял от него мух.

Зато, когда, Женя и Коля пасли на отгороженной мелкой сеткой площадке цыплят и Коля не уследил за одним цыпленком, а тот, захлебнувшись водой, сдох, Женя взял его вину на себя. Виктор очень любил самого младшего сына, последненького и всё равно бы не наказал Колю, но

Женька посчитал, что не надо полагаться на случай и «признался» в своей «вине».

Дохлого цыпленка Виктор потом использовал для наживки на закидную удочку с толстой леской и крючком-«тройником», похожим на мини-якорь. На этот крючок отец насадил цыпленка и забросил закидушку в середину омута, где водились сомы. Пойманный сом весил полпуда, а цыпленок 80 граммов. Выгода от потери птенца компенсировалась в сто раз, и Женька понял, что не следовало и геройствовать-то.

В интернате ему после домашней вольницы пришлось тяжело. Его тяготила не только дисциплина, а что все мальчишки были старше его, и любой мог обидеть малыша, с большим самомнением. Если бы не Галя, то его бы заклевали, и он бы захлебнулся от своей беспомощности и бессилия, как тот цыпленок, гибель которого прозевал Коля. Но Галя, несмотря на свой маленький рост, обладала огромной силой воли и коршуном налетала на больших и сильных обидчиков своего брата. Они пацаненка всё равно бы шпыняли и шпыняли, а перед бесстрашной девочкой пасовали, как рассвирепевший бык спасовал перед мамой в деревне, так и в городе интернатовские мальчишки, будто избитые собаки отскакивали от разъяренной Гали.

Только однажды и Женя, и Галя растерянно остановились на бровке у кромки льда гладко залитого катка и с завистью смотрели, как катаются городские ребятишки на коньках. Своих коньков у сестры и брата не было, а попросить у кого-нибудь из бывших обидчиков коньки напрокат гордость не позволяла.

Снова все вместе

Галя взбунтовалась, когда уже заканчивала в Старой Руссе четвертый класс, а женя второй. Она стала уговаривать маму, но уже очень настойчиво, почти что требовать:

- Мама, забери меня учиться домой. Я не хочу оставаться в школе-интернате.

Женька ныл в унисон сестре, канючил, повторяя одно и тоже слово:

- Забери, мам… Мам, забери… Забери, забери, забери.

На Женькино нытье Вера внимания не обращала, а Галинку спросила:

- Чем же тебе интернат-то не люб? Почему ты, когда уже почти привыкла здесь жить, вдруг категорически настроена на уехать домой?! Что же тебе тут неймется-то?

- Мамочка, - стала объяснять Вере Галя. - Почему я должна слушать о том, что я всем должна: государству, которое меня кормит и одевает, учителям, что меня учат, нянечкам – за то, что они убирают, меняют белье, стирают его. Не хочу я быть всем должна, не обязана я никому в ноги кланяться. Все говорят и попрекают меня, что я государству должна так, как будто я им что-то лично должна. Почему я должна перед кем-то выслуживаться, кого-то обслуживать? Если я кому-то и должна, так это только тебе и папе.

Такой резкий и прямолинейный отповеди услышать от тихой, послушной Гали Вера не ожидала, и она только попросила детей:

- вы уж доучитесь до конца учебного года, я Володе напишу, чтобы он, когда на каникулы из Куйбышева поедет домой, забрал вас из Старой Руссы и привёз с собой в деревню.

Володю Женя и Галя ждали с нетерпением и, когда он вошел в фойе с двумя стаканчиками мороженого в руках, даже заплясали от радости, а Женя обнял его и сразу же потянулся за стаканом с лакомством:

- Володька, дай мороженое поскорее. Мне один раз одноклассник, когда его мама угостила мороженым, дал один раз лизнуть. Я знаю, какое оно вкусное, но ни разу полный стаканчик не съедал.

Галя тоже съела мороженое, и радовалась тому, что будет жить вместе со своей семьей.

Галя увидела во дворе, в палисаднике новые сооружения. Виктор настроил двухэтажные домики для кроликов. Они сразу понравились девочке. И когда ей было плохо, что-то не ладилось дома или в школе, Галя подходила к клеткам, открыв дверцу, брала кроликов по очереди и гладила всех. Ей понравился серый русак из породы Большой Великан. Великан отвечал девочке взаимностью: прижимался к Гале, когда она брала его на руки, и смотрел преданно ей в глаза.

Виктор запрещал детям выпускать кроликов из клетки, но Галинка тайком от отца выпускала русака на траву. Кролик гулял по травке возле Галиных ног и далеко не убегал. Она очень переживала, когда зять соседки тёти Домны украл Великана из клетки, чтобы закусить было чем со своими собутыльниками.

Серёжка видел, как зять Домны ворует кролика, но крикнуть ему побоялся, а рассказал маме. Виктор пригрозил соседке, что заявит на зятя в милицию, а та зарыдала:

- Виктор Александрович, да я в два-три раза больше заплачу за украденного кролика, только не сообщайте в милицию. Зять только пришел из тюрьмы и снова в тюрьму уйдет. Кто же здесь на нашем хозяйстве работать-то будет? Работников-то у нас – я да доча.

Виктор махнул рукой:

- Ступай! Предупреди своего разгильдяя, что следующий раз не прощу. Давно пора на работу пойти, а не воровать.

А Галя всплакнула. Ей стало кого-то не хватать. И это чувство жило в ней постоянно. Кроликов в клетках было много, но она их так не любила, как того Великана русака, которого украл зять Домны.

Здесь в деревне было много работы. Ребятишки рвали траву, ветки для кроликов, поливали грядки, выполняли другие работы по хозяйству, а Галина была счастлива, что она живет дома. Что они все вместе.

Когда еще Вася не уехал в Ленинград, ей пришлось таскать навоз на носилках. Васька накладывал его вилами помногу, целую кучу, и показывая на неё произносил:

- Прошу познакомиться тебя, моя городская сестреночка – это навоз!

Когда они носили носилки в конец огорода, у Гали пальцы немели и самопроизвольно разжимались. Она боялась, что вот-вот она не только уронит груз, но и сама упадет. Васька здоровый, как бычок, а она-то девочка. Но сдаваться не хотела и, сжимая пальцы рук из последних сил, шла по пашне. С облегчением вздыхала, когда добирались они с Васей до цели, и куча сползала на землю с наклоненных вниз носилок.

- Что с тобой, Галя? – спросила Вера, когда они подошли к хлеву за новой порцией навоза.

- Да вот Вася познакомил меня с навозом, как будто я позабыла в городе, что это такое, - ответила девочка. – Мне тяжеловато носить, очень он помногу накладывает это добро.

- Хорошо, доченька, что ты вспомнила или вновь познакомилась с навозом. Действительно в Старой Руссе ты его не носила на огород. А тебе, сынок, батька самому руки выкрутит по самую майку, если у Гали руки отнимутся после тяжелой и непосильной из-за твоей шалости работы. Накладывай столько, чтобы ей легко нести было. Уже забыл за четыре года, как ты за ручку её гулять водил и от мальчишек защищал?

- Понял, не дурак, - нахмурил белесые брови Вася. – Уж и пошутить нельзя. Не немая же, могла бы сразу сказать, что тяжело.

За четыре года подросла и Валя, и очень много читала.

- Все спят, а она читает, - говорила Вера.

- Уже ночь на дворе, а ты всё читаешь, - укорял Валю Виктор.

Галя с Валей крепко подружились. Галина обожала свою младшую сестру. Ведь в интернате ей приходилось общаться из своих родственников только с братом Женей. А сестра Валя стала лучшей её подружкой. Школьные подружки могли поссориться с Галей, могли выдать доверенную им тайну, перестать дружить, а Валечка всегда вот здесь дома с ней. Она верная, надежная и какой бы сногшибательной не была Галина тайна, какие бы любопытные не были у неё секреты, Валя никогда о них никому не расскажет и не выдаст Галю. Мальчиш-Кибальчиш просто, а не Валя.

Когда поспевала клюква, все ребятишки ходили собирать её в болото. Галина удивлялась, сколько много клюквы они собирали. По ночам ей клюква снилась во сне. То в мешке присниться, в котором Галя тащила ягоды через болото, то, кажется, она собирает клюкву не пальцами, а скребет по кочке и кидает ягоду в рюкзак совком. Зато, с каким наслаждением любила Галина пить клюквенный морс из собранных своими руками ягод. В сентябре, когда все пошли в школу, Вера стала ходить за клюквой одна, а Галя ходила собирать с мамой клюкву по воскресеньям. В учебные дни Галя, приходя из школы, не садилась за учебники, чтобы сделать домашнее задание, выучить уроки, а шла к маме на болото в условленное место. Вера набирала до обеда столько клюквы, что её было нельзя унести домой – очень тяжело. Мама отсыпала из своего мешка клюкву в Галкин рюкзак, постоянно приподнимая его за лямки, взвешивая – не перегрузила ли, донесет ли дочка груз до дома. Галя несла ягоды и слушала, как мама рассказывает о свойствах целебных трав или тихонько вспоминала о своей молодости, а то и просто шла молча. Но зря Вера взвешивала на глазок Галин рюкзак, пыталась оградить дочку от невзгод и неприятностей. У Галины было хорошо и так легко на душе, что любой бы самый тяжкий груз показался бы ей пушинкой.

Проучилась, проживая в своей семье, Галя один год, как опять наступила в её жизни перемена.

 

Снова в прислугах

На каникулы Вера отправила Галю к Саше понянчить его ребятишек. Шурик женился. Его жену звали Галина Львовна. Галя, чтобы их одинаковые имена не перепутывали при разговорах её подружки, и знали о какой Гале идет речь, называла жену Шурика за глаза пантерой Львовной. Или просто Пантерой, а когда Галина Львовна особенно досаждала её – то Мегерой, уставшей от жизни.

Ох, как не сладко пришлось жить Галке у брата. Младшей дочери Шурика было два года, и Пантера учила Галю уму-разуму и жизненным вопросам. Чтобы служба медом не казалась, говорит старшина новобранцам, нарочно усложняют её. А у Галины Львовны отец Лев Семенович был бывший военный, отставной офицер и науку усложнять жизнь передал дочери.

Галя благодарна пантере хотя бы за то, что жена Шурика, взвалив всё заботы по дому на её плечи, научила всё делать. Галка носила воду, топила печку, стирала, ухаживала за детишками.

Но Пантера всё равно оставалась недовольной. Как будто Галя ей была падчерицей, а не сестрой мужа. Пантера придиралась к Золушке и называла, когда была в хорошем расположении духа – лентяйкой. А, когда в плохом… Ладно не будем вспоминать. Как называла пантера Золушку в плохом настроении. Приказы сыпались один за другим:

- Галя возьми бидончик, сходи за молоком, да прихвати с собой Наташку, а то она мне мешает кисель попить.

Галя покорно брала Наташу на руки, зажав пальцами ручку бидончика, и шла один километр в одну сторону, а потом с полным бидончиком, с молоком, несла поклажу обратно.

Если когда-то в детстве Галя жутко переживала о пролитом вместе с Васей молоке, то теперь всю обратную дорогу думала:

- Споткнуться бы что ли, да пролить на землю молоко из бидончика.

Думать-то Галя думала, а сама бережно держала бидончик в руке, и осторожно разглядывая под ногами все выбоины и ямки, чтобы не споткнуться, шла к дому брата.

Когда Галя стала про себя Пантеру называть Мегерой, она послала маме в письме сигнал – «SOS». Виктор, посовещавшись с Верой, решили забрать домой рабыню Изауру. Не хочет Галина Львовна относиться к Гале не то, чтобы с благодарностью, а хотя бы дружелюбно, то пусть пеняет на себя.

- Не позволим издеваться над девочкой, - вынесли вердикт Галины родители.

Вернувшись, домой Галя была опять на седьмом небе от счастья – она была снова в родной семье. Как хорошо познается на чужбине пословица: «Вместе – тесно, а врозь, хоть брось». Но расставание со своей семьей еще никому не удавалось избежать. После окончания 8 классов Галина уехала в Ленинград. Когда ей было трудно, она всегда просила помощи у мамы, у папы, у Бога. Она и сейчас, когда мама и папа ушли в мир иной, просит помощи у троих, не материальной, всего в жизни Галина добивалась своим трудом, а моральной. И тогда и сейчас. Потому-то она так и дорожила своей собственной свободой и независимостью. И все трое ей помогали в жизни. Она очень любит жизнь!!! Терпение же и труд – все перетрут.

Четверо детей, а дом опустел

После отъезда Галины, когда в деревне осталось четверо ребят: Женя, Серёжа, Валя и Коля, дом как будто опустел. Из мальчишек, после лидерства Володьки, Василия маршальский жезл достался Жене, которому до этих пор приходилось быть не ведущим, а ведомым.

Но радостью, было это лидерство или тяжелым бременем, Женя понял вскоре, как только все хозяйственные заботы по поддержанию домашнего хозяйства легли на его плечи – тяжела ты, Шапка Мономаха. К тому же он выполнял и перераспределял задания и «военные» распорядки и приказы, полученные от генералиссимуса семьи, своего отца – Виктора Александровича и начальника штаба – Веры Михайловны.

К тому же Женьке не повезло. Как когда-то Тане – классным руководителем в его классе стал Виктор. Для него не было поблажек. Женя считал, что отец к нему более суров, чем к остальным одноклассникам.

Как то на сенокосе женя во время отдыха, насобирал на скошенной поляне и возле её больше, чем Виктор грибов: подберезовиков и подосиновиков.

- Глазастый ты, женя, - похвалили отец мальчишку. – Вот уж правда говорят: грибы, хоть косой коси. Как мы с тобой их до дому унесем?

- Унесем. Уложу грибы в майку и рубаху, свяжу их вместе, перекину через плечо, как переметные сумки и донесу.

- Молодец, соображаешь, что к чему.

После этих слов Женя осмелился спросить:

- Пап, а почему ты мне, когда я плохо отвечаю на уроке, ты не двойку ставишь, а колы? Я же ведь всё-таки твой сын.

- Вот поэтому-то и ставлю я тебе не двойки, а единицы, - ответил Виктор. – Чтобы другим неповадно было не выполнять домашнее задание. Ты для меня любимый сын дома, здесь на сенокосе, а в классе ты обыкновенный школьник. Но другие-то одноклассники знают, что ты мой сын и только и ждут, не дождутся, когда, же я сделаю тебе поблажку. Не дождутся. Вот я и действую по принципу – бей своих, чтобы чужие боялись.

Но эти колы по литературе, подтолкнули Женю к творческому поиску. Он не только стал отличником, но стал участвовать в художественной самодеятельности, читать стихи и … даже сыграл в сценке Евгения Онегина. Вместе с Виктором из черной бумаги они склеили цилиндр и, одев его на голову, Женя торжественно объявлял:

- Монолог из романа в стихах «Евгений Онегин», читает Евгений Крамов.

Со спектаклем школьников учитель Крамов посетил самые глухие и отдаленные деревушки. Репертуар Виктор готовил тщательно. Женька читал еще в концертной программе «Бородино» Лермонтова и попевал выдающемуся солисту песенку Мамочки из фильма «Республика Шкид», выжимая из глаз благодарных слушателей слёзы после слов: «По приютам я с детства скитался, не имея родного угла. Так зачем я на свет появился, так зачем меня мать родила».

Одна бабушка так растрогалась, что пригласила Женю и Солиста к себе в дом и угостила их гречневой кашей. Никогда раньше не ел Женька такой вкусной каши из глиняного горшочка, упревшей в русской печке. Дома тоже мама готовила еду в русской печке, но такую вкуснятину он ел впервые. Не зря говорят, что кашу маслом не испортишь, а наверно, масло-то всегда и не хватало в гречневой каше дома. Туговато было со сливочным маслом в семье Крамовых. А вкус той гречневой каши, которой угостила Женю добрая деревенская бабушка, он запомнил на всю жизнь. Как и поговорку: «Каша масляная, логика крашенная». Ели ребята кашу деревянными ложками, окрашенных рисунком палехских мастеров. Наверно, красота деревянной ложки создавала такой необыкновенный вкус гречневой каше, дополняла её каким-то новым ингредиентом.

Приехав с концертов, Женя зашел к Федоцовым. Их семья была тоже многодетной, но Фёкла родила девятерых и ей звание Мать-героиня не присвоили, да и не могли. Его присваивали после рождения десятого ребенка и воспитания его до семилетнего возраста. Женя удивился, что они обедают не так, как в их семье. Виктор всем ребятишкам накладывал еду в тарелки или миски, в зависимости первое или второе кушали дети, а у Федорцовых все ели картошку с одного общего огромного блюда деревянными крашеными ложками. Черпали ложками поочередно. Первым начинал трапезу отец – Фёдор, потом все остальные. И пока он тщательно пережевывал пищу, даже те ребятишки, которые давно уже проглотили свою ложку, терпеливо дожидались, когда же Федор черпанет снова ложкой из блюда.

Вдруг случилось непредвиденное. Самый младший сын Федорцовых – Гоша, еще не проникшись должным образом уважению к порядку, заведенному отцом, ухватил ложкой картошину без очереди. Федя, облизав свою ложку, чтоб чистая была, крепко стукнул ею по лбу Гошке. Да так, что у того слёзы брызнули из глаз. На лбу вспухла огромная шишка. Наверняка Гоше больше не захочется лезть без очереди за новой картошиной. Слёзы-то у мальчишки брызнули, но он не заревел благим матом, а молча, терпел боль от удара возмездия. Знал, захныкаешь, и ещё раз получишь ложкой в лоб… Или по лбу. Суть от этого не меняется.

Зимой в деревне не надо было коньков, чтобы играть в хоккей на гладком льду замерзшей реки. Подшитые валенки хорошо скользили по поверхности льда. Клюшками служили вырубленные из загнутых крючком ивовых веток, а шайбу вырубали из свилеватого нароста на дереве, где древесные волокна были особо прочны. Так они были свиты и перевиты между собой природой, что ни один, ни множество ударов по «шайбе» импровизированными клюшками не могли расколотить её на кусочки. Играли шайбой долго, пока какой-нибудь шалопай мальчишка не терял её.

Не было у Женьки и хороших лыж, но мальчишки, которым из города привозили легкие современные лыжи, не могли угнаться на соревнованиях за Женей, хотя он бежал на тяжелых и плохо скользящих лыжах.

Когда заболел менингитом Коля, молока в семье было в волю, но Вера завела козу. Ей посоветовали поить мальчишку козьим молоком. Валя была ещё очень мала, а старшие девочки уже уехали, и пришлось Женьке каждый день доить козу.

- Никогда не думала, что мальчишка научиться доить, - удивилась Вера.

Зато коза была такая упрямая, что Женя, привязав к рогам веревку, не смог её сдвинуть с места, когда она не хотела уходить с лужайки, на которой паслась на свежей травке. Пришлось позвать на помощь маму. А ей и уговаривать козу Варьку не пришлось. Как только Вера появилась на лугу, козочка стала такой послушной. Жене потребовалось небольшое усилие – дернул он за веревку, и Варька безропотно затопала вслед за ним.

После дойки, Женя принес в дом трехлитровую банку козьего молока и поставил на стол. На столе уже стояла банка, тоже трехлитровая, с янтарным медом, которую принесла мать второгодника Мити – Анфиса.

- Это что, это-то такое? – выговаривал Анфисе Виктор. – Мы никакого меда не заказывали. Нам мед не нужен, нам теперь и сахара хватает. Никто их ребятишек втихаря из сахарницы кусочки уж не таскает – ешь, не хочу.

- Да, я, Лександрыч, принесла мед, чтобы подсластить горькую пилюлю, которую мне мой оболтус преподнес. Заявил, что у него будет двойка в четверти по русскому языку и литературе. А ведь с двойкой его директор до экзаменов не допустит. Дай ты балбесу какое-то конкретное задание, а уж я с него семь шкур спущу, а заставлю всё выучить, на зубок. Допусти его до экзаменов, чтобы он перестал мучить и родителей и учителей. Не до седых же волос ему в школу ходить.

- Ладно, Анфиса. Ты мед-то убери со стола, а с Митей твоим я целенаправленно позанимаюсь. Действительно, сколько же лет можно учиться в одном и том же классе. Ему не стыдно, а родители и мы учителя страдаем.

- Низко кланяюсь тебе, Лександрыч, - засуетилась Анфиса, но двинулась не к столу, забрать банку меда, а от стола к порогу, пятясь спиной и ежеминутно кланяясь и причитая, - я всегда знала, что хоть на вид ты и суровый мужик, но сердце-то у тебя доброе.

Когда Анфиса ретировалась, Женя сказал отцу:

- Какая сильная интуиция у соседки, а ведь она такая же безграмотная, как и её балбес, сын Митенька. Да и муж её не интеллигентный человек – семь классов закончил и знает только, разве что, сказку про волка и семерых козлят.

Виктор не позволили Жене разглагольствовать:

- Интеллигентность не зависит от образования, а муж Анфисы очень здравомыслящий человек. У Анфисы, как ты правильно заметил хорошая интуиция. А это шестое чувство, и оно за пределами нашего сознания. Анфиса неглупый человек, ей вот не дали учиться, а Митя вот такой уж уродился. Это не их вина, а беда. Не следует так с кондачка поверхностно относиться и давать им оценки.

После восьми классов Женя решил поступить в ЛАУ – Ленинградское мореходное арктическое училище в Стрельне.

- Оно полувоенное, - сказал Виктор, хотя и готовит специалистов для торгового флота. Механик нужен не только для флота на море, но всюду пригодится и на суше и на берегу. Морская форма и китель бесплатно, а после прохождения практики по военной подготовке в летних лагерях, на военных кораблях присваивается звание лейтенанта, и станешь офицером запаса. Если будешь ходить в море на сухогрузе, то кроме зарплаты начисляется морячкам и командировочные деньги в валюте.

Пришлось Жене попотеть, готовясь к экзаменам, но экзамен по русскому языку все же сдал на тройку и он не прошел бы по конкурсу, если бы не вмешался отец. Виктору пришлось как когда-то Анфисе, ему кланяться директору мореходного училища. Пасеки у Крамовых не было, и мед Виктор в училище не повез. Но поговорил по душам с директором. Тот учел, просмотрев все справки, что семья многодетная, необеспеченная и принял Женю с испытательным сроком в ЛАУ. Испытательный срок курсант Крамов прошел без излишних трудностей. Трудился, учился и первую же сессию сдал без троек.

 

Букет цветов – подарок от сестры

Серёжа пошел в первый класс и, как все первоклашки получил на первой школьной линейке букет цветов. Вручила ему его сестра Люда. А, придя из школы, получил ещё один подарок в награду за первый поход за знаниями.

Вера угостила его конфетами. Это были белые подушечки. И цветы, что подарила Люда, были белые. Раньше Сережа ел конфеты-подушечки, но они были цветные – розовые, зеленые, коричневатые, а белыми никогда. И он этим гордился, хвастался и угощал ими Валю и Колю. Пусть малыши тоже узнают, что конфеты-подушечки бывают не только цветными, а и белыми.

Когда он с Верой ходил за клюквой и набрал полную наволочку из-под подушки ягодой, мать и угостила его первый раз ярко-красного клюквенного цвета конфетами-подушечками. А вот теперь никакую работу Серёжа не выполнял, а подарок получил.

С мамой Серёжа всегда любил ходить в лес за ягодами. На болоте на какой-нибудь кочке сына Вера видела издалека, а вот в малиннике в густом кустарнике за такой егозой, как Серёга, не всегда уследишь, и Вера оставила его на лесной опушке, предупредив:

- Никуда с этого места не уходи, откликайся на мой голос, а поэтому не вздумай заснуть. Ну-ка повтори за мной: «Ау!».

И Серёжа послушно повторил, крикнув:

- Ау! – но, как только мама скрылась в кустарнике, сон одолел его. Духмяные запахи трав и цветов укачали молодца. Наступил богатырский сон, что Серёжа не почувствовал укусы пчел. Они собирали нектар с цветов и его храп приняли за угрозу им. Встревоженная Вера целовала Серёжу в опухшие от пчелиных укусов глаза, щеки, лоб, шею. Потом бросилась искать на опушке какие-то травы и листочки, их прикладывала к тем местам, куда проникли пчелиные жала. Боль как-то сразу улетучилась, а опухшие места опали, и личико снова стало прелестным. Серёжка очень походил на маму: светлый, голубоглазый, добродушный и отзывчивый.

Поздравил первоклассника и отец. Виктор не пил свежее молоко, ни коровье, ни козье. Он любил топленое. Вера ставила крынку с молоком на под русской печи, и оно томилось с в глиняном горшочке до тех пор, пока сверху не образовывалась коричневатая под цвет крынки пенка. Все ребятишки любили парное свежее молоко, а Серёжа, глядя на золотистую коричневатую пеночку, слюнки глотал, а иногда выпрашивал у отца:

- Пап, налей полстаканчика топленого молока, а пенку не выбрасывай, мне отдавай. Я её с удовольствием съем.

- Ладно, полстакана налью, - соглашался Виктор, - пенку забирай, если тебе она нравится. Но лучше бы пил ты, как и все, свежее молоко. Оно же намного полезнее, чем кипяченое. Особенно полезнее пить его детям.

Сергей не пререкался. Он думал, что может быть свежее молоко и полезнее кипяченого, но топленое молоко для него было вкуснее. Так вот первого сентября Виктор сам без всяких просьб и уговоров налил целый стакан топленого молока и, придвинув его Серёжке, сказал:

- Пей на здоровье. Поздравляю!

Летом Сергей стал пасти корок за тех, кому по очереди нужно стать подпаском в подмогу деревенскому пастуху, а им было некогда. В первый же свой выпас Серёжка получил 3 рубля зарплаты деньгами, и Гавриловна навьючила ему полную сумму снеди: помидоры, огурцы, молоко, творог, сметаны.

- Мам, смотри, что мне в сумку положили, - показал свою добычу натурой Вере, отдавая три рубля. – У нас же это всё и у самих теперь есть. Но я на всякий случай всё взял.

- И правильно, сынок, сделал, что взял, - похвалила мать. – Дают – бери, а бьют – беги. Как говорит наш сосед, в хозяйстве и пулемет пригодится. Еды много никогда не бывает. Всё полезно, что в рот полезло. Нам не удастся съесть, то всякой животины на подворье хватает. Ничего не пропадет.

Гордость переполняла Серёжку – он принес первый свой заработок и отдал родителям. А ещё больше загордился, когда Виктор, написав записку завмагу Фёкле и, вручив её и 3 рубля Сергею, сказал:

- Сегодня суббота. Сходи в сельповский магазин и купи мне традиционную бутылочку водки. После бани с устатку выпью, а в воскресенье опохмелюсь для настроения и схожу порыбачить на речку. Да, смотри бутылку-то не разбей, под ноги смотри получше, когда будешь домой возвращаться… На сдачу пряников купи для себя.

- Не беспокойся, папа, буду нести, затаив дыхание, - пообещал отцу сын.

Фёкла, прочитав записку, продала Серёже водку, а на сдачу: водка стоила 2 рубля 87 копеек, и Сергею причиталось 13 копеек, завмаг взвесила пряники – получилось четыре штуки.

Нес водку Сергей очень бережно, но зато один пряник сразу съел по дороге. Дома отдал водку матери, а по одному прянику Гале и Коле и сказал Жене:

- На сдачу дали три пряника. Хочешь, разделим оставшийся пряник на двоих?

Серёжка хитрил. Он специально слопал один пряник по дороге, чтобы Женьке досталось лакомства меньше всех. Недолюбливал Серёжа Женьку за то, что он любил покомандовать.

- Ишь, развоображался. Командира из себя корчит, обойдется и пол пряником.

Но Женя, не дождался, когда выделит ему кусочек пряника младший брат.

- Я не голодный – ешь сам весь пряник.

Серёга улыбнулся, добился, чего хотел и проглотил остатки пряника.

Когда Сергей не пас коров, он полол вместе с Валей борозды в поле. Поле было длинным, метров шестьсот и норму добровольцам бригадир полеводческой бригады установил не маленькую - три борозды. Валя хоть была помладше Сергея, но поспевала за ним и они к вечеру пропалывали по три борозды каждый. Каждая прополотая бороздка стоила один рубль. И опять, Серёжа и Валя гордились, что несут в дом деньги по три рубля в день. Правда на руки их детям не отдавали. Получала зарплату их – Вера и расписывалась сама в ведомости. Эксплуатация детского труда запрещалась законом, и официально считалось, что пропалывают грядки-бороздки Вера Крамова.

Осенью в сентябре по выходным Серёжа направлялся с мамой в болота и собирал клюкву. Год был на клюкву неурожайным, дождливым и когда они ступали по мху, весь покров болота начинал колыхаться, как студень. Сергею было жутко смотреть на поверхность болота, которое при каждом шаге гнало вперед волну.

- Мам, провалимся в трясину, и засосет нас болото, и утонем мы с тобой здесь, - чуть не плакал Серёжка, выговаривая Вере. Но она отмахивалась:

- Бог не выдаст, Серёженька, свинья не съест. Мы же легонькие с тобой и не провалимся. Ты иди за мной след в след и не завязнешь. А я, видишь, посохом болотину-то щупаю впереди себя. Не бойся, многие, как и ты струхнули и не ходят в это место клюкву собирать. Вот мы с тобой легонько и наберем, сколько унести сможем.

- А почему мы с тобой в болотце между Красной горкой и Журавкой никогда не ходим? Туда люди тоже почему-то не ходят. Во, где клюквы несобранной полно. Да и болото там поплотнее, чем здесь. Не такое зыбкое.

- Нехорошее место у Красной горки, вот люди и бояться туда ходить. Говорят, что леший любит там покуражиться над ягодниками. Глаза им застит и водит кругами, кругами по болоту-то.

- Но никто, же из деревни не пропал, не утонул?

- Так леший-то он не злобный. Поводит, поводит за нос человека, а потом и отпустит. А у того, как будто пелена с глаз опадает. Очухается и - глядь, да он на том же самом месте стоит, с которого вглубь болота заходил.

- Ну, тогда, мама, я возле Красной горки и не по собираю. Будем с тобой перекликаться. Если люди туда не ходят, я ягоду там быстренько наберу, - оживился Сергей.

- Попробуй, сходи, - согласилась Вера, - авось и не заблудишься. Подавай голос через каждые 10-20 минут и слушай, как и где, в какой стороне я отзываюсь.

На том и порешили. Серёжа от кочки к кочке побрел в сторону Красной горки, а Вера стала собирать клюкву на зыбком месте. Храбрость ли Серёжкину леший не оценил или он сбился с курса, солнышко не светило, дождливые тучи заволокли всё небо и, Сергей заблудился. Потерял из виду мамин белый платок, а голос её, то ли слышит, то ли не слышит, сам не понимает.

Когда же собрал полный рюкзак клюквы со своей наволочкой в горошек, куда любил собирать ягоды, он уже давно расстался. Сам не понял почему оказался на том месте, где расстались с мамой, разошлись по разным сторонам. Оба вздохнули с облегчением и заулыбались.

Всю собранную клюкву, а её Вера на глазок прикинула, набралось около пятисот килограммов.

- Ничего себе уже пол тонны набрали, - радовался Сергей. – Вот тебе и неурожайный год. А тут Костя Труман ни с того ни с сего подобрел.

- Я, Вера Михайловна, могу сегодня вечером и твою клюкву в сельпо сдать. Запрягу коня в телегу и свою ягоду в приёмный пункт повезу, а её у меня не больше ста килограммов. Помогу и твою прихватить.

- Так надо же взвешивать её в сельпо-то, да и деньги на руки получить, а я сегодня вечером не могу – только из болота пришла, и дел по дому накопилось невпроворот.

- Михайловна, не беспокойся, у меня с сельпо договор заключён, на приём дикорастущих ягод от населения. Мы с тобой вместе взвесим клюкву безменом, а деньги я у бухгалтера взял в подотчет сразу же на месте и рассчитаюсь. Помнишь, сколько стоит нынче килограмм клюквы? – спросил Труман и сам же ответил, - принимают клюкву по 55 копеек за килограмм.

Вера взвесила клюкву, получила деньги и искренне радовалась.

- Вот удача, так удача. И ягоды быстро с Серёнькой набрали, да и всю клюкву одним махом сдали.

Радость продлилась недолго, до утра. Утром Вера узнала, почему Труман был вечером такой добрый. На клюкву, ввиду неурожайного года повысили приёмную цену почти вдвое – новая цена стала один рубль две копейки.

- Ты, что же, Костя, меня так вчера обманул? Сдал-то клюкву утром, а рассчитался по прежней цене?

Труман пожал плечами.

- Я же не знал, что повысят цену в сельпо. А сдал я ягоды вчера вечером.

- Откуда я знаю, куда ты поехал вечером, - пожала плечами и Вера, а на самой лица не было.

Экзамены в Ленинградский сварочный техникум Сергей сдал удачно, почти не готовился, а общий суммарный результат из оценок был выше на единицу проходного балла.

- Вот тебе и шалопай! – удивилась Вера в разговоре с Виктором. – Ты Женьку дрессировал, натаскивал по русскому языку, а он две запятые в диктанте не поставил. Серенький же на четверку сдал русский.

- Экзамены – это лотерея, - отмахнулся Виктор. - Посмотрим, как они учиться будут.

 

Отличница

Валя, как и Володька училась в школе на отлично. Её одноклассницу Нину, дочь директрисы Кобры многие учителя, в угоду ей, пытались вытянуть в отличницы. Но, если между четверкой и пятеркой трудно различить грань, то знания на тройку очень отличаются от знаний на пятерку. Когда прислали из РОНО бесплатную путевку для пионера или пионерки, отличника, у Нины за четверть были две четверки. Круглой отличницей оказалась из всей школы только Валя Крамова. Теперь её мама и папа никогда не ругали, если она читала книги далеко за полночь. Чтение развивает кругозор, а результат по знаниям на лицо.

В школе ни у кого сомнения не было, что путевка в Артек достанется Вале. Но Кобра, жена Кости Трумана думала по-другому. Когда в школу поздравить директора приехал из района второй секретарь района партии, директриса отправила мужа в командировку, закупить какое-то оборудование, а секретаря пригласила в гости и затопила баньку, попариться с дороги.

Но до помывки уже всем объявила, что в Артек поедет Нина. Так бы оно и случилось, да пар в бане был настолько крут, а может быть, уголья в топке плохо залили, но угорел партработник. С сердцем плохо стало.

Кобра, накинув халат на голое тело, вызвала местную врачиху. Когда та залетела в баню, то увидела на полке обнаженное и бездыханное тело второго секретаря.

Вопрос о путевке в Артек Нине отпал сам собой. В пионерский лагерь поехала настоящая, а не липовая отличница – Валя Крамова. Она дружила с Ниной еще до школы. Но и тогда между ними был конфликт. Это случилось как раз тогда, когда Костя Труман лихо провернул операцию, а лучше сказать, махинацию с клюквой.

Валя была стеснительная, застенчивая девочка. Переживала, что веснушки делают её дурнушкой, сама себе казалась угловатой и неуклюжей. Жила Валя в своем обособленном мире. Это только со стороны казалось, что странная девочка молчит и вся ушла в себя. Она же внимательно за всеми наблюдала, всё запоминала и делала собственные выводы. Многие взрослые думают, что их дети ничего не видят и не слышат. Но дети наблюдательны. Вот и у Вали были ушки на макушке, когда Вера рассказывала про хитроумную проделку Кости Трумана Виктору. Он заволновался, хотел идти разбираться с обманщиком, но Вера остановила мужа:

- Ничего мы никому не докажем, Витя. Я уже пыталась усовестить Костю. Но ему хоть плюй в глаза, а он скажет: божья роса. Бог им судья, а Бог шельму метит. Отольются кошке мышкины слёзки.

Виктор долго хмурился, злился, но Веру послушался и не стал скандалить, хотя потеря была для них велика, а сумма денег, которую они недополучили, была баснословной.

Валечка сделала свой вывод. Она пошла к дому Трумана. После ночного дождя по дороге грязи по колено, но на пустой телеге, на подстилке из сена сидела дочка директрисы Ниночка и болтала ножками в красивых ботиночках. На ней было новое пальто морковного цвета, красная шапочка. Просто куколка, а не живая девочка.

И что же предпринимает Валя? Она зачерпнула обеими ладошками дорожную грязь и заляпала ею новенькое красивое пальто морковного цвета этой куколке. И только после этого подумала:

- А чем виноват ребенок? Ведь моим родителям напакостил Костя Труман, а я Нине пальто грязью испачкала.

Валю поразило, что Нина, молча, смотрит на неё большими удивленными глазенками и не плачет, а улыбается. Недоумевает, за что же меня соседская девочка грязью измазала?

И Валя поняла, что сотворила нехороший поступок и быстро убежала домой. Она боялась выходить из дома и сидела в комнате на печке три дня. Никто не пришел к Крамовым скандалить. Или Нина ничего не рассказала родителям, не узнали они правду и подумали, что дочка испачкалась сама, упав в грязь, или не пошли нарываться на гнев Виктора, чувствуя свою вину перед Крамовыми. А Валя чувствовала, что эта дружная большая семья придавала ей застенчивой девочке силы и уверенность.

Затворницу на печке проведывали Серёжа и Коля. Они принесли на верхнее лежбище из гладких, почти отполированных их телами горячих кирпичей печки самодельные из листов тетради карты и резались с сестрой в дурака.

Серега любил жульничать, и тогда начинались споры, шум, гам.

- Вы, что там раскудахтались? – подходил к печке и спрашивал у ребятишек Виктор. – Что за шум, а драки нету? Перестаньте мне мешать.

- Серёжка жульничает, - оправдывался Коля и просил отца, – Папа, разберись, пожалуйста, восстанови справедливость.

- Это я мигом сделаю. Давайте-ка мне скорее карты, сейчас быстро разберусь, - Виктор спокойно забирал всю колоду и, открыв заслонку печки, бросал всю колоду в огонь топки со словами, - теперь и спорить не очень будете. Есть домино, шашки, шахматы. Не сидите на печке, а садитесь за обеденный стол и играйте, не ссорьтесь.

Мальчишки спустились вниз, а Валя осталась одна на печке. Не зря говорят, что танцевать надо начинать от печки. У Вали всё детство ассоциируется с печкой. Печка была центром их семейного дома.

Печка в доме – особенное место. Она и поит и кормит, а в лютую стужу спасает от холода. А печка была у Крамовых большая. Если лежать, то пятеро ребятишек поместиться, а если сидеть, то и все десять.

На небольшом уступе – возвышении у мамы хранились всякие припасы: сушеные ягоды черники и черемухи, грибы, сушеная свекла и морковка, горох, яблоки, макароны, крупа. Спереди на печке под её топкой висели вязанки лука. Запасливой хозяйкой была Вера. Когда малыши забирались на печку, то ожидали с нетерпением, когда на неё залезет Вася. Он очень хороший рассказчик и большой выдумщик и фантазер. Не знаешь никогда заранее: правду он говорит или выдумывает. Но слушали его затаив дыхание, развесив уши.

Когда Валя уже стала взрослой девушкой, они с Галей пришли к Володе в гости. У него был день рождения. Валюшка не видела Ваську уже лет десять. И вот он появился, когда все братья и сестры уселись у Володьки за столом. Вася подошел к каждому, чтобы поздороваться, а подойдя к Вале, представился ей:

- Меня зовут Вася, а вас девушка как зовут?

Валя смутилась, покраснела и сказала:

- Вася, перестань шутить. Детство окончилось, я уже выросла.

Теперь смутился и покраснел Вася, и Валентина поняла, что брат её не узнал. Тем более Володька не удержался и съязвил:

- Ну чего же ты Касьян, не узнал своих крестьян?

На дне рождения Володи Валя вспомнила, как отмечали в первый раз её день рождения. Она ещё в школу не ходила, а Галя надумала организовать сестрёнке праздник. И ощущение праздника, сказки завитало в их доме. Была весна, солнечный денек и к Вале пришли подруги, она их пригласила. Ведь Галя накупила сладостей: пряников, конфет, печенья, лимонада. Сами сделали винегрет. В будние дни мама винегрет не делала, много хлопот, а на праздник сами ребятишки готовьте себе винегретик на здоровье. На столе не было изысканных кушаний, но праздник, устроенный Галей в честь её дня рождения, вале запомнился на всю жизнь.

Сейчас не часто собираются все вместе, у каждого своя семья, своя судьба, своя дорога. Но незримая ниточка, связывающая всех вместе присутствует. Это ниточка духовной близости, кровного родства, сопричастности к большой дружной семье. Она существует.

Валя пишет стихи и в одном своем стихотворении «Моя семья» кратко написала о судьбе каждого из них:

У нас дружная семья

Три сестрёнки у меня,

И братишки тоже есть.

У меня их ровно шесть.

Я хочу их всех представить,

Поименно перечесть.

Самый старший – это Саша,

Совесть, ум – опора наша.

Вова – крупная фигура,

Это – цельная натура.

Люда – старшая сестра,

Любит всех нас, к нам добра.

Наша Таня - оптимистка

В этой жизни, что артистка.

Вася – шустрый, как олень,

Он не знает слова лень.

А Галинка домовита,

Благородна и открыта.

Женя в разных был краях

В океанах и морях,

Чтобы в жизни не скучал,

Пусть отыщет свой причал.

Это Серый – наш Сергей,

Словно малый воробей,

Прыг да скок и доскакался,

С молодой женой остался.

Коля – самый младший брат

Для семьи он просто клад.

И осталась только я,

Из сестрёнок младшая.

Про себя скажу вам я –

Вам судить, мои друзья.

Нас в семье не перечесть:

Дяди, тёти тоже есть,

И племянники, и племянницы,

Все они мне очень нравятся.

И хочу я так сказать:

Всем здоровья пожелать,

Счастья, радости, успеха,

Много солнца, много смеха,

Настроения, удачи,

Чтобы всё росло на даче,

Чтоб вы дольше не старели,

А цвели и молодели,

Чтобы дети вас любили,

И друзья не позыбыли.

Мира, дружбы, теплоты

И сердечной доброты!

Рано утром и шести часов ещё нет, а мама хлопочет возле печи. Затопляет её, брякая ухватами, сковородкой и чудесный запах блинов заполняет все пространство. Блины она печет вкусные, толстые. Скорее всего, это и не блины-то вовсе, а лепешки. Тоненьких блинов на всю ораву и за день не напечешь, а тут раз-два и готово. Съешь такую лепешку-блин и сыт до обеда.

Валя просыпалась от вкусного запаха, от позванивания посуды. Хотелось соскочить с печки и съесть хотя бы небольшой кусочек блина. Но это желание перебарывает дрёма, подкрадывается к её подушке сладкий сон и девочка снова засыпает. А в это время расторопные мальчишки и по второму блинцу успевают скушать. Но мама Валин блин не отдает никому.

Приходя из школы, Валя видит, что на печке отдыхает в легкой полудрёме мама, и она ей объясняет:

- Нужно косточки прогреть. А ты, Валюша, сама доставай из печки суп и обедай.

Супы у Веры были вкусные, наваристые, густые: ложку поставишь в тарелке, а она стоит, не падает. Как говорят сейчас, два в одном флаконе. И первое, и второе блюдо тебе поданы в одном чугунке. А Вале никто этот чугунок и не подал. Сама ухватом научилась ловко управляться.

Пообедав, Валя снова подходит к маме, поблагодарить её и видит, что она что-то жуёт:

- Что ты ешь-то, мама! – спросила Веру дочка.

- Конфетку, - отвечает. – На-ка подсластить и ты.

Мама протянула конфетку Вале и приглашает:

- Забирайся ко мне на печку. Отдохни. Мне-то в тяжелые военные и послевоенные годы конфеты и во сне не снились, так вот теперь навёрстываю и сладкое люблю.

Валя залезла на печку, взяла конфетку, но крепко зажала её в кулачке и прилегла рядом с мамой. С ней она чувствует себя спокойно, защищенной и моментально засыпает. Проснувшись, чувствует, что конфетку так и держит в руке. Валя вспоминает, что во сне ей мама напевала колыбельную, или это почудилось, когда она засыпала:

- Баю-баюшки, баю

Жил хозяин на краю,

Он не беден, не богат

Много в горнице ребят,

Все по лавочкам сидят

Кашу масляну едят,

Каша масляная,

Ложка крашеная

Ложка гнется,

Нос трясется –

Душа радуется.

Вале было смешно от таких слов. Как это нос трясется? Но мама во сне не обращала внимания на Валины смешки, а начинала петь новую колыбельную песенку.

- Валя выросла огромна

И поехала по брёвнам

Свои миленькие глазки

Она спрятала в колоске.

Валюшка всегда засыпала под мамины песенки быстро, в два счета – и она уже спит. Но теперь её мама просит:

- Доченька, расчеши мне волосы.

Вера любила, когда Валя ей расчесывала волосы. Волосы у мамы густые темно-русые с каштановым отливом. Вот и теперь Валя берет расческу и расчесывает, расчесывает волосы маме, а она успокаивается и засыпает сама.

А у Вали не только веснушки конопатые, но и волосы рыжеватые, а после бани особенно отливают золотым светом, как солнышко какое-то. И девочка, комплексуя, однажды спросила Веру:

- Мам, в кого я такая рыжая? Ты и папа не рыжие, а я с Васей рыжики.

- Эх, доченька, да я в детстве была такая же как и ты. А будет тебе лет 25-30, и будут у тебя такие же красивые волосы, как у меня.

- А я сама стану такой же красивой, как ты только после 25 лет? - огорчилась Валя. – Когда же мне замуж-то выходить? В двадцать пять лет я стану такой старой. Кто же из ребят тогда на мне женится?

- Не беспокойся, - успокоила её Вера. – От женихов отбоя не будет. Но ты не торопись выскакивать замуж-то. Наберись сначала ума разума.

Валя смотрела на маму, и ей даже не верилось, что она вырастет и станет на неё похожа: невысокого роста, с небесно-голубыми глазами, с белоснежной кожей, с быстрыми движениями маленьких загорелых рук, мама казалась Вале необыкновенной красавицей. Глаза у мамы светились добротой, и где-то внутри их притаилась какая-то грустинка. Она редко улыбалась. Валя всегда сравнивала свою маму с её подругами, и ей всегда казалось, что она лучше и красивее не только своих подруг, а всех женщин в округе.

Сестра Галя стала опекуном

Поступить в техникум Вале не составило труда – отличница всё-таки. И стала после заведующей почтой. Но сначала ей пришлось пройти фабрично-заводское обучение на ткацкой фабрике. Там давали общежитие, после окончания ФЗО, а за практические занятия на станках платили деньги. Галка уже работала и договорилась с комендантом своего общежития разрешить Вале несколько дней переночевать у неё. А потом вахтеры так привыкли к тихой скромной девочке, приходившей к сестре Гале, что считали, что она проживает в общежитии на законном основании. Так два года и прожила в комнате общежития у Гали.

Галя, как в детстве, так и в юности стала для Вали и учителем и подругой и сестрой. И даже в разлуке с мамой она как-то заменяла своим общением с Валей маму. Моральная поддержка у Валечки была всегда в лице её сестры Галины.

Стала наставником в жизни и учила жить Валю в большом городе, как правильно нужно ходить по улицам, разговаривать с людьми. Не стесняться своей подростковой неуклюжести, не борзеть, но отвыкать потихоньку от застенчивости. Вале в Питере было всё в диковинку. Как-то они шли с Галей по улице, а она весело смеется и что-то рассказывает ей о своих личных переживаниях. Валя сделала сестре замечание:

- Галинка, не говори громко, говори потише, слух-то у меня хороший, а кругом чужие люди. Они могут услышать, о чём мы с тобой говорим.

- Ой, Валюша, какая ты наивная! – засмеялась Галя еще громче. – Да, прохожим на улице до нас нет никакого дела. Когда я иду по улице в Питере в толпе, то мне кажется, что я иду одна. Именно потому, что вокруг много чужих людей. Только в городе я поняла, что можно оставаться одинокой в самой гуще людей.

- Я с тобой не чувствую себя одинокой, - ответила сестра Валя, - и благодарю, что ты по-матерински опекаешь меня. А знаешь, Галя, как я испугалась в детстве, что мама отдаст меня чужим людям.

- Это детские страхи.

- Но, ведь учились, же вы с Женей в Старорусской школе-интернате, - не сдавалась Валя. – Взяла меня мама с собой на почту. Пришли мы с ней, а я глазею по сторонам и всё-то на почте мне интересно. Заведующая почтой сидит за столом и что-то пишет, пишет. Маша Горнилова – за телефонным аппаратом-пультом. Там какие-то штыречки, провода, кнопочки с цифрами. Работала телефонистка ловко, быстро, а потом Маша и говорит маме: «У тебя, Крамиха, детей много, а у меня ни одного. Отдай мне твою Вальку, я её выращу и научу телефонным пультом управлять. Телефонистку из неё сделаю, я же вижу, как она внимательно, с огромным любопытством смотрит, как я работаю».

- А ты, что?

- Я смотрю то на маму, то на тётю Машу и думаю: «Да, у тёти Маши, конечно же, дома хорошо», я уже с мамой один раз была у неё в гостях. Она нас угощала творогом, свежим и вкусным, да ещё со сметаной. У нас дома такого вкусного творога нет, но всё равно дома лучше.

- А, что же мама отвечает?

- Мама посмотрела на меня и спрашивает: «Пойдешь жить к тёте Маше?». Я головой молча замотала и готова была зареветь. Но тут мама спохватилась и стала успокаивать меня: «Не бойся, ни кому я тебя не отдам».

Поддержала мама и завпочтой:

- Эх, Маша, Маша – я её телефонисткой сделаю. Пусть девчонка дома растет, я на пенсию уйду, ей заведующей почтой назначат.

Её слова бы да Богу в уши, - улыбнулась Галя. – Вон Таня в техникум, который Люда окончила, поступила. Давай к ней в гости сходим, узнаем, что нужно для поступления.

- А я уже к Тане в гости с папой приезжала и знаю, что она на Измайловском проспекте живет.

Отца Валя и любила и побаивалась. Он хоть был и заботливым, но очень строгим. И всё-таки, когда братья спрашивали его, можно ли пойти погулять, то Валя молча собиралась, одевалась и, ни слова ни говоря, шла на улицу. Тем не менее ни Колю, ни Серёжу он взял с собой, когда поехал в гости к Тане посмотреть на внука (у неё родился сын), а её девочку. Может быть, подумал, что она поможет Тане нянчить малыша. Но, как и Валя ничего не говорил ей о планах своих.

В автобусе Виктор предложил Вале поесть или попить. Есть она не стала, хотя уже проголодалась, а только пила воду. Долго поджидали Таню во дворе дома. На вахте сказали, что она ушла с ребенком в поликлинику. Валя молчала пока они ехали в автобусе, так продолжала молчать и по приезду в Ленинград, только уселась на лавочку качелей и, отталкиваясь ногами от земли, тихонько качалась: туда-сюда, туда-сюда.

Когда Виктор ушел за сигаретами к ларьку по улице, их молчание, сидящим в скверике бабушкам показалось странным и подозрительным. Одна из них подошла к Вале и спросила:

- Этот дяденька кем тебе приходится?

- Это мой папа, - ответила девочка.

Бабушка с сомнением посмотрела на Валю и хмыкнув: «Ну, ну…», уселась снова к своим подругам.

В это время Галя увидела на углу тротуара тележку с термосом для горячих пирожков.

- С чем пирожки? - спросила она торговку и, когда сёстры услышали, что с капустой, на Валю опять нахлынули воспоминания.

Они шли с мамой в Журовку, в маленькую деревню, затерявшуюся в лесной глубинке. Идти для пятилетней девочки далеко. Вера не хотела брать с собой Валю:

- Не ходи – устанешь.

Сказала и пошла. Валюша молчком идет за ней – упрямая такая. Перешли по мосту речку Полисть и двинулись по лесной тропинке. Валя устала но не показывала вида, семенила за мамой. А тут на велике догнал их мальчишка из Журовки.

- Эй, - окрикнула его Вера, - посади девочку на багажник велосипеда и довези её до Нюры Ефимовой.

Валя уселась на багажник, и велосипедист привстал, над седлом, и всей тяжестью тела налегая на педали, поехал по тряской дорожке. Колеса подпрыгивают на корнях деревьев, на рытвинах и ухабах. Трясет ужасно, но Валя терпит и не ноет. Вера легка на ногу и ждать маму Вале почти не пришлось. Тётя Нюра стала угощать пирогами. Они были не с капустой, а с чем уже были, Валя уже позабыла. Но пекла пироги Нюра не на противне, как мама, а на капустных листах, чтобы зола печки не прилипала к пирогу снизу.

Валя откусила от самого маленького пирожка кусочек, но вкус его не шел, ни в какое сравнение с маминым. Но, соблюдая приличие, чтобы не обидеть хозяйку, пришлось доесть надкушенный пирожок.

 

Шансы выжить малы…

Коля тяжело заболел перед первым своим школьным звонком. Ему бы учиться идти в первый класс, а вместо этого отвезли Колю с высокой температурой в больницу. Ничего хорошего врач не сказал Вере, а напугал:

- Менингит у мальчика. У нас в больнице нет специалистов, которые бы смогли вылечить пациента. Придется вашего сына госпитализировать в областной центр, в Новгород

- Я поеду с ним в скорой помощи, - потребовала у врача Вера, но он отказал:

- В машине ни одного свободного места. Его сначала должны обследовать, а потом уже главврач может выдать окончательный диагноз… Поезжайте в Новгород своим ходом дней через десять-двенадцать, не раньше.

Хотя Веру всею колотило от озноба, бросало то в жар, то в холод, ей ничего другого не осталось, как терпеливо ждать. Но врача всё-таки спросила:

- А как же школа? Сын может сильно отстать от своих одноклассников, а догонять придется – на него свалятся огромные нагрузки.

- Э, милочка, - с сочувствием в голосе посоветовал врач матери. – В жизни не бывает ничего худшего, чем ждать да догонять. А бежать наперегонки со своим здоровьем никому не стоит. Тем более после такой болезни, как менингит. Придется вашему сыну отдохнуть ещё один годик. Поступит в первый класс в следующем. Лишь бы выздоровел.

- Почему лишь бы? – возмутилась Вера. – Вы меня, пожалуйста, не пугайте.

- Нет, нет в Новгороде отличные специалисты, и выздоровеет ваш сынок, не сомневайтесь. Это я так к слову брякнул. Поезжайте в область, как я уже вам советовал: дней через двенадцать-пятнадцать. Тогда точно выяснят, что с ним.

Вера приехала в Новгород через две недели. Как Колька обрадовался, когда она зашла в палату. Он спрыгнул с кровати, бросился к маме, подпрыгнул и повис у неё на шее. Чуть ли не задушил в объятиях Веру.

Доктора ей искать не пришлось, шел плановый обход больных. Появился лучший спец области и в Колькиной палате.

- Что хорошего вы мне скажете, доктор? – сразу же стала теребить врача Вера.

- В палате ни о хорошем, ни о плохом не беседуют. Пройдемте со мной в кабинет и там мы обстоятельно побеседуем с вами.

Вера кивнула. У неё не было беспокойства. Ведь Коля бодр, энергичен, радуется, прыгнул с кровати, обнял её.

- Нет, нет. С Колей всё в порядке, - убеждала себя мать и последовала за врачом.

Коля попытался увязаться за Верой:

- Мамочка, я так соскучился по тебе, можно я пойду с тобой к доктору?

- Нельзя, - резко пресек врач попытку Коли пойти к нему в кабинет с мамой. – Тебе прописали постельный больничный режим, вот и лежи на кровати, дожидайся маму, а мы с нею побеседуем с глазу на глаз.

Вера развела безвольно руками:

- Что поделаешь, Коля. Побеседую и приду снова к тебе в палату.

Они шли в кабинет врача, не оглядываясь, и не заметили, как Коля выскользнул из палаты вслед за ними и на большом расстоянии на цыпочках подкрадывался к кабинету. А тут на его счастье дверь осталась прикрыта не плотно, и Коля, приложив к ней ухо, стал подслушивать. Откуда проснулось в нём такое любопытство, Колька и сам не понимал.

- Тяжелый медицинский случай, - хмуро насупившись глухим голосом начал свой разговор с Верой врач. Шансы выжить вашему сыну минимальные. По всей вероятности жить ему осталось недолго. Но мы, конечно, предпримем все меры, чтобы он выздоровел. Хотя не верю в чудеса, и я всего лишь обыкновенный врач, а не волшебник.

У Веры от таких слов мороз по коже пробежал, но она не затряслась мелкой дрожью, а остолбенела. Молчал и врач. Затаил дыхание Колька, он ждал, что же ответит этому вруну в белом халате мама. А мама ответила так, как он и ожидал. Ведь Колька думал, что хорошо знает свою маму. Интуиция его не подвела. Вера, медленно выталкивая из своей груди слова, произнесла:

- Если… вы… не верите…, что он выздоровеет, то я его заберу сейчас с собой. Чем с вами будет мучиться один-одинёшенек, пусть уж лучше поживет дома с родителями, с сестрой и братьями.

- Но… - начал было возражать врач, но Вера оборвала его.

– Никаких но. Я увезу сейчас его со мной, - сказала она жестко и требовательно, что доктор не стал больше ни возражать, ни сопротивляться.

Дома Вера взяла Виктора под руку и вывела его на улицу. Он был потрясен услышанным и, когда жена попросила разрешение привести немедленно знахарку, бабку Марфу, не нашел сил ответить, а кивнул головой в знак согласия и отвернулся, чтобы Вера не увидела, как Виктор смахивает накатившуюся по щеке слезинку.

Марфа походила вокруг мальчика, нашептывая какие-то непонятные слова. А потом Виктор и Вера услышали очень понятные слова. Для Виктора, преподававшего всю жизнь литературу и прочитавшего много книг – романов, повестей, поэм, од – слова бабки Марфы прозвучали гимном жизни. О жизни их мальчика звучал её гимн, а не о смерти Коли, как сообщил Вере об этом врач. Поэтическая фраза Марфы была невелика, но включала в себя рецепт для больного и время, срок лечения: козье молоко, барсучье сало, мед и мальчишка к лету оживет.

Когда мать и отец подошли к кровати Коли, он спросил Веру:

- Мама, я буду жить?

У Веры засверкали глаза: через слёзы пробивался луч надежды, и она уверенно и ласково произнесла то, что стало для Кольки лучше всякого лекарства:

- Ты будешь жить, моя золотая звездочка!!!

Вера незадолго до Колиной болезни ездила в Кремль, и ей Брежнев вручил Золотую звезду «Матери-героини». Не умирать же мальчику, за которого она получила награду и звание «Мать-героиня» после такого радостного события, а жить, да радоваться жизни.

В Новгороде врач долго осматривал Колю, потом устало опустился в кресло, снял очки, протер стёкла носовым платком и тихо сказал:

- Да вы, милочка, его с того света вытащили. Мне казалось его выздоровление – один шанс на миллион. Считай, что он для вас второй раз родился. И опять же благодаря только вам, с вашей помощью.

Поехали Вера и Коля домой не сразу. Зашли в Кремль Великого Новгорода. Стены, выдержавшие не одну осаду пониже, чем у Московского. Полюбовались памятником в виде величавого церковного колокола установленного в 1862 году к «1000-летию России». В основании колокола по всему его периметру барельефы людей, кто и создавал великую Россию.

- Это, Коля, государственный деятель Александр Невский, - показывала героев земляков-новгородцев Вера сыну, - а это – полководец – генералиссимус Александр Суворов. У него родовое имение Суворово-Кончанское под Боровичами, недалеко от Новгорода. А вот поэт Гаврила Державин, который, в гроб, сходя, Пушкина благословил. Державин здесь на территории Новгородского Кремля захоронен.

Автобус, вырвавшись на простор, полетел вперед домой, но вдруг слева открылась необъятная водная гладь.

- Что это такое, мама? – спросил Коля.

- Это, сынок, наш Ильмень. Помнишь сказку, как новгородский купец Садко на дно моря-озера Ильмень к царевне морской с гуслями спускался и просил у неё: помоги поймать золотую рыбку.

После таких впечатлений от поездки, Коля долго не мог прийти в себя. Хорошо, что в отпуск к родителям приехал Шурик и Коля рассказывал и рассказывал старшему брату по несколько раз о Садко, об Ильмене, об Александре Невском, о других замечательных людях, родившихся и выросших в Новгородском крае. Шурик намотал всё на ус и написал стихотворение:

Новгородский край мой мирный,

Край лесов и край болот,

Не забыть мне Ильмень синий,

Он к себе меня зовет,

Я люблю бродить по лесу:

Березняк, сосновый бор,

Может быть, по тропам этим

Александр Невский шел.

Славен Новгород Великий,

Господином люд прозвал

Был он древнею столицей,

Русь от недругов спасал.

Били немцев, били шведов,

Деды, прадеды мои,

Весть про славные победы,

Разнеслась по всей земле,

Невский дал врагам урок,

Пусть запомнят крепко в жизни,

Кто на нас с мечом пойдет,

От меча тот и погибнет.

 

Без хозяина дом – сирота, а без детей – без души

Призвали в армию Колю из деревни.

- Ни в какой Ленинград ты не поедешь, - заявила ему Вера после окончания школы. – Все летом в родительский дом слетаются отдохнуть, а чтобы напоить и накормить их с нашего хозяйства и приусадебного участка – огорода в 35 соток вполне хватает. У нас с отцом не хватает только рук содержать хозяйство, следить за коровой, козами, поросятами, курами, гусями, кроликами, обрабатывать сад, огород, консервировать фрукты и овощи, солить капусту, огурцы. Нет, нет, Коля, до армии из дома ни ногой.

А призвали-то Николая не в армию, а на флот. Женька ходил гражданским механиком в море на кораблях торгового флота, побывал за границей, а Коля стал военным моряком, матросом Тихоокеанского флота. Кто мог бы сказать про крепкого статного парня, что в детстве на его здоровье медицина почти поставила крест. Но он не только выжил, а настолько окреп, что призвали его служить в Военно-морской флот, где нужно отменное здоровье. У многих, кто и хотел бы стать моряком их мечты разбивались не об скалистые рифы, а об анализы и справки медкомиссии.

Дом семьи Крамовых опустел и одряхлел. Вмиг. Зачем им 35 соток земли на двоих, столько живности в хлеву, когда дети, приезжая их навестить из Питера привезут столько продуктов, что им всё и не съесть. Приходится, чтобы добро не пропадало раздаривать и угощать соседских ребятишек.

Виктор вышел на пенсию, но заскучал через месяц. И опять набрал себе такую часовую нагрузку, что вновь погрузился в работу с головой. Пенсия 120 рублей, и в школе точно такая же по сумме зарплата. Зато у Веры пенсия мизерная 12 рублей в месяц. Если бы муж не работал, на чтобы жить? Хорошо, что он в десять раз больше её получал. Здоровье-то у неё стало совсем никудышное. Сахарный диабет, зрение садится и садится, скоро совсем ослепнет. Головокружения, аппетита нет.

Вера, чтобы пенсию повысили пошла работать. Ведь трудового стаж-то у неё почти никакой. До войны зоотехником поработала, во время войны в госпитале, а потом рожала детей, растила их. Тут не до стабильной работы на производстве, но закон есть закон. Звание матери-героини не заменяет трудовой стаж. А сумма пенсии зависит от количества проработанных лет на производстве.

Стала Вера убирать, мыть полы в совхозной конторе, топить печки, так и работала, пока сил хватало. Отработав, не достающие пять лет, пенсию повысили… на три рубля. Стала получать 15 рублей в месяц.

Когда топила дом, две квартиры которого были использованы под общежития, познакомилась с девчонками из Новгорода. Они были направлены в совхоз доярками и обеспечены были бесплатным жильем.

- Вера Михайловна, вы нам, как вторая мама, - радовались девчата. В доме чисто, уютно, можно поговорить с мудрым человеком по душам, совет своевременный услышать или хотя бы слово доброе. А ведь ласковое слово даже кошке приятно, - сказала как-то самая старшая из девочек Мария.

- Спасибо, девчата, и вам за доброе слово. Я тут с вами по душам разговариваю и душу свою в этих разговорах отвожу. Домой-то приду не с кем словом обмолвиться. Муж на работе допоздна задерживается, тетради проверяет, а придет когда, пора уже спать ложиться. Ребятишки, как в город уехали и каждый частичку моей души с собой увёз. Остались мы с Виктором без детей сиротами, а дом без души. Вот и тянусь я к вам, чтобы душа моя не опустела и не очерствела совсем, по душам и разговариваю.

- Вот и славненько, - обрадовалась такому обороту в беседе Мария. – Поэтому мы тут все шестеро сложились и купили тут вам небольшой подарочек. И дарим его от всей души. Чтобы вы не в телогрейке, замусоленной, по улице ходили, а в новеньком пальто.

Когда Мария накинула зимнее пальто с меховым воротником на плечи Крамовой Вере, она заплакала:

- Вот тебе и скромненький подарочек. Про скромные подарки-то говорят: «Не дорог подарок, дорога любовь». А тут такой шикарный дорогой подарок. Я не смогу его принять. Это пальто не менее ста пятидесяти рублей стоит. Зачем вы так разорились для меня. Пусть кто-то из вас его померяет и заберет себе. Зачем же 150 рублей на ветер выбрасывать. Много так. Такую сумму и за год с моей-то пенсии не накопишь.

- Не на ветер, не на ветер, Вера Михайловна, - прижала пальто своими руками Мария к плечам Веры, которая попыталась снять пальто. – А от всей души. Для нас трата небольшая, а для вас память о нас останется. Знаем мы, что у вас и свое пальто есть, но это-то новенькое, модное. Носите на здоровье. Это вам подарок к Новому году.

Виктор покачал головой, когда пришел вечером домой.

- Ну, девчонки, ну, отчебучили номер. Нам с тобой, мать, все, что у нас есть в гардеробе до смерти не сносить. Одного боюсь, что если умру я после тебя, то и дня потом не проживу, а уйду сразу за тобой. Поэтому носи это пальто и снашивай до полного износа на этом свете. Не в гроб же нам в новенькой одежде ложиться. Еще успеется. Ты мне недавно новый костюм купила, тоже буду носить до износа.

После Нового года Виктор не прожил и трех недель. Прилег вечером на кровать отдохнуть, сердце прихватило что-то, а когда через минуту Вера окликнула его, он уже ответить ей не смог.

После похорон приглашали мать поехать в Ленинград, но она наотрез отказалась:

- Вам ко мне недосуг будет приехать, а кому-то нужно за могилкой отца ухаживать. Он порядок любил. Вот и буду её содержать в порядке. И за чем я Вите новый костюм перед самой смертью купила? Как будто знала, что он умрет и будет в чем хоронить. А Витя боялся, что я раньше его умру. Да, Бог сами видите, по-другому распорядился. Говорил мне, что в Бога не верит, а он его пожалел. Его первого к себе призвал, а потом уж меня решил. Я терпеливее Вити, вынесу и это испытание, его смертью.

 

Зимой в Питере, летом в деревне

Сергей приехал погостить к матери на недельку после армейской переподготовки на артиллерийских стрельбах в Сумах, куда его направлял военкомат уже второй раз после срочной службы.

Он заметил, как мать пошла топить баню вдоль дома по широкой дорожке палисадника, но не открыла калитку, а уткнулась грудью в прясло глухого забора. Не разглядела, не увидела Вера калитку.

Сергей подбежал к маме, взял за руку и отвел, как маленького ребенка домой.

- Посидим, мамочка, дома, чаю попьем, а я с Петрухой Гладковым сам баню истоплю.

- Сходи, сынок, будь добр – затопи баню. Сейчас врачиха Петровна придет, мне укол поставит и мне полегчает, - согласилась Вера. – Вы только там вдвоем не напейтесь, а то Петруха большой любитель к бутылке приложиться. Пьяница - за рюмкой тянется.

- Мам, что я не понимаю? Мы с ним после баньки выпьем. Пока топилась баня Вере и в самом деле полегчало. Перед глазами расступилась пелена туманной дымки, которая наплывала иногда от слабости.

Петька и Серега вернулись с баньки распаренные, шумливые, весёлые. Серёжа хотел отвести маму в баню, но она от сопровождения отказалась:

- Ещё смогу дойти без посторонней помощи, ты уж не считай меня какой-то инвалидкой-то. Сам говорил после баньки остограммимся , вот и устрой душе и телу праздник. А я схожу, помоюсь.

- Михайловна, а если хошь, то я своей Надюхе счас скажу, так она тебя махом помоет, - влез с предложением Петруха.

Вера даже отвечать не стала и пошла в баню. Друзья не заметили, как пролетело время. Зато Петька с сожалением увидел, что бутылка опустела:

- Пойдем, Сергунька, ко мне в гости. Мне одному Надька и не нальет и пяти граммов, а с тобой и по стакану не пожалеет. Ты же с ней в одном классе учился. А давно уже не виделись.

- Нет, Петя, не могу я с тобой идти в гости, пока мама домой не придет, - отказался от заманчивого предложения Серёжа. Как будто беду почувствовал, спохватился:

- Ёк, мякарёк, да сколько же она времени моется-то? Сбегаю, посмотрю, не случилось чего?

Он увидел, что Вера, натянув на себя только ночнушку, лежит недвижимо на лавочке предбанника.

- Мамочка, что с тобой? – стал тормошить её Серёжа.

Она медленно, с каким-то усилием воли открыла глаза и еле слышно прошептала:

- Сомлела я что-то после бани, сынок, а может быть, угорела.

Сергей свистнул Петрухе – быстро беги сюда. Они, бережно подхватив Веру под мышки, чтобы она ногами чуть-чуть к земле прикасалась, отвели её домой. Серёжа сразу же бросился на почту, позвонить Люде:

- Маме очень плохо. Можно я к тебе её в Питер привезу? За ней надо сейчас глаз, да глаз, а у меня жена у самого в больнице лежит.

Вера прожила зиму у Людмилы, а как только солнышко растопило снег, засобиралась в деревню.

- Мам, ну куда тебе в деревню со своим-то здоровьем? Оставайся и живи в Питере. У меня не нравится – к Тане, к Гале, к Вале могу отвезти, любая возьмет тебя к себе с радостью, если у невесток, у сынов не хочешь жить. Ну, что ты как перелетная птичка: только солнышко пригрело – быстрее надо спешить в родное гнёздышко.

- Люда, не спорь. До осени буду жить в деревне. Рядом с батькой. Мы с ним немного до золотой свадьбы не дожили. Война всё здоровье забрала, хотя на вид-то крепким выглядел, всё бодрился. Но, мы предполагаем, а Бог располагает. А по осени приедешь и заберешь меня к себе. Осенью перед тем, как мать уехала с Людой, проведать её и свою дочь Наташу приехал в деревню Шурик. Она вместе с доярками из Новгорода работала на молочной ферме, познакомилась с местным парнем и вышла замуж, да так и осталась здесь жить.

- Как тебе поживается, сынок? – спросила Вера.

- Да вот, мама, - стал подводить итоги своей жизни Александр. – Живем, да хлеб жуем. Я ведь, как мне операцию на ноге и протез сделали, даже танцевать научился. На вечеринке танцуя медленное танго, со своей будущей женой познакомился. Сына и двух дочек она мне родила. Работалось тоже хорошо: много лет бухгалтером отработал, теперь вот главным бухгалтером.

- Да, жизнь у всех состоялась, все вышли в люди, - согласилась Вера. – Володя на стройке с мастера начал, а сейчас вот уже стал заместителем главного инженера треста. Если судить по военным меркам, то стал гражданским генералом. Две правительственные награды имеет, - с гордостью сказала Вера.

- Людмила наша стабильность любит, - поддержал маму Саша. – Как устроилась на ДСК, так в трудовой книжке эта запись одна и осталась. По службе правда продвигалась. Начала работать штукатуром, а после техникума назначили в ОТК инженером. Сейчас вот возглавляет ОТК – стала начальником и получила звание за многолетнюю работу на одном предприятии «Ветеран труда».

 

- А Таня даже медаль «К 100-летию со дня рождения Ленина» получила, - стала перечислять заслуги своих детей Вера. – Васька бригадир бригады по укладке инженерных сетей и коммуникаций. Трехкомнатную квартиру вне очереди, как ударнику двух пятилеток дали.

- А у Галины со Славиком такие две славные доченьки растут. Ну куколки – одно слово. Она работу-то, чтобы больше получать, на табачную фабрику пошла и стала акционером, у которого приличное количество акций. Пытаются скупить их у неё. Но я не советую их продавать. И Женька меня поддерживает.

- Правильно, - согласилась Вера. – Женя перестал мотаться по морям, по волнам нынче здесь, а завтра там. Решил завязать с морем. Защитил диссертацию и стал кандидатом экономических наук. А кому, как не экономисту понять: какие акции нужно купить, а какие продать.

- Серёжка, хоть сварочный техникум и окончил, но на инженерно-техническую работу так и не перешел. Рабочие сварщики получают в два с лишним раза больше, чем мастера и прорабы. А Серега не только высококвалифицированный сварщик – шовчик такой, что залюбуешься, он еще и личное клеймо имеет. Никакой Людмилкин контроль по качеству ему не требуется, - доложил о своем любимом брате Саша и добавил, - Помнишь, как Вале на почте напророчили, что она станет заведующей почтой. Так вот эти пророки, как в воду смотрели. Валечка завпочтой, а твоя золотая звездочка – Коля меня в питерской коммуналке в своей комнате прописал, а сам трехкомнатную кооперативную квартиру с видом на Финский залив купил для жены и двух дочек.

- Интересно, что мои первые три дочки вышли замуж за Славиков. Как будто у нас в стране у мужчин и других имен нет, - сказала Вера. – Только Валя традицию нарушила. Её мужа Петром зовут. Что означает кремень, камень. Он такой и есть.

Шурик перестал восхищаться успехами братьев и сестер и повернулся к загрустившей матери.

- Ты, что загрустила, родная? Я что-то сказал неуместное, невпопад?

- Не беспокойся, сынок. Грущу о том, что время-то так быстро пролетело.

Шурик ушел в другую комнату, лег на кровать, но заснуть не мог, сочинял стихи.

Осень, тьма густая

В комнате светло,

Что не спишь, родная,

Время пронеслось,

Время пролетело,

Как гривастый конь,

Легкою метелью,

Под подковы звон.

Думалось, что будет

Счастья полон дом,

Выйдут дети в люди,

Мы с отцом вздохнем.

Только разлетелись

Дети по стране

А отцу постелью

Быть сырой земле.

Завтра на рассвете

С хмурою сосной,

Как все наши дети

У него постой,

И езжай ведь вроде бы

Я и не одна,

Не деревня – родина,

Родина – страна.

Назвал свое стихотворение Саша «Разговор с матерью».

После деревенской вольной жизни Вера приехала с Людой в Питер, но скоро заскучала, напала на неё такая хандра. Не хотела видеть чужих людей и медсестра, которая приходила на дом делать уколы, научила делать их Люду, только бы, не раздражать своим приходом больную женщину.

- После укола в течение часа необходимо маму покормить, - инструктировала медичка Людмилу. – Инсулинозависимым следует понемногу, но часто есть.

Утром 15 октября Люда, уходя на работу, сделала укол, и Вера опять задремала. Людмила поставила перед кроватью еду на прикроватную тумбочку, завела будильник, чтобы через час он, зазвенев, разбудил маму к завтраку, и отправилась на работу.

Вернувшись, Люда увидела, что к еде мама не притронулась и сердце ёкнуло:

- Не случилось ли чего? Не могла же мама такая хлопотунья, весь день проспать. У неё не хватило сил, чтобы покушать? А как она рвалась в деревню. Еще вчера вечером просилась: «Отпустите меня домой».

Действительно мама была без сознания. Вызванная «скорая помощь» приехала на самом деле скоро – через десять минут.

Врачиха со «скорой» появилась на пороге с папиросой беломориной во рту.

- Бывшая блокадница, - машинально отметила Люда. – Многие женщины в блокаду стали курить, чтобы не так остро ощущать голод. А маме блокаду болезнь устроила, и зарыдала:

- Не умирай, мама, не умирай, пожалуйста.

А курилка, выбросив окурок в мусорное ведро, хриплым прокуренным голосом резко приказала:

- Так – замолчать. Вы кто?

- Я дочь её.

- Так чего же вы её одну оставили?

- Мне же работать надо, я не могу оставаться с мамой, - стала оправдываться Люда и опять зарыдала.

- Прекратите истерику! Не можете сами сидеть с больной, пригласите сиделку. Бабушки-пенсионерки у кого здоровье покрепче с удовольствием будут ухаживать за вашей мамой.

Люда замолчала, а докторша занялась Верой. Она была в коме. Как только мама стала проявлять признаки жизни, врач снова обратилась к Людмиле.

- Подойдите сюда к маме, чтобы очнувшись, увидела вас и не испугалась меня.

Мать открыла глаза и попыталась даже улыбнуться. Врачиха очень вежливо и доброжелательно, ласково, насколько это можно было сделать, таким хриплым голосом, спросила:

- Как вас зовут? Какое сегодня число?

- Вера. Сегодня 15 октября.

Люда опять зарыдала. Теперь от счастья, а не от безысходности. Курилке пришлось её оборвать:

- Оказывается, нужно-то лечить не маму, а дочку. У вашей мамы крепкое сердце, да с таким сердцем, как у неё, до ста лет можно прожить. А какая феноменальная память: спроси у меня: «Какое сегодня число?», я бы так сразу сама ни за что не ответила, если бы побывала одной ногой на том свете. В разговор вступила и Вера:

- Мой муж Витя родился 15 октября, сегодня, неужели я могу забыть про его день рождения? Это его день, потому-то его дух помог мне выкарабкаться с того света. Ты, Людочка, сходи в церковь и поставь свечку. Надо помянуть нам с тобой его.

- Успокойтесь, больная, вам нельзя еще столько много говорить. У вашей дочери нервы тоже на пределе. Но все, же в больницу повезем мамочку, то есть вас.

- Мама прописана в Новгородской области, её без направления в ленинградскую больницу не положат, - сказала Люда.

В это время вошел недовольный чем-то водитель «скорой помощи»:

- Инесса Валерьевна, уже второй час пошел, как вы тут сидите. Скоро ли мы поедем?

Инесса осадила и его, быстро охладив его пыл:

- Сколько надо, столько и буду сидеть. Нужно дочери больничный лист по уходу за матерью выписать. Ей не с кем оставить днём больную. Некому присматривать будет. Муж тоже работает.

Водитель пожал плечами и вышел, а врачиха, выписывая больничный на кухне, чтобы не слышала разговор Вера, говорила Люде6

- У вашей матери кроме всех других болячек сильное истощение нервной системы. Я пропишу курс лечения и будут приезжать другие врачи. Вот мой рабочий и домашний телефон – звоните в случае чего. Но и без звонка буду держать вас под своим контролем.

- Спасибо, Инесса Валерьевна, - растрогалась Люда. – Вы так добры. Таких людей, как вы раз два и обчелся. Мне повезло.

Врачиха заулыбалась:

- А такой пациент, как ваша мама, мне тоже попался второй раз в жизни. Вызвали один раз меня к инсультнику. Мужчина блокаду, как и я пережил, я уже и имя его не смогу припомнить, а вот его огромную волю и жажду жизни до сих пор позабыть не могу.

- Вы чего там без меня шепчетесь? – подала голос Вера. Они подошли к ней и она обратилась к Инессе, - вы уникальный человек и я хочу хоть чем-то отблагодарить вас. Пенсия у меня небольшая 15 рублей, да я по вам вижу, что деньги вы у меня не возьмете. Мне сын с БАМа подряд три посылки со сгущенкой и тушенкой прислал. Теперь, когда в продуктовых магазинах шаром покати с этой перестройкой, несколько баночек тушенки и сгущенки, вам не помешают. Я от всей души хочу, чтобы вы взяли мой скромный подарок.

Врачиха закашлялась и отвела в сторону повлажневшие глаза.

- Большое спасибо. А вам дай Бог здоровья.

Последняя встреча

Людмила после отъезда врача «скорой помощи» позвонила Галине. Три дня по больничному листу пролетят быстро. А дальше что? Как оставить на целый день маму одну в пустой квартире?

Галя приехала быстро, как на крыльях прилетела. И Люда рассказала, уведя Галю на кухню, о чрезвычайной ситуации и попросила:

- Я тебя попрошу, Галинка, возьми на время к себе маму. У тебя девчонки самостоятельные, серьезные, в школе до обеда находятся и смогут маму покормить и присмотрят за ней.

К новой обстановке Вера не могла долго привыкнуть и стала капризничать:

- Не хочу я твоей рыбы. Не буду есть, она невкусная. И ватрушку не буду – творог на ней мне нравится.

- А, чтобы, мама, ты покушала бы с удовольствием? – спокойно и вежливо спросила Галя.

- Пожалуй, помидорчиков бы свеженьких. У вас в Питере их и зимой продают.

Галя объехала супермаркеты и маленькие продуктовые магазины, на рынок съездила, даже в ресторан на кухню заходила, но помидоров нигде не было. Гласности отпускают сколько угодно, а помидоры и по дозированной выдаче не получишь. Набрала всё же две сумки разных вкусностей: свежих овощей и фруктов, огурчиков, винограда, апельсинов и бананов. Что-нибудь маме и понравится.

Крутилась, как белка в колесе, почти день и, когда подходила с тяжелыми сумками к дому силы оставили её, она качнулась от усталости и переживаний и уселась прямо в сугроб газона.

Проходивший мимо мужчина, взглянул на неё:

- Вроде не пьяная. Чего в сугробе-то сидишь?

- Устала, - ответила Галя. – Маме плохо стало, вот я и побежала покупать, что ей понравится. Набрала столько, что не донести. И самой с сердцем плохо стало.

Мужчина помог Гале подняться, прихватил сумки, не позволив ей нести, довел до дома.

- Доктор приходил? – с порога спросила Галина.

- Вот мой доктор самый лучший, - сказала Вера, показывая рукой на дочку Гали – Иринку. Причесала меня, как когда-то моя Валечка и мне полегче стало.

Галя раскладывала на столе фрукты, пирожные, торт, а Вера, с грустью посмотрев на яства, сказала:

- Ходила я по твоей квартире, Галочка, километры наматывала, да себя корила: «Зачем же я тебя погнала за помидорами-то?». Вот смотрю я все, что ты напокупала – всё бы и съела, всё бы попробовала, а не могу. Нет аппетита, ни настроения нет. Прости ты меня за такую выходку. Капризничаю, как дитя малое.

Через месяц, 15 ноября Люде приснился сон. Они сидят с мамой на кухне и пьют чай. Из кухни у Люды на балкон двойная дверь выходит с остекленными створками и окно. Вдруг между рамами окна Людмила увидела живого отца.

- Папа, как же ты между рамами-то оказался? – спросила его Люда, а он молчит. Зато мать завозмущалась:

- Чего ты ему вопросы задаешь? Как, как. Ты же видишь он уже за стол садиться, налей-ка батьке чаю, мы втроем попьем чайку.

Выпили по чашке, и Вера сказала Виктору:

- Всё, отец, иди себе с Богом.

Виктор отошел к дверям балкона, развернулся и снова сел за стол напротив.

- А, что дальше было? – испугалась Галя.

- Ничего мне больше не приснилось, - ответила Люда. – Я проснулась.

А мама, внимательно слушавшая дочь, лежа на кровати, не испугалась нисколечко:

- Надо будет Витю помянуть. Это он за мной приходил. Наверно, через месяц я умру, уйду вслед за ним.

- Ну, что ты, мама, что ты говоришь-то такое – умру. Тебе же врачиха блокадница сказала же, что с твоим сердцем можно сто лет прожить, - наперебой стали говорить сестры.

- Ладно, доченьки, не убеждайте меня. Вон на кровати в моих ногах уже божьи посланцы сидят – два ангела. Да, вы и не можете их увидеть, - заметив недоуменные взгляды дочерей, пояснила Вера. – Я еще из ума не выжила. Вы-то их не видите, потому что они за мной скоро прилетят. Вижу ангелов только я. Скоро умру, значит.

- Мамочка, ты нас до слёз доводишь, - запричитала Люда, а вслед за ней и Галя.

Но мама спокойно им ответила:

- Чему быть, тому не миновать. А вот оплакивать меня раньше времени не надо. Подарили мне новгородские девчонки зимнее пальто с меховым воротником со словами, что не сносить его мне до самой смерти. Ты, Галинка, завтра вечером погуляй со мной по улице. А то я его до свой смерти и поносить-то не успею, не то, что сносить.

Ночью 15 декабря Галя спала не спокойно. Прошлым днем Вера опять потеряла сознание. Приехала «скорая», но врач молодая женщина, вела себя не так доброжелательно, как у Люды. Равнодушно смотрела на стенания Гали.

- Помогите ей, - умоляла врача Галя, а она ей заявила:

- В больницу бы больную можно бы отвезти, да боюсь, не доедет. Её дня два-три осталось жить. Прописали к себе маму из деревни, чтобы такую шикарную квартиру в центре города получить. За счет своей мамы.

- Как вам не стыдно такое говорить, - вспыхнула Галя. – Мама прописана в Новгородской области. А квартира эта досталась моему мужу Славе по наследству. Он коренной ленинградец.

Врач сумела всё же вывести Веру из бессознательного состояния и уехала. Галя заснула, и ей приснился отец. Она услышала его тяжелые, усталые шаги и увидела, как он подошел к окну и приоткрыл форточку, сказав: «Душно тут у тебя, Галя. Я проветрю немного». Галя во сне сказала ему: «Уходи, папа, тебе нельзя жить с живыми». Но он ничего не ответил, молчал. Заговорила, лежащая на кровати мама: «Дурочка, ты Галя. Зачем ты отца гонишь? Неужели, глупая, не поняла – он за мной пришел».

Галя проснулась, и услышала последний глубокий вдох и выдох матери. Она после этого замолчала навсегда.

Все десять человек детей матери-героини, Веры Крамовой собрались в последний раз за одним столом. Собрала их Вера Михайловна, но уже не услышала, что они и о чём говорили в этот раз. Но зато точно знала, что каждый из них произнес такие слова: «Пусть земля тебе будет пухом, мама! А светлая память о тебе пусть живет в наших сердцах и душах вечно…».

 

 

11.02.2011. Жизнь кольцо. Закольцована цифрами и дата окончания

романа «Матери-героини».