Владимир Крайнев.

Великий Новгород – Витебск

ПРОГУЛКИ ПО ВИТЕБСКУ

Повесть

Часть первая

Глава 1. Связь времен

Раннее утро, на улицах ни души, а я уже на площади перед средневековой Ратушей Витебска. Вдруг из переулочка слева от неё на площади появился конный разъезд из трех всадников. Уверенно покачивающиеся на стременах, на их головах краснозвездные буденовки, похожие на шлемы древних витязей, одетые в длиннополые кавалерийские шинели.

Они прогарцевали, звонко цокая конскими копытами напротив церковной лавки, грациозно развернулись в сторону переулочка, из которого неожиданно выскочили.

Поджидали недолго. Вслед за разъездом появился легковой автомобиль с открытым верхом, постреливая выхлопными газами из глушителя. Синий дымок, вылетающий из выхлопной трубы, стелился по песчаной мостовой, превращаясь в сизоватый туман.

Рядом с шофером сидел командир или комиссар в кожаной куртке и в таком же картузе. Он молодцевато выпрыгнул из авто, приоткрыв дверцу. Подувший утренний прохладный ветерок, распахнул полы кожанки и на груди гимнастерки сверкнули эмалью темно-красного цвета три ордена боевого Красного Знамени.

- Наваждение какое-то! – Подумал я, очарованный такой неожиданной встречей с революционными бойцами. – Не прерывается связь времен? Кто этот орденоносец, герой революции, которого сопровождает конный эскорт? Вообще что происходит?

Вероятно, я не только подумал, а высказал свои мысли вслух. И внезапно услышал за спиной насмешливый голос:

- Это комдив Шубин, награжден тремя орденами за боевые операции по разгрому интервентов на Витебщине и банд иностранных наймитов. В его честь названа улица города.

Не успел я повернуться на возглас случайного, как мне показалось, прохожего, как тот же голос пояснил:

- Кино снимаем.

И резко скомандовал оператору:

- Мотор!

Потом, когда застрекотала кинокамера, спросил меня:

- А вы-то, зачем появились здесь в такую рань? Я так наделся, что нам никто не помешает заснять мизансцену.

- Хочу написать книгу «Прогулки по Витебску», - поделился я своими планами с режиссером. – Только вот встал, как вкопанный, от неприглядной картины: площадь так песком забита, что и асфальта на ней не видно. А дворников не видать. Сачкуют они или голову не поднять с похмелья.

- Дворники, - улыбнулся режиссер, - не бездельничали они, как раз не причем. Перед нами как пчелки трудились. Песок на асфальт насыпали, чтобы создать фактуру той эпохи, про которую мы и снимаем фильм. Так что вам и первое лыко в строку.

- Мне этого мало, - вздохнул я. – Хочу. Чтобы моя книга стала как бы, гимном Витебску.

- Эх, дорогой вы мой, мечтатель! Ни к чему ваш пафос, - покачал с сожалением головой режиссер. – С гимном Витебска вы немного запоздали. Он уже написан поэтом Красновой-Гусаченко.

Режиссер достал из сумки, висевшей на его плече две книжки в красных обложках: ветка яблони со спелыми крупными, с румяным бочком яблоками на фоне купола православного храма. С таким же красивым, но очень кратким и емким названием – «Спас».

Опять повело чудом! Яблочный Спас по церковному календарю празднуется девятнадцатого августа, а сегодня было воскресенье, восемнадцатого, то есть, канун праздника, завтра – девятнадцатое августа! Яблочный Спас уже наступал всей своею силой и яблочным царством, великий праздник Преображения Господня.

Я с дрожью в голосе спросил:

- А где же смогу приобрести этот двухтомник?

- Видите вывеска «Церковная лавка» старославянским шрифтом написанная. А под ней современная – «Книжная лавка». В ней и купите поэтический сборник «Спас», - дал мне дельный совет собеседник и, засвистев знакомый песенный мотив, слова которого я хорошо знал, зашагал в сторону актеров.

А у меня в голове мелодия уже напрягала память и слова маршевой песни. Я стал беззвучно мысленно напевать:

По военной дороге

Шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год

Были сборы недолги,

От Кубани до Волги

Мы коней поднимали в поход.

«Пропев» первый куплет, раздраженно подумал, рассердившись на себя:

- Причем тут Кубань и Волга, когда я стою на вершине холма у подножия, которого величаво текут воды Двины? И почему именно восемнадцатый год заинтриговал меня из всех других дат гражданской войны? И тут-то и снизошло на меня озарение.

- Так Беларусь, как самостоятельное суверенное государство и возникло в 1918 году. Значит, в православный праздник Яблочного Спаса не было ни мистики, ни случайных совпадений, а снизошла на меня благодать Божья!

Я твердо уверился, утвердился в своем желании написать книгу «Прогулки по Витебску». И это ничего, что гимн Витебска уже написан до меня другим творческим человеком. Гимны исполняются обычно хором. Так пусть же и мой голос звучит в общем хоре исполнителей гимна Витебску. Не успел с гимном – не беда! Напишу оду древнему городу. Он заслуживает, чтобы о нём слагали песни, гимны, оды. Витебск почти на столетие старше Москвы.

Но успокаиваться было ещё рано. Впереди меня ожидало много новых открытий…

Раздобыв двухтомник «Спас», я раскрыл сначала обложку не первой, а второй книги и остолбенел. Меня ослепила вспышка белого взрыва. Постарался фотохудожник, создавая портрет автора поэтического двухтомника «Спас» Красновой-Гусаченко. Белоснежное одеяние её походит на спадающую вниз складками королевскую мантию. Это первое, что мне приходит в голову. Ассоциация одежды Тамары Ивановны с королевской мантией, понимаю потом, мне пришла неспроста. Слишком царственная осанка у женщины, которую подчеркивает витое украшение золотистого цвета на голове, вроде небольшой короны королевы удерживает пышное светло-золотистые волосы в единой прическе, не давая им рассыпаться по плечам.

Два цвета доминируют на фотопортрете Тамары Ивановны – цвет серебра и золота. А может быть, это отражение самого драгоценного, что есть у поэта в душе, её таланта? Скорее всего, это так. Задумка художника удалась на славу: царица Тамара. Была такая исторически известная правительница в Грузии.

Далее я открываю самое последнее произведение автора книги второго тома под общим названием «Спас». Эссе «…Кто самый сильный». Оно о творчестве писателя, родившегося в Беларуси, Ивана Сабило. О его книге «Открытый ринг». Написано Красновой-Гусаченко в эссе о творчестве писателя с душой и очень поэтично. Даже если бы она привела всего два эпизода из книги , то вы, уважаемые читатели, сразу бы вспомнили вместе с автором старую народную мудрость, изложенную так поэтично: кто в этом мире самый сильный.

Мне же остается привести эти самые сильные строчки из эссе Тамары Ивановны:

«На седьмой день начала войны, когда Ване было всего год и два месяца, Минск уже был оккупирован, и вскоре его маму с ним, маленьким ребенком, забрали немцы, … чтобы угнать в Германию на работы. И тогда к немцам пошла её младшая сестра Люба. И сказала немцам: «Зачем вам в Германии эта женщина с маленьким ребенком на руках, какой из неё работник?». И протянула золотое колечко. Немцы отпустили нас с матерью и взяли её… Уже далеко после войны мы узнали, что до Германии Любовь Николаевну не довезли, а попала она в Освенцим-Бжезинку, и в 1943 году там была сожжена… Под Минском, в селении Криница, откуда родом моя мама и её сестра Люба, стоит обелиск с четырьмя улетающими каменными журавлями. На обелиске среди многих других имен есть имя и нашей Любы – Любови Николаевны Бортник – последняя благодарность живых, за человеческий поступок… Прошли десятилетия, но и мама и я хорошо осознаем, кому мы обязаны жизнью». (….)

Когда я спрашивал у мамы: - Мама, кто, по-твоему, самый смелый человек?». « - Тот, кто не боится правды». « - А кто самый сильный?». « - Тот, кто говорит правду». « - А самый умный?». « - Тот, кто отличает правду от лжи». « - А самый богатый?». « - Тот, кто живет по правде». « - А самый достойный?». « - Тот, у кого много друзей, живущих по правде».

После чтения этих строк о Правде, выбранных автором из текста весьма обычного, после слов, получивших поэтическую огранку, а потому засиявших слов, мне захотелось разыскать Тамару Краснову-Гусаченко и познакомиться лично с ней. Зашел в библиотеку, которая ближе всех от того места, где живу, и там мне дали координаты, как отыскать поэта.

Женщина-библиотекарь объяснила мне, что Тамара Ивановна не только тот самый талантливый автор книги «Спас», но ещё и активный общественный деятель . Она председатель Витебского областного отделения «Союз писателей Беларуси», член Правления и Президиума Союзов писателей Беларуси и Союзного государства, лауреат пяти международных литературных премий. За творческую и активную общественную деятельность деятельность имеет государственную награду – медаль Франциска Скорины и золотую медаль Ф.И.Тютчева.

- Вы не могли бы мне на листочке написать адрес Союза писателей Беларуси в Витебске, чтобы не позабыть, где я могу найти Тамару Ивановну Краснову-Гусаченко? – попросил я у библиотекаря.

Она красивым почерком вывела название улицы и номер дома Союза писателей в Витебске. Когда я взглянул на адрес, то от изумления потерял дар речи. Такое потрясение на меня произвел, разве что диалог из эссе Красновой-Гусаченко о писателе Сабило про Правду. На листочке библиотекаря было написано: «Улица Правды». Вот по какому знаковому адресу находится Союз писателей Беларуси в Витебске.

Теперь приоткрою немного завесу тайны, почему я стал читать книгу «Спас», чистейшей поэзии, не с начала, а с конца, да притом с конца второго тома. Эссе – это же проза, а состоит сборник из избранных стихотворений разных лет. Если формально, то это так и есть. Но если взглянуть под иным углом зрения и отбросить условности, то эссе Красновой-Гусаченко и не проза вовсе, а чистейшей воды поэзия. Самой высокой поэтической пробы. Назван же Гоголь роман «Мертвые души» поэмой.

Приведу я размышления Тамары Ивановны о воде в эссе «Навсегда» и вы сами убедитесь в правоте моего суждения:

«Удивительны совершенство и мудрость окружающей нас природы! Вся она и всё в ней – истинный учебник от Самого Господа Бога, людям великодушно данный, где на все случаи жизни даны ответы, достаточно быть чутким и внимательным пользователем его.

Вот – вода. Нальешь в стакан, она принимает форму стакана, в шарообразный сосуд – шара, в кубическую емкость – куб… Как обстоятельства сложатся. Она не сопротивляется, вроде послушна всему, но и слабой её не назовешь. Боже упаси!

Информацию в себе держит, впитывает, передает. Наговоренной – любовь защищали, покой сердечный восстанавливали. Святой водой людей спасали, города побеждали…

Ударит мороз – уничтожить её захочет, но не тут-то было. Она спокойно примет форму, продиктованную новыми обстоятельствами, станет тверда, как камень, невозмутима. Будет искриться на солнце всеми гранями льда, царственно непостижима…

Солнце на неё накатиться жаром своим, высушить захочет, вода беспрекословно паром в небеса поднимется, облаками ослепительно белоснежными станет плавать по синеве небесной, силы копить. Потом прольется опять туда же, на землю, дождем. Или снежинками изящными, узорами их неповторимыми завораживая.

Русло выбирает самое оптимальное, чтобы течь. Течет по самому продуктивному пути, в котором может сохранить себя и приумножить. И всё это без всяких расчетов, планирования, изучения местности.

Вот возникла преграда… Она остановится, потому что не может преодолеть препятствие. Терпеливо набирает силы. Кроткая такая… Но вот и набрала силу. И рванет, плотину снесет! И снова течёт, теперь более спокойная, уверенная, прекрасная, чистая! Невозмутимо отражает небесную глубину и всё, что на холмах берегов, где тоже течет и меняется жизнь.»

Уверен, что не все закричат: «Ура! Виват!», прочитав мои строки. Найдутся наверняка скептики, которые воскликнут:

- Какая красота в этих превращениях воды? Какая же к черту, это поэзия? Сплошная школьная физика о круговороте воды в природе! Вы плохо разбираетесь в колбасных обрезках.

- Дудки, господа хорошие! Миль пардон! – отвечу я им. – а разве семицветная яркая красота радуги не отражает физический закон оптики о преломлении света в капельках воды? Радугу-то на небе вы когда-нибудь да видели. И наверняка радовались искренне атмосферному явлению.

А если серьезно, то в философском трактате о воде, написанном поэтом Красновой-Гусаченко звучит поэзия, звенит нежным хрустальным звоном.

Подумайте хорошенько, ещё раз прочитав поэму, вы поймете её военную хитрость. Ведь сколько раз и у нас внутри славянских государств и за бугром и за океаном в иностранных государствах пытались и пытаются расшифровать тайну загадочной славянской души… А тут Тамара Ивановна выкладывает эту тайну за семью печатями на своей ладошке и показывает, что она проще пареной репы и не сложнее секрета Полишинеля.

Прочитайте поэтические строки, написанные поэтом Красновой-Гусаченко в трактате о воде, и вы поймете, что она вовсе не о воде писала, а о нашей славянской душе и характере.

Мы действуем, как обстоятельства сложатся. Вроде не сопротивляемся, но и слабыми нас нельзя назвать. Освятив себя крестом, урожай поднимаем, города побеждаем, людей спасаем. Не страшны нам ни лютые морозы, ни палящий зной пустыни. Потеряв силу, накапливаем её снова, не торопясь, терпеливо. А какие – снесем со своего пути любые преграды и становимся душой и сердцем широкими, спокойными, уверенными, прекрасными и чистыми. Меняем к лучшему свою жизнь. А смысл жизни, как известно, в самой жизни и в её возвышенной поэзии.

Но не только в эссе говорит поэт о тайне загадочной славянской души, а и в стихах. К стихотворению взят эпиграф: строчка Юрия Кузнецова – «… Текучая славянская душа…». Видите, как созвучно словосочетание «течёт вода» (Трактат о воде) и метафора Кузнецова – «текучая славянская душа». С этих слов и начинает Краснова-Гусаченко стихотворение:

Текучая славянская душа.

Веками неразгаданная тайна.

У этих – за душою ни гроша

У тех – не перечесть богатств бескрайних.

Величие – и крайность нищеты,

Роскошество – и сирые деревни,

Россия, Русь! Кто ТЫ, скажи, кто ТЫ…

Где код и корень тайны твоей древней?

Никто же не равняется с тобой

Коль дух возносишь – до потери жизни…

О, Русь моя, любовь моя и боль,

Непостижима ты, моя Отчизна!

Глава 2.

«…Вот,

я пришла,

и навеки остаться хочу…»

Эти строки из стихотворения «Вальс» Тамары Красновой-Гусаченко раскрывают творческую суть поэта. Все мы, приходя в наш мир, стараемся после рождения оставить след в истории своей семьи, рода, родины.

«Вальс» написан проникновенно и, как и положено вальсу, музыкально, ритмично. А гениальная музыка Георгия Свиридова, на которую положены стихи поэта, льется, словно из волшебной свирели, что хочется порхать, парить, кружиться легко и грациозно в темпе вальса. Но к гениальной музыке и слова должны быть подобраны гениально.

Участь творчества была предопределена Тамаре с первого дня рождения. И предрек её судьбу дед. Как это произошло, рассказывает читателю она сама:

Когда я родилась на свет,

А было первое апреля,

Дед окрестил меня: «Поэт!»

Так пахло почками и прелью…

Но разглядев при свете дня,

Сказала бабушка: «О, Боже!

У нас ведь девочка! Она!

Светла! На ангела похожа!»

С тех пор прошло немало лет

И зим суровейших… При этом

Я далеко не ангел, нет,

Живу, как сказано – поэтом.

Моряки говорят: «Как судно, корабль назовут, так они поплывут, проживут». Несомненно, пророчество деда Тамары сбылось. Есенин, когда все в изумлении спрашивали, откуда у него берутся такие образные выражения, как рождаются необыкновенные метафоры, великолепные сравнения, только плечами пожимал. Мол, не знаю, не ведаю. Но потом, смягчившись, отвечал: «Я – Божья дудка. Как стихи рождаются, я и сам не понимаю». А Тамаре Бог подарил волшебную свирель. И произошло это вопреки поговорке «Первый апрель – никому не верь». Бабушка думала, что её муж ошибся в прогнозе. Ан, нет! Стала девочка Тома поэтом. Писать стихи она стала с семи лет. А семь – число магическое, счастливое.

Поехав в Москву и попав в двенадцать лет на балет в Большом театре, пережила сильное эстетическое потрясение. В балете, хотя актеры не говорили и не пели, язык балета – танец, хореография, но лирической героине он был хорошо понятен. Видимо, из раннего детства и заложена была мелодичность и музыкальность стихов поэта. Яркий пример тому – стихотворение «Вальс». Стихотворение «Балерина» Тамара написала в шестнадцать лет. Вот как она мастерски описывает переживания своей лирической героини, маленькой деревенской девочки, у которой ни нарядов нет, чтобы достойно продефилировать в фойе Большого театра, чтобы московские дамы большого света и малого искусства, ахнули от зависти красоты её нарядов, а также и от красоты самой провинциалки. Даже маленькой девочке всегда хочется ощущать себя красивой женщиной и чувствовать, ловить восхищенные взгляды почтенной публики.

У лирической же героини стихотворения «Балерина» не было не только нарядного платья, а даже простых женских туфелек, в мальчишеские ботинки обутые были её маленькие ножки. В грубые, тяжелые, делающие её неуклюжей и угловатой, башмаки-ботинки:

Я косы в банты заплела

В мальчишеских ботинках –

Ведь не было других –

Была нелепою картинкой.

Салюты люстр, и всё в огне...

Так горько я страдала

Утёнком гадким – в глубине

Сиятельного зала.

Какая огромная трагическая драма происходит у нас на глазах в душе маленькой девочки. Накал трагедии поэт показывает, оттеняя контрастными деталями внешнего вида девочки. Банты в косичках и мальчишеские ботинки, а салюты люстр (салюты!!!) освещают эту нелепую картину. Зал у Красновой-Гусаченко не сияющий, она применяет более торжественный эпитет – сиятельный. Но к девочке это не относится. К ней нельзя обратиться восхищенно вежливо: «Ваше сиятельство!». Она это понимает и считает себя гадким утенком. Тамара подчеркивает степень самоунижения девочки, выделив уничижительные слова – «утёнком гадким» курсивом.

Но, как в сказке Андерсена, происходит чудо – из гадкого утёнка угловатая девочка-подросток превращается в прекрасного белого Лебедя. И виновата в этом великая сила искусства. Лирической героине кажется, что танцует на сцене Джульетту не балерина, а она. Её грубые башмаки превратились в пуанты. И лирическая героиня порхает на сцене, как вольная и красивая птица «в облаках любви и восхищения»:

Лучей чарующих поток

Из музыки и света

И я – в пуантах... На носок

Тянусь струной... Джульетта

Летит, спешит и кисти рук

Из высоты роняет

И, в ноги бросилась к отцу,

Рыдает, умоляет.

Но у любого художественного произведения есть финал. Заканчивается чудесная сказка и у лирической героини, которая всё ещё себя считает Джульеттой, стремится на сцену, куда идут раскланиваться артисты балета со зрителями:

Потом из самой высоты

Не падаю – бросаюсь.

Аплодисменты и цветы!

Известна мудрая пословица, что чем выше ты поднимаешься, тем больнее падать. После финала эмоциями переполнены не артисты, а зритель. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, говорили древние греки, но нельзя одновременно быть и актером и зрителем. Девочка опомнилась, очнулась от прекрасного сказочного очарования и стоит в центре бушующего страстями зрительного зала. Она, словно Золушка, потеряв свою хрустальную туфельку, возвращается в реальную жизнь к злой мачехе, и сердце её сжимается от боли.

Но светел зал. Встают ряды.

И я в комок сжимаюсь.

А я, сочувствуя лирической героине, вместе с нею чувствую боль её сердечка, … переворачиваю страницу «Спаса». И ... вздрагиваю от удивления. Только подумал, сравнил лирическую героиню с Золушкой, как на следующей странице появляется название стихотворения «Золушка». Наваждение, да и только!

Всё, о чем я долго и нудно писал про лирическую героиню, поэту удается уместить в четырех строфах:

Тыква подана, ты продержись,

Пока тройку мышей запрягу я:

Звон хрустальный и звездную высь,

И карету – потом золотую,

И коней этих быстрых дарю,

Не из сказки они, а из боли.

И – молитвенно благодарю

Всё, что было в житейской юдоли:

Этот взрыв, этот страх, этот грех –

Всё, что стало моею судьбой.

Эту сладкую боль, горький смех

Через них я и стала собою.

Не волшебница я, не из снов,

Но дары волшебства собираю

Всё, что есть, мне давала любовь,

И надежда, и вера без края.

Как-то органично, не выпячиваясь и не выделяясь из текста звучат святые имена Вера, Надежда, Любовь, потому что и не имена это в стихотворении Тамары, а символы. А символы зачастую дороже и значительнее, чем реальные факты и события. И это опять один немаловажный штрих к общей картине творчества поэта Красновой-Гусаченко.

Второй штришок характерного творческого почерка выработанного многолетним поэтическим опытом Тамары, я покажу вам, дорогие читатели, в её афоризмах-четверостишиях. Она не подражает рубаи Омара Хайяма, хотя и в её стихах сквозит восточная изящность, но истоки нашего православия, и это не надо забывать, исходят из Византии.

Есть много патриотических стихов о Родине, но вместить такой огромный смысл о ней всего в четырех строках редко кому удавалось. Судите сами:

Лишь только гляну из окна

Мне даль далекая видна,

Всё – даром, целый Белый свет,

И ничего дороже нет!

Поэт видит из своего деревенского окна больше – всё огромное пространство Родины, весь Белый свет. И удивляется, почему же на неё свалилось такое богатство, да притом даром. Оно перешло ей заработанное отцами, дедами, прадедами, пращурами... Они это огромное пространство заслужили своими деяниями. Но поэт Краснова-Гусаченко, не умоляя достоинства своих предков, восхищается и гордится:

Всё – даром, целый Белый свет,

И ничего дороже нет!

И как страшно становится и обидно, если не только между братскими странами, а и в личной семейной жизни раскалывается земля и возникают преграды, условные границы, а дороги, по которым шагали вместе, расходятся в разные стороны. И не только дороги, но и люди...

Мы по разным дорогам идем,

И хоть сердце к тебе ещё просится.

Раскололась земля... и мой дом

На другой половинке уносится.

Но недаром говорят, что таланты рождаются в провинции, а в столицу едут, чтобы утвердиться. Как воскликнул кто-то из великих писателей: «Увидеть Париж и – умереть!». Другой с более спокойным темпераментом, но мудрой головой произнес: «Париж стоит мессы!».

Про эти разгорающиеся страсти между провинциалами, стремящимися покорить такой желанный город, свой Париж и написала Тамара «Романс для гитары». Название вроде бы легкомысленное, простенькое, романсом Город покорить – бардов несть числа, но Тамара сумела показать правду жизни. Когда разбиваются мечты, не стоит умирать ради того, что Париж не признал тебя. Жизнь – выше и ценнее тщеславия. А слова – это только мираж.

Лирическая героиня из «Романса для гитары» очень хотела взять Город, но кроме любви и нежности не было у неё для штурма никакого другого оружия. А Москва слезам не верит и отвергает нежных и благородных соискателей на место под сияющими рубиновыми светящимися кремлевскими звездами.

А Город тот, как пряник

Из сахара и роз

Дразнит меня и манит

Он россыпями звёзд,

Всё ярче расцветает...

А утром из окна

Я вижу, как он тает

В лучах седого дня.

О, тихий шепот ночи!

Вот снова – кто-то хочет

Я знаю многих очень,

Кто хочет Город взять.

А он – для всех открытый

Мираж – ни кем не взят...

И лишь у стен – разбитых

Полков сердца лежат.

Потрясающий образ: желанный город оказывается миражом. Но у него есть реальные жертвы, они многочисленны, их полки. Стоило ломиться в открытую дверь и рвать душу. Разбитое сердце ещё можно вылечить. А потеряв душу, потеряешь всё: и любовь, и нежность. Так стоит ли так стремиться на штурм Города? Вот какой гамлетовский вопрос поставила поэт в стихотворении с легковесным названием «Романс для гитары!». Быть или не быть?

Прочитав стихотворение «Дурачок» понимаешь, что шекспировские страсти кипят не только в столицах и в областных и районных городах, но и в селах и в деревнях. В каждой деревенской округе найдется свой юродивый, дурачок.

Встречался такой человек и лирической героине, девочке, проживающей в деревне. Он был немым и на любой вопрос отвечал всегда односложно: «Й - ох!». Ходил по деревням и селам и, протягивая руку, показывал пальцем другой на рот, просил хлебца. Так его и прозвали Ёхом. Маленькие дети бояться злых и жестоких людей, но со слабыми и беззащитными, как Ёх, могут быть равнодушными, и, к сожалению , люди поздно понимают, что в своём равнодушии они были просто жестокими:

Дети бежали за Ёхом гурьбой,

Хлеба никто не жалел ему дать,

Часто терял он дорогу домой,

И, отыскав его, плакала мать:

«Миленький, родненький, сыночка мой!»

Мать , скромная, забитая горем своим, жившая тихо и незаметно, беззаветно любила своего единственного убогого сына.

Однажды зимой приключилась беда. Ёх ушел из дома, и пропал. Мать так и не смогла его разыскать. И она не пережила горя, её сердце разорвалось от боли. Погребли её, отнеся на погост, чужие люди. И сочувствуя, и скорбя.

Но на этом трагическая история не закончилась:

А растопило сугробы весной –

Все увидали: помилуй же Бог!

С торбой своею сидел под сосной,

Видно замерзший нечаянно Ёх.

Все спохватились, как Ёха-то звать?

Имя, какое на крест написать?

Позднее прозрение и раскаяние пришло к взрослым соседям Марьи, у которой сердце не выдержало потери любимого сынка. У кого-то навернулись слёзы, кто-то из женщин зарыдал навзрыд. Тщетно, не воротишь назад ни того ни другого, не скажешь им: «Прости за то, что жили рядом и так мало знали о тебе, о твоей боли, о твоём мальчике, даже имени его никто не удосужился узнать…. Ёх, да и всё.». Но и на этом не закончилось стихотворение «Дурачок».

Остались две строчки, которые я долго не сумел прочитать. Подкатился ком к горлу, а глаза застилала слеза. Думаю, что и читатели не останутся к этим словам равнодушными:

Так и поставили в желтый песок

Крестик с дощечкой: «Любимый сынок».

А о соразмерности высокого и малого Тамара Краснова-Гусаченко ещё так пронзительно и проникновенно сумела сказать в стихотворении «О, Витебск, мой...».

Во сне ли, наяву ли – заблудилась

Моя душа и стынет среди звезд.

Глубокий космос... Боже твоя милость!

Пронзает высоту немой вопрос.

Здесь красота небесно-голубая,

Стынь, темень, вечность, бездна, тишина...

Неистово ищу глазами – края,

Откуда бы земля была видна,

Моя, моя, зеленая такая!

И жадно взгляд мой ищет дом родной,

Дом, милый дом! И нет другого рая!

Что космос мне?

О, Витебск,

Витебск мой!

Глава 3. Музыка души

Одно стихотворение Тамары Ивановны называется необычно, оригинально, свежо – «Осень молодая». Почему же осень молодая? Сразу же задался вопросом. Осень созвучна с эпитетом – «золотая». Золотая осень красива невероятно, особенно величаво и таинственно засыпание природы: впереди уже ничего – безжизненный период холодно-мертвой зимы, но поэт Краснова-Гусаченко взяла картину яркой, нарядной, золотой , юной осени, как живописный фон празднования молодоженами свадеб. У славянских народов издревле заведено соединять брачные узы после сбора урожая. Осенью и создают молодые семьи, женихи и невесты становятся мужьями и женами. Тамара видит волнистую белизну утренних туманов, а ей кажется, что это фата невесты, случайное оброненная молодой девушкой на землю, когда ее счастливый жених подхватил её на руки и закружился вместе с ней в вихре вальса.

Но сколько не говори: халва, халва – во рту слаще не станет. Лучше и образнее рассказать про стихи поэта невозможно. Озарение его, возникшее в момент творчества, не поддается механическому пересказу, математическому изучению. И порыв души осознаешь только тогда, когда читаешь оригинал.

Звук ночи пронизывал горечь осин,

Янтарные клёны в небесную синь

Взлетели под небо из самой земли

А утором туманы вдоль стёжек легли

И нежной фатой целовали костер

Горящих, летящих кровинок-сестер

Вся роща была золотой-золотой

А осень была молодой-молодой.

Тут стоит остановиться, перевести дух, чтобы не упасть от изумления. Поэт сравнила осень не с женщиной среднего бальзаковского возраста, а с молодой невестой, сбросившей фату.

Такой молодою, моложе весны

Такой золотою, как солнце и сны...

Пусть у молодоженов будет впереди в основном солнечные дни, а пасмурные только иногда. Пусть они доживут до золотой свадьбы, а весенние девичьи грёзы и мужские сны непременно сбудутся. Мне кажется об этом и хотела рассказать поэт. И музыка её души прозвучала в стихах «Осень молодая».

Но, чтобы зазвучала музыка, душа должна озариться изнутри светом. Не обязательно это должен быть свет огромного костра. Чудо может сотворить даже свет свечки, её «милый маленький огонь». Лирическое стихотворение «Свечка» настоль образное, что понимаешь, эти метафоры нельзя придумать, они рождаются от вдохновения, данного свыше. Вот как видит огонь свечечки Краснова-Гусаченко:

Милый маленький огонь

Свечечка в оконце

Капля, только и всего.

Отголосок солнца.

Не отсвет, не отблеск, а отголосок солнца представляет свет свечи. И Тамара восклицает про радужное чудо, зажженное в ночи:

Даже и на сладость сна

Я не променяю

Свечки, робкого огня:

Снова – зажигаю!

Но не сможет счастливая жизнь длиться вечно без бед, горя, утрат. Вот в такое трудное время даже призрачный свет свечки сможет спасти человека от отчаяния.

Тамара Ивановна в сонете без названия, а она не ограничивает себя в стилях стихосложения. И даже в такой сложной форме, как сонет, чувствует себя уверенно и спокойно. Сонет без названия звучит у неё как возвышенная молитва. Поэт считает, что молитва – это высшая степень поэзии. Потому-то молитву лирической героини облекла в сонет.

Я в доброту на свете всех людей

Так верила незыблемо, но сталось,

Что, разочарованья много злей,

Беда пришла – я сердцем надорвалась

И по остывшим зорям, по частям

Разорванное сердце собирала,

Уже без сил, я – на коленях – в храм

И в плиты пола, падая, врастала.

И за себя, тебя, за всех «Прости!

Прости! Прости!» неистово шептала.

И, лишь звеня, глухая неба синь,

Зов опрокинув, мне не отвечала

Шла вечность, всё смиряя на пути,

И возвращала все мои «Прости!»

Вот, когда Вечность безжалостно отметает все просьбы, не воспринимает мольбы: «Прости!», тогда те и, чтобы душа не заблудилась во мраке ночной беды и необходим даже крохотный огонечек малюсенькой свечи. Нельзя преодолеть беду в одиночку. Нужно идти к людям, считает Тамара, и строить вместе Храм Будущего.

Об этом поэт сказала очень хорошо, здорово в своем стихотворении «Строим храм». Я приведу из него только одно четверостишие, но и по нему можно судить о грандиозности поэзии Красновой-Гусаченко:

Вместе – горе, радость – пополам.

Каждый – по песчинке на ладошке,

По гвоздю, кирпичику, по крошке –

И построим Будущего Храм!

Для чего нужен храм людям? Чтобы исповедаться Господу Богу и покаяться в своих грехах. Естественно, что Краснова-Гусаченко после написанного ранее стихотворения «Строим храм» завершает достойно цикл стихотворений на христианскую тему, написав новое произведение «Исповедь». Оно заканчивается мотивами притчи о блудном сыне, обращаясь к Богу:

И просить-то тебя я не вправе...

Как библейский, отверженный, блудный, но – сын

Снова, снова к тебе возвращаюсь:

Всё: от первой слезы до горючих седин –

Ты поймешь... И поэтому – каюсь...

Великий художник позднего ренессанса Харменс В

Ванн Рейн Рембрандт написал картину «Возвращение блудного сына» в 1668-1669 годах. И находится она в Государственном Музее Эрмитаж Санкт-Петербурга. Картина «Еврейская невеста» была у Рембрандта гимном плотской и земной любви, то на картине «Возвращение блудного сына» зрители видят любовь другого порядка. Она более высокая духовно, та самая взаимопоглощающая любовь, которая возможна между родителями и ребенком: полна раскаяния, прощения и полного взаимопонимания.

Рембрандт применил свой излюбленный прием игры света и тени. Приглушенные тона, где преобладают тёмные тона красок, почти затушевывают лица и фигуры двух мужчин, сидящих позади отца и мужчины, стоящего справа, а также их красные плащи. Внизу картины на переднем плане бросаются в глаза ступни блудного сына и стёртые до дыр в подошвах старые истоптанные башмаки. Башмак левой ноги прохудился так, что сполз на пол, оголив серую грязноватую ступню ноги. Бродяга-сын стоит на коленях, а потому ноги его и бросаются в глаза. Зато подошва обуви правой ноги вся в порезах и трещинах, а на пятке, даже оторвалась совсем. Каблука не видно и торчит голая пятка.

Понятно, каким трудным, долгим был путь блудного сына. Немало верст преодолел он и потратил очень много времени, прежде чем добрался до отчего дома, до родного порога.

А отец разрешил переступить ему порог и обнял сына своими натруженными руками с узловатыми пальцами за плечи. Лица трех присутствующих свидетелей этой сцены очень выразительны и полны благоговения.

Гениальный мастер, художник Рембрандт ни разу не изменил своим творческим принципам. Неустанно создавал шедевры, проникая в глубину жизни народа. И простой человек или знатный позировал, ему было безразлично, главное, что он сделал в своей жизни, и какой отпечаток прожитых лет лежит на его челе. Рембрандт много написал картин на библейские притчи. Поэтому я не удивился, что и поэт Краснова-Гусаченко обратилась в своем стихотворении «Исповедь» к сюжету о возвращении блудного сына домой к отцу.

Только в «Исповеди» отцом является сам творец, а в качестве отверженного, блудного сына выступает лирическая героиня стихотворения Тамары Ивановны.

Так в чем же кается героиня? С какими просьбами она обращается к Богу?

Ты – спасаешь корабль поврежденный

Разве можно придумать такие слова

Чтоб тебе передать благодарность?

Я – всегда и во всём пред тобой не права

Ни постов, ни молитв, только жадность

Жадность – к жизни и жадность к хорошим стихам

И какая-то вечная тяга к грехам

И просить-то тебя я не вправе…

Жадность, конечно же, очень тяжкий грех, но у лирической героини жадность-то не меркантильность, а духовная: к жизни и к творчеству. Да за такую жадность не наказывать, а поощрять нужно. Ведь простил же отец своего блудного сына. Кстати, Рембрандт видел себя в роли блудного сына всю жизнь. Даже полотно «Автопортрет с Саскией на коленях», где жизнерадостный, улыбающийся с усиками, в шляпе с пером, как мушкетер со шпагой на поясе, Рембрандт поднимает высокий бокал вина за здоровье своей возлюбленной, изначально называлось «Пир блудного сына».

Но когда долго молишься, то молитва обязательно дойдет до Бога. Душа услышит ответ. Об этом говорится в стихотворении Тамары Ивановны «Постучали не в окно, а в душу»:

Постучали не в окно, а в душу,

Чётко-чётко, ясно так: вставай!

Тишину густую не нарушив,

Тихо-тихо, только – я и май.

Небу хмель подмешивая сочный,

Не такой, как завтра и вчера,

Плыл сирени запах томной ночью,

Уносил куда-то со двора.

И куда? Кругом лишь тьма да звёзды,

Подпевает Моцарту луна,

Млечный путь, растянутый обозом,

И земля, тревогою полна…

Спят блаженно в доме домочадцы,

Слава Богу, и соседи спят…

Вот зачем, кому было стучаться?

И сегодня, знаю – постучат.

Сколько в стихотворениях ярких образов, колоритных сравнений, изящных выражений. Начнем сразу же с первой же строки перечислять: «Постучали не в окно, а в душу». Возникло какое-то внутреннее возбуждение в душе. И не до сна. Можно всё списать на весенний месяц май, но тут явно другое.

Ведь за окном, в которое постучали, тишина, но она такая густая, тягучая, листик на дереве не шелохнется. С неба, а не от цветов струится аромат: хмель небу помешан сочный, и такой, что голова кругом. И не только голова. От запаха сирени, который плыл по саду, захмелела и ночь, стала не темной, а томной (Может быть это шутка автора стихотворения. Может быть, ночь не темная, а томная?).

Но от этих приятных впечатлений уже возникла музыка души. Музыка гениального композитора Моцарта. И поёт душа лирической героини, а ей «подпевает Моцарту луна». Собралась хорошая творческая компания, так почему же не спеть под классическую музыку. А какая шикарная творческая находка поэта Красновой-Гусаченко по ощущению течения времени! Да и не находка это вовсе, а отличное открытие при внезапном озарении. Вернемся к строке, в которой Тамара говорит о сочном хмеле. В следующей строке Тамара Ивановна уточняет качество сочного хмеля. Он у неё «не такой, как завтра и вчера». Я удивился такому сравнению и сразу же стал анализировать эту творческую находку поэта. Ладно можно вспомнить вчерашний запах сочного хмеля и сравнить его с сегодняшним. Но разве возможно угадать завтрашний запах? Завтра же ещё не наступило. Мистика. Но оказывается, если хорошо подумать, то нет никакой мистики, а колоссальная работа души и мысли. Ведь постучали-то «не в окно, а в душу ночью». А ночь, это то пограничное состояние, которое отделяет сегодня от вчера и завтра. Но эту пограничную полосу надо было увидеть, чтобы создать такой экзотический образ: «Не такой, как завтра и вчера».

А что же поэт Краснова-Гусаченко? Она предоставила душе лирической героини, достучавшейся до Бога, а чтобы достучаться, надо было подняться высоко, превратившись в звезду, говорить с такой же другою звездой? Помните лермонтовские строчки: «Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, // И звезда с звездою говорит». Хороший разговор.

А слушая строчки Тамары Ивановны, мне тоже захотелось подпевать Моцарту и луне. Душою! Ведь приятно, когда постучат когда-нибудь в мое не в окно, а в душу, и нарушат сон. Обязательно постучат, ибо придут к тебе новые поэтические строчки, как они и приходят всю твою жизнь, и твой долг их услышать и записать. Нельзя же спать, когда поет душа…

Глава 4. Как приходят озарения?

Задал я себе риторический вопрос, потому что ответ не знаю. Подсмотрел, как школьник-двоечник, ответ задачки, не решая её, в конце учебника, где ответы для всех задач даны. А ответ на вопрос: «Как приходит озарение?», дала сама поэт в одном из своих афоризмов:

Господи, благодарю!

Слов волшебных слитки

Открывают дверь в зарю,

Словно в сад – калитка.

Всё простое гениально. Но, чтобы появились «слов волшебных слитки», нужно столько вложить труда… За примерами и ходить не надо. Владимир Маяковский уже дал рецепт, как справиться с творческой «работой адовой». Нужно ради грамма радия – гениальной строчки-шедевра – перелопатить тонны словесной руды.

А у Красновой-Гусаченко свой способ отыскать причину вдохновения, озарения. Но в чем-то перекликается и с Маяковским. Она сравнивает труд поэта с поиском следов древности археологами. Приведу несколько строчек Тамары, в подтверждение своей гипотезы, из стихотворения «Археологи»:

И, как стихи, находки он читал,

Не знал и не хотел он знать о веке,

Который под землей той расцветал

То падал в пропасть… всё о человеке

Он истину – в развалинах искал.

Я полностью согласен с оценкой Тамары Ивановны литературного творчества – нельзя забывать свое прошлое! Без него нельзя по достоинству узнать настоящее, а тем более угадать, что ждет нас в будущем. Но как изящно она описывает труд археолога:

Ах, этот гребень! Чьи златые кудри

Расчесывал он много лет назад?

А в той вазе улыбалась утру

Какая роза, и на чьих глазах?

Осознав глубину прошлого, переосмысливая сегодняшний день, и рождаются у поэта новые афоризмы. Вот один из них:

Надо радоваться - пока

Есть возможность такая!

Жизнь ослепительно коротка!

Но – какая большая!

В афоризме поэт и соединила два противоречивых чувства. С одной стороны восклицание сожаления – «Жизнь ослепительно коротка!». Но какой пафос рождается эпитетом – «ослепительно». Не просто констатация факта – жизнь коротка, а «ослепительно» коротка. Сразу куда-то исчезает сожаление, услышав слова ослепительного восхищения. А потом удивление и восхищение, восторг накатываются эмоциональной лавиной на читателя – «Но - какая большая!». И уже нет никаких противоречий в сравнительных словах – «короткая» и «большая».

Это всё умещается в нашей жизни. И нужно радоваться каждому прожитому дню. Об этом другой афоризм:

И, слава Богу! Новый день!

Ещё один – дарован мне.

И – этот свет! И – эта тень!

И – эта радуга в окне!

Восклицательные знаки после каждого восклицания показывают, подчеркивают эмоциональную силу радости каждому прожитому дню.

Но когда буря эмоций уляжется и в душе наступит умиротворение, на ум приходят другие, тоже позитивные и радостные, зато более спокойные, рассудительные слова. Слова о ясном свете любви к природе, к близким людям и даже к кузнечикам, которые после уснувших птиц, устраивают ночной концерт.

Веет прохладным покоем

День догорел и угас

Пахнут медвяным настоем

Травы на дальней меже.

Птицы устали и смолкли

Пряжу кузнечики ткут

И на волшебную полку

Звон стрекотанья кладут

Солнышко из-под ладони

Глади озерной глядит

Вечер устало-довольный

По двору ходит, ворчит

Дух молчаливой природы,

Тайные думы твои

Смотрятся в тихие воды

Ясного света любви.

Стихотворение пропитано, пронизано тонким лиризмом, изяществом словесной вязи, которые создают сказочную ауру засыпающей природы.

Веет прохладой, день уже догорел и «устало-довольный» вечер вступил в свои владения, но «ворчит», оглядываясь и прохаживаясь по двору. И пусть день догорает, ведь можно полюбоваться зарей. А какой прекрасный образ зари придумала поэт: «Солнышко смотрит из-под ладони», которой является… зеркальная гладь чистой, озерной воды, от неё и веет прохладой, а от прибрежных трав «веет медвяным настоем».

Одну поэтическую фразу хочется отметить особо, настолько она оригинальна филологически: «Пряжу кузнечики ткут // И на волшебную полку // Звон стрекотанья кладут». Как известно стрекот кузнечиков, их пение издается не изо рта. Это скрип хитинового покроя крыльев или подкрылков насекомых их сочленение ног при соприкосновении частями тельца, брюшка. Поэтому то и родилось в оригинальной фразе выражение «Пряжу кузнечики ткут». Они как ткачи манипулируют своими конечностями и извлеченная из ничего, и появляется пряжа, ткань музыки. Вот и кладут этот волшебный «вечерний звон» кузнечики на полку, свив из звуков мотки тонкой пряжи.

Показав эти чудесные волшебные картины, поэт делает открытие. Дух молчаливой природы превращает в наши тайные думы, которые смотрятся в тихие озерные воды, источающие «ясный свет любви».

А теперь, когда всё стихотворение разобрано по косточкам и разложено по полочкам, как волшебная песенная пряжа кузнечиков, я могу в подтверждение красоты этого стихотворения привести всего две строчки из стихотворения другого: «Душа – гениальная форма спасенья, а тело – живейшая форма любви».

Вот совершеннейший афоризм поэта, в котором форма не отдельна от внутреннего содержания. Как, впрочем, и название книги, переполненной романтикой поэзии «Спас».

Но когда я прочитал стихотворение «Спас», понял досконально смысл пословицы – «Слова – серебро, молчание - золото». Иногда немое выражение глаз, молчаливое восхищение происшедшим событием, бывает намного сильнее сказочных с пафосом высокопарных слов. Об этом и сказала поэт в коротеньком их двух четверостиший, стихотворении «Спас»:

Неразгаданной глубиной

Чистотой, красотой высокою

Небо августа надо мной –

Злато-звёздное и далекое

Растворилась душа в глазах:

В бездну неба молчу ночами я,

Что болело – не высказать

Что сказалось – слабей молчания.

В словах последней строчки «Спаса» - «Что сказалось – слабей молчания», звучит самокритика. Вернее неудовлетворенность своим творчеством. Требовательность к качеству своего творения, редкость великая. Иные «творцы», создав «нетленку», почивают на лаврах и теряют нюх к изменению времени, к новым переменам и… как финал, наступает творческий застой. Но поэт требовательна к себе. Может поэтому, и читаешь её стихотворные тома «Спаса» залпом, взахлеб.

И всё же, оценив по достоинству короткое стихотворение с аналогичным названием ко всему сборнику «Спас», я не нашел основного духовного смысла слова – Спас.

Но зато отыскал его в стихотворении «Яблоко». И удивился такому необычному стечению обстоятельств. Если эти два названия «Спас» и «Яблоко» соединить воедино, то получится искомое название «Яблочный Спас». Именно в Яблочный Спас я впервые начал знакомиться со стихотворным двухтомником «Спас» в прямом и переносном смысле. Читал с наслаждением стихотворение «Яблоко» и с упоением уплетал за обе щёки, да так, что за ушами пищало, сочное, спелое золотистое с румяным бочком яблоко, снятое с ветки яблони из теперь уже своего, Витебского сада, кот орый я посадил и вырастил на своей новой родине.

И вот теперь стал упиваться поэтическим «Яблоком».

Упало сладкое и наливное

Упало в траву золотое, большое

Упало, и будет лежать

Сначала дождями его умоет

Потом холодною росою накроет

Потом его золото станет землёю,

Надо землёю стать,

Чтобы снова себя поднять

Пройти через ствол, через ветки соком

Проникнуть в самую почки суть

Разлиться весной молоком высоким

В любовном пожаре цветка уснуть.

Чтобы пролиться в августе полным

Малиново-яблочным сочным днём

И снова земные зеленые волны

Поглотят упавшее под дождём…

Прочитав стихотворение, на ум пришли библейские слова: «Из праха возник, в прах и превратишься». В этом суть любого живого существа, рожденного на земле, в том числе и человека.

Вылепил Бог Адама из глины, а его прах превратился снова в землю, в глину. Так и яблоко.

Было зеленым, стало золотым, сладким, наливным, созрев, упало в траву на землю. Для чего? Поэт отвечает: «Надо землёю стать, // Чтобы снова себя поднять». И как же поднимается снова яблоко на ветку всем известно. Превратится в перегной, даст питание корням яблони, они погонят соки вверх, на ветку. А что же значат слова Красновой-Гусаченко пролиться «весной молоком высоким». Это снова умение поэта показать иносказательно белоснежное цветение яблони. Весной же расцветают яблони и груши и в моём саду и у всех у кого растут яблони… Всё естественно, всё происходит по законам природы. А если хозяин сада увидит, что дерево перестало плодоносить и до морозов спилит, ставшим ненужным ему ствол. Произойдет трагедия. О ней поэт сложил афоризм:

Спилили дерево, а корни-то не знали.

Всё соки из земли ветвями качали…

Под утро приморозило потоки,

И льдом застыли жизненные соки…

После этого афоризма из «Яблока» мне показалось, что мы не только родом из детства, но и из осени.

Сколько поэтов были ею очарованы и слагали оды чаровнице. Каких только эпитетов, образов, метафор они не создали, не напридумывали… Не избежала осеннего очарования и поэт Краснова-Гусаченко. Но она стала воспевать не красоту увядающей осени, а величие любви мужчины и женщины не желающих подчиняться осеннему возрасту и продолжать любить друг друга. Так же красиво, как и прежде. И восторгаться осенней прелестью любви. Я вздрогнул, когда прочитал первую строчку стихотворения. Какая она пронзительная и звонкая:

Мы из осени родом, мой любый

Спелой ягодой, винной на вкус,

Целовал, обжигал мои губы

У дороги рябиновый куст.

Мы из сини холодного неба,

Опрокинутого глубиной

Мы из были, которая небыль,

Всё, что знаю, зовется – тобой.

Как словам образ твой обозначить,

Белым облаком, скрывавшимся вдаль,

Как ни звука не переиначить

Чтоб светила нам, даже печаль…

Но даже светлая печаль остается всё равно печалью. Погрустив, всегда хочется сбросить с себя гнетущее настроение. И умчаться по зову сердца туда, где царят только любовь и счастье. Пусть от счастья замирает сердце, а любовь будоражит кровь. Недаром эти два слова так долго идут в поэзии рядом. Устойчивый образ, укоренившаяся рифма в любовной лирике.

Так и Тамара Краснова-Гусаченко, сказала устами своей лирической героини: «Чтоб светила нам, даже печаль…». Но на следующей же, странице, а это я уже отмечал, что случалось и раньше очень часто,

категорично заявляет:

Вот уеду от этой печали,

Знаю остров, где счастье живет

На волнах оно лодку качает

В росный луг спозаранку зовет.

И любить, пока сердце живое,

Буду яростней я и нежней

Пусть звенит, пусть горит ретивое

Сквозь туманы и дней и ночей.

Глава 5. Две вечных подруги – любовь и разлука…

Иногда за любовь принимается влюбленность. А обманувшись в таком тонком нежном чувстве, как любовь, обмануться, а скорее всего обманувшие самих себя, бывшие влюбленные становятся на тропу войны. Не зря гласит пословица – «От любви до ненависти – один шаг». Быть миротворцем в семейных ссорах – неблагодарное, а может быть даже опасное дело.

Супруги, которые только что в рукопашную схватку не бросались, кричали друг на друга, топали ногами, били посуду, при вмешательстве в их ссору друга или просто совестливого постороннего человека, немедленно перестают браниться. Но это только говорят, что милые бранятся – только тешатся. Нет, свара прекращается, чтобы объединиться и наброситься с оскорблениями и упреками на миротворца. У поэта есть оптимальное оружие в борьбе с экстремизмом: мудрость, доброжелательность и уверенность в своей правоте. Она вооружила этими качествами свою лирическую героиню и линией поведения, нарисовав ход реальной жизни:

Когда любовь растает, уплывет

И назовут их – бывшие супруги

Помилуй Бог, пусть злоба не придет,

Когда противоборствуя друг с другом

Они начнут делить детей и дом,

Припомнив всё, и самое святое –

По свету разнесут, спалив огнём

Своей любви сиянье золотое.

Трудно спокойно созерцать, как разбилась семейная чаша, но её уже невозможно склеить. При падении края осколков к тому же раскрошились и, как не прикладывай их к друг другу – всё не то. Щербинки появились на краях осколков и зазубрины. Даже если и склеишь чашу или вазу, то останутся на ней оспинки. Потускнет ваза, перестанет украшать дом. А когда люди даже не пытаются исправить свою ошибку, то возникают между ними непреодолимые преграды или пропасть, которая с каждым днем

становится глубже и глубже.

Как день за днем, и этот день

Прошел без твоего участья

Всё глубже под глазами тень

И пропасть между мной и счастьем.

Но бывает, что люди вроде бы и любили, но расставшись на некоторое время, потерялись в мирской суете. Хотя давали клятвенные заверения, обещали любить вечно, а сами себя обрекли на долгую разлуку. Особенно в таком непонятном расставании и бессмысленном ожидании страдают женщины. И лирическая героиня рассказывает в стихотворении «Никогда я тебя не забуду» о тоске ожидания, обиде от косых, а то и насмешливых взглядов соседей и родственников: «Ну, что, красавица, где твой суженый, ряженый? Что сидишь у окошка и смотришь в туманную даль. Не прогляди свои глаза-то! ».

«Никогда я тебя не забуду» –

Говорил на прощание он.

И она просто верила чуду,

Но письмо не принес почтальон

Ожидание знает, кто осень

Перемерил по струнам дождей

Кто уже и надеяться бросил,

Пряча взгляда огонь от людей

Кто в томленье заламывал руки

И желаний не выпитый жар

Покрывал власяницей разлуки

И от холода ночи дрожа…

От молчания и от безвестий

Отупев, онемев, отрешась,

Ни жена, ни вдова, ни невеста –

И не скрыть от людей – хороша…

Как долго героиня ждет своего любимого, ожидание героиня измеряет не секундами, минутками, часами, сутками, годами. Она перемерила его струнами осенних дождей, отсутствием вестей, молчанием, горьким одиночеством. Но есть в стихотворной строчке ещё одна изюминка. Поэт показывает поток сплошного дождя не струями, а «струнами». Конечно же, беглый, невнимательный взгляд может и не обратить внимания на эту находку, но стихи серьёзного глубокого поэта, коим несомненно является Т. Краснова-Гусаченко, надо читать не торопясь, вдумчиво. А как красив образ дождя! Он проливается на землю струйками, похожими на струны музыкального инструмента. Недаром возникло крылатое выражение – музыка дождя. Дождь шумит, шелестит, барабанит по крышам монотонно, а вдруг взрывается всплесками, сгустками динамичной энергии. Осенний дождь не страшен, когда в доме тепло, светло и весело. А если сидит одинокая женщина у окна и смотрит в мутную пелену дождя? Тяжело и грустно. Не музыка звучит в душе, а гложет её бедную горючая тоска от «не выпитого жара желаний».

В следующем стихотворении поэт показывает лирическую героиню с не по-женски с сильным, волевым характером. Она из тех некрасовских женщин, которая «Коня на скаку остановит, // В горящую избу войдет!». Она не теряет самообладания, преодолевает житейские трудности. Не обращая внимания на косые взгляды , весело и радостно:

Я тебе так верила

И так тебя ждала

Ты взял и хлопнул дверью

И радость умерла

Но плакать я не стала

Учиться стала жить,

Я радость добывала,

Где и нельзя добыть

И так я научилась:

Средь самых страшных зол

Мне радость находилась…

Спасибо, что ушел.

В этом стихотворении короткие чеканные строки задают ритм жизнеутверждающего шага волевой женщины. В этом ритме не услышишь ни капельки грусти, жалоб, нытья, стенаний, а звучит какой-то озорной, залихватский задор. А последняя ироническая фраза просто убийственна для бывшего претендента на руку и сердце лирической героини.

В творчестве Сергея Есенина есть одно произведение, которое стоит особняком среди его поэзии – это поэма «Анна Снегина». Я сказала особняком, но это вовсе не значит, что она оказалась не на таком расстоянии от его огромной и многообразной лирики. Создав поэму «Анна Снегина» Сергей Есенин, мне кажется, превзошел самого себя и поднял так высоко на щит свою первую юношескую любовь к женщине, которая по ряду обстоятельств, в том числе и по вине самого поэта, бросила его. У Сергея Александровича поэма «Анна Снегина» высока, огромна не только по накалу страстей и многообразию событий, но это одно из самых крупных по объему его произведений.

Я приведу сейчас стихотворение поэта Красновой-Гусаченко. В нем всего два четверостишия. Но как высоко поднялась в нём лирическая героиня над предательством и над обидой. Она искренняя, как и Анна Снегина у Есенина и тоже потеряла дом. Только Анна Снегина вместе с домом потеряла и Родину. А у лирической героини поэта в этом преимущество. Она в разлуке с бывшим возлюбленным, может быть, и не встретится с ним никогда, но на своей Родине ей будет жить не так тоскливо, как на чужбине.

Вы надо мною потеряли власть –

Я думала. Неправда оказалась.

Признаюсь вам, обида улеглась…

А память боли, горечи осталась.

Остался след предательства в душе.

И молнии ожог, уже без грома.

И черных окон тьма на этаже

Навечно заколоченного дома.

Прочитав ещё раз последнюю строчку, становится понятно, что лирическая героиня потеряла свой дом не в буквальном смысле. А виртуально. Не поселится в её душе, не возвратится любовь того человека, с которым она рассталась, в дом с навечно заколоченными окнами. Испепелил их любовь ожог молнии. Сама же лирическая героиня не мечет в гневе громы и молнии, а признается, что обида не улеглась…

Интересно в стихотворении «С немилым исхожено столько дорог…» лирическая героиня умудряется перекинуть мостик из… стихов. Прагматику покажется это весьма странно: «Разве можно строить из такого зыбкого, непрочного, как сталь или дерево, материала – стихов?». Романтик же воспримет эти строчки про мостик из стихов спокойно: «Стихи, в особенности лирические окрыляют человека». Ему-то, лирику, впрочем, даже мостик не нужен, чтобы преодолеть бездну, пропасть или другую преграду, он её перелетит.

С немилым исхожено столько дорог,

А с милым всего лишь …надцать:

У встреч запоздалых печальный итог

Учусь на краю удержаться

До пропасти миг – обрыв крутой

Замру, затаюсь, застыну,

Построю мосточек себе из стихов

И в молодость опрокину.

Но поэт выстраивает «мосточек» надежды не только из стихов. Цикл о разлуках и расставаниях нравоучителен, может служить и путеводителем в сложных ситуациях в любовных взаимоотношениях, компасом в поисках родственной души. Поэтому, чтобы ощутить, что жизнь не прошла мимо, она не потеряна для любви, прочитайте стихотворение Красновой-Гусаченко без моих комментариев. В нём столько оптимизма, молодого задора, что хватит на любое количество очага. Так завораживают влюбленные пары, что и им захочется у камина, печи, камелька и поручить женщине, издревле охранявшей огонь очага, развести костерочек. Пусть он перерастет в ярко пылающий костёр любви.

Я подбросила дров немного –

Пару щепочек, но с огнём.

И в камине остывшем, строгом

Они чудом зажглись тем днём.

Подхватил на лету ты пламя,

Дул, помешивая, добавлял

Древ из памяти и желанья,

И огонь – полыхал, пылал.

Основательно, как умеешь,

Обогреешь ты жаром дом.

У огня теперь молодеешь,

А печали сжигаешь в нём.

Глава 6. Любовь к Отчизне и не утихающая боль за неё

Отец у Тамары Красновой-Гусаченко воевал в Великую Отечественную войну. Защищали Отчизну и многие родственники её. Если сказать сугубо казённо-сухим языком, то вся информация для поэта была из первых уст.

У Тамары Ивановны, судя по её поэзии, обостренное чувство сопереживания. Она воспринимает даже чужую боль. Стихотворение об отце патриотическое. Когда рухнула империя, название которой была обыкновенная аббревиатура – СССР, патриотизм превратился из возвышенного в ругательство.

Как шипели злопыхатели, как попирали ногами, обливая святое чувство: «Патриотизм – последнее убежище негодяев!». В защиту своих отцов, дедов, прадедов, которым очень часто приходилось оборонять Родину от врагов, и встала Тамара Ивановна.

Новый раздел двухтомника как раз начинается со стихотворения, посвященного отцу.

У боли за Отчизну нет конца.

Она и жизнь моя. И приговор.

Её я получила от отца

И мой с ним не закончен разговор.

Земля напьется талою водой.

Трава дождями жажду утолит.

Зерном нальется колос золотой,

И лишь моя душа не отболит.

Но мы защищали не только рубежи своей страны. Фашизм, поработивший всю Европу, должен был уничтожен. Но без помощи нашей Родины, народы европейских стран, не смогли бы подняться с колен, так бы и остались рабами. Освободив себя, советские войска стали освобождать от фашистской нечисти своих соседей. Нашим миротворцам посвящается стихотворение в книге «Спас» - «Дядя Ваня».

Не думал дядя Ваня… Разве мог

Он думать среди боя под Варшавой?

Горела, уходила из-под ног

Земля… Он шел на пулю не за славу,

Не за богатство шел, а за страну,

Не думая, что за страну — чужую…

Он был солдатом. В огненном бою

Он шел вперед — за Родину родную.

И не забудет Родина его.

Не зря он шел в огонь, на бой кровавый.

Мой дядя — и посмертно — не «Герой».

Но он и те, кто с ним, спасли Варшаву.

Нам есть чем гордиться. Святая Русь, объединив славянские народы, основой сплочения было – православие, защищала не только себя, но и более слабые и малочисленные страны и народы. Многие вошли в состав России. Но так исторически справедливо произошло, что храм Святой Софии есть в каждой славянской стране Святой Руси. В Беларуси – в Полоцке, в России – в Великом Новгороде, в Украине – в Киеве. Был и четвертый храм святой Софии в Константинополе, но сейчас его превратили в мусульманскую мечеть. С купола снят крест, а по углам храма надстроены минареты. Вера другая – ислам. Не только об абстрактных дедах, прадедах говорит в стихах своих Тамара Ивановна, но и конкретно о своем деде:

Я ношу в себе дедово пламя –

До всей жизни – огонь огневой,

Русь, снега да деревни – за нами,

Только Белая Русь дом родной…

От любви никуда мне не деться:

Выжигая всю злобу и тень,

Полыхает, горит моё сердце…

А врагу всё виднее мишень.

Вот так приняла эстафету лирическая героиня своих дедов. Велика наша Родина, но у каждого человека есть и малая Родина. Где он родился, где его дом, родители. И про свою малую Родину и дом написала стихотворение поэт Краснова-Гусаченко:

Где стою – там центр Вселенной,

Это точно знаю я.

Вот – мое стихотворение,

Долг мой, родина моя.

Заявление лирической героини: «где стою – там центр Вселенной», не удивило меня. автор проживает в Беларуси. А Полоцк является географическим центром Европы. Даже, если считать место, где находится мир героини и не центром Вселенной, то уж в центре Европы стоит она уверенно и твердо. Но центр Вселенной для поэта в данном случае не центр Европы, а степень ответственности за этот мир. Центр Вселенной, это, как поле Куликово. Стоит она на своём Куликовом поле и ведёт ежедневную и ежнощную. Постоянную брань со в борьбе с силами тьмы, зла…. Поэт недаром утверждает даже названием свое книги стихов «У света тени нет», что итог борьбы за свет предопределён.

А теперь сделаем ещё одно уточнение, о котором мы мимоходом говорили. Точка отсчета и определения центра своей Родины, малой Родины – родительский дом. И главная центральная в нём фигура – родная мама.

Меня качала в колыбели

И приговаривала мать,

Чтобы утишились метели

И дали дитятку поспать.

Плыла землянка и светилась –

Ковчегом через бытиё

И в ней два сердца рядом бились

Так сладко: мамы и моё.

Умиление возникает от таких нежных слов как «утишилась», а не утихла, метель. А вместо стандартного слова «ребенок» или «дитя», сказано поэтом – «дитятко».

Героиня живёт в землянке, но по воле поэта эта лачуга светится, сверкает, как чертог какого-то божества. Но землянка не только преобразилась в сияющий чертог, она выполняет ещё и роль ковчега, который спас всё человечество земли когда-то, а не только одну семью. Поэтому от такого сочетания тепла и добра, уюта и любви и бьются сладко-сладко в унисон, родные сердца: матери и дочери. И возникает радость счастья и горделивое чувство Родины.

Но и противотанковые рвы со временем превращаются в овраги, а овраги:

Набирается силой глубокий овраг

Долго, чтоб затянуть свои раны

Я спокойно живу, и бессилен мой враг

Обо мне, пока молится мама.

В окончании этого стихотворения последняя фраза «Я спокойно живу, и бессилен мой враг // Обо мне, пока молится мама» хорошо сочетается с фразой из другого стихотворения Красновой-Гусаченко, которое я уже процитировала раньше: «Полыхает, горит мое сердце… // А врагу всё виднее мишень».

Может быть, и стала мишень виднее, но отведет глаз врага от неё благодарная молитва мамы. Не позволит она уничтожить свое дитятко. Не потому ли рвутся всегда дети домой к родителям. Пусть они живут в маленькой, богом забытой деревне, но этот родной край их помнит, любит и считает их родными:

И травинку сорвав, целовала её

А она мне в ответ прошептала:

« - Ты моя! Ты моя! И, что видишь, твоё!»

Разве этого, этого! – мало?..

…И каштан запалил золотую свечу:

Наша ты, всех роднее из родных!

Мы узнали тебя по походке – своя!

Без подсказок ты видишь работу.

Так хозяйка приходит…

Да примет земля рук дочерних святую заботу!

Ну, разве после такой встречи с родным домом, после такого единения человека с природой стоит ли завидовать эмигрантам, которые, как перелетные птицы улетели жить-поживать и добра наживать в далекие края, в теплые страны. Хотя добро-то там наживать им не придется. Нахапали, наворовали у себя на Родине, а теперь нос от неё воротят. Забыли, что где родился, там и пригодился.

Только вот какая интересная штука получается: птицы улетают только на время холодов, а весной возвращаются к своим гнездовьям, где из гнезда вылупились… где летать научились. Но эмигранты, единственный раз предав Родину, назад уже не вернуться. Разве, что в турпоездку по местам былой славы. И Тамара Ивановна не гневается на эмигрантов.

В стихотворении «Эмигрантка» лирическая героиня не осуждает подругу эмигрантку. Она только немного нет-нет не завидует, а сочувствует ей. Может быть и комфортно, сытно жить в теплом краю за морем-океаном, но привязывается болезнь, которой подвержены все, кто навсегда покинул Родину. Она по-иностранному называется ностальгией, а по-русски – тоской по своей стране. И не уйти от такой беды, не убежать. Об этом точно и кратко сказала Краснова-Гусаченко в одной строфе «Эмигрантки». Она спрашивает:

Ну, как ты там, где нету холодов?

Сугробы тают, стоит лишь проснуться

Березы тоже – только лишь из снов

Налажен быт… И больше не вернуться.

А у Тамары Ивановны, хотя она никогда не выезжала за пределы своей страны, оказалось сразу три Родины. Но не по своей вине она стала такой «богатой». Просто выросли сестры: Беларусь, Россия, Украина и решили уехать из общего, отчего дома и пожить самостоятельно. Но как так получилось, она рассказывает в стихотворении «Три Родины»:

Хозяин дома, муж, отец –

Родился в Украине

А в Беларуси – сердцу свет:

Дочушка и два сына!

Я – россиянка… Так цвели

Сады и пели соловьи,

Когда на тройке русской

Меня, невестой увезли,

Я стала белорусской.

И всё же поэт с грустью вспоминает те времена, когда все «сёстры» жили-были вместе и шли к общей цели по одной широкой дороге, которую в народе издревле называли большаком.

Где тот большак, что вел в мою деревню,

Где первый крик разрезал бытиё,

И на рассвете имя дали мне в нём,

Оттуда - я, судьба и все моё...

Там было всё: служение и долг.

И родине посмертные награды –

Отцу и брату, и тому, кто смог

Дожить и выжить, обещали радость…

Бьёт ненависть, и я ослеплена

Понять пытаюсь и не понимаю,

Такой была огромная страна,

Где большаки твои теперь. Не знаю.

Мне ещё вспомнился один отрывок из эссе «Навсегда», с которым ознакомился раньше. В этом отрывке интересная занимательная картина, нарисована Красновой-Гусаченко. Но вначале она показалась мне уже слишком созерцательной, хотя великолепно написанной. Цитирую:

«Я лежу на траве под раскидистым дубом у Свенского монастыря. Дуб не охватят и пять человек. Сам по себе этот дуб уникален, говорят, что посажен Петром Первым, который проезжал через брянские земли, останавливался в Свенском монастыре.

И сегодня впечатляет то, что сохранился он от обители – широкие стены с бойницами, часовнями и остатками полуразрушенного центрального собора…

По шершавой коре ствола узкой дорожкой спускаются муравьи, до самого узла корней, выступающих, словно жилистые руки, из сухой, осенней и потрескавшейся земли, и – вниз по холму, по одним только им ведомым дорожкам, к себе домой.

Не помешать их неспешному ладу, их зыбкому и всё же вечному счастью – жить, трудиться неустанно, тащить на себе огромное «бревно» былинки…».

Глава 7. Гимн Витебску

Поэт Краснова-Гусаченко является автором гимна Витебска. Но ни в одном из сборников сочинений её он не напечатан. В городе давно был объявлен конкурс на слова и музыку, и претендентов стать автором гимна хватало. Так что мне пришлось довольствоваться неопубликованным текстом его. Прочитал я и множество стихотворных вариантов гимна, которые когда-либо были опубликованы в СМИ. Хотя, возможно, эти стихотворения писались вовсе не на конкурс, а прославляли свой родной Витебск, упоминая, как сейчас модно говорить бренды славного города. Мелькали на страницах споры, имена известных исторических персон, событий, связанных с Витебском и знаковые символы.

В тексте гимна городу не выхватываются события из разных столетий во времена более чем тысячелетней истории Витебска, которые тоже, без сомнения, составляют ему славу. Автор гимна мудро обратился к самим истокам древней истории города, который, по легенде основан был великой православной княгиней Ольгой. Витебск стал детищем Ольги, о чём сказано во многих справочниках и энциклопедиях, этой теме посвящались многие проводимые в городе праздники Дня Города , я сам видел эти красочные зрелища, когда «княгиня Ольга» плыла на челне. Подплыв к Замковой горе , поднималась в сопровождении рыцарей на её вершину…» Это было великолепно. Завораживающе! Это не могло не вызвать рождение Гимна в душе человека, видящего это театрализованное явление древней истории истории славного Витебска.

У О. Н. Левко – краеведа и историка в 1984 году вышла книга «Экскурсии по древнему Витебску». В ней есть и иллюстрация, на которой изображен геральдический герб Витебска. На щите вверху название города. В центре лик Спасителя изображен контурно: лицо - светлое пятно, а обрамляет его две длинные пряди волос, спадающие на плечи, а между ними небольшая борода. Внизу щита изображен меч. Он означает, что Витебску изначально предназначалось стать форпостом с мощной крепостью на Двине. Тут сходились торговые пути с Севера на Юг «из варяг в греки» и с Востока на Запад из Великого Новгорода, а потом Московии в Ригу. А название города произошло от реки Витьбы, в устье которой и был основан Витебск. Утвержден герб в 1597 году.

Левко пишет: «… в Витебской летописи, составленной в XVIII веке местным жителем Михаилом Панцирным и Степаном Аверкой, относит основание города к 974 году и связывает его закладку с именем киевской княгиней Ольгой. В лет 974 года Ольга, разбив ятвягов и печенегов, переправилась через реку Двину и облюбовавши гору, заночевала с войском, заложила деревянный замок, назвала его от реки Витьбы – Витебском, выстроила каменную церковь в Верхнем замке святого Михаила, а в нижнем – Благовещения.

Два года прожив, уехала в Киев».

Тысячелетие – довольно огромный срок, но для истории это лишь короткий, хотя и яркий миг. Поэтому и желает Тамара Ивановна Витебску многие-многие лета.

Довелось мне просматривая интернет, увидеть споры, разгоревшиеся в годы, предшествующие принятию гимна, особенно поразили даже незаслуженные, оскорбительные и нелепые упрёки автору Гимна на сайте «Народныя навіны Віцебска» в Интернете, абсолютно несоразмерные её деяниям. Человек написал замечательные слова торжественной песни о городе, такая же и музыка, которую они создавали с композитором вместе, созвучно, душа в душу. Но её почему подвергли нападкам, угрозам даже… За что? Я этого так и не понял. Может быть, потому, что я живу в Витебске недолго, знакомство моё с городом меня очаровало, и всё непонятное мне ещё предстоит понять и осмыслить. Одно понимаю: Гимна был не просто написал Тамарой Красновой- Гусаченко, он был ею выстрадан, и, потому, сегодня по-праву является достойным украшением города.

А вот и полный текст гимна на русском языке, найденный мною в интернете.

По-над Витебском через века

Храм Успенья ковчегом летит,

Мудрой Ольги – княгини рука –

Повелела – и город стоит!

Золотые плывут купола,

Мы истории славу поём!

Невский – князь, обручаясь, стоял

В Благовещенском храме твоём!

Город над Двиной,самый дорогой,

Обойди весь свет, а роднее нет!

Город наш родной охраняет Спас,

Лик его святойна гербе у нас!

Ты таланты являешь на свет:

В звездном небе на все времена

Написали – художник, поэт

И ученый – свои имена.

Город древний – всегда молодой,

Катит синие воды Двина,

Ты за доблесть отмечен страной:

На знаменах твоих – ордена!

Стал ты навеки нашей судьбою

Ни позабыть тебя,ни разлюбить!

Благословенный для жизни и света,

Витебску многая, многая лета,

Витебску – многая лета!

Потом мне удалось услышать Гимн в исполнении хора А. Раузо – удивительное, потрясающее впечатление! Пройдут года и Гимн городу Витебску, написанный гениальным тандемом Тамарой Красновой-Гусаченко и Александром Раузо по праву будет признан лучшим из многих и многих Гимнов. Например, сегодняшний государственный гимн Украины – послушайте, ой как он уступает Гимну города Витебска! Я уж не говорю о гимнах многих городов, которые являют собой суть примитивных шлягеров, но не торжественной оды городу.

Надо признать, что Гимн Витебску – это не робкая попытка Тамары Красновой-Гусаченко прикоснуться к историческому прошлому родного города, истории, преданиям, краеведению.

Тамара Ивановна Краснова-Гусаченко в стихотворном трехтомнике «У света тени нет» почти весь первый том посвятила фольклорно-этнографическому исследованию белорусского народа, собрав поговорки, пословицы о церковных праздниках и различных сказаниях до христианского периода древней северо-западной Руси к которой принадлежала Беларусь.

Здесь Тамара Ивановна делает ссылку, что слова белорусских пословиц и поговорок даны в русской транскрипции. Но языки русский и белорусский так схожи по смыслу и звучанию, что это не снижает ценности фольклорного материала, а только улучшает его, делает круг читателей шире, огромнее.

Хочется отметить мне ещё одну трудность, с которой столкнулась Тамара Ивановна. Она же поэт, и все пословицы и поговорки изложены в поэтической стихотворной форме. Мало было собрать материал, Краснова-Гусаченко переложила «презренную» прозу в высокую поэзию. А это не только тяжелый многовременной труд, а и творчески-напряженная работа. Зато засветились, заискрились, заиграли пословицы и поговорки Беларуси в сборнике поэта под замечательным и соответствующим теме названием – «У света нет тени».

Начинается фольклорный цикл поэта с того, с чего начинается Новый год. Название первого стихотворения цикла так и называется – «Первое января». Во вступительном слове поэт делает краткую ремарку:

«Жизнь в деревне с самого раннего детства являла нам народные приметы, пословицы, поговорки. Они сопровождали все праздники. Особенно их много было зимой. В первый день Нового года говорили:

«Первый весь январский день

Веселись и не ленись.

Будет год потом счастливым,

Утром встань и улыбнись!».

Дальше следует предложение автора маленьким ребятишкам, как украсить своим примерным поведением и помощью старшим и младшим домочадцам в такой яркий праздник – Новый год. Я знаю многих своих знакомых, которым уже немало лет, а они задорно, взахлёб вспоминают, как опьянительно пахли елочные иголки. Как срезали для них родители ножницами вкусные шоколадные конфеты, висящие на тоненьких ниточках на ветвях ёлки и светились апельсины с шероховатой кожурой, но таким ярко желто-оранжевым светом, что казалось, не апельсин это, а маленькое солнышко снимают папы или мамы с веточки ёлочки. И дарят им на всю жизнь новогоднюю радость.

А заканчивается стихотворение мудро, легко и просто:

Как ты встретишь Новый год

Так потом он и пройдет.

Но прежде чем наступит Новый год, идет, вступает в свои права зимний месяц декабрь – Снежень. Снежень последний календарный месяц и одновременно первый месяц зимы. Канун Нового года, Рождества, святок.

Только услышишь это нежное ласковое слово – Снежень, а пред глазами сразу предстает сказочная картина. Пушистое снежное покрывало, белое, как лебяжий пух, покрыло безбрежный простор равнины Беларуси. В самом названии государства скрыт подтекст Снежня – Бело-Русь.

Но лучше послушать хотя бы несколько строф поэта. Они изящны и легки, как снежинки Снежня:

Пух сугробами лежит

Бриллиантами горит –

Хорошо, коль снега много,

Значит, есть саням дорога!

Под луною он блестит

Под полозьями хрустит,

Мягким белым одеялом

Целый белый свет укрыт!

Но не такой уж он и податливый месяц Снежень. Он умеет, и повелевать заставлять нас относиться к нему с уважением. И поэт знает об этом. Тамара в последней фразе стихотворения ставит восклицательный знак, как будто то Снежень, подняв вверх указательный пальчик, грозит расшалившимся детишкам: играй-играй, а дело не забывай.

Ах, недаром месяц – Снежнем

Называть себя велит!

И вот наступило Новогоднее утро. Стихла пурга, не слышно завывания ветра. Выглянуло из-за туч солнышко и снег, отражая его лучи, слепит нам глаза. На улице белым-бело. В стихотворении «Новогоднее утро» поэт сравнила снежный покров с горностаевым мехом:

Всю землю укрыл горностаевый мех,

Что снегом зовет наш наивный народ…

Он ляжет на сердце, как девичий смех

Тому, кто надеется, верит и ждет…

Не пройдет и недели, как наступает Рождество. Оно празднуется у православных славян седьмого января. С торжественностью и радостью, с которым отмечается Рождество, сравнится разве, что Пасха. Но в стихотворении Тамары «Рождество» из цикла «Бабушкины сказы» опять звучат дела давно минувших дней, то есть фольклорные мотивы славянских обрядов:

Из колодца воду в хату приносили,

В неё денежку серебряную клали

А водою этой деток умывали,

Чтоб здоровыми, веселенькими стали!

Затем в сочельник, в ночь перед Рождеством невесты на выданье любили погадать. Об этом весьма занимательно рассказала Тамара Краснова-Гусаченко:

Поздним вечером девчата всё гадали

Воду ставили и зёрна рассыпали

Прыг да скок петух, а кинется к водице

Значит, пьяница сватами постучится.

Если в зеркало петух глядеться станет,

Будет суженый охочим до гулянья,

А коль зёрнышки склюёт он среди хаты

То жених придёт и добрый и богатый.

Молодежь любила и поколядовать. Да и примета народная такая есть – если на коляды тепло, весна будет холодной.

И поэт обращается опять к бабушкиным сказам:

Пела моя бабушка:

- Люли, люли, лады.

Напекла оладушек

Внукам на коляды.

Я уже упоминал в комментариях к этой главе про Пасху, которую празднуют славяне с огромным размахом. Седьмого января Иисус Христос родился, а на пасху он воскрес. У поэта есть стихотворение «Христос воскрес». Для всех христиан Воскресенье Господне не знает границ. Его празднуют во всём мире.

Христос воскрес! Христос воскрес!

Журчали ручейки и птицы,

Из синей высоты небес

Шло солнце через все границы!

Христос воистину воскрес,

Сияют и поля, и лес

И Колокольный звон окрест

Шлёт телеграммы с поднебесья.

Образность у Т. Красновой-Гусаченко пронизывает пространство и время более чем на два тысячелетия. Солнце, которое шагает по поднебесью через все границы стран Земли, олицетворяет воскресшего Христа. А колокольный звон поэт сравнивает со словами молитв, посланных не только звучанием колокола, но по голосам прихожан, - телеграммы по современному – в небесную высь – Богу в уши.

После Рождества в январе девятнадцатого числа празднуется Крещение. Поговорка о суровых крещенских морозах заставляет даже сидящего в тепле человека содрогнуться от предполагаемого холода. Но как и в стихотворении Т. Красновой-Гусаченко, отбрасывал дискомфорт в сторону, вместе с ним и одежду и по люду спускаться к проруби, окунуться в святой купели.

А колокола запели –

Все к воде!

В святой купели

На Крещенье – стар и млад

Окунуться в воду рад.

На Белой Руси этот праздник называют Вадохрышче. Перед праздником совершался народный обряд, который прекрасно изложила поэт в стихотворении «Крещение».

Воду ставили по вёдрам

На крещенский, на мороз

Как проснёмся, то посмотрим:

Если горкой лёд намерз,

То богатый будет год!

Если щель есть – недород

Урожая не случился б…

Если птушкой лёд схватился,

Значит, новость к нам придёт!

На Масленицу праздновали всю неделю и у каждого дня праздника своё название. Понедельник – сустрэча, вторник – зайгрыш, среда – лакомка-кутья, чистый четверг – чісты чацвертак. В пятницу цещчіны вячоркі. Гуляли и в субботу, катались на тройках с бубенцами, пекли блины и угощали ими родных и знакомых под медовуху. Но вот наступило Прощенное Воскресенье, как говорится, не всё коту масленица. Масленица заканчивалась и наступал Великий пост. Шестистрочной строфой заканчивается стихотворение «Масленица»

В воскресенье друг у друга

Все прощение просили,

На Прощённом Воскресенье

Закруглялось всё веселье.

Стол отныне – скромен, прост

Наступал Великий пост.

Февралём завершается зима. Он называется по-белорусски - Люты.

У Ванюшки спросит Люты:

- Хорошо ли ты обуты?

Но Люты не только лютует, а и ласкает. Не зря февраль бокогреем зовется.

Месяц Люты – бокогрей,

Бок корове обогрел.

Видите, как легко и непринужденно читаются поговорки и пословицы. Уложенные Тамарой Ивановной в стихи, они и запоминаются легко. Я приведу ниже несколько зимних примет, на её поэтическом языке:

Возле месяца круги –

Жди морозов и пурги.

Иней ночью пал на сад

Жди поутру снегопад.

Если молния зимой

Значит, завируха будет.

Если снег упал большой

Будет хлеба вдоволь людям.

Чтобы перечислить все звёзды в небе, жизни не хватит. Таково и неблагодарное занятие перечислить все творческие находки Красновой-Гусаченко в кратком обзоре её поэзии. Думаю, уважаемые читатели, уже заинтересовались шедеврами фольклора Белой Руси и с удовольствием разыщут книгу «У света нет тени» и прочтут её. Но я не хочу останавливаться только на зимних праздниках и не упомянуть хотя бы один весенний.

Когда на полях ещё лежит снег, а солнышко так ярко светит, но ещё и хорошо греет, вспоминаются и языческие названия наших древних славянских праздников. Процитирую только несколько строчек из стихотворения «Ярило».

Урожая Бог – Ярило

Это Солнце, знает всякий

Чтоб зима не возвратилась,

Птичке петь велит - овсянке:

Кинь да кинь коньки и санки!

В последней фразе слышится явно певчая трель пичужки овсянки: тинь-тинь, тинь-тинь. Вот какую трогательную мелодию выводит овсянка по указанию свыше от Ярилы. Без солнца нет тепла, нет энергии, нет жизни. Вот потому-то до Рождества и поклонялись славяне небесному светиле.

А с каким сожалением читали мы в детстве сказочку о Снегурочке. О её несбывшейся любви. И красивая девушка Снегурочка и юный Лель влюбился в её красоту, но две стихии, как говорил классик – лёд и пламень не могут ужиться вместе. Или лёд, растаяв, укротит, погасит огонь, или огонь, если он уже набрал силу, превратит лёд в пар.

На этом физическом явлении и построен сюжет сказки. Только сказка завораживает и хочется верить, что любовь не может испариться бесследно. Как и красота любовных отношений Снегурочки и Леля. В своём стихотворении «Любовь Снегурочки» возвращается к этой вечной теме автор:

… как снег, растает дева по весне,

И всё она об этом знает, знает…

Но ждёт любви и молится о ней

Глава 8. «Поставьте памятник деревне….»

Когда я прочитал в книге Красновой-Гусаченко «У света нет тени» название стихотворения её «Поставьте памятник деревне…», то невольно вздрогнул:

- Неужели, - подумал я, - Тамара Ивановна, которая с таким восхищением и так трепетно воспевая деревню с непередаваемо-нежной природой: лесами, полями, реками, могла позволить себе такую реминесценцию? Ведь стихотворение с точно таким же названием я читал задолго до выхода книги «У света нет тени» лет этак на десять. Оно написано поэтом Николаем Алексеевичем Мельниковым и тоже как Тамара Ивановна уроженцем Брянской области, и опубликовано в книге «Русский крест». Щедра брянская земля на поэтические таланты.

Но, я понял, что с выводом поторопился, увидев тут- же эпиграф со сноской: «Поставьте памятник деревне // на Красной площади в Москве, // там будут старые деревья, // там будут… // (Н. Мельников, поэма «Русский крест»)».

Переведя дух, перечитал стихотворение обоих авторов, понял, в чём дело. Тамара Ивановна полемизирует со своим земляком Николаем Алексеевичем Мельниковым, выступая, как великолепный поэт -- публицист.

В чём суть дискуссии сейчас расскажу и покажу в своём исследовании. Приведу отзывы сначала о стихах Мельникова. «Если бы Николай Мельников написал только одну песню (балладу, песню (фронтовой плакат?), песню-плач, песню-вздох «Поставьте памятник деревне» - он уже был бы человек исторический. Может быть, более исторический и легендарный, чем автор целой книги. Потому что в книге всегда можно найти недостатки, а в полюбившейся песне их не может быть по определению», - написала в своем предисловии к книге «Русский крест» Лариса Баранова-Гонченко.

Но в стихотворении Николая Мельникова не спорю, огонь мощного по силе и красоте художественного произведения, я увидел то, что не заметила Лариса, а разобралась и потому и встала на защиту деревни Тамара.

Процитирую концовку стихотворения Николая Мельникова:

Поставьте памятник деревне,

Чтоб показать, хотя бы раз

То, как покорно, как безгневно

Деревня ждёт свой смертный час!

Ломали кости, рвали жилы,

Но, ни протестов, ни борьбы –

Одно лишь «Господи, помилуй!»

И вера в праведность судьбы.

В этих строчках Мельникова звучит такая безнадега, смирение холуйское, что становится обидно за своих земляков-сельчан. А как же поговорка о своевольном характере деревенских мужчин? Ведь она давно придумана, несколько веков назад, а не моими современниками: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». А слова о русском бунте бессмысленном и беспощадном?

Терпелив русский человек, но всегда же, есть предел любому терпению.

Тамара Краснова-Гусаченко обвиняет с самого начала не столько своих земляков, сколько саму себя, но не в тупой покорности, а в том, что бросили на произвол своё село «блудные» сыновья и дочери. И славит тех, кто остался трудиться на матушке-земле:

Какой деревне – памятник поставить?

Отечеству — от блудных сыновей?

Я только и сумела там — оставить

След босоногой юности своей,

И первую любовь, и удивленье,

Там — мир врывался радостью в окно,

Там — голос мамы нежный, незабвенный.

И, Боже, как сирень цвела весной!

Там, за окном, — то зимы да метели,

То белоснежный яблоневый сад,

То — аисты, на юг они летели,

Чтоб не вернуться никогда назад.

Автор называет символом перелетных птиц не журавлей, а аиста. При слове «журавли» наваливается ну душу грусть-тоска, и возникает щемящее чувство, которое называется экзотически – ностальгия, а по-русски тоска по Родине. А в слове «аист», пусть он и улетает на юг, слышится радость. Ведь по поверью селян, аист приносит в клюве в молодую семью новорожденного. Не беда, что аист улетает в теплые края. Плохо, если он не вернется в родные края. Если аист не вернётся в деревню, кто же будет приносить счастливым семьям детей в клювике? И деревня вымрет. Вот какая буря эмоций возникает в душе от короткой фразы поэта:

То — аисты, на юг они летели,

Чтоб не вернуться никогда назад.

Метафору, её глубинный смысл, подтверждает и то обстоятельство, что если разорить аисту гнездо, которое раньше они строили прямо на крыше хаты, а теперь на столбах электроопор, то они никогда не будут строить новое гнездо на месте давешнего разбоя. И аисты ещё: никогда не возвращаются в деревни, в которых уже никто не живёт…

Чувства переполняют сердце, и Т. Краснова-Гусаченко снова обращается к резанувшей её душу до боли фразе «Поставьте памятник деревне…». Ведь простым смертным ставится памятник, если, конечно, средства денежные для этого найдутся, сразу на могиле. Так что же деревня умерла? Нет, говорит поэт. И отчаянно, с горечью пишет:

Как совести своей надгробье ставить?

Мы родовой нарушили завет,

Покинув землю прадедов, и стали

Бездомными на Родине своей,

Где были так окутаны любовью.

Ты помнишь ли тот первый детский крик?

А первый шаг? А залитую кровью

Страну? Войну? Но и в горючий миг

Лихой беды она давала силы,

Пощады и подмоги не просила,

Но воинов земле своей дала.

За сыновей молилась. И — жила.

Эти строчки, несущие позитивную энергетику не нуждаются в комментариях. Они пронзают насквозь душу и в окаменевшем от горя и беды сердце высекаются искры надежды: выстояли, выжили и будем жить!

Оптимизм сквозит в отличие от уныния Николая Мельникова и в концовке стихотворения Тамары Ивановны:

И – где деревне памятник поставить?

Спросите, опросите всех людей,

И люди скажут: нет её, не знаем,

Таких на свете нету Площадей.

Тут поэт перечеркнула мечту Мельникова поставить памятник деревне в Москве на Красной площади. Зачем, кому в укор? Москва слезам не верит, а у кого совесть осталась и её щемит от исчезновения многих «неперспективных» деревень, стараются исправить положение. Но неужели Мельников прав в своём пессимистическом прогнозе?

Суд истории рассудит принципиальный разговор двух поэтов. Но мне кажется, что победит в этом поэтическом диалоге Тамара Краснова-Гусаченко. Памятник деревне – сама возрождающаяся деревня. В Беларуси хороши не только дороги. Обновляются фасады домов, венцы и строятся рядом новые красивые дома. И это не идеалистическая картина, а реальное преобразование жизни. Хорошо, когда реальная жизнь превращается в поэзию.

В своём цикле «Первые мои поэты» Тамара Ивановна называет поэтами своих любимых: бабушку и дедушку Антона. Казалось, ну как могли писать стихи люди, у которых нет грамотности. Они и писать-то не умели. Только поэт – это не профессия, а призвание.

Тамара приводит поэтические способности бабушки Алёны:

Вышивала бабушка розовый закат

На зеленой травушке яблоки лежат

А над тихой речкою шёлковая гладь

И стежочки – свечками ясными горят.

Положила в ноженьки дедушке рушник

Чтобы дал им Боженька долю на двоих

На роду натруженном кротки и тихи,

Ткала, шила – кружевом бабушка стихи.

Такие стихи, которые слагались изящным кружевом, очень долговечны, они всегда на виду и красота стихов бабушки Алёны ежедневно ласкает взор и её родственников, и гостей односельчан, посещающих дом бабушки хоть и редко, но метко. А разве кружева бабушки Алёны не произведение искусства? Несомненно – она поэт от Бога.

Дед Антон свои поэтические строчки выводил плугом, вспахивая, нарезанный ему земельный клин. Первым читателем его стихов становился дедушкин помощник – сын, а одновременно и отец Тамары. А потом, во время сенокоса, дед и отец выводили косой травяные строчки.

А вот как показывает поэтическую суть своего деда Антона:

Земля поспела, семя жаждет,

Уже прогрета и готова

Хлеба растить, весною каждой

Зов - дух земли зовет он снова

Своих работников чуть свет.

И точно знает час и время,

Мой мудрый молчаливый дед

Своё трепетное отношение к земле дед Антон передает своему сыну:

Ему потом пахать, и мыслить,

И слову вечному учить:

«Дожить до основания истин,

Мой сын. Физически дожить».

Философия жизни деда Антона уже переломилась в поэтическую фразу: «Чтобы стать известным в России, надо жить долго». Сравните со словами деда Антона:

«Дожить до основания истин,

Мой сын. Физически дожить».

А дала поэтическую и физическую силу дедушке – родня деревенская земля. А не рукотворный памятник не деревне, а укладу деревенскому, его нравственным обычаям житья-бытья. Все-таки Тамара Краснова-Гусаченко не удержалась и установила памятник, написав стихотворение «Так и жили». Памятник Тамары крупный и величавый и его нельзя рассматривать фрагментарно, по кусочкам. Необходимо взглянуть на него издали – «большое видится на расстояньи», чтобы можно было разглядеть монументальную картину деревни целиком. Поэтому привожу стихотворение «Так и жили» полностью, не разбивая его на цитаты:

Заведите хороший обычай –

Избегать нежелательных встреч!

И когда это станет привычкой,

Вы научитесь сердце беречь.

Так и жили… На все приговорки –

Вся деревня – и наша и та,

Что за лесом, и та, что за горкой…

В приговорах жила доброта.

Заведите не злую собаку,

Чтоб табличку прибить на забор:

«Очень злая, большая собака

Во дворе», чтоб не крался к вам вор.

Пусть погромче ваш пёс добрый лает!

Да не проговоритесь никак

Что он даже чужих не кусает,

Что он просто такой вот чудак!

Заведите хороший обычай:

Не копите обиды и боль!

И когда это станет привычкой,

Вас, как воздух окружит ЛЮБОВЬ!

Глава 9. «Пронзит века, как землю, вешний стебль пронзает, поэзии весомая строка…»

Во втором томе «Спас» Краснова-Гусаченко в V разделе «И всё спасенье – крохотное слово» касается сложной темы. Как возникает Поэзия и откуда возникает Слово, без которого никогда не может возникнуть поэтическая строчка. Тамара Ивановна видит корень исканий в страдании, в муках творчества. Недаром гласит пословица «Без труда не выловишь рыбку из пруда»:

Страданья – к познанью путь

И не т пути иного

В конце пути когда-нибудь

Меня разыщет Слово.

Три последних слова в поэтической строке «меня разыщет Слово» вроде бы принижает роль сану писательницы, поэта. Надо самой заниматься поисками Слова, а не ждать, когда Слово разыщет тебя… Поэзию творит поэт, а слово «творить» однокоренное от слова «творец»!

Поэтому так осторожно и бережно надо относиться к находке Слова. Пусть уж лучше дождаться, когда тебя разыщет Слова, и придет озарение, чем бесплодно мыкаться в потемках, на ощупь, разыскивая его. Название другого сборника «У света тени нет» лишь подтверждает тщетность попыток разыскать во тьме (тени) истины. Диалог Слова с Поэтом приоткрывает завесу трудности, с которыми пришлось встретиться, прежде чем оно пришло к Поэту:

- Как долго, - я скажу, - ты шло…

А Слово ей отвечает:

- Пробилось через скалы, по кручам каплями текло, сквозь камни прорастало… Пронизанное на ветрах, промытое дождями, не раз впечатанное в прах, забитое цепами…

После таких сложных попыток пробиться через терни к звездам Слово и пришло на ум Поэту. И ПОЭТ радуется его приходу и предполагает, как же это случится:

- Родится ясным светлячком, улыбкою младенца, подбитым волком, верным псом и… Ляжет возле сердца.

Как только сердце Поэта успокоится, отыскав нужное Слово, ему захочется большего. Он будет искать еще нужные слова, которые, встав в одну шеренгу, образуют строчку. И как только эти шеренги станут в одно каре, то этот строй их из нескольких каре и превратит шеренги в сплоченный легион, готовый воевать за правое дело:

Едва дыша сквозь ночь иду я

И держит только веры свет,

Что напишу строку такую,

Что запылает как рассвет.

Когда дыханье перехватит,

И оторвет от серых плит,

Как из ведра – зарей окатит

И жажду правды утолит.

Вот откуда приходит к Тамаре Ивановне озарение: «Как из ведра – зарей окатит // И жажду правды утолит».

Но все же, сначала было Слово (у поэта даже строка): «Я напишу строку такую, что запылает как рассвет». Но Тамара не дожидалась рассвета, а шла через ночь к нему, держась только за «веры свет».

А как скорбит поэт, что разлад произошел между братьями и сестрами, литературными, славянскими….

И стало ясно, что разделены

И стало ясно: - «Боливар не вынес»

Мы не сумели поделить вины,

И над самим собой – никто не вырос.

Себя самих, обманутых судьбой,

Спасти и отстоять мы не сумели,

И не хотели… Преданы собой…

Что оставалось? В пропасть полетели,

В глухую стынь, в такую глубину,

Но, сквозь зловещий и надменный хохот,

Проклятья, скал обрушившихся грохот

Плыл тихий голос: «Я – не прокляну…»

В стихотворении «Предателю» талантливый поэт- гражданин бросается в полемический бой с открытым забралом. Ей безразлично, в каком чине находится человек, продающий и предающий Родину, деревню, семью. Предательство мерзко в любой форме, а образ предателя собирательный, как собирательно и имя предателя – Иуда! Он первый, кого запечатлела летопись, предал своего учителя, продавшись за тридцать серебряников.

Лукавить и хитрить умеешь,

Присвоив право поучать,

Судить, рядить напропалую,

Ткать смуту в молодых умах,

На Родину твою младую

Ты призывал не мир, а крах.

Но фиаско терпят не молодые умы, повзрослев, они опомнятся и отторгнут, прочь клевету и клеветника, которого неизбежно настигнет возмездие.

Но будешь сломлен и раздавлен

Своих идей коварных злом,

И в будущем лишь тем прославлен

Что поджигал родимый дом.

Тамара Краснова-Гусаченко сулит предателям славу, но славу-то Герострата. Таковые есть на любом поприще. В стихотворении «Предателю» чувствуется политический подтекст. Он звучит в ключевой фразе: «На Родину твою младую // Ты призывал не мир, а крах».

Многие политические деятели, откуда они только взялись, появились, посягали на моральные устои обновляющейся молодой Державы – Беларуси. Но из этих ничтожных людей пытались изобразить кумиров, выдувая из них персонифицированные мыльные пузыри и наши коллеги: журналисты, писатели, поэты. От того то так по-публицистически резко выступает в стихотворении «Предателю» Тамара Ивановна. Она-то, как мать троих детей по опыту знает, чем огромней поддувают несмышленые дети мыльный пузырь, тем быстрее он лопнет.

Поэтому поэт предрекла предателю финал скорпиона. Почувствовав угрозу, скорпион ударяет шилом на хвосте по своей голове или же пойманный в темной палатке в своих преступных намерениях становится раздавленной кашей под жесткой подошвой ботинка туриста!

Тамара Краснова-Гусаченко пишет стихи с семи лет и по сей день с такой же детской непосредственностью, изобретательностью, свежестью и чистотой. Когда она выступает перед различной аудиторией, ей сыплются на сцену записки, в которых корреспонденты удивляются, что поэт до сих пор сохранила детскую звонкость стиха. А школьники спрашивают, с какого же возраста можно начинать писать стихи и когда впервые её посетила Муза.

На это Тамара Ивановна отвечает заранее своим благодарным читателям в стихотворении «Записка»:

«Когда вы начали писать стихи?» -

Записка мне из зала поступила.

Стихи в ночи! О, как они тихи,

Чтоб не спугнуть, на цыпочках ходила…

Их выплавить в строку – всей жизни мало…

Когда я начала писать стихи?

Мне кажется, ещё не начинала…

Интересно автор стихов делится с читателями, как ей удается совмещать несовместимое и впрягать в одну телегу и коня и трепетную лань.

Вот чищу картошку, там дети кричат

А к горлу стихи подступают

Торопятся руки, мелькают, спешат,

Но всё-таки не успеваю…

Стихи отвернулись, мол, чисти, стирай,

Что ж женская доля такая…

И свежим крылом прикоснувшийся рай

За синим окошком растаял.

А ночью я робко открою тетрадь.

Всё дремлет, не спит только время,

И через неё улетаю – летать…..

Глава 10. Скрижали

В стихотворении «Скрижали» Краснова-Гусаченко обращается вновь к основам нравственности – к смыслу десяти заповедей. Они записаны на скрижалях небесных и тысячелетия незыблемы. Но надо не забывать, что на скрижалях ведется и другая запись - наша летопись, в которой отражены все поступки и деяния человеческие. За которые воздастся нам по заслугам… Но наши заслуги или проступки разбирать придется очень долго, а вот заповедей всего десять… О них и написала Тамара Ивановна в стихотворении «Скрижали».

Ведь просто всё. Всех заповедей мира

Лишь десять. Во Вселенной Бог один

Не измени. Не сотвори кумира.

Не укради. Не лги. И не убий.

Чти мать с отцом – продлится дней дорога

День отдыха вовек не отменяй

И в суете не трогай имя Бога

И ничего чужого не желай.

Задумка расшифровывается просто. Даже те, кто не изучал Библию во времена атеизма в школе, легко запомнят это стихотворение, и в любой момент спокойно могут перечислить все десять заповедей мира. Стихи читаются легко, а значит, и запомнить их будет просто.

Во многих в стихах Тамары «играет музыка столетий» и «сверкают радуги эпох», посмотрите, всего-то четыре строчки, но какие они глубокие и величавые:

Столетия – льёт солнце свет,

Сверкают радуги эпох…

Но ищет человек ответ:

Я – червь.

Но, ведь Отец мой – Бог!?

Если с метафорами всё ясно, то со сравнениями-то немного сложнее, тут Тамара Ивановна спорит с Гавриилом Романовичем Державиным. Учителем великого Пушкина, которому юный Александр в Лицее Царского села читал стихотворение на выпускном вечере. Ведь именно поэт Державин написал вообще фразу из четырех слов, которую до сих пор спустя два столетия цитируют литераторы, философы:

Я царь - я раб - я червь - я бог!

Вот Тамара Ивановна и усомнилась в неопровержимости оценки Гавриила Романовича. Если я всего лишь низшее существо – червь, то почему же так получилось? Ведь, Отец-то мой - Бог! Спорить, что в строчках Красновой-Гусаченко не «сверкает радуги эпох», очень сложно. Вот дал ей Бог такое умение – создать, задолго до того как сделали светотехнику, свето-цвето-музыку, в своих стихах, разумеется. Чудеса, да и только.

Ирония о чудесах, сотворенных нами бренными и тленными людьми, звучит в интересном стихотворении поэта:

Чего-то жаль, о чем-то грустно

Чего-то просто не нашла…

Так полон мир, но – сердце пусто…

Вот – крик одной души – ушла!

Ушла? Куда? Зачем? Откуда?

Из боли, из беды.

За чудом!

Здесь поэт так неожиданно отвечает: « Ушла из боли! Из беды!» -- «За чудом»!, что невольно чувствуешь: в этом заключена магия стихотворения.

А в ушах уже рефреном звучат слова из другого стихотворения, с которым вы уже ознакомились в самом начале «Я пришла». И чудо состоит в словах, какими заканчиваются раннее стихотворение Тамары Ивановны: «Я пришла… // и свой дом отогрею».

Но чудеса на белом свете не единичны. Давайте вспомним завораживающую строку стихотворения Тамары - «Постучали не в окно, а в душу». С её лирической героиней случилась ещё одна волшебная история, но теперь уже с явным стуком в окно.

Краснова-Гусаченко, как в хорошем детективе. Держит читателя в напряжении до самого конца. До самой неожиданной развязки. Читатель не знает, кто же эта незнакомая гостья, которую хозяйка дома не желает впустить в дом, может быть, из-за того, что за окном мгла кромешная и непогода. А может быть, из-за страха, навеянного жутким мраком, напористым стуком…. Не будем гадать на кофейной гуще, прочитайте лучше это прекрасное, глубокое по смыслу стихотворение:

Она в окно моё стучалась

Просилась жалобно – не раз

В мой дом. Иль ночи испугалась?

Иль вьюгой хлёсткой обожглась?

То – плакала, а то – рыдала.

А то, как будто бы молилась…

Она мне сердце разрывала –

Всю ночь в моё окошко билась

А что могла я сделать, зная.

Всему закон: у каждой клетки,

И капли – доля есть земная.

Ну как открыть мне двери ветке?

Чудо в том, что «со слезами и мольбой» к лирической героине в дом стучалась – обыкновенная ветка дерева, которая по всем законам бытия крепко привязана к стволу дерева. И далеко не всему, что стучится в твою душу, то есть дверь твоего сердца, можно открыть дверь, даже если ты и готов это сделать, ибо не всему дано войти в него.

Далее хочется рассказать о некоторых изящных оборотах речи в произведении Тамары Ивановны. Взять хотя бы выражение лирической героини: «Иль вьюгой хлёсткой обожглась?». Очень метко подмечено. Когда вьюга хлещет крупинками слежавшегося снега по лицу, слепит путника, и он нечаянно вдохнёт в себя морозный воздух, то кажется, не холодные снежинки он глотнул вместе с воздухом, а глоток кипятка ожог ему глотку и полость рта, доставая до бронхов и легких.

А каков разнообразный образ непрошеной гостьи, которая чуть ли не головой в окошко бьётся от безысходности. Очень удачно подобран эпитет к слову «вьюга» - «хлёсткая» она. Хлещет по стеклу окна, словно плетью.

Не менее экспрессивно написано и другое трагическое стихотворение. В нём лирическая героиня грустит о последствиях природного катаклизма.

Только натворила беду уже не вьюга, а буря. Стихотворение так и называется «После бури».

Расстрелянные ливнем

И града льдом холодным

Лежат царицы-лилии

На грядке огородной

Испачканные платья

Небесного заката

Изломаны запястья –

Ну, в чём я виновата

Никто не упрекает,

А боль не утихает.

Прочитав его, можно такой шикарный натюрморт написать. Пусть мрачное слово «натюрморт» и означает – мертвая природа. Но картина очень живописная получится. Остается взять кисть, мольберт и…за дело.

Видите, безжизненно лежат на земле смятые, с изломанными стеблями, побитые градом бутоны лилии. Стебли с цветком, сломанные бурей, поэт сравнивает с изломанными запястьями красивой женщины, которая изображала руками изломанные жесты, а вот теперь и не стоит изображать духовные муки, запястья изломаны, и она уже ощущает физическую боль. А платья, цвета зари, испачканы грязью земли, которая превратилась от дождя в мутную жидкую грязь.

Совсем недавно лирическая героиня на солнечной аллее лилии лелеяла. Они стояли почетным караулом, выстроившимся стройными рядами вдоль обочины аллеи, радовались жизни и, качая прелестными головками, приветствовали с клумбы хозяйку сада. Но кто-то вынес им суровый приговор – высшую меру социальной защиты. Вынесли и расстреляли их дождь и град. Холодные сердца расстрельной команды не дрогнули от неземной красоты лилий. Но лирической героине не дано помочь расстрелянным лилиям. И она ропщет сама на себя: «Никто не упрекает, // А боль не утихает»….

У поэта очень сильно развито чувство сострадания, а также чувство жажды жизни. Но эту жажду нельзя утолить, сделав пару глотков воды . Это ураган, который может преодолеть многое – жажда жизни. Стихотворение так и называется «Жажда».

Пей, пей, а жажда велика

Неутолима, неостановима

И так – десятилетья и века!

Такая жажда! А покой всё мимо.

Куда вмещается такой поток

Холодный, родниковый, или – горький,

Такая жажда! Дайте хоть глоток!

А после что угодно, после, только.

Мне б выпить чашу терпкую до дна!

Ну почему она не насыщает?!

Такая бездна, именно – без дна…

Не мы её, она нас выпивает.

Жизнью, которая дарована тебе свыше, дано и сладостно упиваться, считает героиня стихотворения. Но жизнь тем и прекрасна, что нельзя остановиться и прекратить насыщать себя невероятным по вкусу, целебно-жизненным нектаром. Нам отмеряны годы, но героине этого недостаточно. Ей мало, такова сила неутешительной жажды: нужны десятилетия, а может быть и века.

Героиня обращается с мольбой к высшей силе: «Такая жажда! Дайте хоть глоток!». И пусть после будет что угодно. Но после этого единственного, восхитительного глотка, после него хоть трава не расти.

Говорят, что иногда судьба играет злую шутку с человеком. Он ждёт глотка холодной, чистой, родниковой влаги, а жизнь преподносит полную до краёв чашу горечи неимоверной. Да еще и прикажет, грозно насупив брови: «Выпей сию чашу до дна. Может быть, тогда и прощу тебя. Дам глоточек той кристально-чистой родниковой воды, о которой ты так страстно мечтаешь».

Но не насыщает героиню и влага горькой чаши. Ей кажется, что чаша без дна. А как испить бездну?

И в отчаянии героиня понимает, что ей не только не испить эту бездну, но она сама испивает её жизненные соки. До самого донышка.

Однажды я прочитал стихотворение, в котором был сплошной сумбур. В стихотворении Красновой-Гусаченко «Жажда» всего три четверостишия, а кажется, что я прочитал толстенный том, в котором собрана мудрость столетий, эпох, и подана так изящно, со вкусом в виде поэмы читателю, что нельзя оторваться от образной поэтической строки.

Глава 11. «Монолог трамвая»

Прочитав заглавие стихотворения поэта Красновой-Гусаченко «Монолог трамвая», мне вспомнилось, что такое перевоплощение любил использовать в своем творчестве Владимир Высоцкий. Есть у него монолог самолёта-истребителя, который сам ведёт бой с вражеским аэропланом, лишь иногда, подчиняясь лётчику.

Высоцкий с таким боевым напором описал в стихах воздушное сражение, что казалось будто и правда он, превратившись в истребитель, испытывал каждой своей клеточкой организма то, что чувствовала боевая машина в военной баталии.

А тут: «Монолог трамвая». Какой азарт, смысл в монотонной работе обыкновенного городского трамвая? Да, он трудится день и ночь неутомимо, как вол. Но в душе-то лелеет мечту! А суть прекрасной мечты любого существа всегда интересовала людей. Мечта – это полёт мысли. А кому не хочется полетать? Хотя бы во сне.

Но давайте сначала познакомимся с началом «Монолога Трамвая». А потом, передвигаясь с ним, может быть, в нём от одной остановки до другой, третьей… Познакомимся с ним поближе, узнав о его мыслях и переживаниях.

Я – трамвай, нагруженный,

Вечный скромный труженик

Без фантазий, без идей –

Должен я возить людей.

Днем и ночью торопиться

А мечта – остановиться

У березки посидеть,

Или – взять и полететь!

В этой строфе главная задача трамвая, которую он с успехом выполняет. «Вечный скромный труженик» имеет огромное чувство долга. Он «без фантазий и идей» возит людей. Так нужно, и в этом главное достоинство любого труженика. Только труд был всегда в почёте на земле. Но как и всем смертным трамваю хочется иногда отдохнуть. И не где-нибудь, а под символом славян - берёзкой. Но самая главная боль в том, что он ограничен в свободе, и вынужден терпеть все обиды, унижения, травмы, терпеть, и всё-равно «возить людей»…:

Я изрезан и оплёван,

Раздирали изнутри

И навек судьбой прикован

К рельсам… Что ни говори

Как не вой и как не бейся,

С них железных не сойти,

Только рельсы, рельсы, рельсы…

Мне всю жизнь по ним идти.

Вот в чем причина неосуществленной мечты трамвая: «Взять да полететь!». Он прикован, как раб на галерах цепью. Его кожа (сидений) изрезана разными узорами… Никто не обратит внимания на его эмоции. Можно биться об эту свою заезженную колею – рельсы, хоть скрежетать о них колесами, взвизгивая и завывая от недостатка напряжения электротока, обязанности свои труженику приходится выполнять.

Но, оказывается, так может быть: то, что казалось вчера бременем, сегодня оборачивается вполне переносимым делом:

Но зато и в дождь и в слякоть

Не увязну никогда,

И колёса ровно катят,

По маршруту и всегда

Рельсы – верною судьбою,

На моём лежат пути

Я привык к ним и не скрою:

Мне удобно так идти

У Максима Горького есть поэма «Песнь о Соколе». Там писатель сопоставляет поступки через двух противоположностей. Сокол создан для полёта, а Уж удостоен прозябания, ползая по земле между скользкими камнями на дне горного ущелья. С высоты скалы этого ущелья и попытался раненый Сокол ощутить, какова радость последнего полёта.

В «Монологе Трамвая» поэт Краснова-Гусаченко умудрилась соединить два несоединяемых стремления. В бездушном Трамвае уживаются два характера: Сокола и Ужа. Хотя и в трамвае весной пробуждаются лирические настроения. Но Долг – превыше всего.

И не жаль, что не вкушу,

Хмеля вкус, полёта сласть,

Но зато и не рискую,

Позвонки, сломав, упасть…

Пусть струной под сердцем тонкой

Лебединый месяц май

Льётся, льётся песней звонкой…

Но – я – всё равно – трамвай …

А вот находки следующего стихотворения , просто потрясли меня:

Роща, как лимонное пятно,

За окном вагона пролетела

Легкою вуалью, и – темно

Лишь колеса разрывают тело.

Времени и мякоти ночной…

Поезд, как удава хвост большого

Мчит по стыкам, считывая бой

К станции. Где всё начнется снова.

В этом, небольшом по объему произведении, очень много творческих находок. Роща не золотая, а похожа на лимонное пятно. Поезд мчится стремительно и картина природы не прочитывается в деталях. И золотые осенние листья сливаются в одно расплывчатое пятно. Но поэт тут же поправляется: пятно не сплошное одноцветное. Нет, оно намного изящнее, монотонный цвет выткан осенью в легкую вуаль.

Прочитав последнюю строчку первого четверостишия «лишь колеса разрывают тело времени и мякоти ночной…» Мякоть ночи! Как это ощутимо, когда вокруг тебя ночь , непроглядная темень, она, и впрямь, как мякоть , которую разрезает мчащийся стрелой поезд, он разрезает время, приближая пространство – скоро будет конечный пункт путешествия. Остается только по-доброму позавидовать Тамаре Красновой-Гусаченко, которая подобрала для ночной тьмы за окном поезда такую меткую и ощутимую плотью, метафору.

А ведь, в самом деле, ночная тьма ощущается как живая плоть, через мякоть которой и пробивается поезд. Он, извиваясь, как хвост огромного удава, раздвигает по сторонам мякоть ночи, только колёса считывают на стыках темп движения экспресса к станции. Последняя строчка поэта относится не только к поезду, «где всё начнется снова», а и к пассажиру. В жизни нет ни начала, ни конца. Она закольцована множеством параметров и интересна своей непредсказуемостью.

Образности в стихах неимоверно ёмкая. Машина времени у Красновой-Гусаченко, её символ – поезд, ушел в неведомые края и сменил целую эпоху ( стихотворение «Там»), в которой ценили выше всего три главных качества у людей той эпохи: честь, долг, совесть. Поэт показала, что вроде бы и крушение-то не произошло. Поезд бежит быстро, мелодично постукивая колёсами на стыках - «така – така - та…». Но эпоху увозит.

А что осталось. Когда происходит катастрофа, выживают сильнейшие, то есть среднее поколение, у кого есть силы, здоровье, работоспособность. Больше всего страдают в разруху самые маленькие и самые пожилые люди. Об этом и говорит в окончании стихотворения автор:

На пристани забытой у реки,

Сидят, не верят ни в какой улов,

Там, с детскими глазами старики

И дети, но с глазами стариков

Глава 12. Прописные истины

Прописные истины по определению означают всем известные давным-давно, правила известного поведения людей. Иногда их называют ещё более пренебрежительно: избитыми истинами. Такими избитыми и изношенными, как подметки башмаков блудного сына. Но так называют Истину, когда упоминают её всуе.

Поэт в разделе книги «У света тени нет» - «Эскизы» решила посмотреть на прописные истины по-новому. И хотя слово «эскиз» обозначает набросок картины, чертежа, без деталей обозначения, одним росчерком пера или карандаша, контуры будущего художественного произведения, но «Эскизы» получились у Тамары Красновой-Гусаченко яркими, красочными, выпуклыми.

Рассмотрим для начала её эскиз «Проблема»

Не бейте ниже пояса, и не ударят Вас –

Истина известная, для каждого из нас.

Проблема ещё не решена. Я не процитировал ещё две строки из этого стихотворного афоризма , в котором и заключается соль высказывания. Поэт произносит слова непреложной истины, и тут же усомнилась в ней: «да, мой лирический герой даже в драке поступает благородно». Не пакостит подло исподтишка – удар ниже пояса. Но будет ли поступать благородно враг? Свое сомнение она высказывает в поэтических строчках:

Но – кто же помнит истину,

Когда задача выстоять?

Следующий вопрос – «А теперь?», стал и названием нового эскиза.

Я тебе открою дверь,

Только нет назад дороги

А теперь? – Ну, что – теперь?

Это ты теперь – У Бога…

В следующем стихотворении лирическая героиня высказывает крамольное суждение о справедливости заповеди Господа – «Если тебя ударят по правой щеке – подставь левую». В этом и смысл прописной истины. Рассуждая так: «Почему же я должен безропотно подставлять левую щеку после удара моего врага по правой щеке?». Ведь у Господа сказана и другая прописная истина – «Око за око, зуб за зуб»? Нет, я должен дать сдачи своему обидчику. Добро должно быть с увесистыми кулаками.

Но поэт не согласен со спорщиками. Она придерживается классического первоначального смысла истины и пишет:

Коль ударят – читаю – подставь и другую

Свою щеку врагу… Я постичь не могу

Раз подставлю, смолчу, но в другой – не могу я

Не останусь никак у врага я в долгу

Ну и что же? Сполна я ответила боем,

Только нет утешенья, и радости нет.

Ведь любовь – это Бог! Мы забыли с тобою

Этот древний и мудрый, и вечный завет.

В эскизе «Хлеб» поэт сказала свое мнение не только о вечных заветах, написанных на небесных скрижалях, но и вечных незыблемых истинных ценностях. И они не девальвируются, как золото или американские доллары, а будут существовать всегда.

К таким ценностям относится и хлеб наш насущный:

Хлеб – самая дешёвая еда.

Он в магазине стоит пять рублей

Но ничего на свете – никогда

Дороже хлеба нету для людей.

Такой же «спорной» истиной, как и подставить врагу другую – левую щеку, после удара по правой, Краснова-Гусаченко ставит вопрос: «Прощать или не прощать друга?» в афоризме «Если был».

В вопросе о справедливости высказывания слышны отголоски страстей по-шекспировски неразрешимых. И каждый, кто испытал предательство друга, сможет ответить только так, как он думает. Тамара не собирается считать свою истину истинной в последней инстанции. Её может открыть только Всевышний. Она высказывает своё мнение:

Предал друг… То-ль зависть погубила?

То-ли не был другом никогда?

Всё простить и всё забыть, что было?

Если другом был, конечно, да.

Вообще, в своих стихах поэт Краснова-Гусаченко не боится острых жизненных тем, не пугается порезаться об их острые углы , откровенно говоря в своих стихотворениях:

Я порезала сердце моё…

Сколько боли и сколько той силы

Мне дано на житьё, на бытьё?

Я под небом костры разложила

Из моей бесконечной любви.

И, пока я живу, всех теряя,

Догорает по капле в крови

Жизнь моя, а любовь полыхает…

Вот видите – «Я порезала сердце моё…». А порезав сердце, находишься у жизни на волоске. Волос очень тонок. И любое неосторожное движение может привезти к катастрофе. Выдержит нагрузку волосок – останешься жить, оборвется… Тебя поглотит вечность.

Но лирическую героиня самоотверженно любит жизнь и готова поделиться своей огромной любовью со своими близкими людьми. Жизнь её догорает до капельки. А из полыхающей любви героиня торопится успеть, да она уже и успела -- разложила под небом костры, чтобы они могли согреть сердца живущих рядом , уставших людей. И всё её удивительно прекрасное творчество, как и общественное служение – и есть Гимн своему городу – старинному и прекрасному Витебску.

 

Часть II

Глава 15. Стихи не исчезают никогда…

Когда исследование творчества поэта Тамары Ивановны Красновой-Гусаченко подходило к завершению и, казалось бы, радоваться мне да радоваться – заканчиваются бесконечные дни и ночи напряженного труда. Но вместо ликования напала хандра.

- От чего же мне так грустно? Я как будто бы что-то потерял очень дорогое и ценное.

Задавал я себе вопросы, перелистывая в который уж раз странички двухтомника «Спас» и трилогии «У света тени нет». А потом понял, что мне просто не хочется расставаться с роскошным миром поэзии поэта Красновой-Гусаченко.

Чтобы отвлечься и выйти из транса, пересмотрел, пробежался по виртуальному пространству Интернета. Захотелось узнать, что новенького произошло и появилось на литературном небосклоне. Какие звёзды и звёздочки зажглись на нём.

Моё любопытство было вознаграждено. Я увидел… Новые, ещё нигде ранее не опубликованные стихи Тамары Ивановны в нескольких номерах сетевого журнала «Камертон», в только что вышедшем номере известного на весь мир журнала «Наш современник»… По крайней мере, в «Спасе» и «У света тени нет» я этих, новых стихов не видел и не читал.

Прочитал первую строчку её стихотворения и замер: «И жалею, и зову, и плачу…». От этой строчки пахнуло легкой, светлой, звонкой лирической грустью Сергея Есенина. а эта интерпретация Красновой-Гусаченко. У Есенина-то написаны эти слова с отрицательной частичкой «не» - «не жалею, не зову, не плачу». Он без всякого сожаления, вроде бы расстается с прошлым, со своей молодостью. А Краснова-Гусаченко вкладывает в эти три слова своё несогласие, нежелание так легко и просто расстаться со своим детством. Хотя понимает, что при всей внешней благоустроенности жизни, никогда не вернешься в страну детства. Об этом поёт и скорбит душа:

И жалею, и зову, и плачу.

Только нет ни голоса в ответ.

Что деревни нет давно – есть дача,

Правда, детства моего – там нет,

Где меня, окликнули бы: «Тома!»

За водою! Бочку наноси!

Прополи картошку! В доме

Вымой пол. Не ной. Не голоси.

Не забудь нарвать крапивы кошель,

Порубить и с зЕрнем помешать,

Поросят накормишь, ну, а после

Можешь сесть, стихи свои писать!»

Вот какая метаморфоза сознания произошла у лирической героини. Ведь всё, что перечислила поэт, это тяжелый деревенский труд: наносить огромную бочку воды, прополоть картошку, помыть полы, накормить в хлеву животину, а только потом писать свои стихи. От перечисления «домашних» заданий зареветь хочется, и героиня уже начинает потихоньку всхлипывать, как мать ей приказывает, нюни-то не распускать: «Не ной. Не голоси». Но все деревенские труды (и, кстати, в её родной деревне, что на Брянщине, слово – зерне – говорили-то именно по-белорусски) и трудности, хотя уже в далеком прошлом, а для души приобретена дача, но нет самого главного на этой даче – нет детства. Хотя в нём была далеко не райская жизнь.

Так кажется только мне, а поэт восклицает, что именно период детства, был для лирической героини раем:

Где он, это рай? Сияет месяц

Над волшебным ночи полотном,

Ива, косы в хрусталях развесив,

Сказочным сияет фонарём!

Это четверостишие показывает не только красоту природы, но и мастерство поэта. Волшебница ночь уложена на полотно искусной рукой чудного мастера-живописца, коим является Память Детства. Над полотном – сияющий серповидный полукруг месяца. Казалось, что этого было бы и достаточно для колдовского очарования. Но света много не бывает. Используя метафору «Ива, косы хрусталём развесив, // Сказочным сияет фонарём!» автор создала необыкновенный образ сияющей люстры в полумраке ночного дворца. Косы хрусталём ивы свисают как гирлянды люстры. Разумеется, они хрустальные. Капельки воды застыли на длинных листьях плакучей ивы и лучи лунного света, преломляясь в капельках воды - хрусталя сверкают всеми цветами радуги, как у настоящей, а не сказочной люстры. Хотя, сказочный мотив налицо… Но, чтобы заинтриговать читателя Тамара маскирует люстру, которую сотворила волшебница ночь, называя её прозаическим именем – фонарем.

В конце стихотворения в двух четверостишиях Тамара поясняет почему же у неё нет отрицательной частички «не» в первой строчке – «И жалею, и зову, и плачу».

Чудо – рядом было, под ногами:

Помидоры, яблоки, морковь,

Георгины – рядышком с кустами

Хмеля и акаций… И - любовь:

Так легко всё, радостно давалось,

Всё цвело, звенело в том краю,

И украдкой, при луне – читалось,

Пелось, танцевалось и влюблялось.

Потому – и плачу. И зову.

Говорят, что нельзя войти дважды в одну и туже реку. Вроде бы и правильно с физической точки зрения. Речная вода, в которую древний философ входил, омыв его тело, через несколько мгновений устремлялась вниз по течению. И вспять никогда не возвратиться. Но с точки зрения лирической поэзии невозможное становится возможным, доказывает поэт Краснова-Гусаченко в стихотворении «Молодая!».

Хотя в основе её доказательства лежит так же народная мудрость: «Пока душа молода, человека не может скрутить и сломать старость». В «Молодой!» лирическая героиня Тамары переживает осенний период жизни. Но возвратившись к своим истокам, в деревню, возродилась и попала, как в сказку. Но не как в сказке «Двенадцать месяцев» падчерица, которую злая мачеха заставила в лютом декабре собрать апрельские цветы – подснежники, попала не из зимы в весну, а из осени в лето.

Молодая!

Этим летом жила я в деревне,

Отыскала рецепт очень древний:

Тишиною я душу спасала,

И росою её умывала.

Как с дитём, с нею я говорила,

Но, как рана саднящая, ныла,

И болела душа, и страдала,

Чтоб спасти меня, я ж – пропадала.

В этих двух строфах поэт сумела показать в двух ипостасях свойства наших души и тела. Лирическая героиня сначала спасает свою душу, по древнему рецепту: покоем, тишиной, отвлекает её (душу) разговорами-заговорами, чтобы не саднила её душевная рана. Но оказывается именно болеет и страдает душа, спасая от гибели лирическую героиню. А как может быть , если не физическая, а моральная, духовная смерть пыталась одолеть её произведения:

Что ни делала, тучи сгущались.

Осень в август в кольцо окружала.

Всё кричало: «Пропала! Пропала!

Все целители горько смущались:

Непонятно нам, что с нею сталось,

Недостаточность света, усталость?

Иль закончилось просто терпенье?

Отравление? Воспаление?

Ну откуда взялось столько боли?

Надорвалась душа и, невольно,

Покидая, ушла, улетела

Высоко, так отчаянно смело.

Тут в выше приведенных строчках звучит столько иронии, сарказма о лицемерии, неискренности мнимых друзей лирической героини. Поэт назвала их «целителями», которые, якобы, и сами смущаются, что не понимают от какой именно трагедии надорвалась душа лирической героини.

От воспаления, отравления ядом, подсыпанным в бокал? Это не праздное любопытство «целителей». Они хотят знать точно: кто же из них нанес последний удар. Кто же всех больнее, точнее нанёс удар в тонкую и чувствительную душу поэта. И среди них идет соперничество, чтобы на каждом углу можно было бы восхвалять себя победой над Титаном.

Но не зря героиня хранит свою душу. И поэт заканчивает стихотворение «Молодая!» на оптимистической ноте:

Но… вернулась, видать пожалела

И в почти бездыханное тело –

Удивленная, юной – взлетела

Ах, какое прекрасное лето!

Всё цветет, всё теплом обогрето.

Птицы, к самому солнцу взлетая,

Мне поют. И я вот: Молодая!

Да в психологических битвах побеждают сильные духом. В борьбе происходит обновление души, вот потому и сама героиня – молодая! Отрадно читать такие прекрасные стихи о вечных человеческих ценностях.

В этом ряду стоит и следующее стихотворение Тамары «Врагам». Она сама определила жанр её литературного произведения: тост-ремейк. У Александра Пушкина в поэме «Полтава» есть такая фраза после разгрома шведов Петром I:

И за учителей своих

Заздравный кубок подымает.

Великий Петр называет своих главных противников за выход России к балтийскому морю – шведов – учителями? Кощунство?

Нет, это реальность жизни. Швеция разгромила сначала малоподготовленную русскую армию под Нарвой. Потом вышколенные шведские солдаты почти, что парадным маршем прошагали почти всю страну с севера на юг, от Балтики до Полтавы, чтобы соединиться с турецкими войсками.

Но Первый российский император Петр I извлёк уроки шведов, да так блестяще, что родилась народная поговорка и теперь паникёров называют так: «Бежит, как швед под Полтавой».

У Красновой-Гусаченко в есть тост- ремейк-эпиграмма с поднятием полного звонкого бокала…. за здоровье врагов! Она не страшится того, что в вино, которым наполнен её фужер, подсыплют отраву. Ведь лирическую героиню столько раз пытались «отравить», что яд уже не действует на организм – стойкий иммунитет выработался. Прочтите только одну строфу, и вы сразу поймёте, что поэт имела в виду:

Вы мне, что кислород для пламя,

Я разгораюсь всё сильней!

Ах, вы уже устали сами?

Вам жизни стало жаль своей?

Тогда прощайте! Я не скрою,

Что яд ваш – мне прививкой стал,

И я — за ваше пью здоровье!

И полон звонкий мой бокал!

Но это финал. Теперь послушайте, какие препятствия пришлось преодолеть героине тоста- эпиграммы - ремейка до её торжества:

А я за ваше пью здоровье

Враги, завистники любви!

Стихи свои – писала кровью.

Но – надо всем глумились вы…

И, когда шла я, чуть не плача,

Вы, лживо улыбались мне,

Так радовались: «Неудача!»

Она умолкнет, наконец

Спешила – подставляли ногу,

Могилы рыли мне не в срок,

И, целясь в грудь, молились (!!!) Богу,

Чтоб цели Он достичь помог

Я в пропасть падала… И что же?

Вы ликовали: «Сгинет там!»

Но ваша злоба мне поможет,

Я поднимусь – на зависть вам.

Да что там! Вы не церемоньтесь,

Вам в злобе ниже не упасть:

И вас, читая, просто – нонсенс –

Косноязычьем вашим всласть

Я упивалась… Мне ль всё это?

Так много значу я для Вас?!

Что слаще может для поэта

Быть, чем над тщетной злобой власть?

По накалу страстей это стихотворение наравне с лермонтовским, которое Михаил Юрьевич написал на гибель от пули мерзавца, убийцы-наёмника Пушкина. Лермонтов мгновенно отреагировал на смерть Поэта и защитил его честь и светлое имя. Словом – нанёс сокрушительный удар.

А разве до сих пор, и на века, не сожалеем мы все, что великий Пушкин по горячей душе своей, огнём вспыхнув, стал защищать своё достоинство дуэльным пистолетом, а не гусиным пером, которым писал и мог написать снова и снова блестяще убийственные для его врагов эпиграммы? Всегда! Это – прерогатива поэта – отвечать стрелами слов, побеждая в себе смертоносный гнев.

Когда Виктора Гюго оскорбленный графоман вызвал на дуэль, Гюго, зная о безграмотности писаки, предложил «драться» оружием литератора – грамматикой. Кто больше допустит в своей статье ошибок, тот и проиграл дуэль, потерпел поражение в споре.

Краснова-Гусаченко владеет своим острым пером в совершенстве. И поражает своих врагов не в бровь, а прямо в глаз.

Вот, например, её обращение: «Враги, завистники любви!». Злость и зависть врагов любви поэт уничтожила одним росчерком пера, столкнув два вида оружия врагов – злобу и зависть и, ударившись, столкнувшись лоб в лоб, они свой лоб себе и разбили. Вот как говорит об этом Тамара Ивановна: «Но Ваша злоба мне поможет, // Я поднимусь – на зависть Вам!».

У поэта нет в этой фразе восклицательного знака, но я ставлю его. Как повернуть, раскрутить сюжет: злобу и ненависть загрызёт собственная зависть!

Зато Тамара поставила три восклицательных знака в строчке: «И, целясь в грудь, молились (!!!) Богу, //Чтоб цели Он достичь помог». Это от возмущения – как же можно – молиться Богу о помощи совершить преступление, убийство!!! Кощунство.

Но, что можно сказать про врагов, которые глумятся над всем святым. И эпитет не затёртый, редко употребляемый, употребила Тамара для характеристики врагов, не говоря уже о ещё одной чёткой убийственной характеристике противнику – «косноязычие».

Сила поэта и в том, что она пишет стихи не чернилами, а кровью. Так издревле клялись наши предки, уходя на войну: «Будем биться до последней капли крови». И записывали клятву верности своей отчизне кровью…

Что же, газетой, как говорят журналисты, в которой опубликована косноязычная статья, можно убить только муху, а газетой с остроумной статьей можно прихлопнуть подлеца любой масти.

И таланта для меткого ответа на зависть, переходящую порой именно в подлость у Тамары Ивановны хватает.

Глава 16. Жизнь-театр, а люди в ней – актеры

В стихотворении «Пришли времена» автор касается опять извечных литературных тем: любовь – ненависть, жизнь – смерть, самоотверженность – предательство. Этих тем немного, на пальцах пересчитаешь. Дело в том, как суметь написать об этих извечных темах, чтобы читателей задело за живое, написанное, и они смеялись, или плакали, сожалели, или негодовали…

Но Краснова-Гусаченко опять за трудную тему взялась. И она собралась рассказать не о личных врагах, а о врагах своего Отечества, которое, как кровожадные волки желают рвать на куски мирную, ни в чём не повинную паству – народ своей Родины, почитая их за смиренных овечек, которые только и годятся лишь для того, чтобы волки были сыты. А чтобы легче было подобраться к потенциальной жертве, волки рядятся в овечьи шкуры.

Итак, я привожу стихотворение поэта полностью, а уж затем займемся исследованием этого литературного шедевра.

Пришли времена: обступают нас маски, не лица:

Предательство – нормой считается, доброе – злом,

И силы иссякли, осталось одно лишь: молиться,

И биться со злом, что уселось за нашим столом.

Унять своё сердце, чтоб слова не знало «измена».

Мы жизнью своею построили наши пути,

Мосты и дороги крепили идущим на смену,

Но «смена» пришла и спешит уничтожить мосты.

Беда, коль вандалы глумятся над воином, павшим

В бою за отчизну, и ворон уже за спиной,

А «наши»-то где? И вокруг почему-то «не наши»?

И дом разделился на части, мой дом – не чужой.

Как выжить, не сдастся, ведь если – не вор ты, то жертва,

И, коль не подлец, суждено тебе жертвою стать.

Одно только держит так крепко еще среди смертных,

Что я не успела всю правду о жизни сказать.

Ключевая фраза в этом стихотворении Тамары – «И дом разделился на части, мой дом – не чужой». Сразу понимаешь, что это не чужой дом для каждого из нас. Подразумевается в ёмком слове дом – наша Отчизна. Автор сожалеет, что новое поколение не желает воспользоваться всем тем хорошим, что создало предыдущее поколение: «смена» пришла и спешит уничтожить мосты».

Зато та злая сила, которая и разделила наш общий дом перегородками, стенками на маленькие каморки разместилась в огромной гостиной и уселась за накрытым для обеда столом. Хотя никто это зло не приглашал в гости. Но героиня даже не мыслит выбора: примирения, терпения….

Для неё совершенно ясно только одно: со злом надо бороться. Мне приятно отметить, что поэт в стихотворении «Пришли времена» рифмует не только перекрестными рифмами через строчку, но ещё умудряется рифмовать внутри строчки. Например, «и биться со злом, что уселось за нашим столом». Рифмы «со злом» и «за столом» усиливают звучание этой строчки, и мелодия стиха взлетает на самую высокую октаву.

Но не только боль за утрату родного дома стучится в сердце поэта. Она скорбит, что и выбора-то в общем у народа нет. Если кто не желает стать вором, то становится жертвой воров и преступников. И если вандалы глумятся даже над павшими за Родину воинами, то обычные смертные для них только следующая очередная жертва.

На чём же мир героини держится на плаву в этом адском смещении нравственных понятий? Только на одном: твёрдой вере – правда восторжествует.

В стихотворении «Я уезжала...» автор на проблему: наши не наши, взглянула беспристрастно. Она задумалась, а стоит ли обвинять в бедах и ненастьях своей страны только врагов? А может быть и желающие блага Родине в чём-то виноваты? Может быть, мы сами что-то проглядели, с чем-то поступились, не настояли на своём? Может быть, стоит разобраться сначала в самом себе, а потом уж обвинять врагов?

Об этих сомнениях рассказывает поэт в стихотворении «Я уезжала...»

Мне не спасти заболоченных

Брошенных сёл, деревень,

Хат и окон заколоченных,

Где дикий хмель на плетень

Лёг всей тропической силою,

Спутал лианами грудь.

Милая, милая, милая,

Невыразимо любимая,

Как из забвения вызволить,

Как тебя заново выстроить,

Эй, кто ни будь, кто ни будь!

Эта строфа так ажурно любовно и сентиментально трогательно вписана, что сначала не понимаешь всей внутренней трагедии: опустевшие и осиротевшие сёла и деревни, с пустыми глазницами окон с забитыми крест- накрест досками.

Ведь картина нарисованная Тамарой просто восхитительна: «Где дикий хмель на плетень // Лёг всей тропической силою, // Спутал лианами грудь». На ум даже не сразу приходит очевидное - какие тропики-субтропики могут быть посреди среднерусской равнины? До чего выпукло и образно выписана красота русской природы. Сказка, да и только. Но в сказочную красоту русской природы как раз и веруешь.

Но вот лирическая героиня очнулась от очарования природы и, ощущая пустоту и заброшенность села, готова криком кричать от отчаяния:

Что ж я кричу, окаянная,
Где тут такой – кто-нибудь,
Выйдет из чащи поганая
Сила какая-нибудь.
То-то ей выпадет радости
Всласть над бедой хохотать,
Лучше травою мне стать,
В землю корнями врастать...

В этом монологе при всём его трагическом надрыве слышатся всё же былинные мотивы, народный эпос. После строчки «лучше травою мне стать» возникает ассоциация вины героини – стать ниже травы, тише воды хочется ей. А запоздалое желание: врасти своими корнями в землю, только подчеркивает глубину отчаяния – оборвались вековые корни, удерживающие её на родной земле.

Героиня всё понимает и потому кается:

Сильной, богатой и умною
Новою буйной весной
Я не вернулась домой.
Не привезла я сокровища,
Силушку не привезла.
Новых земель не прибавила,
Всё, что имела, оставила,
И никого не спасла.

Я уезжала…

Рефреном, как вздохом «Я уезжала...» автор, на мой взгляд, подчеркивает, что не всё еще потеряно. Ведь она «всё, что имела, оставила» в своём краю. Оставили в нём её прёдки самое драгоценное сокровище, которое они имели – жизнь. Положив её на алтарь отечества, чтобы страна осталась живой. И потому-то осталась у Тамары Ивановны надежда, что не всё еще потеряно. Она и пишет об этом в стихотворении «Надежда».

А когда разгорелась драка,
Не на шутку пошли бои,
Я к своим, за подмогой, однако,
Огляделась, а где тут свои?

Самый близкий дом поджигает

Друг вчерашний – напротив стоит,

Целит метко, он знает,
Где больнее всего, а бои

Полыхают и слева, и справа,
Даже с тыла, окружена.

Только льётся тихим напевом
Недопетая песня моя,

Не сдаётся, и места для гнева
Нет в ней, что ей мирские дела,
Страсти, злоба? Её напевы –
Храма Спаса колокола.

Хорошо, великолепно сказала Тамара Ивановна про песню, основу творчества. Мирские дела для автора , часто побеждающие сиюминутную ситуацию, всё же куда мельче, чем духовная ценность жизни. Оттого-то и не должно быть в песне места для гнева, страстей и злобы: «Её напевы – //
Храма Спаса колокола».

Духовность своей лирической героини автор показала через символ: «... и горю я, // Как свеча: почему же не вместе / Мы сегодня?». Горящая свеча дает немного света, но заблудившимся во мраке ночи в снежную вьюгу-завируху, её неяркий свет подает надежду, что нет в жизни безвыходных ситуаций. Пока горит огонёчек свечи, как путеводная звезда, исчезают страх и отчаяние.

Но не зря стихотворение называется «Надежда». Свет маленькой свечи в ночи перерастает в яркий солнечный свет рассвета, при котором уже ничего не страшно и можно легко и спокойно жить да жить. Вот как оптимистично заканчивает стихотворение поэт:

И под звоны ль не устоять мне,

Где в Отечественную войну,

Мой отец, мать, и деды, и братья –

Так стояли: жизнь – за страну,

Нашу землю святую, родную,
И большую: где всем было место
Были братьями все. И горю я,
Как свеча: почему же не вместе

Мы сегодня? Как было прежде,
Когда кровом, защитой – дом
Всем был крепкий?

Но есть надежда,
Что врага мы – переживём.

Читатель может высказать недоумение: «Сколько можно говорить о врагах? Неужели их так много ?».

Твёрдо заявляю, что врагов, как и денег много не бывает. И у каждого порядочного человека по статистике: сколько врагов, столько и друзей. Кто говорит, что у него практически нет врагов, глубоко ошибается. Случись беда, и вы увидите, кто бил кулаком себя в грудь, клялся в вечной дружбе, первым и кинет камнем в споткнувшегося «друга» от подножки другого «доброжелателя». «Се ля ви» – такова жизнь. И больше ни какова!

Вместе с появившейся надеждой возрастают духовные и физические силы, что хочется воскликнуть как древний физик Архимед: «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир». Поэту Красновой-Гусаченко всегда служила точкой опоры её родная деревня. Где прошлое счастливое, хоть и голодное детство. Как Антей, борясь с врагом и ослабев, прикоснувшись телом к земле, возвращались силы, и он побеждал в очередной схватке, так и Тамара Ивановна собиралась поехать в деревню, чтобы вновь обрести творческую силу. Хотя она имеет её в таком количестве, что растратить невозможно... Поэт приняла решение: «Я поеду домой...». Так и назвала своё стихотворение. Этими же словами и закончила его:

Я поеду, поеду домой этим летом,

Поеду в деревню, которой уж нет.

Только в душу мне глянет зрачком пистолета

Печная труба через крыши скелет.

Вот и хата моя: никуда не пропала,

Под старой ракитою кротко стоит,

Это по миру я, это я заплутала,

А хата моя в два окошка глядит.

Это я, как тот горький, пропащий Герасим,

А хата все смотрит глазами щенка,

Даже с камнем на шее не гаснет. Так ясен

Тот взгляд сквозь вину, сквозь страну, сквозь века.

Я поеду, поеду домой этим летом,

Поеду, мне б только дорогу найти,

Только стежки засыпаны снегом и светом,

И в детство мое мне никак не войти.

Я поеду домой…

Это грустное стихотворение, щемящее до боли, я прочитал в Интеренте. Но не буду лукавить, что я его не читал раньше. Этот шедевр был опубликован и в двухтомнике «Спас» и в книге «У света тени нет».

Более того, меня заинтересовало необъятное количество рецензий о творчестве Красновой – Гусаченко, в которых все авторы без исключения приводили цитаты из «Я поеду домой...», что говорит о необыкновенной популярности и значимости этого литературного произведения Тамары Ивановны.

И я, не желая повториться вслед за рецензентами, умышленно не стал включать в своё исследование стихотворение «Я поеду домой...».

Говорят, что если хочешь избавиться от любви с первого взгляда, взгляни на предмет обожания второй раз. У меня после повторного прочтения, впечатление от литературного шедевра не смазались, а усилились.

Образность необычайная, такой энергетический сгусток, что ни строчка, то впечатляющий символ. Вот через скелет ободранной до стропил крыши выглядывает черный немигающий зрачок пистолета, который олицетворяет торчащая в небо печная труба. От неё веет смертью. Дом уже полуразрушен, и не остановиться в нём на ночлег – потому что, можно погибнуть под грудой рухнувших вниз потолка и крыши. Тот скелет её, который ещё скрипит и качается, вот-вот упадет останками на загроможденный пол.

Но стены хаты, в которой зияют два подслеповатых оконца, смотрит на приехавшую здесь девчонку, ставшую взрослой женщиной, с укоризною. Хата-то хоть и обветшала, но не пропала, стоит кротко на том же самом месте. Это заплутала на жизненных путях-дорожках сама лирическая героиня.

Автор показывает её тоску и горечь, сравнивая героиню с безутешным Герасимом из рассказа Тургенева «Му-му». На неё глядит любящими и непонимающими глазами-окошками хата. Но щенок-то до самой своей смерти не понимал, что сейчас он погибнет. Да ещё от руки любившего его до безумия, отвергнутого всем обществом человека по имени Герасим. А хата-то ясно понимает, что жизнь её обречена. Хозяйка её приехала поклониться ей и повиниться, что покинула её, уехала из родного края. Хата, подчеркивает Тамара Ивановна, в отличие от меня, создавшего мрачную картину стены с двумя подслеповатыми оконцами-глазками, смотрит в мир ясными глазами. Сквозь вину (чью???), сквозь страну, сквозь века… Глубоко!

Когда-нибудь придут сюда археологи, и останки хаты расскажут о радостной жизни в этом доме и горьком лихолетье, которое налетело на страну и заставило людей покинуть родной дом.

Но с ясным взглядом хаты, которая смотрит «сквозь века» всё же трудно встретиться лирической героине. Ведь в следующий приезд возможно и дорогу-то к отчему дому будет трудно опять отыскать. Засыпает знакомые стёжки мёртвым холодным снегом, а разгребать его некому. Уехали из деревни все жители.

Но именно о радостных мгновениях детства и юности в стране детства лирической героини пишет поэт Краснова-Гусаченко в стихотворении «Этот ветер и ночь, и метель...».

Этот ветер, и ночь, и метель – всего

Повидала, по сердце в снегу я.

Так случилось: всю жизнь я любила его,

А он любит всю жизнь – другую.

Как сказать и кому: васильки и луга,

И берёзы из самого детства –

Всё, что помню, что знаю, ему берегла,

И куда теперь это всё деть мне?

Я читаю тебя между знаков и строк,

Я давно о тебе всё знаю,

Как заученный с детства священный урок,

Потому что – я – замерзаю.

Я спасусь, только надо всю жизнь забыть,

Золотые её крупинки

Подвели меня: свили канат, не нить,

Привязали к Брянским тропинкам.

Что за люди идут по твоей судьбе?

Что за души – все нараспашку?

Я поеду, поеду домой, к себе,

Погадать на белой ромашке.

В этом стихотворении поэт показала, что не только неодушевленный дом, который она одушевляет своим творческим талантом, притягивает героиню как магнитом! Есть более сильное чувство – неразделенная любовь. Только чья она? Одного конкретного человека? Маленькой деревни? Малой родины? Про неё вспоминает любой с нежностью и тихой грустью. А потому и тянет погадать на ромашке, на которо в юности, отрывая белый лепесток гадального цветка, приговаривала: «Любит – не любит».

О, было бы можно, невзирая на непогоду, ветер, ночь, метель рвануться к своему милому любимому, проваливаясь по сердце в снегу. Но героиня – «по сердце в снегу» - какая яркая и глубокая метафора! Тут не физическое утопание в снегу по грудь , это сердце, горячее, живое, любящее занесло позёмкой пурги холодов и вьюг самой жизни, нелёгкой и непростой. Как у всякого живущего на земле. Глубока трагическая суть метафоры: «Так случилось: всю жизнь я любила его, // А он любит всю жизнь другую». И куда же деть неразделенную любовь? Причём, понятно же, речь идёт не о конкретном даже образе любимого человека, это мощное обобщение, за которым – юность, не забываемые навеки сила и огонь молодости, оставленные там, на родных тропинках…

Героиня знает о своем «любимом» всё. Но знает и «заученный с детства священный урок» - не-воз-мож-но вечно оставаться в детстве, в юности, или, говоря словами известного героя фильма 90-х годов, « Нельзя всю жизнь прожить у озера….». И когда героиня тихо говорит: «Потому что – я – замерзаю», кажется, что замерзаешь сам…. Но тут-же следует утверждение: « Я спасусь!...» Как? Да опять же ясно и многозначительно об этом сказано в финале стихотворения: «….Поеду домой. К себе…»

В этом стихотворении удивительно много находок. Драгоценна, поистине на вес золота, образная находка поэта: «…надо всю жизнь забыть, золотые ее крупинки». А далее не менее яркая метафора, сверкающая уже бриллиантовым блеском: «Подвели меня: свили канат, не нить, // Привязали к Брянским тропинкам».

Конечно же, любому нужна в жизни путеводная нить, которая может в любую погоду не сбиться с дороги. Но если сердце привяжут канатом, который не разорвешь, как тоненькую нитку, то ты потеряешь навсегда свою свободу. Тут никому нельзя ничего посоветовать. Как пелось в одной популярной песне в моё время: «В любви надо действовать смело, задачи решать самому, и это серьёзное дело нельзя поручать никому».

И в следующем стихотворении «Если б можно было не болеть» Краснова-Гусаченко размышляет о превратностях судьбы и чётко формулирует любовный постулат: «Но, увы, любовь изобразить можно, а любить дано немногим…».

Если б можно было не болеть,

Ни за что бы сердце не болело,

Но – нельзя, ну, кто бы стал хотеть,

Чтоб оно болело, и не пело?

Было б можно: взять, и – полюбить,

Все бы и влюбились, ради Бога,

Но, увы, любовь изобразить

Можно, а любить дано немногим.

Если б можно всё перетерпеть,

Все бы и неволюшку терпели.

Но зачем? Ведь можно жить и петь

И гореть, гореть в любимом деле.

Было б можно: взять, и умереть,

Все бы, может, умерли сегодня.

Но – нельзя. И, Слава Богу! Смерть –

Это дело, всё-таки, Господне.

Потому и радуюсь всему:

Утру, солнышку и снежным горам,

Не желая боли никому,

Всем пою я, кто в беде и в горе

Песню ветра и травы в тиши,

Чистотою голоса и сердца,

Вот он жар, огонь моей души,

Хоть чуток попробуйте согреться.

Тамара Краснова-Гусаченко практически заявляет в конце этого стихотворения своё жизненное творческое кредо: «всем пою я, кто в беде и в горе» «чистотою голоса и сердца». А затем поясняет цель своего творчества: «Вот он жар, огонь моей души, // Хоть чуток попробуйте согреться». Как это верно подмечено. Я разговаривал с одной белоруской женщиной, которая навещала с благотворительной миссией детский дом. Она была поражена, что бывшие воспитанники, поступившие учиться в другие учебные заведения, у которых были родители, но лишенные родительских прав по суду, в летние каникулы приходили общаться не со своими кровными родственниками, а… в детдом. Дома этих юношей и девушек не веселили и они не чувствовали тепла души, а в детском доме они это тепло получали.

Поэтому, зная как это важно почувствовать «жар, огонь моей (автора) души», чтобы «хоть чуток попробуйте согреться». Вот и приходят бывшие воспитанники детдома (как режет слух это слово), хоть чуток отогреться душою к своим воспитателям. Благородная миссия Тамары Ивановны имеет большое воздействие, поскольку её духовный порыв слышит огромная аудитория. И каждый испытывает, прочитав такое воздействие, поделиться и теплом своей души с теми, кто попал в беду или кого постигло горе. Ведь из искры возгорается пламя, огонь души.

Глава 17. Не бывает чужой беды

В Интернете я отыскал стихотворение Красновой-Гусаченко «Чужая беда». Название сразу же меня заинтриговало. Какую же беду считает поэт «чужой».

Но, когда прочёл «чужую беду» у меня подкатился ком к горлу. В нём Тамара Ивановна затрагивает самую больную и мучительную тему своей личной жизни – гибель сына. В книгах «Спас» и «У света тени нет» я читал её множество стихов об этом трагическом событии, но у меня не хватало силы каким-то образом отозваться на него. Не смог я переступить ту запретную, на мой взгляд черту, за которой только боль да слёзы. Поэтому не хотел даже намёков, воспоминаний о беде, о горе матери, причинить ещё большую боль.

Какая кровоточащая рана появилась у Красновой-Гусаченко на сердце, какую жгучую боль она, сама похоронившая погибшего в расцвете лет, молодого, сильного, красивого и умного сына – офицера русской армии, пережила, когда писала стихотворение «Чужая беда».

Сумеешь постичь ты себя тогда,

Когда обожжённой душою,

Сердцем поймёшь: никакая беда

Не бывает чужою.

Лист оторвался от ветки, сильней

Ветром его закружило,

Сына не стало, кровинки моей.

Но я – не одна. Могилы

Вот они рядом, так ясно горят

Звёзды над нами большие,

Тихо мерцая, они говорят:

Беды все – не чужие.

Боль всех живущих на свете – одна:

Жили бы в мире дети.

Но боль – не звезда, она не видна.

А сколько её на свете.

Каждой слезинки горючую соль,

Каждого крика моленье –

Возьми, моё сердце, вбери всю боль,

Чтоб научиться уменью

С ложью бороться, набраться сил,

Веры и чистоты…

Шёпот столетий нам повторил:

Нету чужой беды.

Поэт создала в стихотворении «Чужая беда» величественную панораму космического масштаба. Души погибших на службе своей Родины превращаются в звезды и горят на небосклоне и зажигают в сердцах следующих граждан любовь к Отчизне.

И тут-то в этой ипостаси нет никаких чужих людей – все люди братья.

Звёзды мерцают на небосводе, подмигивают нам сегодня живущим, некоторые звёздочки срываются со своей орбиты и летят в неведомые миры, прочерчивая во тьме космоса линии света. Двигаясь, они негромко шелестят, как листья, оторвавшиеся от ветки, когда их закружит в воздухе и над самой поверхностью земли сильный ветер.

Этот шелест звёзд и называет автор «Чужой беды» - «шепотом столетий», превращаясь из обычной матери в Мать, которая готова отдать добровольно своё сердце не только сыну, а «чужому человеку», чтобы вобрать, впитать своим сердцем и «чужую боль».

По-матерински относится она и к ушедшим в мир иной своим коллегам – настоящим поэтам. Они для автора те же дети:

Поэты – эти дети упоенья,

Кто не сошел с пути, не замолчал

Святой, как сон младенца, светлой правды,

Кто золоту стиха не изменял,

И не позволил над собою правки.

Это звучит как шекспировский сонет.

А теперь прочтите стихотворение «Уходят настоящие поэты» полностью:

Уходят настоящие поэты

На небо, только зорями отпеты,

Растоптаны, распяты и забыты,

Столкнуты с лестницы, или убиты

Молчания камнями и забвенья,

Поэты – эти дети упоенья,

Кто не сошел с пути, не замолчал

Святой, как сон младенца, светлой правды,

Кто золоту стиха не изменял,

И не позволил над собою правки.

Кто, и гонимым будучи, стоит,

Подобно камню вечному – граниту,

И правду, только правду говорит,

И честь ему одна – быть всюду – битым.

Уходят настоящие поэты

Прямой дорогой в небо… И народы

Приходят к Ним, Кем боли их воспеты.

О Них дождями плачет непогода,

Им гимн поёт цветущая природа…

Но Им – до слёз и гимнов – дела нету.

Сколько в этом стихотворении, а по сути, гимне настоящим поэтам, сравнений, образов, метафор: «только зорями отпеты», убиты камнями молчания и забвенья, «гонимы будучи, стоит, подобно камню вечному – граниту», «… о Них дождями плачет непогода, // Им гимн поёт цветущая природа…».

А последняя итоговая строчка звучит так возвышенно и так точно характеризует настоящих поэтов, что невозможно не убавить, не прибавить: «Но Им – до слёз и гимнов – дела нету».

Они писали правду, правду и только правду, поклявшись говорить её не на конституции страны, не на уставе городского или сельского поселения, а Господу Богу.

Эту выше написанную сентенцию я выдал на одном дыхании, а оглянувшись назад и перечитав набор метафор, образов, сравнений, понял, что перечислить почти все строчки стихотворения «Уходят настоящие поэты», воскликнул: «Да их на скрижалях надо записать».

Тогда я вернулся к метафоре «убиты камнями молчания и забвенья». Три трудных испытания приходится перенести любому смертному человеку – огонь, воду и медные трубы.

Про выдержанных с честью два первых испытания, которые достаются испытать всем людям, а заодно и третье говорят: «Он прошел огонь, воду и медные трубы».

А вот медные трубы – громкую славу, испытать приходится не каждому. Слава она капризная штука и достается кому на миг, минуту, а только избранным на века. Но, даже заслужив почёт и уважение, прославившись на чём-то, нет гарантии, что слава будет служить тебе вечно. «Судьба играет человеком, она изменчива всегда – то вознесет тебя высоко, то бросит в бездну без стыда».

Но есть ещё одно наиболее тяжкое испытание – забвение, о котором говорит и поэт Краснова-Гусаченко в стихотворении «Уходят настоящие поэты». Перенести забвение, когда побывал на пике славы очень трудно. Но, когда твои правдивые строки называют ложью, то пережить такое забвение не хватит даже жизни. Вот и уходят настоящие поэты в небытие. И только народная молва не дает забыть и помнит о своих истинно народных героях.

И это стихотворение Тамары Ивановны «Уходят настоящие поэты» нами, народом никогда не позабудется.

Но Настоящих Поэтов, к которым, несомненно, относится и Тамара Краснова-Гусаченко, среди многочисленной окололитературной среды единицы. Потому часто засветиться среди звёзд, отразив от своих невзрачных произведений яркий свет выразительных личностей, пытаются всевозможные литературные попутчики….

И вот в Интеренте, в журнале «Камертон» за октябрь 2013 года, читаю новые стихи Тамары Красновой-Гусаченко…. И снова – открытие! Стихотворение: «Что думаешь ты, мой попутчик?». Оно стоит того, чтобы привести его полностью.

Скажи мне, что думаешь ты, мой попутчик

Об этой метели? Не видно не зги…

О чем ты молчишь? Может было нам лучше

Рассвет подождать? Лошадей распряги,

Ямщик! Слава Богу, мы на перекрёстке,

Останемся в тёплой избе ночевать!

Пусть буря утихнет. Поганые версты

Пришлось нам – полжизни – преодолевать.

Кого только мы с тобой ни подвозили:

Озлобленных лузеров, с язвой в груди –

Тупых себялюбцев… Завистники злые

Нам мстили за то, что мы с ними в пути

Делились теплом своих песен и хлебом,

Порой, отдавая последний кусок,

Но – необъяснимая злоба – под небом

Растёт, как лавина… и – пулю в висок

Направил обласканный раньше – твой близкий…

За что? Ни за что. Потому, что – чужим

Он видит тебя, потому, что – прописка

Теперь не роднит на земле… Едок дым

Горящих костров, изживают со света

Любви идеалы и дружбы святой,

Но всё же… вслед за ночью – приходят рассветы,

Сквозь сердце, сквозь сердце… Ведь мир этот мой.

Все стихотворение «Что думаешь ты, мой попутчик» построено на аллегориях. Начиная с обращения к своему соратнику – попутчик. После свержения монархии, в Советской России называли попутчиками тех, кто не выступал с оружием против новой власти, не разжигал междоусобицу и не собирался воевать со своим братом в гражданской воне. Так, например, великий русский поэт Сергей Есенин относился именно к попутчикам. В «Письме к женщине» у него есть такие строки:

Любимая!

Сказать приятно мне:

Я избежал паденья с кручи.

Теперь в Советской стороне

Я самый яростный попутчик.

Если взять вторую строчку: «Что думаешь… // Об этой метели? Не видно не зги…» на ум приходит реплика из оперы «Жизнь за царя» про подвиг Ивана Сусанина. Польские интервенты спрашивают своего «добровольного» проводника: «Куда ты ведешь нас, не видно ни зги…».

Потому-то и читаешь дальше аллегорию: смутное время, которое закончилось четыре столетия назад и наступившее смутное время в конце прошлого столетия. Там тоже не произошло без идеологической интервенции.

Дальше Краснова-Гусаченко касается нравственной темы – Поэт и Власть. Диалог Поэта с Ямщиком на распутье, определяясь куда же, в какую же сторону ехать в метель, сводится к думке остаться в стороне и подождать рассвет. Время-то смутное, не видно ни зги. А рядом теплая изба, зачем же мерзнуть в повозке на морозе?

Но поэт не может ждать в стороне, его удел – двигаться вперёд. И так «…поганые вёрсты // Пришлось нам – полжизни – преодолевать». Поганые вёрсты ассоциируются с периодом метания и разрушения экономического пространства страны, которая пытается как-то восстановиться.

И всё же и эти тяжкие вёрсты проехали. Но сколько «озлобленных лузеров с язвой в груди», «тупых себялюбцев и злых завистников»….

Правда, я не сразу вспомнил, что означает слово «лузер», хотя самодовольно был уверен, что хорошо знаю слова русского языка. Пришлось обращаться к словарю. «Лузер» означает – «неудачник».

И вот тут я мысленно согласился с Тамарой Ивановной. Нет никого страшнее врага, чем озлобленный лузер – неудачник. Лузер не пойдет в бой с открытым забралом, он действует исподтишка. И никогда не угадаешь, когда завистливый неудачник воткнет тебе нож в спину. Поэтому можно и увидеть лицо лузера лишь в свой смертный час, воскликнув от удивления: «И ты, Брут!». Именно об это строки этого стихотворения: «пулю в висок направил обласканный раньше твой близкий», с которым делились по-братски «порой отдавая последний кусок».

Явный намёк о наших братских республиках развалившихся на куски огромной страны. А ведь родственные связи с появившимися вдруг границами, не по душе не только Тамаре Ивановне. Но препятствия свободного передвижения появились – «прописка теперь не роднит на земле». Дальше следуют слова «едок дым горящих костров». Как не вспомнишь слова классика – «И дым Отечества нам сладок и приятен». А у Красновой-Гусаченко – дым «едок» и горек, разъедает глаза. В республиках горят костры цветных революций от знамен, которых рябит в глазах. А у кого нет желания участвовать в смуте, тех изживают со света, забрав все заработанные ими богатства, а взамен суют жалкие подачки.

Но автор уверена, что добро победит зло: «Вслед за ночью – приходят рассветы. // Сквозь сердце… Сквозь сердце… // Ведь мир этот мой».

О, если бы Властелинами мира становились такие люди, как поэт Краснова-Гусаченко! В стихотворении «И… прочитаю» Тамара Ивановна говорит уже не о попутчиках, а о своих соратниках. Она верит, что ночь уже почти растаяла и наступает рассвет нового дня. А значит, взойдет солнце:

Открою страницу я и прочитаю

всю жизнь твою в стихотворенье одном:

как падал, вставал, как до смертного края

дошёл, и как выжил, узнаю о том,

как подло тебя подкосили, убили

словами, в упор. Испытала я всё:

как предали, походя, в корень срубили,

как вычеркнули, и смолчали потом.

Тебе улыбались, и дружбу водили,

и ели твой мёд, твоё пили вино,

и в доме твоём, как любимые, жили,

в саду твоём пели. Со мною давно

всё это уже было, было, ой, было,

поэтому знаю, как больно тебе.

И всё я забыла, но камнем застыло

надгробие дням тем горючим. Теперь

что толку лить строки об этом из сердца,

пусть реки льют струи, пусть хлещут дожди,

пусть солнце восходит, чтоб утром согреться

поэты могли у зари на груди....

В следующем стихотворении, как символ, поэта-певца, которого талантом наградил Господь Бог и матушка-природа, Тамара Ивановна возводит на пьедестал… Но не в бронзовом монументе. Она славит его живого. Пусть он с виду неказист, да и статью, ростом не удался – маленький. Но в народе говорят: «Мал золотник, да дорог». Да пусть он внешне неброский, нарядом не блещет, так серенький и невзрачный… Автор не сразу называет его имя, интригует читателя, держит до конца инкогнито исполнителя, который своей песней покорит всех и вас. А потом как бы исподволь называет это громкое славное имя – Соловей. И поёт ему свой гимн:

Да что ты сомневаешься? Не спишь?

Вслед – силам светоносным я не внемлю.

Прислушайся: сквозь зоревую тишь,

Кто так поёт? Кто – нашу славит землю?!

Среди зелёнки нежной – соловей,

Невзрачный, серый, маленький комочек,

Всё покоряя песнею своей

Невиданной красы, бурлит, клокочет,

Звенит над миром, снова молодым

От этой песни, созданной зарею.

Не ждёт он платы…

И – рассеян дым

Над грешною и нежною землёю.

Пусть же и звенит песня, созданная зарёю, вечно восходящей «над грешною и нежною землёю», песня, услышанная и переданная поэтом Тамарой Красновой-Гусаченко, превращаясь в «Гимн Витебску».

Город над Двиной,

Самый дорогой,

Обойди весь свет,

А роднее нет!

Город наш родной

Охраняет Спас,

Лик Его святой

На гербе у нас!

Стал ты навеки

Нашей судьбою,

Ни позабыть тебя,

Ни разлюбить,

Благословенный

Для жизни и света,

Витебску многая,

Многая лета,

Витебску – многая лета!