Становление личности

Великая Отечественная война 1941-1945 годов разделила двадцатый век почти пополам на две эпохи. Одна стала называться – «до войны», а вторая – «после войны». А посередине пролегала линия фронта самой войны. В огненной полосе, где шли боевые действия, сгорало и гибло всё живое и неживое. Оставалось мертвое пространство сгоревших сел и разрушенных городов.

А если учесть, что линия фронта не проводилась карандашом по линейке на географической карте страны, а она гибко передвигалась с севера на юг и постоянно перемещалась с запада на восток, а потом с востока на запад, то почти половина европейской части страны было сожжено и разрушено.

Но не только на фронте гибли, страдали, умирали от голода и холода люди. Доставалось и тем, кто остался в тылу. Хлебнули и они лиха и горя с лихвой. Но и тыла было тоже два. В тылу фронта в глубине страны оказались подростки, немощные старики и женщины. Они и стали той категорией лиц, которую называли - труженики тыла. Работая на заводах военной промышленности, изготавливали танки, самолеты, пушки, оружие и боеприпасы или трудились в сельском хозяйстве, растили хлеб и овощи, они все ковали в тылу Победу. А тем, кто оказался в тылу у немцев на оккупированной территории, приходилось ходить в страхе, ежеминутно ожидая неминуемой смерти. Но и они ковали победу, борясь за свою жизнь и за жизнь своих близких.

Детей и подростков, родившихся в тридцатые годы, в начале сороковых, которым выпала горькая участь оказаться в оккупации, стали называться «Дети войны». Подросткам, которые родились до 1928 года, пришлось повоевать, они стали фронтовиками.

Детей войны и подростков-фронтовиков разделяют иногда какие-то три года, но какие разные судьбы у этих двух групп детей и подростков, почти ровесников. Только одни стали воевать на фронте, а вторая группа так и осталась называться – «дети войны».

Про героические подвиги подростков, начиная от пятнадцати лет и старше, много написано книг. Дети же войны после победы остались в тени, да и детьми-то уже перестали быть – выросли, стали взрослыми и самостоятельными, обзавелись семьями и трудились уже так, куда их забросила война. Но прежде чем дети войны стали взрослыми, шло их становление.

Писатель Геннадий Ларкович тоже относится к той группе лиц, которые и до сих пор называются: дети войны. Он родился в мае 1930 года. К 80-летнему юбилею писателя вышла в г. Белгороде книга «Ни суда, ни прощения». В книге избранные повести и рассказы Геннадия Степановича. Его самое крупное произведение этой книги – повесть «Не от мира сего» как раз и посвящена детям войны. Объем повести в трехсотстраничном томе, составляет больше половины – сто восемьдесят страниц. Немудрено – ведь Ларкович по сути дела первопроходец на некошеной литературной ниве, одним из первых затронул становление как личности детей войны сразу после войны.

Это их поколение, представителей стали впоследствии в период Хрущевской оттепели называть шестидесятниками. Они первые вдохнули воздух свободы. Но писатель Ларкович не отдаляется так далеко от событий прошедшей войны. Временной период повести довольно короток – около трех лет, с весны 50-того по февраль 53 год. Как раз столько лет, где проходит водораздел между подростками-фронтовиками и детьми войны.

Герою повести Ларковича «Не от мира сего» Саше Бусоргину около девятнадцати лет. Его призывают в армию, на дворе весна, юношеское весеннее чувство первой любви и первого разочарования. А может быть, у Саши Бусоргина и не любовь еще была, а только влюбленность.

На протяжении всей повести герою выпадает немало испытаний, которые он, как лирический герой, испытавший весеннюю нежность и влюбленность, с честью преодолевает. Александр становится незаурядной личностью. Его становление проходит трудно и бурно.

У Юлиана Семенова есть повесть, которая называется «Семнадцать мгновений весны». В ней говорится о подвиге разведчика легендарного Штирлица, который добывал необходимые оперативные сведения для победоносного ведения войны, находясь в стане, в самом логове врага. Книгу Семенов назвал по количеству эпизодов, в которых проявились наиболее ярко характер разведчика Штирлица весной 1945 года.

У писателя Геннадия Ларковича в повести «Не от мира сего» шестнадцать глав о становлении характера одного из детей войны – Саши Бусоргина, о его веснах и гражданском подвиге парня. А если учесть, что к 80-летнему юбилею писателя в журнале «Звонница» напечатан и рассказ о злоключениях дитя войны, который как и повесть ведется героем от первого лица. А значит, Геннадий Ларкович написал, как и Юлиан Семенов про семнадцать мгновений весны своего героя.

Геннадий Степанович хороший физиономист и портреты своих персонажей выписаны так мастерски, что читая повесть, видишь человека как наяву, будто не литературное произведение изучаешь, а рассматриваешь картину художника классика на выставке-вернисаже. Взять хотя бы «портрет» Васи Заволихина, которого лейтенант сразу же после призыва назначил командиром отделения: «За ночь он оклемался, но выглядел помятым и подавленным. Вася стоял рядом со мной, на голову выше меня – эдакий увалень с округлыми, черными от загара мясистыми плечами, в которые врезались тесемки выцветшей голубой майки. Нос у него был вдавлен в широкоскулое лицо, из ноздрей торчат кустики волос. Губы пухлые и, как у женщины, сочные, но чуть вывернутые наружу, оттого рот наглухо не закрывается, и торчат крупные желтые от махорки зубы. Это всё придает лицу Васи неприятное злое выражение, даже, когда он улыбается». Нужно быть очень наблюдательным человеком, чтобы запечатлеть, запомнить, а потом с такой скрупулезной точностью «нарисовать» портрет.

Заволихин Вася незначительный, эпизодический персонаж, мелькнувший один только раз в эпохальной повести. Но запоминается навсегда. И его словесный запас не богаче людоедки Эллочки. Поражает косноязычие службиста Васи на побудке солдат. Поднимая их, он самых заспанных дергает за ногу и спрашивает: «Кому спишь, немыт морда?!». Раздражало… «Но задираться, - говорит писатель, - с ним никто не отваживался. В гневе Вася страшен: вогнав стриженную нагую голову с узким лбом в плечи, набычившись, он шел на тебя с явным намерением раздавить».

Потрет Васи написан Ларковичем не только смачно, но и с иронией. Саша Бусоргин отмечает важную деталь, тонкую примету в облике Василия: «Глядя на него, я не сомневался, что мы, люди, произошли от обезьян.

Александр сначала не понимал, почему лейтенантик назначил отделением Завалихина, а потом понял, что лучше Васи никто не смог бы справиться с порученной ему ролью».

Сюжет у Геннадия Степановича замысловат и с изобилием неожиданных поворотов. Притом интрига повествования построена таким образом, что не знаешь и никогда не угадаешь, чем сегодняшний эпизод может закончиться. И так до самой последней строки повести.

Но в своей повествовательной части писатель не стремится насытить литературное произведение какими-то производственными деталями и проблемами, с которыми Саша Бусоргин мужественно превозмогает. О производственных успехах своего лирического героя Ларкович говорит мельком, намеками, как бы исподволь… «Не от мира сего» - психологическая драма. А предмет психологических изысков писателя – внутреннее, духовное нравственное и эмоционально-душевные переживания главного героя.

Он в том возрасте, когда страсти преобладают над разумом, когда твои благородные порывы и светлые помыслы не вознаграждаются по заслугам, а безжалостно высмеиваются или еще хуже, растаптываются и предаются. От того он раним и часто впадает в меланхолию, а иногда даже в депрессию.
На таких виражах судьбы и формируется гражданская позиция и происходит становление личности Александра. Он цельная фигура и слишком, а может быть и от того чересчур порядочен в своих поступках и кажется тем, кто мало его знает и смотрит на Бусоргина со стороны, что он не от мира сего.

Ларкович намеренно выдвигает на первый план романтические переживания Саши и его девушек, женщин, так как, на мой взгляд, несмотря на ужасы послевоенной теперешней жизни Бусоргина. Повесть Ларковича «Не от мира сего» - это сага о Любви. А влюбленность его это только прелюдия к Большой Любви.

В процессе сложных трудных взаимоотношений мужчин и женщин выявляются истинные характеры детей войны. Конечная цель, которую поставил Геннадий Степанович, садясь работать за письменный стол над повестью «Не от мира сего» писателем достигнута. Он создал объемную по напору эпохи, в которой главные действующие лица – Дети войны.

В тени пионерского галстука

Так назвал писатель свою первую главу. Саша Бусоргин собирается в армию, а его любимая девушка Рита не может проводить парня. Он тоскливо смотрит с крутого берега Иртыша как проплывает мимо него пароход «Виссарион Белинский». А вместе с ним удаляется и Рита: «Она придерживает платье у колен одной рукой, а другой, щурясь от солнца, машет мне. Боковой ветер треплет подол ситцевого платья и золотые кудри». Саша уже был близок с Ритой и любит её, а вот в Ритину любовь верит… с оглядкой. Ведь девушка поклялась ему: «Готова идти за мной на край света». Иронически сообщает устами Саши писатель – «если мама разрешит».

Но свято место пусто не бывает. Александр познакомился в ресторане, куда он подошел перекусить, с пионервожатой Асей на танцах. Она и обращалась с парнем, как будто он пионер, а она пионервожатая. Спровоцировав местных парней своим пристальным вниманием к матросу-кочегару с Белинского на драку, Ася приглашает Сашу к себе домой, чтобы забинтовать рану на голове, которую парень получил в потасовке.

Саша Асе явно понравился и девушка опасно заигрывает с ним. Ларкович живописно изображает её поступок на грани фола: «Ася повернулась ко мне спиной и одним махом сбросила с себя халатик.
- Помоги мне, пожалуйста, застегнуть лифчик – ужасно тесный».

Дальше следует тот замечательный портретный дар писателя в описании женских прелестей Аси, но играя, она не заигрывается. Пресекает всякие попытки Саши поухаживать за ней.

«Шути любя, но не люби, шутя! – говорит ему Ася. Но тут же, следует очередной её подвох:

- Скажи, ты мог бы жениться на мне? – спросила она, пряча коварную улыбку за чашку чая.

- Конечно, если бы у меня не было невесты, которая будет меня ждать. Ты лучше многих других.

- Ну, так и женись, - предложила Ася шутливо, а вышло всерьез. - Твоя малолетка и не подумает ждать. Дважды не прокричит петух, как она трижды отречется от тебя».

Саше это не понравилось, и он спросил её: «Если она не будет ждать, то где гарантия, что дождешься ты?

Последовал ответ, который обескуражил Бусоргина:

- А я дождусь и буду ждать не одна. Встречу тебя с твоим маленьким сыночком, понял?

- Откуда же он возьмется, от сырости?

- Из тех ворот, откуда весь народ, - ответила она заученной скороговоркой и, вдруг, спохватившись, завопила:

- Ой, дура, дура. Что я сморозила, что ты подумаешь обо мне?

На проводах Ася вела себя так, чтобы все местные видели – она провожает в солдаты своего парня».

А писатель во взаимоотношениях Аси и Саши увидел настоящую, но не разделенную любовь девушки и верность Александра к своей первой любви – Рите. Которая и не подозревала, что её парень лишь ступил за порог своего дома, как тут же оказался востребован. В него серьезно влюбилась Ася. Она даже захотела от Саши иметь ребенка, да не судьба, сказала, чтобы он её не трогал, Саша и не посмел.

Он горд, что любит одну Риту, его совесть чиста. Саша устоял перед соблазном.

Это свойство человека Геннадий Степанович емко очертил одной фразой Льва Толстого, где классик отметил, что первую половину своего жизненного пути каждый думает о тех, кого оставил, а вторую половину о том, что его ждет впереди.

Вот на армейской службе Саша и вспоминал о Рите. Как они вдвоем, ошалев от любви, бегали по палубе парохода, отыскав укромный уголок, целовались, вечером провожали друг друга до каюты, но первым открыть дверь и уйти отдыхать никто не осмеливался.

Бусоргин с нетерпением ждал письма от Риты. И письмо пришло… но от Аси.

В письме девушка признается солдату, еще не прошедшему до конца курс молодого бойца и не принявшего присягу, в своей любви к нему. Она сожалеет, что не проявила напористости, и они из-за Сашкиной щепетильности не стали физически близки…

Мне остается только процитировать часть письма, текст которого приводит в повести Ларкович: «… Ложусь частенько спать на топчан, где мы были вдвоем, и представляю тебя рядом. Даже чувствую твою руку под своей головой и плачу от обиды. Пообещав по моей просьбе не прикасаться ко мне, ты и вправду успокоился и впал в спячку. Разве тебе неизвестно, что если девушка говорит «нет» - это значит «может быть», а если «может быть» - то это «да»?.. А я, дурра, вздрагивала от каждого твоего движения, всё ждала – вот-вот повернешься ко мне и приласкаешь. Как я ждала этого, ты представить себе не можешь. Мысленно умоляла тебя: ну прикоснись же, милый, скажи, что-нибудь хорошее. Даже целовала тебя. Но ты спал, или делал вид, что спишь. Не верю, что можно любить только одну и не обращать внимания на другую, ничем не хуже той, первой, которой ты, якобы, отдал свое сердце…».

Сердцу не прикажешь, и Александра мучают сомнения: ответить Асе или нет. Если написать, то получится, что уже изменил в мыслях Рите или же использует он переписку с Асей, как запасной аэродром, так, на всякий случай.

Но эти любовные страдания и терзания показались Бусоргину не такими мелочными, когда он получил долгожданное письмо от Риты. Но вместо радости он почувствовал, что его будто по голове пыльным мешком из-за угла со всего размаха треснули. Рита упрекала Сашу, называла его изменщиком, дон Жуаном и отказывалась от своей клятвы – дождаться его из армии. Чтобы понять какие противоречивые чувства боролись в душе Бусоргина, усилить психологическое воздействие на адресата, писатель Ларкович вновь обращается к эпистолярному жанру: «…Твоя мерзкая шлюха в пионерском галстуке, из-за которой тебе разбили голову, швырнула мне напоследок конверт с пучком волос твоей разбитой головы, чтобы доказать, что ты ей больше не нужен, у неё есть другой, а ты пристаешь и пишешь ей любовные письма. Я бросила тот конверт с твоими волосами с капитанского мостика в воду. Он корчился от страха, всё не хотел тонуть и выскакивал наверх».

Дальше Рита предупреждала неверного изменщика, что не желает слушать его оправдания, а письма, если Саша вдруг осмелится ответить, ждет та же участь, что и подметного послания её соперницы.

Бусоргина больше потрясло не то, что Рита отреклась от него, хотела покончить с собой от отчаяния, броситься под гребные колеса парохода, а коварство и лицемерие Аси. Ему она пишет одно, а из ревности к Рите шлет ей гнусные послания, больно ударившие по самолюбию «малолетки».

Он не может осознать тот факт, о котором предупреждала Ася на проводах в армию: «Дважды не прокричит петух, как она трижды отречется от тебя». Саша винит во всем интриганку Асю.

Как бы то ни было, но ситуация изменилась резко и стала диаметрально противоположной: сначала обе девушки клялись ему в любви до гробовой доски, а потом поступают подло – отталкивая в сторону и его самого и его теплые, добрые чувства. Страсть, как в шекспировских пьесах: коварство и любовь.

Но вместо того, чтобы обозлиться на обеих, гнев на Асю Саша сумел подавить, он только что голову пеплом не посыпает и не рвет оставшиеся неостриженные волосы по ней. Бусоргин занимается самоедством, обвиняя себя одного во всех бедах и грехах – совершенных и мнимых.

Слова Риты о попытке суицида крепко засели у него в голове, и он малодушно пытается исполнить её желание самому. Александр выпрашивает у старшины патроны для винтовки, с которой он заступил на охрану вещевого склада, но так как присягу еще не принял, то и патроны ему не полагаются. Но опытный служака старшина дальновиден и на отрез отказался выдать солдату расклеившемуся от убийственного для него сообщения любимой девушки боеприпасы. Да ему и по уставу это было запрещено.

Но мысль о самоубийстве на дает Саше покоя. Но «боевом» дежурстве бойцу захотелось провести репетицию этого ответного, безвозвратного действия. Он сунул ствол винтовки в рот и сидя на валуне, нажал на спусковой крючок. Писатель одной фразой передает то, что творилось в душе Александра: «Клацнувший металл неприятно отдается в затылке». Дождинки хлынувшего ливня текли по лицу и подошедший старшина не смог заметить слёзы солдата. Да и плакал ли Александр, может быть, по лицу у него текли только дождевые капли?

Письма пишут разные…
Константин Симонов выразил свое отношение про эпистолярный жанр как-то раз в стихах:

Но у Бусоргина проснулся зуд к переписке. Поскольку он не мог написать ни Асе, ни Рите по обстоятельствам, о которых я уже упоминал выше, то решился написать письмо квартирной хозяйке Матрене, тёте Моте. Просил её стать посредницей в его амурных делах и навести справки о поступках его знакомой.

Хотя была и попытка отправить Асино письмо Рите, доказывающее, что он не виноват. Но потом раздумал. Как-то не по-мужски это. Не захотел прятаться за спину Аси. Узнал от тёти Моти, что сослуживцы на «Белинском» узнали о разладе его и Риты.

Ему мерещатся картины их суда над ним. И Саша совсем потерял душевное равновесие. Он стал рассеян, что отражалось на его служебных успехах. Не было теперь этих успехов у Саши совсем.

Но вот пришло еще одно письмо от Аси, из которого он узнает, что зря на неё гневался: «… Милый мой солдатик! … терпеливо снесла оскорбления твоей пассии. Она в сопровождении молодой дамы (кажется, Симой зовут) пришла в учительскую (хорошо, что урок только начался) и прямо с порога при завуче Тамреванне (ты её знаешь), стала поливать меня грязью, будто мы знакомы давно. А ведь она меня, как и я её, видела впервые. Дама упрашивала её, мол, нехорошо обижать человека, не разобравшись. Да куда там! Я и такая, и рассекая, и красный галстук носить недостойна, и воспитывать советскую пионерию не имею морального права. Я не выдержала и расплакалась от обиды и сказала, что твой любимый Саша намного лучше и чище, чем ты о нём думаешь. Но ты его так любишь, так любишь, что побоялась оторваться от маминой соски, чтобы проводить парня в армию. Да, я любила его и люблю, но на вашем пути, даже если он того захочет, стоять не буду. Вот конверт с его волосами, бери на память вместе с его головой. А у меня (вру, конечно) есть ухажер. Дорогой Саша! Прости за то, что говорю неприятные вещи. Я тебя люблю. Но насильно мил не будешь. Я счастлива, что полюбила, счастлива, что в моем городе живет человек, которого я боготворю. Возможно, когда-нибудь случайно и встретимся на улице, и ты, человек великодушный, не отвернешься от меня. Ждать тебя со службы не обязуюсь - это ни к чему. Только позволь мне хоть изредка писать тебе, чтобы излить душу, и пусть письма тебя ни к чему не обязывают».

Душевного спокойствия и это письмо не принесло Саше. Хотя глупые мысли о суициде исчезли. Он ходил на пост с заряженной винтовкой, но переходить ту черту, за которой уже не видно, ни черта ему не хотелось. Как говорится - клин клином вышибают. Тем более на него навалился и телесный недуг, от которого отправиться в мир иной можно быстрее, чем принять решение – нажать еще раз на спуск, но уже заряженного оружия.

Эта блажь уже вылетела из его головы навсегда. Помогло воспоминание о гипнотическом сеансе. Сначала женщине, находящейся в состоянии транса, гипнотизер вкладывал в руку картонный кинжал и предлагал расправиться с любовником, изменившим ей. Сомнамбула, не раздумывая, втыкала в грудь обидчика лезвие кинжала по самую рукоять. Но как только экстрасенс вооружал женщину настоящим кинжалом, то она остановилась в замешательстве, а потом и вовсе отбросила холодное оружие в сторону. Не смогла переступить самое себя и стать убийцей.

Но еще одно письмо, вернее даже записка перевернула в сознании Саши всё с ног на голову. Вернее голова прояснилась, и он стал твердо на ноги.

Здоровье у Александра пошатнулось от переживаний и стресса. Он стал катастрофически быстро сохнуть у всех на глазах, объясняя им: «Ем – болит, не им – болит». Писатель умело показал эту напасть в диалоге Бусоргина с врачом, а заодно блеснул еще раз своим мастерством моментального словесного портрета.

«Врач, мужчина лет тридцати пяти, высокий, с массивными роговыми очками на продолговатом остроносом лице, выглядел намного худее своих пациентов, что ерзали на скамье у дверей его кабинета. Меня врач принял вне очереди. Спросил с наигранной веселостью:

- Ну, и на что жалуемся?
В тон ему, и не без иронии, я ответил:
- Да вот, как у чеховского героя: «Питие мое с плачем растворях».
- Похвально, - одобрил доктор. – Классиков почитываем?
- Случается.
- И винишком балуемся?
- Иногда.
- И волнуемся, и страдаем, и переживаем?».

Геннадий Степанович с иронией отмечает, что врач «выглядел намного худее своих пациентов», чтобы пациенты укрепляли свою волю и веру, что этот здоровый врач худее их больных, а раз до сих пор не загнулся, то их-то он поставит на ноги в два счета.

Когда Саша насторожился при слове доктора «и переживаем» и попросил его откровенно рассказать о диагнозе, а врач увел в сторону, ушел от прямого ответа.

« - Всё может быть: и гастрит, и колит, и язва при истощении нервной системы, и еще черт знает что». Он почувствовал недоброе.

Александр задает вопрос который бьет врача не в бровь, а прямо в глаз: «А черт знает что – это рак», доктор опять уходит от прямого ответа и даже оскорбляет пациента «Дурак», потом и утешает «Рак солдат не берет – боится». Писатель так подробно выстраивает диалог доктора и больного, показывает страх пациента Бусоргина перед смертью, с которой недавно он сам искал встречи, чтобы читатель понял весь трагизм последующего эпизода с запиской.

Но пока вернемся к заболевшему не на шутку Саше. В палате, куда зашел больной, была пустой одна койка. Один оптимист, балагур из аборигенов не может спокойно вынести даже обычное «здравствуйте», - сказанное новичком. Обитатели палаты , изнемогшие и иссохшиеся, уже на ладан дышат, воспринимают пожелание им здоровья, как издевательство и насмешку над ними. Потому Геннадий Степанович и предлагает читателям двойной ответ оптимиста и пессимиста. Как будто шарахнул он в своего героя дуплетом из двустволки, один патрон, ответ оптимиста, заряжен бекасином «самой мелкой дробью, а второй, ответ пессимиста, крупной картечью: «Я услышал невеселое: «Давай, служба, располагайся, с тобой опять нас будет семеро смелых». В то время вышел на экраны фильм «Семеро смелых», где группа из семи человек – шестеро мужчин и одна женщина высадилась на необитаемом острове, и проявили смелость, проживая там. И тотчас же от окна последовало пугающее уточнение: «Семеро смертных». Я обернулся на голос и увидел живого… скелета (даже сквозь майку выступали корявые дужки ребер)… Единственно, что держит его на белом свете, так это уколы по ночам и… раки».

Вареных раков приносил сынишка Прокофия Михайловича в холщовой сумке. Видимо, жена давно «похоронила» мужа, а мальчишка, где-то услышал, что от рака можно вылечиться, если есть вареных раков. Вот он и приносил каждое утро раков и забравшись к отцу под одеяло рассказывал новости и просил, умолял его: «Не умирай, папа, не умирай…». Прокофий Михайлович успокаивал Володю, как мог, а чтобы сын не сомневался, что он здорово помогает отцу, с показным видимым аппетитом выгрызал из клешни и хвостов сочную мякоть.

Дня через три Александр и познакомился с одним образцом эпистолярного жанра – запиской. Сцену чтения записки мне трудно передать словами, а тем более письменно. Поэтому я спрячусь за широкую спину писателя Ларковича, и пусть читатель сам прочтет цитату из повести и узнает, что же произошло через три дня.

«В палату, как обычно, чуть свет прокрался Володя в коротких штанишках, босиком, с сумкой через плечо. Еще с порога, увидев голую кровать, закричал не своим голосом:

- Где он? Где мой папа? – Заметив на подоконнике записку, подбежал, схватил её и прочел по складам прыгающими от волнения губами: «Про-щай, сы-нок. Смерть за мной приш-ла. Дер-жись те-ти Ню-ры. Прос-ти».

Мальчик упал на матрац и заколотил, будто по воде руками и ногами. Запричитал пронзительно и тонко:

- Обманул! Говорил – не умру. Папа, папочка родной! Ты обманул меня, а я тебе всю ночь раков таскал. Вот, вот они! – Он вскочил на колени, вытряхнул перед собой кучу темно-бурых и ярко-красных раков, от которых еще шел пар. Раки, будто живые, расползались от тряски по грязному напернику, оседали рваными сгустками остывающей крови. Володя продолжал остервенело колотить матрац, и эти раки шевелились, подпрыгивали и падали на пол. Никто из нас не поднялся, чтобы утешить мальчугана. Пусть поплачет – у него умер отец».

Забегая вперед скажу, что не только я был потрясен до глубины души этим эпизодом из повести «Не от мира сего». Однажды Юрий Прокушев, знаменитый московский литератор, главный литературный критик страны, биограф и исследователь творчества Сергея Есенина приехал в Старый Оскол. Был поздний вечер, а заседание молодых и начинающих поэтов и писателей должно было состояться на следующий день в 9 утра. Столичный мэтр попросил у Ларковича дать им в гостиницу хоть какое-то чтиво. Геннадий Степанович полез в книжный шкаф, чтобы снять с полки томик кого-нибудь из классиков, но Прокушев остановил его:

- Нет, нет, классиков я и в Москве начитаюсь. Вы мне дайте почитать произведения местных литераторов.
Ларкович, как прозаик, а других прозаиков в Старом Осколе и до сих пор нет, одни поэты, тогда и предложил Прокушеву почитать свою повесть, а из поэтов протянул ему подборку стихов Лиры Абдуллиной.

Юрий Львович и его жена в девять часов не появились, не подошли и в десять часов. Смущенный опозданием Юрий Прокушев заявился в зал заседания около одиннадцати часов и, оправдываясь за свое опоздание, сказал:

- Прочитали, не отрываясь, повесть и стихи местных писателя и поэта, а потом до утра всю ночь со своей бабкой проплакали.

Причина опоздания Прокушева была уважительной и собравшиеся тут же простили мэтра, а Геннадия Степановича обуяла, распирала неописуемая радость – такой высокой оценки своего творчества он от Юрия Прокушева получить и не надеялся. А тут он так растрогался, что до утра со своей «бабкой» от нахлынувших переживаний проплакали. Слезы сопереживания и являлись самой отличной оценкой повести Ларковича «Не от мира сего».

Отразился эпизод с мальчиком Володей и на судьбе главного героя повести Саши Бусоргина. Он понял, что ничего нет драгоценнее на свете жизни. Она дается нам свыше и не нам самим её обрывать. Коротенькая предсмертная записка перевернула всё внутреннее мировоззрение Александра. Вот тебе и эпистолярный жанр, предназначенный для личного «употребления». А волнует сердца миллионов читателей.

А для меня этот эпизод еще и тонкое понимание Ларковичем детской психологии. Все читатели, как-то проходят мимо одной важной детали трагедии Володи. Он бьется на матраце из-за не такой уж и «внезапной» смерти отца. Володя убивается и не может простить отцу, что он не выполнил своего обещания – не умирать, а умер. Его чиста, искренняя душа еще как-то может примириться со смертью отца – все мы смертны. А вот «обман» отца мальчишку покоробил и он, не веря этому – как же так, горько рыдает. «Папа, папочка родной! Ты обманул меня, а я тебе всю ночь раков таскал».

Вот тебе и ложь во спасение. Ложь всегда остается ложью и больно режет душу тому, кому впоследствии обман и открывается. Так произошло и с Володей. Ему в моменте истины больнее вдвойне: и от смерти отца и от его «обмана». Хотя надо отдать должное мудрости, любви и состраданию Прокофия Михайловича. Он чувствует свою непредвиденную вину перед сыном и предсмертную записку оканчивает одним коротким и емким словом «Прости». Иногда мудрость сердца намного важнее мудрости ума. Нельзя врать детям.

Всё пройдет – так устроен мир

Навестивший в больнице Сашу его земляк сослуживец Юра принес известие Александру от Матрены. У него нет больше невесты, и не стоит убиваться и переживать за её судьбу. Тетя Мотя по-крестьянски прямо в лоб заявляет, почему же невесты теперь у Саши нет: «она перешла к другому». От натуги на пароходе «Белинский» лопнул цилиндр и Сашкиному сопернику Виктору, он тоже ухлестывал за Ритой, не повезло ему, ошпарило паром: «шею и грудь, да так, что кожа с него моментально полезла шмотьями и Рита стала ухаживать за больным, а Виктор за Ритой». Матрена в письме утешала Александра: «Ты, дорогой Сашенька, не принимай к сердцу близко. У тебя жизнь впереди. Так-то».

Бусоргин думал и сам, что пока служит в армии, боль утихнет, всё перемелется и будет мУка, а не мукА. Но его комиссовали, здоровье оказалось никудышным. И встречи с прошлым ему не избежать.

Писатель построил сюжетную линию таким образом, что приезд Бусоргина на Иртыш совпадает по времени со свадьбой Виктора и Риты. Приятно погулять, повеселиться на чужой свадьбе, но когда невеста, которая выходит замуж за твоего друга, а когда тоже была и твоей невестой, то на сердце будут кошки скрести, если при таком неприятном раскладе бывший жених вдруг заявится на чужую свадьбу тут в пору и песню затянуть: «на диком бреге Иртыша сидел Ермак объятый думой…».

А Саша, была, не была, решается – схожу на свадьбу. Тем более Матрену и Степана пригласили на свадьбу и Степкиной жене не во что нарядиться. Вот и отправились вдвоем: Степка и «Ермак» на праздник Риты и Виктора.

У жениха и невесты при появлении на их горизонте Саши, нервы натянулись как стальные канаты, хоть польку бабочку на них играй. Александр ведет себя прилично и своим присутствием старается не досаждать молодоженам, не собирается, как ревнивый Отелло душить невесту, изменившую ему. Риту поздравляет с замужеством и тихонько, целуя в щечку, шепчет, что по-прежнему её любит. Виктор хмурится и темнеет лицом, что сам становится похож на темнокожего мавра. Но женщины в таких случаях поступают всегда мудрее мужчин.

Рита, когда начались танцы, а жених вышел покурить, пригласила на вальс Александра. Она сообщает, что тоже любит его по прежнему, но просит не портить настроения гостям и хозяевам свадьбы и «по-английски», не прощаясь тихонько покинуть её дом. Саша в принципе соглашается: не стоит устраивать на чужом пиру похмелье, но спрашивает свою бывшую невесту: «Встретятся ли они еще раз не прилюдно, а наедине?». Рита выдыхает коротко: «Да» и вскоре встреча состоится.

Рита была для Саши сначала невестой, но женой не стала. Зато, когда вышла замуж перешла в статус его любовницы. Пути господни неисповедимы и Александр случайно сталкивается, после того, как добившись снова близости с Ритой и потешив свое мужское самолюбие, охладел к ней, с милой пионервожатой в пионерском галстуке Асей.

Писатель свою печальную повесть о пылком Ромео-Сашей и юной малолеткой Джульеттой-Ритой заканчивает строчкой из песни, прозвучавшей в кинофильме «Моя любовь» - «Если расставаясь, встреч не хочешь вновь, значит, ты ушла, моя любовь».

Но и встреча с Асей принесла Александру близость с ней, но не любовь. Так часто в жизни бывает. Сначала он бережно любил Риту, но когда понял, что она не героиня его романа, Рита словно очнувшись от колдовского сна, была готова сразу же после свадьбы с Виктором начать супружескую жизнь с Сашей. Только выпущенную птичку трудно заманить снова в клетку. У Александра была слепая любовь к Рите, которая по сути дела-то и не любила его. Потому послушав сплетни и слухи о «похождениях» дон Жуана Бусоргина, быстро переметнулась к его сопернику по юности Виктору.

А Саша-то думал, что «Разлука для любви – что ветер для огня».

Зато к асе, тонкой, пылкой и одновременно нерешительной и робкой, он относился равнодушно, хотя и считал Асю красивой и обаятельной девушкой. И вот их встреча:

«Я поднес её ладонь к своим губам и нежно поцеловал. Потом – другую. Не могу объяснить, откуда нахлынула нежность. Возможно, от собственной вины перед этой девушкой – бойкой, где не надо, застенчивой и беззащитной там, где, пожалуй, следует быть и решительнее, и смелее. Потом она, растроганная моей невинной лаской, не содержащей подвоха, подогнув колени, легла с краю возле меня:

- Ты же не женишься на мне, - произнесла она, и я почувствовал, как дрожат её губы.
- Я не женюсь ни на ком, - ответил я. – Моя невеста, не сердись, как нагадала сегодня цыганка, еще в люльке».

Потом разговор пошел по-прежнему сценарию, как когда-то перед проводами в армию.

« - Поклянись, что сейчас не тронешь меня, - попросила она слабеющим голосом, выдающим её неуверенность.

- Клянусь, если ты сама не захочешь…

Она неожиданно сорвалась с места, привстала на колени, сбросила через голову кофточку, освободила из под лифчика груди и прижалась ко мне. И все мои обеты воздержания полетели к черту».

Ася не обвиняла Александр ни в чем, ни в прошлом, что не был тогда настойчив, ни в сегодняшнем порыве. Она сама стала инициатором любовной связи, но свое отношение к Александру высказала: «Я полюбила, и буду любить всегда. Пусть и выйду замуж за другого. Ты, Саша, считай себя свободным от обязательств по отношению ко мне».

О том, что Ася говорит правду, что она искренняя в своих чувствах к Бусоргину можно убедиться, прочитав в повествовательный текст писателя Ларковича. «Она выглядела умиротворенной. Это было написано на её свежем, как утренняя ромашка лице. Хотя и сдерживала чувства, не желая выставлять свою радость».

Только та женщина, которая по-настоящему любит мужчину, не станет плести интриги и спутывать планы, принуждая давать клятвы и обещания, чтобы стреножить ими себя. Ася любила Александра по настоящему, а он на свою беду не мог понять, что может быть, именно с этой женщиной он обретает семейное счастье. Он был увлечен Эвелиной.

Но Лина, так называл свою возлюбленную Саша, словно зазобированная была, полностью находилась во власти своей мамаши – тёти Розы. Про неё Бусоргин услышал от кавказского горца Важи, большого любителя женского пола, скабрезную историю. Его друг Валерик по уши втюрился в Эвелину и Важи хотел помочь другу в сватовстве. Однажды он пришел в гости к Эвелине и тёте Розе один без Валерика.

Эту легендарную встречу, Геннадий Степанович написал во всей красе правдиво, а не правдоподобно: «Открывается дверь. Я в темноте не разобрал и – цап в охапку. Закружил, думая, что обнимаю Эвелину. Пригляделся – тётя Роза, чтоб я лопнул! Я ей: «Извините, пожалуйста, тётя Роза». А эта тётя шарит у меня по штанам… «Ничего, Важа, ничего. Бери меня. Дочки оказывается, дома не было».

Пойти сватами к Эвелине и Розе вызвались Матрена и Степан. Он, выпив немного, перестарался и невпопад крикнул: «Горько!». Но Роза тут же, остудила его пыл: «Горько кричат на свадьбе». Зато сам Александр не был готов, что ему Роза предложит переночевать у них на раскладушке: «Нам надо о многом поговорить». Но еще более смутился, когда на кухне на раскладушке улеглась будущая тёща. Непонятна была ему и реакция Эвелины:

« - Ложись, - прошептала Эвелина. – ты теперь мой муж.

Она отвернулась от меня легким взмахом обеих рук, сняла через голову любимое платье. Затем, вероятно, смутившись при виде меня, одетого, растерянно стоящего у края постели, дунула в ламповое стекло и юркнула под одеяло. Я снял китель и ботинки и так улегся рядом. Она же, насколько помню себя в блаженно-счастливом состоянии, прижалась ко мне и жарко дышала на мою грудь».

Но неожиданно вспыхнувшая электролампочка, электростанция вновь заработала, высветила неприглядную картину: тётя Роза стояла на четвереньках в ногах у молодоженов и подглядывала, сквозь сумерки и подслушивала о чем же, таком интимном шепчется парочка влюбленных.

Тогда под впечатлением, рассказав Важи о похотливой сути тёти Розы, Александр только об этом гневно и возмущался, не давая эмоциям вырваться наружу. Он только потом узнал, что именно хотела узнать из их разговора тётя Роза. Но и тогда писатель Ларкович сумел хорошо показать читателю какое необыкновенное самообладание у Сашиной тёщи.

«Она смотрела на меня открытыми бессмысленными глазами, в которых не было страха, ни стыда, ни смущения – из широкого разреза рубахи почти полностью выкатились её обнаженные груди, распущенные волосы касались пола.

- Вы что, Роза? - спросил он.

- Я обронила здесь брошку-заколку, - спокойно и тихо ответила она.

Вспышка гнева на миг затмила мой разум. Сейчас я схвачу эту жабу за плечи и вытолкаю на кухню. Но, увидев на невозмутимом прежде бледном лице моей тёщи гримасу ужаса (она угадала мое состояние), я перед тем как выключить свет, сказал повелительным тоном:

- Идите спать. Найдется ваша заколка.

Во тьме, словно призрак, проплыла мимо меня белая рубаха и исчезла.

Вспомнился сон: на моей груди сидит лягушка с выпущенными немигающими глазами и квакает: «Заррежим». Что-то общее привиделось мне между той зобастой лягушкой с задранной вверх мордой и выпученными глазами и моей пышной тётей стоящей на карачках возле моих ног».

Но на следующий вечер произошло событие, не поддающееся любому разумному объяснению.

К Эвелине в гости пришел ранее отвергнутый ею Валерик. Вся компания собиралась в театр. Не понимая, что творится, Александр обращается то к Розе, то к Лине, но они, не объясняя сути, кивают друг на друга.

Наконец-то Геннадий Степанович перестает мучить читателя и кое что поясняет. Эвелина говорит Саше:

« - Тётя Роза не хочет тебя, потому что ты избалован женщинами. Был, якобы, женат.

- Вот откуда, оказывается, гром: не из тучи, а из навозной кучи. Было дело, - признался я. – Чуть не женился и хотел жениться, да сорвалось, как теперь».

Но Эвелина хоть и побаивалась своей маман, так называла она Розу, но влюбилась в Сашу по-настоящему крепко. Она приходит к нему ночью в каюту на пароход, чтобы раскрыться самой в своей любви и раскрыть друг другу тайны военного детства. Они заключались в том, объемном понятии, которое я вынес в заголовок своего эссе - «Дети войны». Геннадий Степанович впервые упомянул его, потом я увидел его еще раз, а ведь это одна из важнейших тем, затронутых писателем. Даже, если бы он оставил только ту фразу, которую я сейчас приведу и то она бы запомнилась нам навсегда, поскольку это сказано не только о герое повести, но и о нем самом. «Оказывается: мы оба дети без детства, оба – дети войны», - говорит Александр.

Раскрытые тайны

Эвелина называлась когда-то Инной. Лина рассказала про свою судьбу и Розы Саше и тот воскликнул:

- Да какая она тебе мать?

Но был прав только наполовину. Роза не являлась биологической матерью для Лины, да и имя её настоящее – Марта, а не Роза. Зато по ряду обстоятельств, она стала приемной матерью Инны и «крестной» Эвелины.

Настоящая мать Инны была военврач и, попав в самом начале войны в окружение, от отчаяния собиралась застрелить и старшенькую Инну, и младшую трехлетнюю дочь, а потом уже и себя. Её останавливает крик Инны: «Мамочка, не убивай, не убивай. Я боюсь умирать». Опомнившись, мать срывает с Инны золотой медальон, в котором фотография отца и её. Потом прогоняет прочь с напутствием: «Помни, ты не еврейка». Инна убежала, а когда увидела колонну пленных, то бежала вдоль неё пытаясь высмотреть в ней - не идет ли с солдатами и её мама военврач с сестренкой. Конвоир-немец оттолкнул Инну прочь, но, увидев на шее золотой медальон и, сорвал «добычу». Увидев фотографию отца в военной форме, отправил в комендатуру. Там-то Инна и познакомилась с переводчицей немкой, но наполовину русской Мартой. Когда началась война её родителей, как немецких «шпионов» расстреляли сотрудники НКВД. Этот факт и помог Марте, когда немцы вторглись на территорию нашей страны, стала у них переводчицей.

Марта боялась и тех и других. И поэтому, даже узнав, что Инна наполовину еврейка, не стала выдавать её фашистам. Понимала, что страх быть расстрелянной, сделает девочку, уже почти девушку, послушной служанкой. Так Инна и стала прислуживать у пани Марты. Работы было много: к пани Марте по вечерам приходили попьянствовать господа офицеры, которым переводчица предоставляла и свои услуги. А Инне приходилось мыть посуду, полы, помогать Марте, готовить еду. Да и уже не Инной она была, а Эвелиной.

Теперь она уже и сожалела, что испугалась мгновенной смерти. Ничего, кроме издевательств и мучительной смерти девушка и не ожидала. Потом произошла метаморфоза, которую красочно и лирично описал в повести Ларкович:

«Подснежник, пробивший обледенелую корку снега, так же зелен и хорош, как и майские цветы на лугу. Всё рельефнее выступали из-под платья Эвелины груди».

Гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя, вернее в лебедушку. Вот тогда-то и произошла трагедия.

«В хмельном угаре пьяный лейтенант Курт Шредер, оказавшийся без дамы, ворвался в каморку Эвелины и тогда, выбившись из сил, она закричала: «Их либе дер майор».

Это остановило насильника, но он всё рассказал Марте, мол, твоя служанка стала наложницей его начальника и любовника Марты. Марта схватилась за пистолет: «Умри, юда!». Теперь, испытав на себе все прелести немецкого «нового порядка» Эвелина не испугалась, а закричала: «Стреляйте, стреляйте! Я не хочу жить, я вас ненавижу!». Но пани Марту не испугал её крик, она побоялась застрелить свою рабыню и жестоко избила девушку. А когда Шредер принес золотые безделушки, снятые с расстрелянных им женщин, Марта продала ему свою служанку для любовных утех.

Поэтому Марта-Роза приползла на карачках в спальню к Эвелине и Саше не подсматривать и подслушивать за молодоженами, а узнать – не проболтается ли Эвелина о её преступной связи с немцами во время войны.

А тогда в войну, когда немцы стали отступать, Марта и стала Розой. Она вдруг внезапно «прониклась» к Эвелине «материнской любовью». И, уговорив девушку, по поддельным документам уехали они вместе вглубь страны, где никогда войны не бывало – на Иртыш.

Но как только Эвелина вышла из-под контроля своей маман, и стала тайно встречаться с Сашей, всё повторилось снова. Роза жестоко избила Лину.

Александр собирался тоже расправиться с извергом в юбке, но Эвелина попросила не принимать никаких решительных действий. И Саша не стал разговаривать с Розой. Но если гора не идет в Магомеду, то Магомед идет к горе. Роза появилась на пароходе «Урал», где сейчас работал, после поломки «Белинского» Саша для конфиденциального разговора.

Она идет сквозь строй матросов, среди которых много вербованных и бывших зеков. Любопытный, характерный для этой публики диалог приводит писатель Ларкович:

« - Айда ко мне, - видя мое замешательство, предложил Муня. – Эх, и прислоню.
Она и бровью, подведенной тушью, не повела, но, оборотясь к наглецу поинтересовалась с надменно-иронической усмешкой:

- А сумел бы?

- Долго ли умеючи?!

Следуя за мной в кубрик, мадам обернулась и, смерив пошляка презрительным взглядом, наставительно изрекла:

- Умеючи, молодой человек, - это долго.

Братва поняла намек и заржала от наслаждения:

- Во, б… дает, один ноль в её пользу.

Войдя следом за мной в каюту, фрау-мадам плюхнулась на табуретку против моей постели. Прислонясь спиной к тонкой дощатой стенке, расстегнула жакет, от чего её бюст, лишенный опоры, как бы раздвоился под полупрозрачной блузкой. До неприличия расставила ноги, от чего и без того короткая юбка поползла вверх.

- Я думаю, Александр, что вы достойны лучшего окружения».

Вся злость у Саши прошла, когда мадам извинилась, объяснила, что перед Эвелиной она стояла даже на коленях, умоляя её простить и готова и перед ним стать на колени, если он потребует этого. Потом неожиданно объяснила свое поведение во время войны и не только свое, а многих советских женщин попавших в оккупацию. Она были вынуждены работать на немцев, а не на себя, чтобы спастись, чтобы выжить: «и вовсе не потому, что «приветствовали» своих освободителей от коммунистического гнета», что приписывают теперь тем, кто был в оккупации. «Я, как и другие, хотела просто жить, а не умереть за Родину, за Сталина».

Вот так объяснил позицию Марты Геннадий Степанович: «Она пояснила, мол, каждый спасает свою шкуру, как может». А напоследок, расставаясь с Сашей «маман» даже пригрозила ему, посоветовав никому не передавать их разговор: «Заметут и того, кто говорил и того, кто слушал».

Вернувшись с рейса, Саша не застал ни тети Розы ни Эвелины. Они спешно уехали. Но не из-за страха, что Александр кому-то расскажет о прошлом. Роза потихоньку продавала те золотые украшения, за которые и «продала» свою «дочку» немецкому лейтенантику под подстилку, а скупщик засыпался. Милиция нагрянула к Розе с обыском, но она не сумела объяснить о драгметаллах. Вот мадам срочно и ретировалась.

Ларкович в эпизодах встречи Саши с котом Мурриком и расставанием с ним, которого обожала Эвелина, раскрывает суть трагедии Бусоргина: «Оба мы покинуты дорогими для нас людьми, но у каждого своя дорога».

Встреча с матерью и Эвелиной

Потеряв Эвелину, Александр неожиданно узнает, что его мать, которую он считал погибшей, нашлась. Вернее объявилась живой и невредимой. Узнала, где работает сын. Бусоргин вспоминает, как он потерял мать. Он, старшая сестра Тоня, которой было уже 16 лет и мама поджидали освобождения в своем доме. К ним зашел пьяный немец, который отстал от своих и решил переночевать в первом же попавшемся доме. Увидев Тоню, стал приставать к ней, «ослабевшим, скорбным голосом мама заклинала Курта именем его матери-немки пощадить молодую девушку. По наглой физиономии фашиста я видел, что он сделает так, как задумал.

- Негодяй! – мама влепила ему пощечину.

И тут произошло самое ужасное. Мама, откинув голову и выгнув спину навзничь, упала на сундук, а потом сползла на пол. Я даже не заметил, когда фашист вонзил ей нож под лопатку. Тоня с криком бросилась на помощь. Но сестру перехватил немец. Бросил её на кровать и начал стаскивать одежду.

- Сашка, что ты стоишь? – придушенный вопль сестры вывел меня из оцепенения, и я схватил топорик и изо всей мочи саданул немца по затылку.

Мама открыла глаза и едва слышно прошептала: «Бегите скорее. Я всё равно умру», - и опять потеряла сознание. Утром пришли наши. Маму комендант определил в санитарный поезд на лечение, а вместе с ней и Тоню, которую зачислили санитаркой».

Поезд разбомбили немцы под Ржавой или под Ржевом, не уцелел и дом, в котором жила семья Бусоргиных. Или разбомбили или сам рухнул, но след семьи затерялся, сколько Александр не писал землякам, никто не знал о судьбе матери. И вот встреча: «И я увидел её. Рядом с дородной Матреной она, моя мать выглядела бы девчонкой-подростком, если бы не лицо… Морщинистое, болезненное, с вымученной улыбкой. Перебирает тонкими поблекшими губами. Серая, с непокрытой головой. Она не спускает с меня глаз, как и я с неё. Она уже в двух шагах от меня – в довоенном поношенном сером сарафане, в темной вязаной кофточке с длинными, потертыми на локтях рукавами. На ногах - стоптанные чоботы. Жалкая, бедно одетая, она, будто инородное тело, выделялась на фоне праздной толпы.

Она узнала меня. Молчала до той поры, пока не очутилась в моих объятиях. И только тогда зарыдала отчаянно и горько, словно не нашла, а потеряла сына.

Когда бомбили поезд, мать сама поползла к выходу. Тоня вынесла её на снег. А потом обе забрались под вагон. Так и выжили».

Затем писатель Ларкович следует приему знаменитого автора авантюрных романов Александра Дюма. Тот любил продолжение и после «Трех мушкетеров» написал «Десять лет спустя», «Двадцать…». Вот и Геннадий Степанович пропускает в повести десять лет, а потом снова предлагает читателям встретиться уже с хорошо им знакомыми героями повести Александром и Эвелиной.

Саше повезло, как и с матерью: Эвелина сама разыскала его. Отправила письмо Матрене, а она уж расстаралась и переправила послание Эвелины Александру. И вот встреча: «на пороге – женщина с восковым цветом лица, впалыми щеками и заострившимся от худобы подбородком.

- Вам кого?

Но она меня узнала прежде, чем задала вопрос. Опустилась передо мной на колени, обхватила мои ноги руками, заплакала, давясь и кашляя.

- Саша, Саша! Вы приехали. Зачем приехали? Чтобы посмотреть на умирающую от чахотки портниху? Да? Ах, зачем, почему вы так поступили необдуманно… Не предупредив?

Я был обескуражен такой встречей, замер в растерянности, взял её под мышки и попытался поднять с пола. Но она, поджав колени, висела у меня на руках. Тогда я сухо заявил:

- Если не поднимешься и не перестанешь плакать, я немедленно уйду».

Саша не знал чем ей помочь: денег она не возьмет, талантливых врачей в захолустье нет, да и она, наверно, всех обошла. Не было уже и прежних чувств к ней. Все перегорело. Она была замужем… до болезни. Потом муж бросил. Он сам женат. Остались только жалость и сострадание к своей когда-то горячо любимой женщине. Вспомнил и любимое выражение Матрены: «Битые карты не тусуют».

Саша боролся за их любовь, но время победить невозможно. Когда-то на пароходе «Урал» бывший зек, в знак большого «уважения» предложил померяться силой, побиться на кулаках.

Александр, использовав свой дипломатический дар, ушел от схватки, объяснив, что он сильнее – кочегар всё-таки, а противник (зек) умело дерется. Так зачем же испытывать судьбу, когда результат известен заранее? Так Саша без драки победил.

Писатель Ларкович написал эту ситуацию, не зная одной главной заповеди восточных единоборств, в его время ими у нас в стране не знакомили – предотвращенная схватка считается выигранной. Но в борьбе с беспощадным и неумолимым временем никакие уловки не помогут. Вот Саша и говорит обреченно: «Битые карты не тусуют».

Эвелина, чтобы не впасть снова в истерику, дает Александру прочитать письмо Марты. В нем маман рассыпается в любезностях к Эвелине: крошка она дорогая и птенчик ненаглядный. И тут же жалуется: «На нас кричат сопровождающие, как на собак. Для них мы заклятые враги народа, без которых бы наша страна давно бы пришла к коммунизму. Особенно усердствуют в жестокости охранницы - бывшие проститутки и рецидивистки. Помнишь Некрасовские строки: «Люд холопского звания сущие псы иногда». Так вот эти холопы ныне наши сторожевые псы. Как я их презираю.

Прости не буду о них. Не дай Бог, письмо окажется в чужих руках – тогда и тебе не будет житья на этом свете. Конверт я брошу с просьбой нашедшему опустить в почтовый ящик. Так делают те, кому переписка как и мне запрещена. Письма доходят. Не все путевые обходчики, местные люди верят, что день и ночь по их «железке» везут врагов народа.

Письмо марты намного длиннее, чем я выбрал для цитаты. И из него, даже в коротенькой частичке письма, торчат длинные уши лицемерия. Пишет маман, что задушила бы лейтенанта-насильника Эвелины, а что же тогда она золотишко-то, которое ей дал он, чтобы Марта не помешала ему беспрепятственно насиловать девочку, прикарманила, да потом и жила за счет его припеваючи, укрывшись в тылу страны. Костерит её охранниц, называя их проститутками и рецидивистками, а кем сама была при немцах. Забыла? Что только за невинную хитрость Эвелины – прикрыться от насильника именем «самца», которому позволяла пани Марта с ним совокупляться. Избила своего ненаглядного птенчика, дорогую крошку до полусмерти, пиная её остроносыми носами туфельки в живот, катая по полу тело Эвелины, превращая его в кровавое месиво. А уж так ли жалеет Марта добра Эвелине, выбросив письмо с обратным адресом в окно вагона. А что если бы не добрый человек подобрал бы его, а тот самый службист обходчик, который требует на «вы» его называть, а «за свою сволочную жизнь не прочитал ни одной порядочной книжки, за исключением букваря и должностной инструкции».

Единственно, в чем права Марта, так в просьбе о прощении. Она постоянно упоминает в письме про Бога, зная характер Эвелины. Если не сама Эвелина, то Бог простит «кающуюся» грешницу.

Эвелина и прощает. Ведь Марта её во время войны не застрелила, а ведь запросто могла сделать это.

Зная изворотливость Марты и её самоуверенность. Желание и умение выкрутиться из любой сложной ситуации. Она не растерялась при обыске, как только в дверь постучали, бросила в кипящую кастрюлю с борщом жестяную коробку в которую заблаговременно сложила золотые украшения, звериное чутье не подвело. Возможно подброшенное письмо её, подумалось мне, очередной цирковой трюк мамы Розы? Написала в письме, что скоро станет мертвой, а там, как в восточной сказке про Ходжу Насреддина, взявшего научить ханского осла говорить. Хитроумный Ходжа не боялся, что ему отрубят голову – никто не знает, кто первым умрет, он ли сам, ишак или хан. Может быть, и письмо выброшено в окно вагона с этой целью: фокусник отвлекает внимание зрителя, а сам передергивает ловко, как опытный шулер в колоде карту.

Эвелина не только простила Марту, но просит и Александра простить её – мертва маман или жива, она тоже не смогла победить врага.

Письмо датировано 8 февраля 1953 года. До смерти Сталина оставалось 25 дней. Если Марта отравилась, то раньше хана. В выигрыше остался только осёл, который так и не научился говорить.

Писатель Ларкович, оканчивая повесть, сумел два эпизода: встречу Саши с Линой и его прощания с ней, закольцевать. Роза предлагала Саше переночевать на раскладушке и Эвелина тоже разбирает раскладушку и стелет на неё тряпье, чтобы помягче было спать, но не для Александра, а для себя. Его просит лечь на постель:

« - Ты уедешь, а тепло твое мне останется. Я буду счастлива лечь в эту постель и вспоминать о тебе. Ну, пожалуйста, уступи женщине».

Как же было не уступить, если женщина просит. Письмо Марты и встречу Саши и Лины я сначала услышал в исполнении актеров, а потом уж прочитал повесть Ларковича «Не от мира сего». Не зная подоплеки, я был потрясен письмом-исповедью Марты. Такого сильного впечатления о том мрачном времени я до сих пор не слышал и не читал. Но после прочтения повести Геннадия Ларковича, понял как надо относиться чутко к литературному произведению. Муза не терпит суеты.

Всем смертям назло

И так, дорогие, читатели, шестнадцать глав повести Геннадия Ларковича «Не от мира сего» пролетели, как весенние юные годы ее героя Александра Бусоргина. Рассказ писателя «А так хотелось умереть» на мой взгляд, мог бы стать семнадцатой главой, и это была и семнадцатая весна лирического героя этого рассказа – ему лет шестнадцать, судя по тексту. А поскольку Геннадий Степанович ведет рассказ от первого лица, то если бы он назвал этого паренька Сашей, то была бы полная идентичность с маленьким Александром Бусоргиным, а сам рассказ, как я уже упоминал в начале «Семнадцатой главой повести «Не от мира сего». Даже по хронологии сходится.

Я мог бы, начиная писать статью о творчестве писателя Ларковича и поставить его как первую главу, но приберег «А так хотелось умереть» про запас. В конце рассказа задает вопрос, на который так никто до сих пор и не ответил. Ни сам паренек, которого я условно буду называть Сашей, до сих пор не знает, как он выжил, ни читатели, ни даже автор произведения Геннадия Степановича. Думаю, что наступил черед открыть и эту тайну. Но об этом чуть позже. Сначала узнайте, почему же Саше так хотелось умереть, когда он отправился в командировку в конце уральской холодной зимы со своим начальником. Экипировка этих двух людей была очень разная, подчеркивает писатель Ларкович во вступлении:

«Я напялили на себя всё что было: двое штанов, две рубашки, ботинки на трое носков, ватный треух и серый наподобие телогрейки, с куцым воротником бушлат, похожий на те, что я вижу на заключенных».

Зато совсем другой коленкор, как одет добротно и основательно руководитель Саши: «Мой начальник – в армейском дубленом полушубке, меховой шапке и таких же рукавицах и в валенках. На боку у него на таком ремешке через плечо – полевая сумка с документами и фляжка со спиртом, который нам дают на технические надобности. Он взял его в дорогу «на всякий непредвиденный случай». В поезде «непредвиденных случаев» было много и поэтому пунцово-красное лицо начальника напоминало мне январское солнце.

Мальчишка же мерз, вагон не отапливался, он даже заглянул в печку тамбура, а там чадит-дымит еле-еле одна чурка или сырая головешка, но тепла от неё – кот наплакал.

Грузил радиоаппаратуру сам начальник, но зато в кабину ЗИСа втиснулся первым, поближе к шоферу, а саше пришлось одним боком «греться» о промороженную железную дверь кабины.
Василий Васильевич перед отъездом сунул пареньку краюху хлеба, кусок еще теплого мяса и соленый огурец. Как только успел Саша пожевать всухомятку, так прозвучала команда – поехали. И опять холодрыга в вагоне.

На станцию назначения прибыли в пять утра. Саша еле шевелили ногами занемевшими и застывшими, сон навалился и смежил глаза. Опять от начальника команда:

« - Беги, жди меня в зале ожидания. – Выпроводил он меня из вагона, - тут сам управлюсь.

Я распахнул тяжелую дверь и очутился в небольшом с высоким потолком и ярко освещенном зале ожидания. Некрашеные полы чисто вымыты. Но что это? У противоположной стены под длинными скамейками что-то поблескивает елочными блестками. Неужели иней там, где плохо вытерли пол? Охваченный паническим ужасом, я бросился к печке- голландке. И от неожиданности заплакал: она холодная. Похоже на меня нашла истерика: «Ты печь, должна греть. Почему ты, проклятая, холодная? Ты должна быть горячей, слышишь меня, горячей!». Мои слезы уже не скатывались по щекам, а смерзались на ресницах.

Последнее, что помню – шевельнувшаяся в моем обморочном состоянии мысль, видимо, с таким сладостным ощущением умирают люди во сне на морозе, чтобы никогда не проснуться. Но она ничего уже не могла изменить: только спать, спать и спать! Лишь бы не разбудили.

Но меня разбудили:

- Э, да ты очумел что ли? Спать тут надумал? Надо же, сволочи, не топят!

- Почему не топят? – наконец очнулся я, сладко вытягиваясь и зевая. Когда я пришел, затопили, и печь была горячей.

При этих словах мужики переглнянулись: мол, парнишка того, свихнулся. А Василий Васильевич потрогал мой лоб, а потом печь.

- Ты, видать, паря, захворал, у тебя щеки красные.

И как не пророчил болезнь на мою голову начальник, я не заболел ни в этот день, ни в следующий. А мое спасение? Что это было: самовнушение, гипноз или нечто более могущественное, не позволившее мне умереть – я не знаю».

Геннадий Степанович во время нашей беседы заверил меня, что события в рассказе четко документальны, в них нет ни капли художественного вымысла. Хотя рассказ почти автобиографичен, писатель до сих пор не находит объяснения такому чудесному, почти фантастическому финалу.

Мне кажется, что искать причины следует в его биографии, в его образовании. Ларкович до войны успел окончить четыре класса. Потом, как он иронизирует: учился кое-где и кое-как, то в селе, то в городе. Образование свое черпал из книг. Очень много читал.

Так вдумайтесь в слово - образование: не в нём ли ключ к разгадке тайны чудесного спасения. Корень этого слова «образ», а в каждой сельской избе молились на образа.

Взять то обстоятельство, что писатель жил в атеистической стране, тоже не очень серьезный аргумент. Ведь в слове «атеист», то есть не верящий в Бога, уже любой Фома неверующий должен упомянуть про Бога… теология – это наука о Боге, а отрицательная частица «а» в переводе на русский означает «не». Её и приспособили атеисты для своего учения. Но народная мудрость гласит: «Чем понятней, тем ученей». Но стоит ли запутывать, что понятно любому ребенку.

Возможно тогда герой рассказа Ларковича «А так хотелось умереть» стоял еще на пороге веры и не ходил ни разу в храм Божий. Но храм – это не только каменные стены здания. Апостол Павел говорил своим ученикам: «Ваше тело и есть храм для вашей души, Храм Духа».

Созвучно свыше упомянутым и другое изречение богословов: не рукотворный храм - наша душа. Так разве могло то, нечто могущественное разрушить тело ребенка, который только начал свой жизненный путь, его нерукотворный храм?

Паренек прожил столько мало времени, а ему было предначертано столько много сделать, что фантастика и мистика отодвинулись на второй план, а тепло, которое было послано свыше, согрело и тело, и душу мальчишки.

Саша Бусоргин помотался по белу свету, объездил страну вдоль и поперек, побывав в Сибири, на Урале, в средней полосе европейской части России.

Николай Васильевич Гоголь на своей птице-тройке, исколесив страну, собирался кроме художественной прозы написать еще и учебник географии. Он мечтал, что русский человек, стоя на своей земле, чувствовал необъятную ширь своей земли, слышал свою землю. Россия уникальная страна: небольшое население, а такие огромные просторы и богатства. Россия единственная страна в мире, где не прекращают ни на миг служить небесную литургию: не успеет солнце закатиться на западе в одном конце страны, как оно снова всходит на востоке, на другом краю России. И ни какой мистики и фантастики. Сказал, что печь должна быть горячей, а не холодной, так и произошло. Как ежедневно солнце всходит на востоке, а садится на западе.