Гостям из города трех русских революций радовались не только литераторы Великого Новгорода, а сама матушка-природа. Декабрь стоял долго без снега, а 24 декабря сподобился – мягкой зимней порошей выслал белоснежной скатертью дорожку перед гостями.
На борту салона автобуса снаружи, примета времени, реклама. При всей своей нелюбви к ней, этой я заинтересовался. Над надписью «Великий Новгород – колыбель Руси», буквы которой колыхались как волны, порхала какая-то завитушка, похожая на быстрокрылую ладью бесстрашных первопроходцев Северной Руси – новгородских ушкуйников. Они покоряли и осваивали северные края Древней Руси, передвигаясь на ладьях по рекам.
Так что при всем почтении к приезжим из Питера, рекламная надпись новгородцев напоминала жителям Северной столицы и о своей значимости: у вас город колыбели трех революций, а мы тоже не лыком шиты – Великий Новгород, потому и великий, поскольку является колыбелью не каких-то таким революций, а самой Родины – Руси.
Но меня-то порадовало не это местническое чванство, а знакомство с двумя представителями литературной элиты, о которых я уже упомянул выше: с Владимиром Скворцовым и Дмитрием Киршиным.
Дмитрию Киршину предстояло через четыре дня 28 декабря провести заседание секции поэзии в концертном зале Мемориального музея – квартиры Римского-Корсакова в Питере и у него с собою был буклет о своем творчестве. В буклете напечатаны всего одиннадцать стихотворений Киршина, притом почти каждое минимального размера: три-четыре четверостишья. Но насколько они емки по смыслу и сильны по эмоциональному настрою! В стихах Дмитрия звучат боль, гнев о судьбе Святой Руси, которая была полна множеством утрат и тяжелых испытаний, уготованных ей «перезревшем» прошедшим веком.
Взять, к примеру, стихотворение Киршина «На разрыв»:
Жаждал воли - дождался вольницы,
Как пропащий осенний лист.
Ум ответил душе-раскольнице
Переплясом на пересвист.

Память бражной волною пенится,
Сорван пращуров оберег.
Вспыхнет чувство зарницей Феникса –
Ляжет пеплом на первый снег.

Не страдается, не пророчится,
На ветру не поётся всласть.
Райской жизни чертовски хочется –
Где бы ключ от Небес украсть?!

Оно по своей величине напоминает малюсенькую финтифлюшку – флешку. Но величие стихотворения «На разрыв» именно в том, что оно способно, как флешка, которую подсоединили к компьютеру, выдает такое огромное количество информации, что уму непостижимо: как смог уместиться необъемный океан страстей в микроскопическом «зернышке» нанотехнологии. Многократно я перечитывал стихотворение Дмитрия Киршина «На разрыв» и каждый раз мое бедное сердце разрывалось от переживаний. Всплывали воспоминания о совсем недавно прошедших событиях.
Кто из нас не желал воли, свободы слова? Но вместо свободы слова получили такое условие, что уши вяли. А чтобы они (уши) так и оставались в принятом положении на них не только лапшу навесили, а целые толстенные разбухшие макаронины. Бандитская же вольница получилась такой неудержимой и безжалостной, что Пугачевский бунт, по утверждению классика, бессмысленный и беспощадный не идет ни в какое сравнение с вольницей лихих 90-х: так мелкое хулиганство какое-то.
Пугачевцы только одно дворянское сословие притесняли, а «братки» без разбора, невзирая на личности, за сто баксов могли спровадить на тот свет и только что народившегося и ни в чем неповинного младенца, так и дряхлого старика, который уже и сам был готов отдать Богу душу.
Миллионы разочарованных людей, две трети страны, враз поумневшие задним числом, проклинали свою душу-раскольницу, справоцировавшую помрачение ума. Хотели волю – получай фашист гранату. Вернее сталинист.
Вот вместо ожидаемой зарницы счастья и пришлось посыпать пеплом седую голову. А у кого волосы были еще темными из-за своего несолидного возраста, те разглядывали пепел на снегу. Из белоснежного цвета он становился мрачным и грязным. Впрочем, и сама жизнь становилась беспросветной.
Поэтому память и пенится хмельной брагой: хотели много, а получили кукиш с маслом. Но, тем не менее, никому не хочется признать свои ошибки, свои заблуждения, никому не удается примирить холодный рациональный ум со своей эмоциональной душой-раскольницей. Все опять мечтают о несбыточности. А вдруг на этот-то раз подфартит. Две последние строчки стихотворения «На разрыв» Дмитрия Киршина звучат как приговор таким мечтателям-утопистам:
Райской жизни чертовски хочется –
Где бы ключ от Небес украсть?!

Парадоксальное словосочетание горько смиренно произнесенное Дмитрием только подчеркивает утопическую идею: черти из ада собрались выбраться и перебраться в рай. А всю российскую братию – в тьму преисподней. И не трудами праведными мы собираемся устроить себе райскую жизнь. Этот путь очень долог и тернист. Второй путь примитивно прост – ключ, который открывает врата рая, украсть. Как пелось в фольклорной лагерной песенке: «Гоп со смыком – это буду я! Воровать – профессия моя». Нам говорили, что вы были раньше лагерной пылью… А теперь что? Нас превращают в обыкновенный навоз?
Киршин в своем стихотворении точно угадал настроение народа и его трагедию в человеке. Он идет «на разрыв». Ох, не знаю, что будет, хотя абстрактно пытаюсь представить, если у народа лопнет терпение. Кого будут рвать на куски?
Вопросы, которые я задаю не такие уж риторические. Каждый судит о причинах наших бед, разглядывая и отыскивая причины со своей точки зрения или, как сейчас стало модно ёрничать со своей кочки зрения.
Хорошо если у человека имеется собственная точка зрения. А если человек вдруг ослеп. В стихотворении «Русский Сын» Дмитрий Киршин идет еще дальше. Сам-то он видит, что беды нашей страны начались именно со слепоты. Но не от слепоты зрения, а со слепоты душевной.
Я слепну, мой Отец,
теряю силу зренья –
Души моей хрусталик замутнён.

Когда слепнешь, то тебя обступает тьма. А в кромешной темноте, в глубокой пучине океана безверия, зрение не спасет. Там на глубине выживают в темноте морские чудовища – кашалоты. Они овладели искусством управлять ультразвуком, и от такого живого эхолота не спрячется никакое живое существо во тьме. Кашалот по отраженному лучу, находит даже крупную добычу – осьминогов и пожирает их, заглатывая их в свою утробу целиком. И не помогут ему спастись от смерти даже восемь ног-щупальцев.
Вырваться из тьмы, и призывает Киршин, взывая к Богу:
Я слепну, Отче мой –
и вижу только пятна
В окладах потускневших образов.
Священному не дай
погаснуть невозвратно,
Прозрением души ответь на зов!

Я жежду различить
сиянье в силуэте,
Эпоху помраченья превозмочь!.. –
Застыну без креста
в смолистом лунном свете,
Подслеповато вглядываясь в ночь.

Дмитрий Киршин указывает и на исторический исток, тот отсчет, откуда началась в Православной Святой Руси эра Безверия в своем стихотворении «Из книги Небытия». В русском провинциальном городке Свияжске Лев Троцкий, когда-то открыл памятник Иуде Искариоту. После этого стали рушить храмы, а со звонниц сбрасывать колокола, чтобы они разбивались вдребезги о землю и своим малиновым звоном не тревожили, не бередили заснувшую душу:
Соборный мир – отеческий исток,
Глубинный ключ правдивого уклада,
Где с юных лет звучит заветом лада:
Ты беззащитен, если одинок.

Но вызрел век веры и пощады –
И распалил предательства порок,
Дух православный выгнан за порог,
Навет и страх – попутчики распада.

Доносов ложных множатся талмуды:
На брата брат – по трупам – наугад!..
В заложниках семья – и стар и млад,
Справляют шабаш сыновья Иуды!

Святой Руси – трагичный дан урок:
Ты беззащитен, коль не одинок.

В этом стихотворении поэтом Киршиным затронута самая болезненная тема в трагедии России – гражданская война, где бьются насмерть «На брата брат – по трупам – наугад!..». В стихотворении «Из книги Небытия» Дмитрий упоминает не только факт открытия памятника Иуде Искариоту, предавшего Иисуса Христа, а также его последователям. Красные, принимая на службу офицеров, служивших в царской армии, для борьбы с белыми, брали в заложники семью офицера.
Интересный исторический вывод делает поэт, показывая, где же была собака зарыта, в чем же была причина гражданской войны. До революции был Соборный мир и вне его человек оказывался одинок и беззащитен. Но когда «разбита вера полчищем чужим» единство народа разрушается, и появляются воинствующие группы: белые, красные, зеленые, анархисты, монархисты, махновцы. Каждая группа тянет одеяло на себя, каждый считает правым только себя, а в итоге гибнут русские люди. Русские воюют с русскими и, сплотившись в группы противоборствующие друг с другом они становятся от своей сплоченности беззащитнее, чем если бы были одиноки, как стадо баранов идущее послушно за козлом-провокатором на бойню. Мясник выпустит из противоположных ворот мясокомбината только козла, а всё стадо невинных агненцов пойдет под нож.
Читателям может показаться, что я тему гражданской войны освещаю однобоко и тенденциозно – принимаю чью-то только одну сторону. Это не так. Изучая творчество Сергея Есенина, мне пришлось столкнуться с одним фактом, который великий русский поэт нигде в своем творчестве не использовал, хотя и заявлял: «Вся моя биография в стихах». В парижском ресторане официант, бывший корниловский офицер укорил поэта, что он только кичился своим патриотизмом, а сам, предав Родину, сбежал за границу. Есенин возмутился, и завязалась драка.
Мне захотелось исправить несправедливо пропущенную страницу биографии Сергея. Я попытался представить, как бы этот эпизод Есенин сумел бы изложить в стихотворном виде. Используя стиль есенина, его некоторые любимые эпитеты и образы написал стихотворение о конфликте Сергея и корниловского офицера:

Яркий ситец голубого неба
И вершины снежной седина.
Мир плебеев: зрелища и хлеба.
Рим патриций, славы и вина.

Я в Париже в шуме ресторана
Вдруг услышал будто бы во сне:
«Улеглась во мне былая рана,
Пьяный бред не гложет сердце мне».

Мотыльками колыхались свечи
Явь была туманнее, чем сон.
Подавал мне ужин в этот вечер
Бывший русский человек - гарсон.

И осанка словно для примера,
И учтивость: да месье, о'кей!
Но уже улыбку офицера
Заменил улыбочкой лакей.

Но была, была еще бравада.
Дворянин, гвардейский офицер
Из России убежал, из ада,
Как и ты от страха и химер.

И салфеткой крошки убирая,
Обронил: «Живете как в раю!»
Я ответил: «Мне не надо рая,
Вы не трожьте Родину мою.

И не тычьте в морду мне дворянством:
Я крестьянин жил среди осин».
Прохрипел почти по-хулигански:
«Поменяй бокалы, сукин сын».

Он опешил: боль, смятенье, пытка
И невольно головой поник,
Вдруг гримасой скомкана улыбка:
«Да ты парень просто большевик!»

Крик возник, он наливался злобой,
Падал в бездну, доходил до дна…
А любили Родину мы оба.
И любовь, как Родина - одна…

Для меня, как и для всех русских, судьба и красных и белых достойна сожаления и сочувствия. После гражданской войны в стране воцарилась разруха, голод, холод. Городские жители в панике потянулись в деревни за продуктами питания. А сейчас деревенские жители бегут в города в поисках работы, чтобы деньги в кармане хоть какие-то появились, и можно было бы в городском магазине кусок хлеба купить. А в деревнях остались немощные старики, вернее старухи. Мужики-то спиваются и умирают. Поэтому и голодно в деревнях, холодно, а разруха видна невооруженным взглядом.
От такого бедственного положения деревни, сердце кровью обливается. Дмитрию Киршину удалось написать этакую скорбную, но правдивую картину сегодняшней деревни. А ведь когда-то все радовались деревенской идиллии, раем на земле. Но теперь на деревне, которые географически находятся в средних широтах, а не за Полярным кругом, спустилась тьма полярной ночи, которая длится девять месяцев в году. а солнышко выглядывает на короткое время.
Как быстро темнеет
В оставленном Богом краю…
Зияет деревня
Хмельными провалами окон.

Перед тем, как приступить к исследованию стихотворения Дмитрия Киршина о заброшенной деревне, следует вновь обратиться к метафоре поэта о «перезревшем» веке. У Киршина она звучит тихо «Но вызрел век без веры и пощады…».
Век «вызрел», как пшеничное поле, на «поле» России. Из-за непогоды в лихую годину крестьянам не удалось убрать урожай, загнил он на корню, а осыпавшееся на землю зерно не даст следующей весной всходов. В одном колоске 30-40 зерен, а колосья на поле стоят плотной стеной - один пшеничный стебелек умещается на одном квадратном сантиметре всего один колосок. Из 30-40 зерен, упавших на поле, даст росточек только одно. Остальные сгниют, превратившись в удобрение, наподобие навоза. А может быть, проклюнувшееся зернышко и вовсе не принесет плодов в следующую осень – заглушат посевы некультурные, более живучие растения – сорняки.
Амбар на пригорке
глядит соловеющим оком,
Бескупольно ёжась
подранком в безбожном строю.

Весенняя пустошь
оделась в лохмотья ворон,
В ладони земные
не ляжет зерна подаянье.
Любовь не прольётся,
и всходы не даст покаянье,
И сумрачный разум
к безверию приговорён.

Всё меньше надежды
на светлую милость Твою,
Распались на блики
лучи, окруженные тенью.
Над бором вечерним
мне маревом было виденье:
Как быстро темнеет
в оставленном Богом Раю…

Образ деревни символичен для нашей страны. Во все времена говорили: «Пока жива деревня, будет жива Русь». И вот деревня пустеет и умирает, наступает темнота, становится от этого тревожно и тоскливо.
Но нельзя не восхититься яркими литературными находками поэта Киршина по созданию образа современной деревни. Его стихотворения формально не походит на сонет, где строчка конца предыдущей строфы является началом последующей. Но ажурный венок из полевых цветов, поэтом умело сплетен. Первая строка стихотворения Дмитрия и последняя почти идентичны – разница этих строк в одном слове. Знаю в каком: вместо первой рифмы «краю» в конце слышится божественное «Раю».
Но стихотворение – не хвалебная ода. Читая первую строчку: «Как быстро темнеет в оставленном Богом краю…», еще особого беспокойства не ощущаешь. Все глухие уголки нашей необъятной Родины всегда назывались забытыми Богом местом. А что темнеет быстро в этих местах, так в этом тоже нет ничего необычного. Мало ли тайных моментов мы испытали поздней осенью. Такое уж время года, когда день намного короче темного времени суток.
Но, прочитав последнюю строчку: «Как быстро темнеет в оставленном Богом Раю…» невольно вздрагиваешь от предчувствия опасности. Да, был наш край райским уголком, но потемнело небо, а сверкнет свет истины в нём снова или нет непонятно. Бог покинул бывший Рай на земле и неизвестно вернется ли он к нам снова или же мы обречены, оставаться проживать в вечной мгле. Ведь деревня «зияет хмельными провалами окон». Провалы окон – метафора. Понятно, зияющее окно дома и око человека, лежащего на смертном одре, сливаются, и чувствуется дыхание смерти. Впечатляет и образ амбара на пригорке, на том высоком месте, где в деревне всегда строилась церковь.
Но разве может соперничать амбар, который глядит на мир «соловеющим оком бескупольно ёжась подранком в безбожном страхе» с величественным собором? Понятно и почему амбар – подранок и ёжится. Нет на амбаре высокой колокольни и красивых золотых куполов церкви, а крыша его выглядит куцо, как будто он втянул шею в плечи-стены, а на голову нахлобучил лохматую зимнюю шапку-ушанку.
Кроме всего в амбаре всегда хранились продукты для пищи, чтобы поддержать в здравии в долгую зиму физическую плоть: крупы, зерно, мука. А в церковь люди ходили получать пищу духовную. Раз её не получают сельчане, не обращают молитвы к Господу, то и темнеет быстро в их краю. Бог же может и вовсе отвернуться от заблудшей паствы. Живописна строчка поэта «Весенняя пустошь оделась в лохмотья ворон». В деревне уже не сеют и не пашут. Вместо любовно возделанного поля, темнеет сумрачное пятно весенней пустоши. Пустошь – это пустая не засеянная, а зачастую и не вспаханное поле. На нём уселись вороны. Они по цвету намного чернее, темнее, чем общий, хотя и темный фон пустоши. Вот и кажется наблюдательному глазу поэта, что пустошь накинула на себя необычный зеленый наряд озимой ржи или пшеницы, а темную, грязновато-серую, всю изорванную в лохмотья накидку. Лохмотьями на поле кажутся вороны, черными точками, в разнобой, рассевшиеся на всей площади пустоши.
Дмитрий Киршин вскрывает в своем творчестве еще одну трагическую тему – утечку умов за границу. Раньше провинившегося перед обществом человека изгоняли из села, города, страны. Они становились изгоями по чужой воле. А нынче изгнанниками становятся добровольно: так хочется вкусить досыта заморских сладостей и деликатесов. Но нажравшись до отвала, изгою вдруг приходит мысль, что кроме вкусной жратвы существуют еще и моральные ценности: друзья, родные и любимые люди, не пожелавшие покинуть в трудный час свою Родину. С мольбой смотрит изгой издали на родную сторонку, осознав свою ошибку, хочется покаяться, а слова молитвы позабыл.
Поэт Дмитрий Киршин спешит на помощь к таким страждущим и написал для них слова покаянной молитвы. Свое стихотворение он так и назвал «Молитва русского в изгнании».
Ропот сердца полутёмного
Укрощается с трудом…
Проводи меня, бездомного,
В Божий дом!

Лада не сыскать исконного –
Оттого душа скорбит,
Пробуди меня, бессонного,
От обид!

Ум поруган – прячь, не прячь его –
Беспородной простотой.
Ослепи меня, незрячего,
Красотой!

Нитью от креста нательного
Память веры не порви.
Исцели меня, бесцельного,
Для любви!

Ни потомка и ни пращура –
Так легла багрово месть!..
Дай надежду мне, пропащему –
Не пропасть!

В этой молитве Дмитрий учел все, о чем задумался изгой, что ему не хватает за кордоном. У него есть наверняка жилище, но он считает себя бездомным. Нет у него Божьего дома. А без него и жилище нельзя назвать домом. Дом – это не только крыша над головой. Это - то место, где тебя любят и ждут.
Во-вторых, изгой страдает бессонницей. Прошлые обиды на свою же страну, Родину-мать не дают ему уснуть, а он просит Бога лишь одного: «Пробуди меня». Кажется, зачем же нужно будить человека, если он не спит? Но не от сна он просит пробудиться. Изгой просит пробудить свою душу, чтобы в нем проснулась душа.
Затем опять парадоксальная просьба: «Ослепи меня, незрячего, красотой!». У Федора Достоевского есть изречение: «Красота спасет мир», ставшее крылатым. Вот Дмитрий и взял за основу для молитвы его. Не увидев красоты – не спасешься. Вот незрячий, невидящий красоты изгой и просит ослепить его божьим великолепием – красотой, чтобы понять её. По старой русской поговорке: «Клин клином вышибают».
Тенденция парадоксального продолжается и в следующей строфе, в которой поэт заявляет: «Исцели меня, бесцельного, для любви!». Но эта фраза еще уникальна тем, что кроме игры слов синонимов Киршин здесь в словах «исцели» и «бесцельного» увидел их разные значения. Исцелить – вылечить, а «бесцельный» не больной, а не имеющий цели человек. А это состояние пострашнее даже чем болезнь.
Последняя строфа завораживает метафорой: «Так легла багрово масть!..». Конечно же, Дмитрий и не помышлял о карточной багровой масти. Ни черви, ни бубны тут ни причем. Изгоя уничтоженным, убитым самим своим забвением памяти пращуры. А если народятся потомки, то и у них будет анемия – будут Иванами, а может быть, и Джонами, родства непомнящими.
Может быть, прочитав несколько раз «Молитву русского в изгнании» Дмитрия Киршина на кого-нибудь и снизойдет Божья благодать.
Не остался равнодушен поэт еще к одной страшной беде России, постигшую в последние два-три десятилетия. Она увеличивается с каждым годом в объеме, как снежный ком. Имя этой беды – наркомания. Динамика, ритм стихотворения схож с тем, в котором использовал поэт в «Молитве русского в изгнании». Но на сей раз Киршин написал не молитву, а скорее всего заклинание. Чем еще изгнать из нашей жизни то беспощадное зло, как наркотик? Хотя и в этом стихотворении Дмитрий обращается к библейскому сюжету. Финальная фраза у Киршина пронзительна: «Что молчишь кокаиновый каин? Где твой брат?..». Из Библии известно куда подевался брат Каина Авель. Каин убил его, пролив родную кровь.
Но кокаиновый каин, этот не конкретный, а собирательный злодей, пострашнее первого убийцы на земле. Кокаиновый каин не проливает кровь, но у него оружие пострашнее ножа и пистолета. Жертвы каина умирают, сгорая изнутри, медленно, а потому схватить за руку преступника сложнее.
Трагедия наркомании ещё и в том, что жертвы сами оплачивают свое затяжное по времени убийство. А в отсутствии денег, на очередную дозу наркотика сами становятся убийцами. Для них убить человека, что муху на столе газетой прихлопнуть.
Словно каторжник, наголо бритый,
Безысходней, чем грешник в смоле,
Он сидит – ни живой, ни убитый –
На игле.

Заклейменный печатью изгоя,
В круги смерти он запросто вхож,
Переступит границы разбоя
Ни за грош.

Не удержится разум на кромке,
С новой дозой разверзнется рай.
Эйфория – от ломки до ломки –
Через край.

Зарубцуются раны окраин,
Только боль обострится стократ.
Что молчишь, кокаиновый каин?
Где твой брат?..

С гражданской позицией поэта Дмитрия Киршина я вас ознакомил. Но было бы неправильно, если бы я остановился только на этой части его литературного творчества. Дмитрий – оптимист и его лирические стихотворения сияют тем светом истины, о котором я уже упоминал выше. Он своей жизнеутверждающей поэзией, как бы говорит: «Прочь хандра и мрак души!». Ведь свет истины проникает даже во мрак подземелья. Столько внезапных ассоциаций вызвало в моей душе стихотворение Дмитрия Киршина об осени:
Мир безропотный осенний
Ликом грустен и красив
День упрятался под сенью
Серебристо-жёлтых ив.
Ливнем слякотным заклятым
Стаи птиц с небес убрав,
Не спеша червонит златом
Храмы северных дубрав.

Трон зимы первопрестольной
Лишь по кромке побелён,
Но с еловой колокольни
Низошёл морозный звон.
Вечер обморочной стынью
Путь просёлочный мостит,
Ветер высохшей полынью –
Книгой судеб шелестит.

В храме северном до срока
Утихает птичий грай –
Так и души одиноко
Отлетают в тёплый край,
Безвенчально разлучаясь
На пороге алтаря,
Источаясь, истончаясь
Сонно синью сентября.

Главными лирическими героями в стихотворении Киршина выступают сама природа, золотая осень и предзимье. Дмитрий рисует с натуры, используя те краски и образы, которые природа же и дарит поэту. Осенний мир у Киршина безропотный, а «ликом грустен и красив». Золотая осень вдруг раздражается «ливнем слякотным заклятым». Прилагательное «заклятый» всегда почему-то увязывается со словом «враг». А Дмитрий называет заклятым – ливень. Но у поэта ливень не простой летний, который прольется как из ведра, а через пару часов – земля уже сухая. Дмитрий Киршин подчеркивает, что ливень осенний, одним эпитетом – слякотный. Разверзлись хляби небесные и не пройти, не проехать. Сплошная грязь и слякоть осенняя.
И вот этот ливень не только землю превращает в топкое болото. Он стирает, как влажной тряпкой с небес стаи птиц. Зато «не спеша червонит златом храмы северных дубрав». Тут поэт Киршин находит необычный образ и заменяет привычное устоявшееся словосочетание «золотая осень» придуманным самим «червонит златом». Сразу вспоминается, что золото высшей пробы в древности называлось червонным. Слово «злато», а не золото лишь подчеркивает древность. Кроны лиственных северных лесов кажутся позолоченными церковными куполами, а высокие мощные и стройные в тоже время красавцы-дубы возвышаются в дубравах, как храмы. Восхищает и эпизод, в котором «день упрятался под сенью серебристо-желтых ив».
Два созвучных слова «день» и «сень», позвякивают мелодично, как колокольчики. А после живописной картины «серебристо-желтых ив» на меня нахлынули воспоминания. В юности у меня было написано лирическое стихотворение, где узкие длинные серебристо-желтые листья ивы я сравнивал с волосами красивой женщины, рано поседевшей.
Ива хвалится, что красавица
И собою в речке любуется
Но уж бросила осень в волосы
Седину – пускай ива подуется.

А Дмитрий продолжает поражать сравнениями и метафорами: «Трон зимы первопрестольной лишь по кромке побелён». Первопрестольной столицей в России называют Москву, а к Москве давно приклеился эпитет – белокаменная. И вот трон царственной особе – Зиме уже побелен природой первым снежком. Если дубы поэт сравнивает с храмами, то горделиво вознесенные в небеса макушки, верхушки остроконечных елей Дмитрий отожествляет с колокольней, с которой снисходит «морозный звон».
Дальше следует еще созвучие двух слов «вечер» и «ветер». А мелодия продолжается и звучит даже внутри строки: «Ветер высохшей полынью – книгой судеб шелестит». Потрясающий образ. Не только сухие шуршащие листья шевелит в лесу ветер, а качая, ветки высохшей горькой полыни, он как бы перелистывает книгу нашей судьбы. А мы стараемся прочитать не только, что было, но и что будет.
А всё будет хорошо: зима сменит осень, но ей придется недолго властвовать – уступит место весне, а вслед за весной придет благодатное лето.
Предвосхищением прихода красавицы весны и теплого лета после слякотных дождей и зимних холодов и живем, надеясь на всё лучшее. Об этом Дмитрий Киршин и говорит в своем стихотворении:
Прозрачная чёлка апрельской опушки
Смешала палитру оттенков зелёных.
Теплеют ольховой улыбки веснушки
И пролежни снега на северных склонах.

Озимой надеждою поле томится
На грани грачиного переполоха.
Еловых теней растворилась темница –
И разом от песен лучистых оглохла.

Земля не скрывает морщин бездорожья,
Но скрасили путь островки первоцвета.
И полнятся дали лазоревой дрожью,
Фиалково-нежным предчувствием лета.