Понедельник, 11 февраля 2013 22:45

Великан Духа

Оцените материал
(1 Голосовать)

исследование творчества писателя Владислава Шаповалова

ПРЕДИСЛОВИЕ

За свою долгую и плодотворную жизнь писателю Шаповалову пришлось много выступать перед различными аудиторами и давать интервью в средства массовой информации различных уровней. Меня заинтересовало интервью для первого канала Центрального телевидения России в 2001 году.

Оно привлекло мое внимание не только интересным содержанием, а и тем, что интервью знаковое. Рубеж двадцатого и двадцать первого веков, начало третьего тысячелетия, нового миллениума, и конец второго тысячелетия.

Это знаковые и значимые события для всего мира. Знаковым оно было и для России: в конце 1999 года перед началом 2000 года Президент страны Борис Ельцин вместо поздравления россиян с наступающим Новым годом, извинился перед народом за то, что не все надежды их оправдались во время его президентства и ушел в отставку. Пришел на смену Ельцину, став Президентом человек нового поколения и новой формации Владимир путин.

Наступила новая эпоха в жизни страны, она ознаменовалась, тоже знаковым событием, выпуском Президентской энциклопедии «Знаменитые люди России». В ней идет речь о золотом генофонде России. И на одной из страниц, отмеченной водяным золотистым знаком, как на денежных купюрах, во избежание подделки банкнот фальшивомонетчиками: гербом, символом Российской империи - двуглавым орлом. Напечатаны краткие сведения о Владиславе Мефодьевиче Шаповалове, замечательном человеке и писателе.

К сожалению, оно оказалось знаковым и для личной жизни Шаповалова. Это было последнее совместное прижизненное интервью его жены Раисы Егоровны и Владислава Мефодьевича.

- А ведь только недавно для супругов Шаповаловых 15 августа, сообщила Раиса Егоровна, произошло знаковое событие, тоже золото высшей пробы – золотая свадьба.

Полвека рука в руке, нога в ногу, прошагали по жизни Владислав Мефодьевич и Раиса Егоровна. Редко такие счастливые юбилеи случаются. И не из-за того, что супруги не доживают до золотой свадьбы, не хватает им не продолжительности жизни, а семейной верности и прочности. Расходятся по сторонам или в разные стороны, не ужившись в одной единой семье. Супругам Шаповаловым прочности хватило. А Россия и сильна семьей:

Родина моя, матушка Россия.

Люди и земля –

В них твоя вся сила.

И сколько б воронья к нам не наносило,

Но крепка семья и сильна Россия.

Сын Виталий не стал писателем как отец, но первый его поклонник в книгоиздательском деле. Всегда рад встрече Владислав Мефодьевич со своей внучкой Яной. Но журналиста Раиса Егоровна ошеломила сенсационной новостью, оказывается у неё с мужем ещё… тридцать детей! Невероятно, но факт.

- Я каждой новой книжке мужа радовалась, как новорожденному дитя, - сказала Раиса Егоровна. - Возьму её в руки, поцелую обложку и прижму руками к груди.

Она и вправду прижимает бережно, словно ребенка в них держит, руки к груди, сложив крест-накрест. Книги их совместное детище.

Шаповалова заявила, что все книги для неё, как дети и нет среди них не любимчиков ни изгоев. Но как в любой семье среди общего равенства есть кто-то ровнее других. С кем больше родители возились из-за болезни, или из-за его несносного характера. Поэтому для Раисы Егоровны чуть-чуть роднее кажется роман «Белые берега». Столько она с мужем выстрадала из-за него. Вернее не от него, а от нападок на «Белые берега» рецензентов. После чтения рецензий, сколько бессонных ночей провели они вдвоем.

- Я возмущалась и переживала после чтения рецензий с отказами об опубликовании, - говорит Раиса Егоровна, - больше, чем муж. Он разозлится, конечно, но сцепит зубы, и начинает работать над «Белыми берегами» в который раз: черкает, перечеркивает, что-то вписывает над зачеркнутыми словами, что-то переписывает заново. Я же помогаю ему перепечатывать на пишущей машинке рукопись. И так лет тридцать, сорок… Пока рукописи не издали. К этой цели и шел упорно мой муж. Он не уповал и говорил: «Все равно я добьюсь, что «Белые берега» напечатали, там правда написана».

В телеэфире интервью длится 1,5-2 минуты, а беседа велась часа полтора-два. Для информационного выпуска новостей большего времени не выкроишь – закон жанра. Но, чтобы как-то больше понять мировоззрение писателя у меня-то есть возможность донести до читателя не высказанное Владиславом Мефодьевичем тележурналисту. Она с профессиональной настойчивостью, с дотошностью расспрашивала его о таких подробностях, что Шаповалов даже попытался вначале отмахнуться:

- Ай, все равно эти мои мысли никто в эфир не пропустит. Вы читали мои книги, в них все сказано, все написано.

Потом, все же, сменив гнев на милость, отвечал на все вопросы честно, прямо, не уходя от неприятного вопроса. Такое уж у писателя жизненное кредо. Конечно же, в эфир не все его мудрые мысли попали, но записи-то остались и остались они, благодаря добросовестности тележурналиста, на всю оставшуюся жизнь. И вы, уважаемы читатели, можете с ними ознакомиться.

Начал писать Шаповалов из любопытства. На фронте раненых с поля боя вывозили на собаках. И ему захотелось написать о четвероногих помощниках. Это и была его первая проба пера. Хотя никакого гуманитарного образования у него не было и поэтому писатель благодарит своих школьных учителей, которые привили ему любовь к классической русской литературе и пробудили творческую жилку.

Он не может выделить из классиков кого-то одного любимого. Читает Бунина – ему нравится Бунин, читает Шолохова – упивается сочностью речи героев «Тихого Дона», читая Чехова, нравится его изящное построение фразы. Хотя Антон Павлович запомнился для начинающих литераторов своим изречением: «Краткость – сестра таланта», сам-то великий прозаик позволял себе писать довольно витиевато. В общем-то, считает Шаповалов у каждого писателя свой стиль в литературе и свой в неё вклад.

Владислав Мефодьевич окончил в Днепропетровске университет имени 300-летия воссоединения Украины с Россией.

- Это потом началась дуристика с наименованиями и переименованиями. Для меня-то университет всегда останется имени 300-летия воссоединения Украины с Россией, - говорит Шаповалов, имея в виду оранжевые революции на майдане, площади Незалежности. А своими университетами считает, как и Горький, личную жизнь и чтение книг.

Свои книги Шаповалов не любит перечитывать. Ему кажется, что когда книгу отпечатают в типографии, он абстрагируется, отчуждается от текста. Это уже не его слова, а кого-то другого, будто и не он их писал. Зато рукописи в нем вызывают иные переживания. Они для него родные, читая их вспоминает, как возникали сюжеты, какие мысли приходили и оставляли след в рукописи, а какие пришлось отложить для другого произведения. Как духовно серый чиновник Лавлита Романов сказал, что «Серые великаны» Шаповалова очерняют советскую действительность. На этом совещании присутствовали все редакторы областных газет и наш редактор газеты «Белгородская правда» Мухин. Но такую «приятную» новость Мухин не сообщил Владиславу Мефодьевичу, и он долго удивлялся, что его рукопись никуда не берут, ни одно издательство. Про ограничение положенное чиновником узнал спустя годы.

Кстати, Шолохова как-то спросили, как он определяет готовность рукописи к публикации. Михаил Александрович с невозмутимым видом и с внутренней усмешкой поделился опытом:

- Напишу роман и кладу рукопись в шкаф. Потом, лет через сорок, вытаскиваю пачку исписанных когда-то страниц, сдуваю с них накопившуюся пыль и читаю. Если роман мне снова понравится, то значит, написан неплохо и его можно издавать.

Свои рукописи Шаповалов специально не мариновал и не выдерживал их, как дорогое марочное вино по сорок лет. Он не издавал свои литературно-художественные произведения по неволе. Но никакая пыль и моль не смогли похоронить с концами рукописи писателя в книжном шкафу. Все они увидели свет.

Благодаря тому, что в произведениях Владислава Мефодьевича очень часто, почти всегда появляются главными героями дети, подростки, юноши и девушки, его считают детским писателем. Но это не так.

- Мои книги, - говорит прозаик, - рассчитаны на читателей любых возрастов.

Теперь хочется вернуться к «Белым берегам». Роман действительно пролежал 30-40 лет по-шолоховски, но зато взорвал стереотип, сложившийся о произведениях про войну. Следовало показывать только героические эпизоды, проявляющие патриотизм и самоотверженность народа, солдат, военноначальников. А Владислав Мефодьевич написал без всяких прикрас правду, которая не нравилась заидеолгизированным литературным бонзам.

- Про некоторые натуралистические вещи мне самому было страшно писать. У моего однополчанина хранилась в кармане брюк ручная граната-лимона, - признается Шаповалов. – И она случайно взорвалась у солдата прямо на теле. Прикуривал махорку-цигарку, свернутую из газеты от огнива: трут из обрывка пеньковой веревки и кресала камнем кварцевым друг о друга стукнешь, и искра в трут влетает, а он загорается. От неосторожного обращения с кресалом беда и произошла. Произошел взрыв. Я думал, что немцы внезапно атаковали. Кинулся в блиндаж, поднял тревогу: «Немцы в траншее!». Вдруг вижу, у молоденького лейтенанта глаза на лоб поползли. Но не меня он смотрит, а через мое плечо, позади меня. Оборачиваюсь - сзади ко мне ползет какое-то серое, грязное, окровавленное месиво. Рядовой Бабич, фамилию до сих пор помню, ползет. Лица не видно – мясо, ягодицы вырвало, обмундирование: гимнастерка и галифе в клочья. Самому не по себе стало, хотя в отличие от лейтенанта уже и не такое видел, но мурашки от увиденной ужасной картины по коже побежали. Лицо узнаешь, где находится только по кровавым пузырькам возле рта: возникают пузырьки от дыхания и лопаются, возникают и лопаются. Вот мне и припечатали ярлык: «У Вас буржуазный взгляд на исторические события».

На каверзный вопрос: «Как взлом идеологического стереотипа войны сочетается с его идеологическими взглядами и принадлежностью его к Коммунистической партии», ответил с прямотой истинного римлянина:

- Нас готовили на фронт в маршевую роту и все кандидаты в неё вступили разом в один день в комсомол. Потом между боями отличившихся в них бойцов принимали в партию. За два года, я в 17,5 лет прибыл добровольцем на фронт, а ко Дню Победы мне и двадцати лет не было – девятнадцать с половиной, от рядового солдата прошел до младшего лейтенанта, стал офицером. Меня всегда волновала тема защиты Отечества. Случается со страной беда и сердце за страну болит. Оно не только болит, но и понуждает меня вставать на защиту Родины. Раньше я защищал её с оружием в руках, а теперь в руки взял перо и пером теперь защищаю свое Отечество. Отставил в сторону даже литературу, а занимаюсь публицистикой. Хотя, наверно, нельзя сказать – отставил литературу: литература, публицистика, журналистика взаимосвязаны друг с другом. Одно вытекает из другого, следует друг за другом в чем-то: в стиле, в подаче материала, в образе или сюжете.

На вопрос: «Вы, верующий человек?», он ответил так:

- Я жил и вырос в атеистической стране, но всегда стоял и над партией и над религией. Но к православному христианству отношусь нейтрально. Мне нравятся их 10 заповедей, считаю их необходимо знать и стремиться выполнять любому человеку. Они хорошие. И, когда я вижу агрессивную религиозную вражду, тогда я не атеист. Я против западничества и склоняюсь все больше и больше к славянским корням, к ведической религии. Нужно знать свои корни, свои истоки. Почитайте мою работу «Сколько стоит капитализм?» и вы поймете, что я против обогащения, ради обогащения. Все войны происходят из-за хищнических интересов капитализма, который вскармливает финансово фашизм.

- Мы-то имеем демократическую направленность, которую пропагандируют капиталистический Запад. Как же увязать наш курс на демократию и два тупиковых, по-вашему, мнению, пути: капитализм и фашизм? Есть еще и третий путь?

- Нужен здоровый национализм. Наши политики его боятся, но все страны и большие и малые, действуют только в своих национальных интересах.

- Боязнь понятна. Из национализма в Германии вырос фашизм.

- Понятие национализма этим и извратили, когда националисты заботятся о своей нации это хорошо. Но, когда они добиваются блага лучше своей нации за счет других наций – это фашизм. Фашизм агрессивен и ведет опустошительные войны. Вот с ним и нужно бороться. Воюя с фашизмом весь мир, был должен понять, насколько он опасен.

- Вы сказали, что теперь воюете пером?

- Да, в борьбе добра со злом нужно проповедовать добро. В учебнике русского языка для 7 класса есть отрывок из рассказа «Черный аист».

Я просмотрел учебник. Мелькнули знакомые фамилии: Бунин, Чехов, Толстой, Шолохов, Шаповалов.

Часть I

«Серые великаны»

Интрига начинается сразу с названия

Прочитав название романа «Серые великаны», возникают разнообразные ассоциации – о чем книга? Может быть, о серых бетонных небоскребах каменных джунглей города или же роман про былинных богатырей-исполинов, которые покрыты серовато-серой пылью прошедших веков? А может быть, это громады гор или холмов, поросших лесом и кустарником у их подножия, но с голыми каменистыми серыми вершинами? Если привлечь при размышлении ещё большую фантазию и углубиться в историю, то можно сравнить название «Серые великаны» с серыми кардиналами, которые и не имели никакого отношения к светской власти, но держали весь народ в страхе и негласно управляли страной, выдавая свои решения, как волю короля.

Но поскольку романы Шаповалова вовсе не детектив, я не собираюсь сразу удерживать интригу до конца моего исследования, а заявляю сразу, что речь пойдет о разведении кроликов породы «Серый великан» в сельской школе. Хотя скрытого подтекста в названии каждый читатель может найти сколько угодно. Одну из версий попытаюсь изложить и я.

Главная же интрига романа состоит в противостоянии двух мировоззрений: рациональной и иррациональной, председателя колхоза Тронского и директора школы Сутормина. Первый видит главной пружиной общества материальное: экономику, а второй считает главным в свой жизни воспитание человека, укрепить его культурное и духовное начало. Только с этим богатством народ сможет сделать свою страну великой экономически мощной. А в великой стране и сам народ чувствует себя хозяином земли, страны и становится великаном духа.

Но в романе Шаповалов показывает, как трудно противостоять обывательской серости, которая возомнила себя властительницей дум и чаяний некоторых ярких личностей, чтобы погасить у них горящие огоньки в глазах, превратив их цветистую окраску в себе подобающий, в цвет серой плесени.

Уже при первой встрече Тронского и Сутормина Владислав Мефодьевич показывает контрастность их психологии, характеров, мировоззрения и чувство своей общественной значимости. Оба и председатель колхоза, и директор школы – руководители, но как по-разному они ведут себя и к различным целям стремятся.

Тронский едет на легковой автомашине, прозванной селянами «козликом» высокомерно посматривающий на появившегося навстречу ему директора на телеге, запряженной мерином с соответствующей кличкой «Педагог», а управляемой завхозом школы, прозванным земляками «Кондитером». Председатель не удостоился поприветствовать директора хотя бы кивком, а водитель не сбавляя скорости, забросал встречных путников ошметками грязи, вылетавшей из под колес «козла». И Кулинар, указав на номерной знак автомашины «КУМ», оценивает поведение предколхоза: «Хозяин едя».

Две первых буквы знака обозначают принадлежность транспортного знака к Курской области, а третья порядковый номер серии и, кажется, причем тут хозяин. Но и это не спроста, ох, неспроста. Мудро акцентирует автор внимание читателя на слово «КУМ».

У зеков сталинских лагерей «кум», означало начальник лагеря или тюрьмы. А «был в гостях у кума» в переводе на обычный язык – отбывал срок в местах не весьма отдаленных.

Действие романа происходит в брежневские застойные-достойные времена, но отголоски из времени культа личности и позволяет услышать читателю Шаповалов.

А чем не «хозяйская» фамилия председателя – Тронский. Трон – звучит в первом слоге фамилии. А кто сидит на троне? Конечно же, царь. Или хотя бы местный царек, или удельный князёк. Вот как умело показывает автор пропасть между взаимоотношениями антиподов.

Сутормин же занимается самоедством и мысленно пытается, мучаясь от обиды, убедить себя, что хам слегка всё-таки кивнул ему в ответ.

Фамилии в романе «Серые великаны» символизируют и характеризируют своих владельцев.

Хромушкина, председателя сельсовета (выпившего, наверно, для храбрости) Тронский выгнал с совещания. Хромает дисциплина у Хромушкина. Секретаря парткома колхоза Георгия Кошелева характеризирует его как меркантильного и честолюбивого человека не только фамилия – Кошелев – кошелек, но и имя – Георгий, созвучно с Георгием-Победоносцем. Но сущность парторга, автор одним штрихом опускает его на землю с небес, выявляется читателем сразу6 в деревне этого молодого человека с детским лобиком все жители называют Юрой. Хорошо, хоть не Юркой. Опять же узколобого руководителя, чувствующего себя ущербным из-за своего не совсем высшего образования: не институт он окончил, а всего-навсего высшую партшколу, автор характеризует с аналитической точностью. Шаповалов по-интеллигентски упоминает только детский лобик Юры.

Разгадав тайный смысл фамилий героев романа, я засомневался только в значении её самого главного героя – Сутормина. Что-то суматошное слышалось в ней. Как, оказалось, так считал и автор.

- Сутормин у меня суетливый, пытается добиться у власть имущих понимания, значения воспитания людей с помощью культуры и образования, но его все благие начинания тормозятся. Как на железной дороге, стоя на параллельном пути один поезд пережидает, когда его обгонит другой литерный, следующий по особому расписанию с более важным грузом, - объяснил мне свою задумку Шаповалов.

Такой прием характеризовать героя его фамилией существовал у классиков русской литературы девятнадцатого века: прямолинейный и грубоватый полковник Скалозуб, льстивый, но услужливый, способный промолчать, где надо, Молчалин. Шаповалов в романе не только в этом следует традициям великой, мирового уровня, русской литературе. И в своем прекрасном стиле и языке романа. Язык у автора не только прекрасен, он ещё и афористичен: «Рабочему классу – нужно мясо», «Если так будет (имеется в виду плачевное состояние техники перед севом), то у нас осенью ничего не будет». На доске показателей большую часть занимали «наши обязательства», а меньшую – «наши достижения». К тому же Шаповалов указывает на такую деталь: показатели достижений заносятся в соответствующие графы мелом, а после дождя оказываются смытыми. Зато намертво застыла в грязи из-за того же дождя у тракторных мастерских битая техника. «Как в войну под Сталинградом», - уточняет председатель и на вопрос его: «Как же ты собираешься выводить агрегаты?», бригадир оправдывается:

- А что я могу, коли там и в сушь утопия.

Вот так автор поражает читателя семантикой: утопия-то происходит от глагола «утопить». В колхозе утопили технику, а утопию светлого коммунистического общества утопили в безответственности и бездуховности. Утопия она и есть утопия. Но общество чем виновато, что хотело и хорошего благосостояния и светлого духовного завтра?

Афоризмы происходят от желания Шаповалова правдиво говорить о самой сути явлений. Если много говорить, то обязательно чушь сморозишь: «Умного много не скажешь. Умное лаконично».

А на мой взгляд, умное ещё и актуально. Читая «Серые великаны» удивляешься, что автор будто бы предвидел, что лет этак через тридцать с лишним наше общество опять столкнется в борьбе двух мировоззрений: рационального и иррационального, материального и духовного.

Директор школы пытался с благой целью разводить кроликов, чтобы постепенно повернуть поток молодежи из деревни в город в обратную сторону. Сейчас же словосочетание «разводить кроликов» имеет нарицательное значение, синоним слову – обманывать. Мошенники не зеленой травкой кормят серых великанов, а за счет лопоухих «кроликов» - простых и добродушных, верящих в добро людей, получают долларовую «зелень». Неужели Шаповалов обладает даром провидения? Такой дар бывает не сколько у умных людей, сколько у мудрых. Мудрый человек всегда в какой-то степени провидец.

Трезвость – норма жизни

Задолго до горбачевской компании гротесково-карикатурной, если не сказать о вырубленных виноградниках еще проще – дурацкой и издевательской, Владислав Мефодьевич в романе «Серые великаны» с иронией обрисовал систему будущей борьбы с пьянством.

На правлении колхоза в этом году и в прошлом и в позапрошлом – всегда вели разговоры, как провести весенний сев в срок и без пьянки. И всегда говорили толково и убедительно: нужна премия, только, когда её давать после сева зерновых или свеклы? Можно ещё лучше: после кукурузы и картошки, но тогда можно обидеть уважаемых механизаторов – ждать придется очень долго, и они не очень-то будут стараться. Остроту дискуссии Шаповалов показал великолепно:

«- Нет, пьянки посред сева нам не нужны! – заявил решительно Хромушкин и посмотрел на председателя. Глаза у «сельского» были ещё красные, а нос зафиолеченым».

Парторг предложил вести не только сев организованно, но организованно относиться и к пьянке: сделать её до начала сева, а потом после окончания, не пьянки конечно, а после сева произойдет спайка трудового коллектива.

Директор предположил, что спайка может и не состояться ввиду мордобоя. Не соглашался Сутормин и с выдачей денег во время сева, так как рубль в кармане тракториста тянет к бутылке, а не духовному, культурному досугу. Нужны людям моральные стимулы.

Но тут воспротивился его коллега Юра, который, как парторг, также, как и директор школы, отвечал за моральный облик советского человека. Но Юра сетует, что моральный стимул не оказывает нужного воздействия на трактористов. Вот победителю промежуточного этапа на посевной повесили на радиатор красный флажок победителя. Но механизатор вместо гордости за вымпел к моральному поощрению оказал ему пренебрежение. После первого круга над радиатором уже не трепыхался флажок, не возвышался гордо и победно вымпел ярко-красного кумачового цвета. Механизатор использовал ткань флажка в качестве ветоши – протер как половой тряпкой потеки машинного масла на моторе, заявив парторгу, что лучше бы бутылку водки выдали.

А тут и директор вспомнил, что бутылки с водкой в Союзе научились оформлять изящно: и в руки взять приятно и на столе смотрятся красиво. На этикетке жизнеутверждающие патриотические названия: московская, особая, столичная, экстра, сибирская, пшеничная, посольская, старорусская и просто русская. Так что к этим лавочным названиям не подкопаешься – от них так и веет национальной гордостью. С идеологией всё в порядке. Шаповалов с озорным задором заявляет, что директору, работающему методом убеждения, не всегда удается сделать это – убедить человека гордо и высоко. Иногда рюмка водки действует намного лучше, чем слово.

Торговые работники намного лучше, чем идеологи и пропагандируют свою продукцию. Аннотация на этикетке бывает лучше и красочней, чем в хорошей книге. Прочитаешь обширную рекомендацию и уже до «принятия алкоголя на грудь» ошалеешь, поняв какая же оригинальная водка с использованием старинных рецептов из спирта высшего качества, выработанного из отборной пшеницы, попалась тебе в руки.

На званом ужине, подчеркивает автор, и у малопьющего директора дрожали руки, рукава рубашки черпали салат, а капли бесценного счастья вместо рюмки проливались на стол.

Все мужчины после трех, четырех, пяти… и так далее рюмок начинают содержательную беседу, касаясь в ней двух основных тем: про женщин и про политику.

Директор доказывал председателю, что хотя экономические отношения всегда диктовали им духовные отношения, но так будет не всегда. Ничто не вечно под луной. Председатель же намекал, что в великом противостоянии с миром «капитала» дело не в том, как мы раскланиваемся с противной стороной при встрече, а какой величины камень, а может быть, и кулак держим за пазухой. Если бы у нас не было ракет, то нас взяли бы за горло.

Шаповалов и в этом споре пытается дать приоритет директору: «Но позвольте! – возразил директор. – Нас не взяли за горло, так пытаются схватить за душу, чтобы вытряхнуть её».

И опять удивляешься актуальности строк романа. Почему же с середины восьмидесятых до конца лихих девяностых это не понимали в верхах нашей страны? Или не хотели понимать? А все кланялись и кланялись. И боролись за трезвость, вели себя, как разбушевавшиеся пьяные мужики, круша в доме всё, что попадается под руку. Да так и весь дом развалили. Правда под обломки развалившейся страны попали не те, кто её разрушал, а пожилые люди и дети – самая беспомощная категория граждан. Теперь, слава Богу, спохватились, и, может быть, и не вытряхнут у нас душу-то. Зачем же было нужно в борьбе с авторитаризмом, разваливать великую страну? И это не мои слова, а Владимира Путина. А пока председатель колхоза «Светлый путь» поднял рюмку «за тех, кто в поле». Хотя на дворе уже стояла темная ночь и в поле никто не работал.

Прочитав первый раз «Серые великаны», я не сразу понял глубину мыслей романа и, зная тернистый, трудный и извилистый путь литературного произведения Владислава Шаповалова, удивлялся придиркам идеологов и цензоров. Какое очернение советского человека? Одни реальные правдивые факты. А без правды не проживешь. Как фронтовику, автору дороги строки Твардовского из поэмы «Василий Теркин»: «А всего иного пуще не прожить наверняка - без чего? Без правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька».

Директор Сутормин у Шаповалова и борется за души молодого поколения, а слова его правды сущей, как бы они горьки не были, остаются правдой. Так зачем же идеологам нужно было бороться с правдой, я ещё не понимал. Читался роман легко, весело и забавно было узнавать смешные, но хорошо известные детали деревенского быта, людские характеры.

Только когда стал скрупулезно исследовать роман «Серые великаны» для меня открылась прозорливость автора. Раньше меня педагога, учителя истории Владислава Шаповалова понял детский писатель Евгений Носов. С его рекомендации и легкой руки «Серые великаны» были опубликованы в журнале «Север». Дмитрию Гусарову после публикации нелегко пришлось. Его чуть было не уволили. Но письмо Носова уже проложило путь «Серым великанам». Вот оно: «Дорогой Дима! Посылаю тебе повесть Шаповалова «Серые великаны». Вещь очень любопытная, острая и во всех отношениях злободневная. И сам автор – человек интересный, фронтовик, нашенский… Рассчитываю, что повесть тебя порадует. Твой Евгений Носов. 3.03.82 год».

Как видите, уважаемый читатель, даже классик детской литературы не предполагал, что злободневная вещь станет актуальной на все времена. Шаповалов затронул извечные вопросы: борьбы добра со злом, а значит, писал не только на злобу дня, а на века.

Школа – это окно, через которое можно увидеть свое будущее

С таким тезисом пошел директор к председателю выяснять взаимоотношения между школой и колхозом. А председателя волновало другое. У колхоза с молоком наладилось, а план по мясу провалили.

Но директор упирал на свое – сначала провалили план по воспитанию людей, а потом, как следствие этого по мясу. А потом и вовсе пошел в лобовую атаку. Взаимоотношения, сложившиеся между школой и колхозом не отвечают общим задачам. Обеим сторонам не стоит рассматривать колхоз, как дойную корову, а школу, как бесплатную подсобную рабочую силу. Материальная база нужна для сегодняшнего дня, а духовное для завтрашнего. Но у школы не должно быть положение попрошайки, а у колхоза снисходительного милосердия, щедрого мецената.

И Шаповалов устами директора выдвинул уже не пародийную утопию грязи весенней распутицы, самую что ни на есть настоящую социальную утопию – идеологическую идею о создании в школе на базе учебно-воспитательной программы создать замкнутый круглогодичный цикл всех сельскохозяйственных работ на высоком агротехническом уровне вместо игрушечной ученической бригады на таком же мизерном земляном участке, на неудобьях.

Вот тут и попытался Владислав Мефодьевич заглянуть через школьное окно в будущее. На селе нет работы, кроме как в колхозе. А если создать небольшое фермерское хозяйство, где будут трудиться для себя лично молодежь? А как сейчас необходимы небольшие производственные предприятия в моногородах и даже в селах, где есть крупные агрофирмы. И эти предприятия, если возьмутся всерьез, то создадут тоже молодые люди.

Тогда и не будет проблем по мясу, который никак нельзя выполнить. Не поможет ни медовый пряник, ни силовое давление.

Шаповалов и тогда считал, что коренное понятие на селе - поведение человека на земле. Как он стал на её матушку, и каким взглядом проводил, уходя на покой вечный. Должна тут выстраиваться главная цепочка – отношение между людьми. Отношение зависит от поведения. Поведение от сознания. Сознание от воспитания. А воспитание – это первейшая задача всего общества. А все беды происходят не от недостатка средств, а от недостатка культуры.

Психологию председателя автор показывает одной фразой:

«- Мы Дом культуры строим.

Но директор не сдается.

- Завезете вы в него новые кресла, а откуда культуру-то привезете в дом? так и зайдем в Дом культуры в грязных лаптях».

Вот так исподволь подводит Шаповалов читателя к мысли, что можно штурмовать космическую высоту и сидеть, прозябая в яме бескультурья.

А директор набрасывается на председателя за то, что на Доску почета повесили портрет свинаря. «Он дал хороший опорос», но совсем не занимается воспитанием своих детей.

« - Я требую снять портрет Молохова с Доски почета! – неожиданно заключил директор в абсолютной тишине.

- На это есть решение правления, - напомнил председатель.

- Правление может принять и другое решение. Учитывая мнение школы.

- Вот в совместности и порешаем, - силился встать между председателем и директором Юра».

Парторг хотел сыграть роль третейского судьи, но слишком слаб был Юра в поджилках перед всесильным председателем колхоза, которого выбрать рекомендовал Сам… Имя его ничего не значит, но для провинциального уровня весьма значимо. Подняли руки все. Один пьяненький мужичок возмутился: «Опять кота в мешке привезли. Хоть бы один раз с собой свинью привели».

Не удалось Юре стать третьей силой в борьбе между материальным и духовным, как не оказалось третьей силы во времена перестройки и Ельциновских реформ шоковой терапии.

Вот из-за отсутствия третьей силы и произошло то, что произошло.

Но писатель Шаповалов словами директора школы (сам Владислав Мефодьевич тоже работал директором школы) довел предупредительный сигнал в прекрасное далеко «SOS» (спасите наши души) в будущее. Его в нем не поняли. Слишком не по взрослому звучал сигнал. Педагог, хоть и взрослый человек, но по своей сути ребенок. Работая с детьми, он проносит через всю жизнь светлый мир ребенка в своей душе, оставаясь искренним, правдивым, чистым.

Неожиданная щедрость председателя просто объясняется

Новый председатель колхоза Тронский неожиданно поддержал идею директора школы – заняться кролиководством. Сутормин не верил ушам своим. Доска для клеток – получай вагон горбылей. Земля для кормовой базы кроликам – берите сколько угодно, хоть целый остров в излучине реки. Транспорт для детей из дальних сел – выделим автобус.

Инновационный проект директора, как сказали бы сейчас, был не только одобрен, но запланированы для его осуществления материальные и финансовые ресурсы. Когда игроку идет карта, он теряет голову. Тоже самое произошло с директором. В разговоре чувствовался огромный масштаб, фигурировали такие большие категории, что он смахивал больше на перспективный план, нежели на сегодняшнюю реальность. Но в голове Сутормина уже бродили романтические мысли, что с умным человеком и его окружение не будет ходить в дураках. С приходом Тронского на селе даже ночью как-то посветлело на улицах. Правда председатель пока освятил улицу, которая шла к дому его, но к старому, новый дом заложили на центральной площади, крышу которого колхозные специалисты покрыли новеньким оцинкованным железом.

Прощаясь, председатель спросил:

- Вам не звонили?

Директор стал перебирать в уме свои промашки в работе, пересчитывать недостатки. Звонят обычно либо что-то поручить или взгреть. «Награду по телефону не передадут. Её нужно лично положить на грудь, чтобы пристала к душе». Но так ничего и не вспомнил. А оказалось, что председателю нужно пристроить свою жену в школу.

Да, да не устроить, а пристроить. Образование у жены председателя – 8 классов, а трудового стажа – кот наплакал. Поработала в магазине до первой ревизии, которая обнаружила недостачу. Её папаша, видимо обеспеченный и влиятельный человек, растрату погасил и отдал замуж за Тронского. Сам Иван Митрофанович записал в блокнотик, выдвигая председателем его, про трудоустройство его жены.

Сутормин мог бы и отказать. В штатном расписании не было ни одной свободной единицы. Все вакансии были заполнены совместителями, работающими учителями в школе. Но, зная, что лучше самому что-то придумать на месте, чем под давлением сверху освобождать вакансию для жены Тронского, выбрал из двух зол меньшее и кивнул в знак согласия: «Устрою». Вынужден был согласиться: принцип: ты – мне, я – тебе, обязывал сделать это. Пришлось директору наступить себе на горло, не позволяя душе радостно петь и наслаждаться свободой. Делая, что-то вопреки своей воле, всегда приходиться поступаться со свободой.

Но среди педагогов уже устойчиво сложилось мнение: «Нет повести печальнее на свете, чем подвизаться в партпросвете». И вечная мука любого руководителя – чувствовать, что кого-то ущемил, кому-то передал, недодал, кого-то обошел, к кому-то не подошел.

Шаповалов пытается решить задачу в романе «Серые великаны», определить истинную справедливость, узнать, где же находится та богиня с завязанными глазами, но с весами в руках, взвешивая на их чашах достоинства и недостатки подсудимого. Справедливость не может совершаться автоматически, биороботом, а судья обыкновенный человек. И как туго не завязывай ему глаза, он всё равно где-нибудь оступится и чаша весов может качнуться не в ту сторону. Не в сторону справедливости, а наоборот…

Разве не о предвзятости судов, если не сказать еще жестче – о коррупции и простите, да, в общем-то, всей правоохранительной системы говорится сейчас на самом высоком уровне. Разве не из-за всесилия Тронских и Иванов Митрофановичей произошло убийство двенадцати человек, в том числе и грудных детей в Краснодарской Кущевке.

А Евгений Носов, отписывая рекомендацию своему другу редактору журнала «Север», где впервые напечатали «Серые великаны», акцентировал его внимание, что литературное произведение писателя Владислава Шаповалова очень злободневное. Оказывается, что очень злободневная литература, хорошо и добротно от души созданная, злободневна и через много лет спустя. Поэтому-то я и заявил с полной уверенностью своей правоты, что «Серые великаны» Владислава Мефодьевича – как нельзя актуальная проза. Она не про «дела давно минувших дней», а современна, как будто события происходят в наши дни. Стоит только фамилии и имена изменить, да должности переименовать. Например, должность и имя председателя Тронский, заменить на - владелец подпольных казино – Назаров, отдыхавший с прокурорскими работниками, скажем на Багамах. Вместо Ивана Митрофановича написать – мэр Лужков, а жену председателя Мусю назвать условно мини Елена Батурина.

А тем временем директор узнавал влияние председателя в округе. Накладную подписать у управляющего кирпичного завода было бы довольно проблематично. Очередь к нему на прием – яблоку негде было упасть. Но секретарша узнав, что директор школы из колхоза Тронского, беспрепятственно провела его через толпу в кабинет. Сутормин получил резолюцию крупными буквами по диагонали на накладной, сделанную зеленым фломастером: «Отпустить». Зеленый цвет указывал, что обладателю документа с такой подписью дана зеленая улица.

А на настоящей улице райцентра он увидел знакомый «козлик». Водитель загружал в него ковер, конец которого на его плече был похож больше на ствол пушки-гаубицы, а в руке водила держал женские сапожки, заказ для жены Тронского. Самого председателя не было, он остался дома, а покупки делал сам шофер. По рации спросил разрешения и взял на радость завхоза и директора к себе в машину.

Зато пригласив к себе председателя на званый вечер, директору и его жене долго пришлось поджидать гостя. Самое интересное, что Муся, дочь Сеньки, так представилась жена председателя Сутормину при первой встрече, объяснив, что называться по отчеству «она непривыкши», тоже не понимала причину задержки мужа. Оказалось председатель просто позабыл о приглашении директора. Не найдя дома жены, нашел на кухне кастрюлю щей и принялся хлебать из неё. А кто такой директор школы, чтобы помнить о его приглашении на ужин?

Чем дальше шло время, тем более наглел председатель колхоза. Свои обещания не выполнял. И уже не просил рабочую силу учеников как помощь от школы, а требовал от директора, как от своего бригадира полеводческой бригады посылать ребятишек на самую трудоемкую и мало оплачиваемую работу. Что поделаешь: поступаясь частью свободы, попадаешь в зависимость к «хозяину». Становясь ну ту самую часть, на которую отрекался от свободы – работ.

Председатель стал тыкать директора, хотя тот «Выкал». Если раньше «Ты» звучало дружески, то теперь оно попахивало грубым пренебрежением. «Вы» директора раньше звучало, как уважение, а теперь показывало полное отчуждение.

Но их конфликт зашел далеко после одного разговора о силе нравственного воспитания и меркантильного отношения к жизни. Мальчишки сбежали на уборочной на очистку по току зерноотходов. Родителям выгодно: дети заработали живые деньги, и зерна в карманах принесут для гусят. А ведь это хоть и не значительное, а воровство. Автор сумел суть конфликта поднять на высокую нравственную высоту:

« - Я их туда не посылал, - резко отрезал Тронский, - а вы воспитывайте их так, чтобы они не воровали.

- Вы их рублем взяли. – О, как прозвучало это «Вы»! Оно еще никогда так не звучало в устах Виталия Михайловича. – А человека надо брать не карманом, а душою».

Председатель позабыл о первом разговоре с директором о воспитательном и производственном назначении детского труда, как недавно о приглашении коллеги на званый ужин. Про который все на селе судачили, будто и не вечеринка была у Сутормина, а его орденом в тот день наградили. Что поделаешь, если Тронского кто-то недовоспитал, когда он учился в школе, то как он сможет воспитывать учеников из школы Виталия Михайловича своим головотяпством?

Не позволил председатель завезти на зиму уголь на кроликоферму и убил мечту директора о созидательном участии детей в инновационном проекте. Если душу, может быть и не сумел уничтожить, то руки-то от благодарного и благородного труда отбил. Это точно.

Произошел конфликт и с женой предколхоза Мусей. Она, выдавая книгу школьнику, сказала: «На Апчехова». И директор взорвался: «Да, Чехова! Чехова, черт возьми! Антон Павлович, прости меня Господи!».

У учителя есть свои заповеди

Конфликт конфликтом, но ведь и учитель истории, каковым является директор, должен иметь свои принципы, постулаты, заповеди. Он тоже руководитель и есть у него небольшой коллектив учителей и огромный – детей.

Владислав Шаповалов в «Серых великанах» уделяет принципам, заповедям Сутормина много времени, считая основной, главной целью в воспитании детей взаимоотношения их со всеми слоями общества. Проанализировав диалоги, а иногда и монологи директора школы, я тезисно выношу каждую его нравственную заповедь.

Сутормин преодолевая академические лабиринты, живет не сегодняшним днем, а думает о педагогике будущего:

«По сути человек рождается с положительными задатками, которые заложены природой. Наша задача – развивать их. Направить по верному руслу. Ведущим в этом ответственном деле должен стать учитель. Учитель - это знаменосец будущего. Это светоч времени, носитель добра и правды. Ему дана огромная власть в руки – власть над будущим. От того, как он ею воспользуется, что заложит в юные пытливые головы, сложится жизнь общества».

Но и в академических лабиринтах Виталий Михайлович нашел нечто ценное. Есть мысль давно известная о двух спиралях эволюции человеческого общества. Одна катастрофически крута – научно-техническое, другая – опасно-пологая, нравственно-этическая. Изменить её вектор, сделать её угол подъема более крутым и предстоит сделать образованию. А что ещё актуальнее в сегодняшнее время, чем реформа образования. Более тридцати с лишним лет назад писатель Шаповалов заявил, что образование без воспитания – это меч в руках безумца:

«Радость ребенка – это ещё не заслуга. Сделать его человеком – вот почесть! Мы должны в первую очередь беспокоиться не о том, кем будет наш выпускник, а каким он человеком станет в жизни. Мы должны готовить не профессоров или механизаторов, а великанов духа».

Да, да Владислав Мефодьевич так и выразился – воспитать Великанов Духа! Но разве смогут воспитать так детей серые номенклатурные великаны. Так воспитать наше подрастающее поколение, наше будущее великой страны, смогут те, кто является Сам Исполином духа, Великаном духа. Автор имеет полное право заявить об этой концепции, потому что Сам Великан духа. Директор школы в «Серых великанах» считает выполнить эту задачу святой обязанностью. Он пытается повернуть образование с головы на ноги: на первое место поставить воспитание, а не образование.

После прочтения «Серых великанов» понимаешь, почему историк, учитель стал писателем. На личностные качества любого из нас повлияло чтение книг наших классиков, создавших великую русскую, мирового уровня литературу. Свой директорский кабинет отдает под библиотеку не в угоду жене председателя, а по твердому убеждению, что библиотека самое важное звено в образовании и воспитании детей. Для него книги на библиотечных полках, это «сомкнутые ряды умов, таких противоречивых подчас враждебных друг другу, но таких единых по своей сути, мирно уложенных на вечный покой нетленного бытия библиотечного богатства.

Общение с литературой, вернее общение с людьми, ничто так не возвышает людей, как чтение. Чтение строит личность. Читая, становишься человеком. Не читая, становишься на четвереньки. Без книги не может быть и уважения к человеку».

Вчитайтесь и вы, уважаемые читатели, повнимательнее в этот гимн книге, и всмотритесь в его текст – он состоит из одних афоризмов, особенно в конце гимна. Из афоризмов состоит и следующий постулат директора школы:

«Молодежь – это барометр общества. Она всегда предсказывает погоду завтрашнего дня. Некоторые из учителей предполагают, что мы должны из чертей делать ангелов. Наоборот, дети рождаются ангелами, а чертей делаем уже из них все мы и общество в целом».

Вот в такую идилистическую, а может быть, даже утопическую теорию создает на протяжении всего романа автор «Серых великанов». Но, говоря о великом, не стоит забывать и о низком, о серой плесени. Сутормин видит эту низость в прекрасном названии – золотая середина. Именно из золотой середины выпестовывается «золотая молодежь», настроенная только на безумное и бездуховное потребительство.

«Золотая середина – это мудрость невмешательства. Величайшее из мудростей. Она многих спасла и неизвестно сколько спасет ещё. Она смогла спасти не только самое себя, золотую середину, но и все человечество, если бы оно повернулось к ней лицом. Но лицо человечества почему-то воротит от мудрости золотой середины».

От нее и произрастает равнодушие к порывам души. Серым великанам легче возвышаться над невысокой серостью. К чему они эти «души прекрасные порывы»? Хотя Сутормин внушает и учителям, и ученикам, и даже серой номенклатуре, чем выше поднимается, твой дух над приземленным инстинктом, тем круглее тебе видится земля. И наоборот - тем ниже опускается к ней дух, тем быстрее испаряется округлость – земля становиться плоской. Вот тогда и, кажется, что лепешка земли лежит на трех слонах, которые стоят на спинах трех китов, а они плавают в Океане, колыхаясь на волнах и убаюкивая разум обитателей плоской земли-лепешки.

Во всех издержках и трудностях педагогической работы Владислав Шаповалов видит в ней массу достоинств:

«С детьми не чувствуешь своего возраста, не видишь своего старения. Педагогики живут среди детей, и в этом секрет их молодости. Никто иной не способен так приблизится к образцу будущего, то есть к идеалу, как дети. Потому-то директора и тянуло туда, где малыши стараются стать взрослыми, а взрослые становятся детьми».

Это полезно знать и родителям. Чем больше уделяешь времени ребенку, тем им легче. Трудность детей – результат неуделенного им родителями времени.

Автор «Серых великанов» придерживается в своей теории воспитания учеников, отдавая в равной степени должное триумвирату: семье, обществу, школе. Именно в таком порядке воздействия на ребенка должны располагаться главные силы: семьи и общества, ребенок это зеркало семьи и общества. Но школа, по мнению Владислава Мефодьевича, стоит не на последнем месте в воспитании детей, хотя и замыкает цепочку воспитательного процесса. Конец – всему делу венец. Школа творит святое дело:

«Учитель – это режиссер. Но дети для него не только актёры, играющие каждый свою роль, но ещё и внимательная публика. Учитель видит со своей сены, где и он сыграет свою роль в судьбе детей, как зажигаются огоньки в глазах разношерстной ученической публики, рождая веру в эту публику. Дети самый верующий народ. Какова же ответственность в отношении правды жизни и истории ложится на учителей, её ли основы закладываются в школе».

У директора Сутормина такое же производство, как и у председателя Тронского. Но резко отличается тот материал, с которым приходится работать руководителям. У Тронского бездушные гайки, детали для ремонта поломавшейся техники, под руками у Сутормина тонкая, нежная материя – детские души. И он считает, что школа должна работать наперед и способна раньше эпохи войти в будущее. Работая на учебном подсобном хозяйстве, на кроличьей ферме, дети пытаются что-то заработать, но доля духовного превышает экономическую. Но они тянутся и желают трудиться, потому что получают духовное удовлетворение от совместного труда.

Но в семье не без урода, так и в школе. Не у каждого учителя можно написать имя с большой буквы. У одних, как и у детей глаза светятся радостными огоньками, а у других на глазах мутная пелена равнодушия. Они садятся за учительский стол, ведут урок, по определенной схеме и отрабатывают, дожидаясь, когда закончится урок. И не только. Эти педагоги ждут, когда же закончиться школьный кошмар, и они выйдут на пенсию…

Но об этой беде, о неприглядной серой роли Муси и ей подобных поговорим чуть позже. Ведь уродливые явления бывают в ученической среде. Вот об этом сейчас и речь.

Оценка – оружие обоюдоострое

Ваня Емельянов ничем не отличался от остальных одноклассников. Его усердно выталкивали и еле-еле выпихнули из школы. Такие ученики были всегда загадками для сельчан: как они, ничего не делая, переходили из класса в класс.

Замолчит такой Ваня при ответе и клещами из него слово учителю не вытянуть. Разве что пряник ко рту поднести, тогда он рот откроет. А раз рот открыл уже тройка. Директор не доволен – плохо работаете над качеством знаний. Но у учителя своя железная логика – «тройка» - государственная оценка. Что заслужил, то и получил. Тройки – это столбы, на которых школа держится.

Так поступают умные учителя, ожидающие пенсию. За двойку пропесочат, отругают, а за тройку… Да, за тройку ничего не скажут. Потому, что если нечего сказать, то и «да» - ответ. А умные люди предпенсионники? Несомненно. Поставить «двойку» ума не надо, а вот, чтобы поставить троечку, нужен ум! Не зря же говорят: три пишем два в уме.

Оценки, как уже сказано, оружие обоюдоострое. Его острое лезвие опасно и ученику и учителю – можно порезаться сильно и хотя раны быстро заживают, но шрамы-то остаются. Но «умные» так овладели этим оружием, в совершенстве овладели, что они только сверлят, а не режут никого.

Только не надо считать Ваню не готовым к жизни. Он уже ко всему готов, хорошо приспособился. Он не будет вступать в борьбу со злом, а добро делать чужому не очень хочется. Так и не воспитает он в себе чувство ответственности, так как не видит большой разницы между добром и злом.

Если Ванечка не хочет, не особенно желает учиться, то педагоги идут по пути создания условий для него, а не воспитания или повышения личной ответственности. От этих противоречий, считает Шаповалов, и растет культ ученика, а учитель становится духовным лакеем вместо того, чтобы встать перед ним великаном духа, источником его.

Сутормину приходится считаться, чтобы всеобуч был выполнен, вот Ваню из школы с горем пополам и вытолкнули.

Владислав Мефодьевич в «Серых великанах» дает этому эпизоду тоже оценку. Предельно краткую, на уровне великолепного афоризма: «Малы ошибки в школе, влекут за собой большие ошибки в жизни. Большие ошибки в жизни приводят к разочарованию в старости. Разочарование в старости – равносильно смерти в молодости!». Круг замкнулся из этого жизненного тупика вырваться трудно… Да почти невозможно.

Сутормин опомниться не успел, как Ваню чуть ли не на куски разорвали. Он для всех нарасхват, всем нужен. Но в наш кибернетический век даже с широкими Ванькиными плечами негоже за вилы хвататься. Его уже в вечерний девятый класс тянут, а там останется последний десятый. Позволит Ваня их себя уговорить. Вечерняя школа должна тоже функционировать. Заодно, как бы, между прочим, в автомобильной школе и права получит. Шаповалов ужас Сутормина отразил в небольшом, но емком диалоге:

«- Он же руль в руки возьмет! – испугался директор, - да ему же лопату доверить страшно.

- У него законченные восемь классов современной школы. Технических знаний мы ему подкинем».

Через год обличительный диалог продолжился.

«- Как же вы его выпустили? – спросил Сутормин коллегу. – Он же…

- Так, как вы.

- Но ему, же теперь права дали?

- Вы же никуда не делись. Вот и мы – никуда».

Есть у австралийских, а может быть и африканских аборигенов, дикого до сих пор племени хитроумное оружие под названием бумеранг. Бросит дикарь эту деревянную загогулину в зверя, чтобы оглушить его, свалить наповал, но если промахнется, то бумеранг вернется снова в его руку, описав в воздухе витиеватую траекторию. Не зевай и подхвати бумеранг вовремя.

Вот такой эффект бумеранга произвело на директора появление на автомашине Вани. Спереди мутнела разбитая фара, в кузове навоз возил, не почистил, на заднем борту пониже номерного знака прибита ржавая подкова. На счастье.

Но счастья оказалось катастрофой. Бензина у Вани хватило в одну сторону. Он об этом знал или не на что было водки купить. Учеников чуть по дороге не заморозил, попутка их спасла.

Вот так брак, сделанный в школе учителями сторицей возвратился к директору. А страдали-то от этого выбракованного элемента, подсунутого в общество с клеймом «Знак качества» и дети. Пострадали уже следующее поколение учеников. Сколько унижений перенес директор, один Бог знает. Узнаете и вы, дорогие читатели, ознакомившись с романом «Серые великаны». О страданиях директора Шаповалов сумел отразить тоже очень кратко:

«Несущие идеалы завтрашнего дня – каторжники святого бремени. Пользующиеся этими идеалами, пожирая их – дикие варвары».

Как не согласиться с мудрым человеком: хам и в храме остается хамом.

Но и конфликт с председателем не мог долго длиться. Самое страшное происходит в общественных конфликтах в том, что он часто переходит в сферу личных отношений. А как только всё замкнется на личностях, то и общественному конфликту несдобровать. Нарыв назрел.

Обещанного три года ждут

Обещанный новенький, сверкающий лакированной краской автобус, получили. Но ремонтной базы в школе нет, как нет и заправки. Не нашлось у директора даже человека с правами водителя. Коллектив-то в школе и обычный и необычный. Обычный тем, что все учителя специалисты со средним специальным и высшим образованием, кроме Муси Семеновны, которую Сутормины дома называли Дунькой. И необычный – он состоит в основном из прекрасной половины человечества. Председатель поставил автобус в колхозный гараж.

Дуня поехала после больничного листа к родителям, а передала директору справочку, приложенную к больничному листу, что хворала. А потом он выяснил, что в больничном нескольких дней, которые пропустила жена председателя, не появляясь на работе, не оказалось. Дуня попросту их прогуляла. Ведь за такое и уволить можно. Но Марья Семеновна, как жена председателя, так рубанул в ответ, что директор еле устоял на ногах: «Таких жен райком держа!».

На ногах Сутормин удержался, но его авторитет в глазах некоторых учителей покачнулся. Они с легкой Дунькиной руки, перестали с ним здороваться. Жизнь продолжалась, а самочувствие уже стало неважным. Ведь конфликт-то между людьми извечен: что мнит о себе человек и что он представляет из себя в действительности - две большие разницы.

В РОНО после разговора «по душам» на директора посыпались одна за одной жалобы, потом в финотдел и ОБХСС. Зав РОНО предложил Сутормину уйти директором в новую десятилетнюю школу, только что отроенную, но в другом районе. Не хотел зав выносить сор из избы потому и хотел провести рокировку в длинную сторону: король в один угол, ладья почти на его место. Очень известная защитная шахматная комбинация. Но Виталий Михайлович уперся – захотел остаться в своей родной школе. Даже обещание не дал.

В сельсовет нагрянула комиссия, шесть человек и милиция, но проводила ревизию по школьной документации. Документально фермы нет, есть мастерские, а фактически все наоборот. Финансовое нарушение. Финский домик председатель завез на территорию школы, чтобы переместить мастерскую в него из церковной часовенки, не построить не построил. А виноват директор школы, по штатному расписанию платит сотруднику мастерской, он же на кролиководческой ферме работает. Шаповалов, как перестали признавать директора его коллеги, обрисовал смачно:

«Марья Семеновна сказала уже вслух:

- Ён ужо спетый.

Валентина Ильинична и Ирина Семеновна засмеялись. Будто их щекотали, в самые щекотливые места.

- Не будя яму места и районе!

Сказала Марья Семеновна, конечно, не громко, но не совсем тихо. А так, чтобы услышала вся школа.

- И посадють!».

Директор понимал откуда ветер дует. Завхоз ему опять про Кума напомнил. Но это слово уже не из-за сталинских отголосков всплыло, а от обычного кумовства во власти. Есть у тебя мохнатая, волосатая рука в верхах и ты на любой должности, какую бы не занимал в зоне досягаемости мохнатой лапы, будешь неподсуден. Нет, получай, фашист, гранату. У Сутормина кума во власти не было. Но самолюбие было и горькая обида: он так старался, а его в грязь собираются втоптать.

Владислав Мефодьевич приводит смятение директора, его глубокие внутренние переживания:

«Страдал он самым настоящим образом. Над обидами смеются, а может и злорадствуют. Так, что обиды спрячь! И самолюбие в придачу? Кому оно нужно твое самолюбие!? По самолюбию бьют. Ой, как у нас научились целить в самое уязвимое и болезненное у человека место. Мастерски научились. Настоящими умельцами стали. Хоть разряд присваивай. А то и звание. Так эту рану, нанесенную тебе собственными зубами закуси!».

Наносит удары по самолюбию директора председатель стал сразу. Тут он тянуть три года не стал. Мололи, что среди селян у Сутормина был авторитет, а раз начальство от него отвернулось… Всё! Ничего не попишешь. Авторитет лишь такой, каким ты пользуешься у начальства.

Директор не стал пускаться в дрязги. Он решил доказать свою силу по-другому. Поступком, поведением. Даже если останется один на ферме, то не побежит с неё, не станет дезертиром. Останется он в своей школе и учителем. Сельского учителя уволить из школы почти невозможно. Воспитывая ученика, учитель совершенствуется и сам. А кто может отнять у Сутормина право самосовершенствования? Никто!

Шаповалов, видимо, и сам испытывал не раз людскую предстартовую лихорадку и на войне перед атакой, и в мирной жизни, когда решаются принципиальные вопросы, поэтому он показывает пророчество директора, высказанное им жене, после долгих мучительных размышлений.

«Спать не хотелось. Будто ночь для того и придумана, чтобы разбирать дневные дела – беды. Раскладывать их на свои полочки. Чтобы находить, а то и не находить ответы.

Вдруг он мучительно вымолвил:

- Погубят они…

- Кто они?

- Серые великаны.

- Что погубят?

- Отечество».

Это пророчество, к сожалению, исполнилось. Ждать обещанного пришлось не три, а тридцать три года. Советский Союз развалился на части. И территория России уменьшилась до размеров шестнадцатого века, а население сократилось вдвое.

Обретенная свобода придает силы

Такое в жизни бывает. Стоит человек на краю водоема в жуткий холод и не решается окунуться в воду. Но вот наступает миг, когда страх отлетает в сторону. Человек ныряет и выскакивает из воды, приобретая энергию и волю. Так произошло и с Суторминым. Он освободился от химер, внутренне раскрепостился.

Он дожил до такого часа, когда ему приходится отвечать только за себя, а не за директорскую должность. Перестав быть директором, он превратился во всемогущего Учителя. Слова, которого достигали быстрее, чем у директора до умов и сердец людей.

Но слухи, что Тронского переведут куда-то, давно поползли по селу.

Дуня способствовала этому: «Ленишку тута долго держать не будуть. Заберуть туды».

Но маятник уже качнулся в другую сторону, стали селяне поливать грязью уже председателя, как когда-то директора. Не было счастья, так несчастье помогло.

Директор не добился справедливости своей самоотверженной работой. Ему помогла стать на свое место несправедливость. Его личного врага переводили на работу в другой район, а поэтому влияние Тронского в этом районе пропадало.

Цитата из «Серых великанов» с характерным юморком завхоза, похожего своей наивностью и одновременно народной мудростью на высказывания Шолоховского деда Щукаря, представляет полную картину происходящего:

«- Неужели председателем опять?! – повторил вопрос.

- Не председателем, - ответил Тимофеевич и Виталий Михайлович немного успокоился. Но завхоз ответил, как отвечал всегда. С подтекстом… - бери выше.

У директора полезли вверх брови.

- Из серебряного места – в золотое кресло, - сказал завхоз.

- Опять волосатая… Куда же?

- Она самая. Секретарем райкома!

- Это страшно…

А уж в это никак не верилось. Вернее не хотелось верить.

- Так говорил кума нет!

- Какого?

- С волосатой рукой.

- Почему нет. Кум есть, - невозмутимо ответил кондитер. – Кум выше. Передвижка вышла ему чуток раньше.

- Как выше?!!

- На выдвижение.

- Ну, это невозможно. А Дуня куда?

- Как куда? На базу в райпотребсоюз. Начальником по распределению. Как говорят, материальных ценностей.

Нет, это был невыносимый человек. С ним просто нельзя разговаривать. Это какой-то дьявол с басом дьячка, а не человек».

В течение романа Владислав Шаповалов указывал время от времени на символ власти – пыжиковую шапку. Нахлобучит серый великан на себя пыжиковую шапку и перед ним многие готовы шапку ломать. У директора никогда не было высокой пыжиковой шапки, а ходил в приплюснутой, как блин, кепке. А ломать перед кем-то кепку – в русском языке такого выражения нет. Но народ относился к Сутормину с уважением, а может быть, и с почтением.

Ведь директор боролся не с Тронским. На Руси, говорят две беды: дураки и дороги. Но Шаповалов видит еще две, которые ведут нацию к нравственному и физическому вырождению. Эти две беды коварные, а потому и страшнее вдвойне. Одна – серовеликанье, идущая генетическим путем из родовых глубин, другая внешняя, приходящая от инородных для русских поветрий.

Писатель не обманывается в своих предположениях, не обольщается поиском легких путей к счастливой судьбе, но испытывает радость от небывалой еще на земле борьбой: Серых великанов с Великими Духа.

В ней и видит спасение Человечества автор «Серых великанов» Владислав Мефодьевич Шаповалов – Великан духа.

Здравствуй человек, белгородец Шаповалов!

Так воскликнул в июле 2011 года член-корреспондент Международной Кирилло-Мефодьевской академии Славянского просвещения председатель Общественной палаты белгородской области, сопредседатель Белгородского регионального отделения Всемирного Русского народного Собора Овчинников, поместив свою статью в газете «Ветеран» в рубрике «Литература, искусство, культура» с двумя такими подзаголовками.

Овчинников в статье отмечает, каков был трудный и извилистый путь писателя Шаповалова к вершине славы. Как он, никому неизвестный прозаик, пробиваясь сквозь тернии к звездам, стал классиком великой русской литературы.

В статье Овчинникова говорится, что Владислав Мефодьевич сверстник того поколения писателей 60-70-х годов прошлого столетия, которые вошли в русскую литературу под названием «деревенщики». Всем известны такие сияющие имена «деревенской прозы» как Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Василий Белов. А с замечательным стилистом «деревенской прозы» Евгением Ивановичем Носовым шаповалов дружил.

Находясь в такой творческой среде, у любого возник соблазн пристрастия к общему течению, и идти проторенным путем, облегчив, таким образом, свою творческую участь. А Владислав Мефодьевич написал «Серые великаны».

Евгений Носов по-дружески помог Шаповалову издать роман «Серые великаны», рекомендовав его редактору, фронтовику, как и они Гусарову Дмитрию в журнал «Север».

Но уже тогда Шаповалов понял, что путь русской литературы избранный «деревенской прозой» тупиковый. Так развиваться он дальше не сможет, современная деревня изменилась, село стало не таким зашарпанным. И не скулит так о своей никчемности, как это было раньше.

В бескомпромиссных спорах со своим товарищем Евгением Ивановичем Носовым писатель шаповалов действовал по изречению духовного философа Сократа: «Платон мне друг, но истина дороже» и убедительно доказывал свою правоту.

Овчинников отмечает, что Носов в принципе особенно и не сопротивлялся, не выступал резко против аргументов Владислава Мефодьевича. Действительно деревня приосанилась достатком, а некоторые удальцы начали приобретать хватательные рефлексы наступающей рыночности. Евгений Иванович даже приводил в пример своего старшего брата. Он жил в глубинке, но отстроил себе сказочный терем, мебель полированную завез. А свинья зашла в открытую дверь и почесалась брюхом о зеркальное стекло…

Но сойти с проторенной дорожки Носову не удалось. Шаповалов же в «Серых великанах» не деревенскую жизнь описывает, а будущую жизнь страны, если все пойдет по «законам» серости. Ведь что показал в «Серых великанах» Владислав Мефодьевич?

Кроликоферма, как предпринимательская структура, вкрапленная в государственную структуру – школу, построена для воспитания детей. При уходе за животными они становятся добрее к природе, учатся труду. Вот и схлестнулись в «Серых великанах» две идеи: меркантильная, материальная с одной стороны и духовная, благородная, с другой. Шаповалов в романе констатирует дух стяжательства и карьеризма способствующий для получения материальных выгод без особых усилий, сумел победить духовные ценности, которые проповедовал директор школы, за что борется и до сих пор писатель Шаповалов.

В его черновых записях я нахожу любопытные рассуждения Владислава Мефодьевича, высказывания о жизни человека, живущего в селе, кормящегося от земли. В нем звучат мудрость и сожаление: «Мы преображаем землю, а не жизнь на земле».

Про дух стяжательства и про приоритет духовности в человеке в нигде еще неопубликованных заметках писателя тоже нашел достойное изречение: «Человек ценится не потому, сколько он взял, а сколько дал. И прежде чем взять у общества, подумает, что ты ему дал. Что нужно твоему товарищу по локтю. Здесь четкая диалектика. И тот, кто это не понимает, обречен».

Конечно же, роман «Серые великаны» отчасти автобиографичен. Владислав Мефодьевич был реальным директором школы, оттого у него и родился афоризм, который я уже приводил: «Директор школы – учитель учителей». Но многие поступки героев романа выдуманы, а их имена вымышлены. В этом и есть суть писательского творчества – показать действительность художественно ярко и остро необходим и талант и фантазия.

Но писатель настолько углубился в атмосферу романа, он настолько сросся сердцем с сюжетом, прикипел к судьбам своих вымышленных героев, что перестал адекватно воспринимать свою реальную жизнь и жизнь вымышленных героев. Я это понял, найдя в черновых рукописях следующее: «Работаю над «Серыми великанами». И у меня в мозге так переплетаются явления действительности с элементами романа, что я часто путаю, что нужно говорить в жизни, а что писать в романе. И уже не раз попадал впросак: говорил в жизни то, что замысливалось в романе, и выходили недоразумения».

Так часто бывает с артистами, подумалось мне, после прочтения этих строчек Владислава Мефодьевича. Артисты часто настолько эмоционально, психологически углубляются в сценический образ героя, что, отыграв спектакль, долго не могут выйти из своей роли и начинают отождествлять себя с киношным или театральным героем.

Мне в который раз пришло на ум воспоминание о великом актере Щепкине. Ему, малограмотному человеку, но изумительному актеру пришлось как-то играть роль или фараона или китайского императора. В спектакле к фараону приходят оракулы, чтобы сделать какое-то важное заявление. Приняв их, фараон или император покидает благородное собрание, направляясь в свои покои, пятясь спиной к входной двери опочивальни.

Столичный журналист в антракте встретился со Щепкиным за кулисами и спросил артиста: «Откуда вы так хорошо знаете историю: ведь я сам недавно откопал в архивах, что фараон удалился после приема у своего трона жрецов, пятясь спиною к двери».

На что великий артист ответил: «Я не знал ничего об этой важной исторической детали. Но посмотрели бы вы этим жрецам в глаза, на их бандитские рожи и сами, ни за что не осмелились повернуться к ним спиной. Опасались бы, что они тут же воткнут вам нож в спину».

Щепкин так вошел в сценический образ, что уже не различал реальность от артистической игры. Ему хищные взгляды актеров, играющих жрецов, казались взглядами убийц.

Мне показалось, что я размышляю нелепо, но прочитав еще одно выражение Шаповалова в черновике, понял, что нахожусь на правильном пути. Вот что пишет в неопубликованном Владислав Мефодьевич: «Иногда учителя сравнивают с артистом. Если и можно допустить подобное сравнение, то общее у них не больше того, что и учитель, и артист – на виду у людей. Скорее можно говорить о разнице между ними. Она в том, что «сцена» учителя не только в классе у доски – она повсюду, куда бы ты не ступил. И в том, что зритель у него зорче и впечатлительнее - дети. Наконец в том, что артист, покидая сцену, становится «самим собою», а учитель не может покинуть «сцену». Он должен быть «самим собою» вечно. Есть еще огромная разница между ними: артист и повторяет и перевоплощается из роли в роль, а учитель занимает один рубеж раз и навсегда. Если учитель не сумеет превратить дело свое в суть жизни своей – он не учитель… и всё же настоящий учитель – великий артист».

Но, несмотря на колоссальную любовь к своей профессии – слово «учитель» для него всегда звучит гордо! Владислав Мефодьевич понимает, хотя несколько раз подчеркивает главенствующую роль среди учителей директора школы, что на воспитанников его влияет и окружающая среда. Но извечная биополярная тема: семья и школа, у писателя в «Серых великанах» превращается в триаду: «В школе мы зажигаем у ребят огонь романтики, а дома им гасят его, этот огонь, житейской мудростью устройства окружающего мира. В школе мы настраиваем выпускника на творческое поприще, а на производстве ему сбивают творческий пыл холодным, а иногда и нерадивым отношением к делу. Положение может исправиться тогда, когда мы саму жизнь сделаем главным воспитательным мероприятием. А главным воспитателем в ней поставим самого великого Учителя – общественность. Только сама жизнь… и её душа – общественность сможет создать порядочного человека».

В черновиках к «Серым великанам» я находил столько педагогических открытий Владислава Мефодьевича, что ему как писателю, оттолкнувшись от своих же мыслей и развивая их вширь и вглубь можно было бы написать не одну книгу, а издать несколько романов. Но, видимо, в творчестве своем писатель Шаповалов руководствовался не тривиальной формулой: «Лучшее – враг хорошего», а «Лучшее должно быть на самом деле Самым лучшим».

Вот и оставалось «хорошее» лежать под спудом много лет, а когда на запасы в закромах Шаповалова заглянули, то увидели то, что и должны были увидеть – хорошее превратилось в отличное. Так вызревают и становятся год от года крепче, лучше ароматней, вина, коньяки, сыры. Так произошло и с черновыми заметками очень требовательного к себе писателя.

Если он сомневался, что это прочное надежное лыко не ложится, по его мнению, в строку, то он откладывал его про запас. И это относится не только к словам, а и к людям. Как пример привожу изречение Владислава Мефодьевича: «Прекрасен и красив человек на своем месте, ничтожен и смешон вне его!».

Давая глобальные характеристики различным педагогическим явлениям, Владислав Мефодьевич как говорил мифический Козьма Прутков «зрит в корень». Он делает неожиданное заявление о том, кто же может по достоинству оценить труд учителя:

«Истинную оценку учителю дают не комиссии и инспекторы и даже не министерства и академии, а обыкновенные ученики, что сидят за партами. Ведь дети есть дети. Они если что берут, то целиком, а если отдают – то до конца, без остатка». Выдвигая оценку детей на первый план, писатель не может обойти недостатки образовательной системы в целом. Как актуально звучит его замечание на полях черновика «Серых великанов»: «Наши учащиеся страдают усталостью памяти и перегруженностью мышления».

Нашел я в неопубликованных заметках писателя Шаповалова его внутреннюю установку самому себе. Мини-план и основная суть «Серых великанов» открывает нам небольшая памятка-запись Владислава Мефодьевича: «Показать, что директор пришел не случайно, а закономерно. Что он может быть только директором, это его призвание. Призвание тогда, когда ему очень трудно, когда его бьют за то, что он директор».

Но писатель не собирается показать директора, чтобы он выглядел этаким покорным и чересчур терпеливым мальчиком, предназначенным для битья. Он фронтовик, а значит, опытный боец и умеет дать сдачу. Одна фраза, которую я отыскал в черновиках к «Серым великанам» говорит о бойцовском характере ветерана Великой Отечественной войны. «Человеком среди таких людей (серых великанов) нельзя быть. Кулаком их надо сбить».

Под окончание этой главы, мне хочется вернуться к началу статьи Овчинникова «Белгородец Шаповалов». Там автор характеризует писателя, цитируя слова президента страны Дмитрия Медведева о сегодняшних писателях, ставших при жизни классиками: «Ведь следует понимать: то, что сегодня именуется классикой, создавалось зачастую вопреки канону, через отказ от привычных форм, разрыв с традицией. Дух творчества необходимо поощрять во всех сферах культурной жизни».

Овчинников относит эти слова и к получившему признание прозаику Шаповалову. Да Владислав Мефодьевич создавал свои литературные произведения вопреки канону, отказываясь от привычных форм, которыми увлеклись «деревенщики», а некоторые из них не смогли вырваться на свободу творчества из своего прокрустова ложа. Отказываться же Шаповалов и идти на разрыв с традициями великорусской классической литературой не собирался. Он учился у неё, добавлял, обогащал, облагораживал её своим творчеством. А потому и стал, в конце концов, и сам классиком. Дух творчества, о котором упоминал Президент России, был всегда присущ Владиславу Мефодьевичу без всякого на то благословления и поощрения. Ибо, как можно стать Великаном Духа не имея внутри себя духа творчества?

Перечитывая классиков, открываешь новые горизонты

Когда я исследовал роман Шаповалова «Серые великаны» по телевидению демонстрировали многосерийный фильм по произведению Николая Островского «Как закалялась сталь».

Многие мальчики бредили романтикой подвига героя фильма Павки Корчагина, участвующего в гуще жизни, находясь в самой круговерти гражданской войны, на переднем фронте по восстановлению страны из разрухи.

Меня, неоднократно просмотревшего фильм «Как закалялась сталь», на сей раз под впечатлением прочитанных «Серых великанов» Владислава Мефодьевича поразили не сцены лихих кавалерийских атак, где мужественный и отчаянный паренек Павка Корчагин летит вперед с шашкой наголо. И не трудности и лишения его на станции Боярка, где он в ботинках, на которых оторвавшиеся подошвы подвязаны веревками, в стылую осень месил грязь, строя узкоколейку. Голодный, холодный, заболевший тифом, Корчагин не ушел с боевого поста, пока по железнодорожной ветке, которую комсомольцы построили в короткий срок, пошел грузовой состав с дровами в замерзающий Киев.

Меня поразили сцены борьбы Корчагина с «серыми великанами». Да, да с серыми великанами! Только благодаря творчеству писателя Шаповалова я смог понять глобальность и планетарность этого образа Владислава Мефодьевича. Они, прикрываясь своей неприметной серой внешностью, проникали во власть, примазывались к любому политическому строю во все времена и во всех странах. Но дорвавшись до власти, подло творили произвол. «Делай, как я сказал! Нечего из себя изображать мыслителя!», - вот их девиз и довод. Когда Павку в горячечном тифозном бреду высадили на неизвестной станции, чтобы не заразились другие пассажиры вагона, все подумали, что он умер. Но Корчагин выжил, а его чиновник от комсомола не собирается поставить на учет.

Ведь этот мерзавец в глаза говорит Корчагину, что узнав про слух о его, якобы смерти, он уничтожил и его учетную комсомольскую карточку. А нет документа, то какой же без этой бумажки Павка Корчагин комсомолец. Это притом, что комсомолец стоит перед ним, жив и невредим.

Корчагин оценивает его и его действия кратко, назвав чинушу канцелярской крысой. На что комсомольский чин, брызгая слюной, обещает его сгноить.

Не менее силен эпизод, когда старший друг Корчагина ставший секретарем комсомольской организации депо, где Павка, вернувшись с фронта, продолжает работать, как и раньше, слесарем, обвиняет его в подсиживании. Тут схлестнулись две позиции. Секретарь защищает разгильдяя слесаря-комсомольца сломавшего, почти нарочно дорогостоящее американское сверло. Обвиняет мастера, который когда-то слыл меньшевиком, в предвзятом отношении к бракоделу. А Корчагин считает, что мастер работает добросовестно, а нерадивым комсомольцам, только за то, что они комсомольцы, потакать нельзя. И защищает Корчагин мастера не из-за карьерных, корыстных соображений, а по своему убеждению и совести.

Николай Островский стал при жизни классиком, написав такое мощное произведение «Как закалялась сталь», а с Владиславом Шаповаловым произошло то же самое – он стал классиком при жизни, издав роман «Серые великаны».

Только серая плесень «великанов»-карликов у Шаповалова идет как основная главная тема, а у Островского она проглядывается на втором плане. И если бы не «Серые великаны» я и не разглядел бы еще одну грань таланта у писателя Николая Островского.

В книгу «Серые великаны» вложен большой, огромнейший интеллектуальный труд писателя. И перечитывая по нескольку раз роман Шаповалова, передо мною открывались всё новые и новые горизонты. По черновым заметкам, которые писатель посчитал незначительными, а на самом деле это настоящий кладезь мудрости, виден титанический труд литератора.

Я хочу познакомить читателя с мыслями писателя об образовании, учителях, родителях и об учениках. Всё переплетено и связано друг с другом. И, не поняв эту взаимосвязь, мы не поймем суть всей своей жизни. Шаповалов всегда умел в какой-то незначительно малой детали, увидеть, во что может превратиться эта частность – до глобального размера расширяться.

Взгляните на изречение Владислава Мефодьевича об образовании: «Образование не следует давать, его следует брать. Горе-учителя те, кто старается всё необходимое уложить в рюкзак того, кто отправляется в кругосветное путешествие. А надо постараться научить его, путешественника, всё необходимое, находясь в пути, делать самому».

И тут же знакомит читателя со своими наблюдениями о детях: «Дети людей делят на две части: болтунов и молчунов. Вторые очень выгодно отличаются от первых, выворачивающих тут же себя наизнанку перед каждым. Заметим кстати, что наш директор был самокритичен и относил себя к сомнительному племени первых, от чего не раз терпел и страдал. Он пытался народиться в молчуна, что способствовало бы быстрому служебному продвижению».

Затем ода блеснула в рукописях педагогам: «Педагог, как ни стареет, возраст свой не знает. Ему это не дано. Среда в которой он вращается десятилетиями остается в одном и том же возрасте. И педагог видит вокруг светлые, свежие лица, а не свои морщины. Он бы, возможно, и заметил свой возраст, если бы их лица были бы такими зеркалами, которые отражали бы его седины. Но детские лица отражают только их вечный румянец».

Дальше следует несколько фраз об ответственности каждого из нас и тяжкой ноше учителя, который не перекладывает груз ответственности, хотя и следовало бы, на плечи родителей, а тем более на хрупкие плечики детишек: «Учитель, родители, ученики - вот триумвират у которого ответственность должна быть одинаковой. Как бы ни так - с одного шкуру снимают, а другие ухмыляются». Такими простыми словами и словосочетаниями Владиславу Мефодьевичу удается охарактеризовать в романах поступки и эмоции своих героев. Мне невольно вспомнилось, как Лев Толстой в своих первых же «Севастопольских рассказах» контрастно сумел показывать в репликах героев их истинный героизм или позерство. Лев Николаевич приводит диалог двух офицеров, где они выспренно рассуждают, какого же труда им стоило сохранить хладнокровие и выдержку при обстреле бастиона англичанами с корабельных артиллерийских орудий гранатами. Затем Толстой приводит реплику солдатика, который проходя мимо офицеров, возмущается, что граната, которая плюхнулась рядом с ними, не взорвалась, но прокатившись возле ног, чуть ли ему на ногах синяков не наставила. Вот в таких простых словах, которые часто используют в своей прозе Владислав Мефодьевич Шаповалов, как и в словах толстовского солдата, открывается настоящий русский характер. Без ахов и охов, что чуть ли не погиб от разрыва гранаты севастопольский солдат радуется, что обошелся он без ушиба ног. А Шаповалова коробит от того, что с учителей шкуру сдирают, а некоторые «доброжелатели», только ухмыляются.

В заметках Владислав Мефодьевич пытался осмыслить, осознать и прочувствовать всю глубину романа. Понять, на что же он замахнулся можно ли вычерпать океан информации до дна: «Эта вещь (серые) еще не оценена по достоинству. Такие глобальные вопросы в конце семидесятых годов у нас редко кто поднимал. Борьба между Великанами духа и Серыми великанами вечна. Серые великаны - это сейчас партократы, переродившиеся в «демократов».

В другом месте нахожу еще одну пометку о серых великанах: «Серые великаны» - это иносказательно «агенты влияния». Они осознанно, а иногда и не осознанно, будучи слепцами, вершат свои черновые дела».

Вот от таких небольших, но емких заметок писателя и открывались перед моими глазами все новые и новые горизонты познания. Ведь у Шаповалова в романе «Серые великаны», несмотря на, казалось бы, внешнюю простоту повествования язык афористичен и с глубоким философским подтекстом. Теперь не о познании, а о прозрении. Шаповалов предвосхитил время и до конца шестидесятых годов предвидел нашествие нищих духом стяжателей, которые набили свою мошну, обворовав собственный народ во время лихи девяностых. Писатель предвидел, что предстоят огромные перемены в обществе, но, как и большая часть общества не мог представить, что эти перемены приведут страну к катастрофе, которая многим будет не по нутру. Шаповалов и тогда, когда ему не давали высказать, не боялся прямо говорить о национальной безопасности, как Высоцкий смог сказать нечто подобное: «Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю». Владислав Мефодьевич бьет в набат и сейчас: «Если в сфере образования ничто не изменить, то исчезнет русский язык, исчезнут и сами русские, как нация».

В книге «Серые великаны» Шаповалова более пятисот страниц. Она насыщена такой удивительной народной речью, характеризующая целую эпоху в истории нашего Отечества. А сейчас он с горечью отмечает, что детей рожают «дураки», а «умные» живут бездетными в свое удовольствие. И тут же спрашивает, спохватившись: «А сколько у вас детей?». Мой ответ Шаповалова разочаровывает. «Двое, - это только минимально необходимое восполнение населения страны. А чтобы происходил прирост населения России нужно в семье иметь хотя бы трех детей.». Сетует, хотя сам давно уже на пенсии, что учителю платят за диплом и за выслугу лет, а не за качество работы. Переживает, что раньше классику Короленко приходилось писать о «Детях подземелья», то теперь обычному журналисту ничего не остается делать, как писать о деклассированных элементах, детях-улицы.

Он считает, что ученика выпихнут на улицу курить и пить пиво, прививают отвращение к труду. И эти уличные отряды праздношатающейся молодежи загоняют в мышеловку. А они это не понимают. У них никакого уважения к старшему поколению. А ведь существует обыкновенная и в тоже время очень мудрая формула во взаимоотношениях людских, выработанная веками: «Ничего не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость».

Островскому было легче показать героику своего времени. Гражданская война хоть и гражданская, но кровушки пролито, хотя и шли воевать грудью брат на брата, сын на отца, немало. Сюжеты захватывающие.

А какая кровь может проливаться на уроках в уютном классе в школе? Но и здесь Владислав Мефодьевич мыслит неординарно. Он, как учитель понимает, что школьник-недоучка сродни раненому бойцу. Жить живет, а воевать (работать) по-настоящему уже не может. Это хорошо понимаешь, когда читаешь у Шаповалова в заметках: «Красные чернила – это педагогическая кровь. Чем меньше их – тем успешнее происходит операция педагогического образования».

Перед глазами у читателя, прочитавшего эти строчки, сразу встает видовой ряд. Кто из нас не помнит тетрадные страницы двоечника по русскому языку? Исправления, пометки на полях тетради, а не на поле боя, пестрят красными чернилами. Эти пометки – кровоточащие раны на знания правил русского языка. Ладно, это были бы две-три ошибки, но когда на одной страничке их больше десятка, то страничка (а это тело раненого бойца) превращается в одно кровавое месиво.

От того-то писатель и восклицает, продолжая начатую мысль про красные чернила: «Нужно организовать массовое движение за искоренение из учебного процесса красных чернил».

Уважаемый читатель понимает, что шаповалов вовсе не призывает исключить из обихода школьного учителя красные чернила, а исправить письменные ошибки ученика фиолетовыми чернилами. Он ратует за то, чтобы учить в школе детей так качественно, чтобы красные пометки исправлений ставить было незачем.

Но не все учителя замечают свои огрехи, глядя на источающие «кровью» страницы ученических тетрадей. И Шаповалов в своих заметках указывает причину этой «слепоты»: «Поощрение рублем превалирует над моральным поощрением».

Главная задача России испокон веков состояла из двух составляющих: растить хлеб и детей, воспитывая подрастающее поколение в духе патриотизма. А если материальное будет преобладать над духовным и в нашей стране – будет главенствовать идеология – цель оправдывает средства, а прибыль оправдывает всё, то с лица земли исчезнут не только русские, как нация, но и название страны сотрут с карты мира.

Есть в России памятник Юрию Гагарину, улыбчивому, жизнерадостному русскому парню, открывшему человечеству дорогу в космос. Скульптурная композиция прекрасна. Юрий стоит, приподняв руки вверх, раскрыв их как бы для объятий: он готов обнять землю, впрочем, облетев земной шар, он её и обнял, и подарить людям мир и счастье на этой прекрасной земле. Так неужели русскому парню уготовлена участь, стоять перед «новым мировым порядком»: встать с поднятыми руками вверх, как для сдачи в плен врагу?

Чтобы нам не пришлось поднимать руки вверх, и поднимают такие сложные и вообще-то, неприятные проблемы в романе «Серые великаны» писатель.

Я не зря сравнивал созвучие «Серых великанов» с романом Николая Островского «Как закалялась сталь». Шаповалов вывел на острие атаки в борьбе за счастливую новую жизнь своего главного героя нашего времени – Учителя.

«Друг» Павки, секретарь комсомольской ячейки депо, бросает ему упрек: «Проповеди читать проще, чем быть святым!». На что Корчагин, убежденный в своей правоте, отвечает: «Дело наше святое и я никогда никому не позволю его марать». И это не борьба за честь мундира.

У Учителя Владислава Мефодьевича Шаповалова и вовсе не было мундира. Он всем своим трудом, всем поведением доказывал свое добросовестное участие в отношении к выполнению своего долга. Я умышленно опустил одно слово из сложившегося сочетания «служебного долга». Это слово – «служебного». Как учитель, директор школы и как писатель Владислав Мефодьевич шаповалов выполняя свой служебный долг, не ради службы, а по велению души и сердца. Он тоже считает свое дело святым и не позволит его никому марать.

Часть II

«Белые берега»

Уроки истории

Свою повесть «Медвяные звоны» писатель Владислав шаповалов назвал поэмой. Поэтическое название литературно-художественного произведения вполне оправдано: романтикой единения человека с природой «Медвяные звоны» пронизаны насквозь. К тому же в литературном мире, уже существовал прецедент – Гоголь в свое время назвал «Мертвые души» поэмой.

Мой оппонент тут же приводит весомый довод: так, тоже Гоголь! Аргумент сильный: Николай Васильевич – классик. Но при жизни его не считали классиком, а ругали и критиковали. Как впрочем «держали и не пущали» в свет поэтическое и одновременно философские произведения современного классика Владислава Шаповалова. Цензоры и критики не разрешали его печатать.

Для оппонента же у меня приготовлен не менее весомый аргумент. Возьмите любое произведение Владислава Мефодьевича: «Медвяные звоны», «Серые великаны», «Белые берега», «Черный аист» и так далее. Все они наполнены до краев яркими образами, метафорами и романтикой поэзии. Какими бы не были они драматическими, трагическими по сути. В истории мировой литературы есть пример и этому. У Вильяма Шекспира все пьесы написаны стихами, каковы бы не были трагичными события, происходившие на сцене: предательство, измена, смерть. Поэтому и «Белые берега» написаны прекрасным поэтическим языком. А то, что Шаповалов не назвал роман «Белые берега» поэмой , так это его авторское право.

А теперь я хочу обратиться к самым истокам «Белых берегов», первой главе. Леонид Бороздин одно из главных действующих лиц в романе, построил до войны новый дом. И «на удивление соседям, установил мачту с электродвигателем… По вечерам окна дома заливались лимонным светом, и в аквариуме, что стоял на веранде, загоралась маленькая лампочка. Сказочно выделялись в ночной темноте бледно-зеленым свечением дробные квадратики стекол. Сынишке Бороздина - подростку Мише – огромные рамы с густым переплетом крестовин напоминали кабину фантастического корабля. Впрочем, на веранде мальчик всегда чувствовал себя, как на капитанском мостике».

Писатель не испытывает терпение читателя и сразу же поднимает занавес, открывая перед ним тайну такого поэтического названия – «Белые берега». Их ежедневно видит Миша со своего капитанского мостика – противоположный берег Днепра перед ним простирается, как на ладони.

«В дрожащем мареве далей, белый, как соль – песок – белые берега. Сколько раз он пытался добраться до белых берегов, заплывая всё дальше и дальше, но каждый раз, возвращался назад, не в силах одолеть стихию». А если Миша поднимал голову вверх, то видел над собой белые облака. Утром туманная дымка молочной белизной укрывала границу воды и земли противоположного берега, и мальчишке казалось, что это облака легли прямо на землю и скрыли от глаз людских берег.

Романтика и поэзия звучит в каждой строчке, в каждом слове. И уже любой мало-мальски любопытный человек не в силах оторваться от книги. Язык романа завораживает, а сюжет интригует: что же дальше-то будет.

Я прочитал весь роман на одном дыхании, хотя восхищение сменялось то тревогой, то болью, то надеждой и снова восхищением.

Но история, рассказанная Шаповаловым в «Белых берегах» о жизни людей, оказавшихся в фашистской оккупации. Писатель в самом начале приводит очень замечательную деталь, как Мишка выстрелил дробью из самопала в учебник истории. «Несколько дробин, изрешетив переплет, вошли глубоко внутрь книги, в самую глубину «средних веков», куда Мишка и не заглядывал, плотно засели в плотной бумаге. «История пишется кровью», - прочитал он».

Скоро Миша сам узнает, что история действительно пишется кровью. Война уже началась. Отец собирался идти в военкомат, а мать рыдала: «Проклятый Гитлер!». Да и в средневековье Миша не только заглянет, а и побывает в нём, в его жестокости, мракобесии, рабстве.

А учебник истории стал для него мишенью потому, что Миша не любил её из-за воинствующего педагогического рвения учителя истории Абрама Соломоновича. Из-за его терзаний и притязаний у подростка появилось отвращение к школе, и он сбегал с уроков. Отец его слегка журил, а мать била. Галошей по голове, что еще больше прибавляло отвращения к истории.

С началом войны ему стала преподносить уроки истории сама жизнь. Осколки снарядов и бомб во время ночного «фейерверка» шлепались о землю, один ударился о забор, где стоял Мишка. Подросток поднял его. Он был увесистым и теплым и впился «в кожу щучьей пастью острых зацепов». Разорвись снаряд поближе и будь осколок поточнее, на этом бы в истории Миши можно было бы поставить кровавую точку. От попадания осколка, выжить было бы невозможно, и поглотил бы подростка черный мрак смерти.

У Шаповалова в «Белых берегах» изложена цветовая гамма войны. Она состоит из двух цветов: красного и черного. Красное – кровь и черная – смерть. Как у рулетки в казино, так и на войне, не знает солдат на какой цвет поставила его судьба фишку: на красный или на черный. Надеясь, что ни на тот, ни на другой цвет ему не выпадет горький жребий, а он счастливо доберется до своих заветных белых берегов.

Прошло немного времени, как советские войска под оркестр стройными рядами уходили на запад сражаться с врагом. И вот Мишке показалось, что среди отступавших солдат находится дядя Павел. Это с ним его отец устанавливал ветряной электродвигатель. Его «живописный» вид Шаповалов представил так, что хорошо запомниться читателю.

«Дядя Павел сидел на земле в полинялой до белесости пилотке, рваной на плече и с разводами соли у подмышек гимнастерке. Высоко и неправдоподобно остро торчали колени. Сапоги его были избиты до жалости и все в грязи, рядом у забора валялась брошенная винтовка».

Миша обознался. Это был не дядя Павел, но именно так одинаково выглядели все наши отступающие бойцы. Павел бы ничем не отличался от них.

Дома его ожидал сюрприз. Миша увидел отца. Тот удивлялся, что застал свою семью на этой стороне Днепра. Мост был взорван и перебраться через реку уже было нельзя. Мать объяснила, что не могла бросить всё: хату, скарб на произвол судьбы. А Мишке не верилось, что отец вот здесь, а не на фронте. Тем более, что немцы вступили в городок. Их внешний вид резко отличался от наших солдат. Выглядели интеллигентно в своем ловко подогнанном, в чистом и красивом обмундировании. Немецкий офицер стоял рядом с домом Бороздиных и разглядывал в бинокль панораму сражения. Он видел и белые берега. На подошедшего к нему отца немецкий офицер не обращал никакого внимания, отец был для него – пустое место, как впрочем, и все мирные жители. Немец деловито выполнял обязанности и не отвлекался на какие-то букашки, копошившиеся возле него. Он смотрел в бинокль на символы войны: на красные языки пламени пожарища и черный копотный дым на нем.

Владислав Шаповалов психологически верно показал первое разочарование подростка, начало общей трагедии его. Леонид Бороздин не был героем, не был известным человеком, но когда рассказывали о героях и об известных людях, то Миша думал о своем отце. Для него он был героем, «самым чистым пятнышком на земле». И вдруг Леонид подошел к немецкому офицеру и по-свойски обратившись, спрашивает его: «Пан, узел капут?».

Михаил понимает, что отец не герой, он говорит неправду – на той стороне Днепра наши войска сопротивляются. Он привык всё воспринимать на веру, а теперь терялся. Двойственное отношение Миши к поведению отца автор «Белых берегов» сумел показать с ловкостью фокусника. «Миша как-то заметил, что голова у человека устроена как бы с двойным дном. Показывает фокусник в цирке пустой ящик. Перевернет его несколько раз так и этак, смотрите, мол, никакого обмана – пуст. А потом закроет, стукнет по ящику волшебной палочкой и вынет оттуда живого петуха. Отец никогда не кривил душою, у него не было до этого, как у других двойного дна».

Тут же настигает Мишу и второе разочарование. Два немецких истребителя: быстрые, легкие, воздушные, на его глазах настигли три советских бомбардировщика, и поочередно сбил их. Глубину Мишкиной трагедии Шаповалов подчеркивает на первый взгляд, незначительной деталью: «Летчик, у которого что-то не заладилось со стропами, быстро пошел свинцовым грузиком к воде. Белым пламенем бился край замотанного парашюта».

Белое знамя… белый флаг выбрасывают побежденные, сдаваясь на милость победителя. Но у Шаповалова летчик не спасается, а погибает, а на перебитом запястье руки еще тикали часы. Время для парашютиста остановилось, а его часы продолжали отсчитывать абсолютно ненужные хозяину часов секунды и минуты.

Но Мишку совсем уже выбили из колеи отцовские слова отчаяния: «Всё кончено. Армия разбита. Война проиграна».

Горький опыт первых дней войны

Откуда же взялось упадническое настроение Леонида Бороздина. Почему он появился дома, позволив им занять город, не с востока, а с запада вслед за немцами, а, не выдворяя их из своего города? Эти вопросы мучили сына его – Мишу.

Шаповалов через судьбу Леонида Бороздина и показал первые месяцы войны, стремительного наступления немцев, осуществляющих успешно по наказу гитлеровский план блицкрига и жизнь мирного населения во время оккупации.

Леонид рассказал о своих похождениях жене Марии: о неразберихе первых дней, когда казалось, что мобилизованные из запаса офицеры и солдаты никому не нужны. В Киеве была суматоха, и убегали из города в первую очередь начальство и евреи. Хотя должны были эвакуировать сначала детей, женщин и стариков. Евреи досаждали ему до войны на медицинской кафедре института. Поэтому неприязнь к ним Леонида понятна. Его полк попал в окружение. После, говорит Бороздин: «Нас переловили, как сусликов. Я госпиталь организовал в плену для наших раненых. Чего только не насмотрелся…».

Леонид радуется, что не понадобился никому его медальон с фамилией, именем и отчеством, на случай смерти. Бороздин за несколько мгновений до разрыва снаряда отошел от командира полка и комиссара, грозившего ему трибуналом.

- Он первый заявил, что окружены, на десять шагов в сторону.

И остался жив. Удивило Мишиного отца, что его сосед Кузя, служивший в пожарной охране института и написавший донос на Бороздина в 1937 году из-за обычных соседских дрязг, в которых сам же и был виноват, тоже объявился дома. При советской власти был он в авторитете и при немцах неплохо чувствует. Но тогда донос Кузи не помог. Леонида отпустили домой, разобрались, что он не виновен.

Немцы поначалу нейтрально относились ко всем оставшимся в городе. Не хотели портить, как говорят сейчас, свой имидж освободителей от жидобольшевизма, да и опьяненные успехами блицкрига, им просто некогда и некому было заниматься всерьез населением на оккупированной территории. Все силы были брошены для продвижения вперед к Ленинграду, Москве, Сталинграду. Огромные территории нужно было кому-то охватить, облагодетельствовать новой властью, которая стремилась установить везде новый мировой порядок.

Самым действенным оружием для мирного населения на захваченных территориях оказалось информационное. Леониду попалась в руки в половину листа газетка «Вольная Украина». Эмоции и переживания Бороздина после чтения этой газеты в романе Шаповалова имеют важное значение. Владислав Мефодьевич убедительно показал все метаморфозы, которые происходили в душе Леонида. Взять хотя бы шок его после прочтения: «Всё для народа, всё через народ!». Эта фраза напечатана на том месте, где обычно писали – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Такого ведь на земле никто не добился! И удивился, что его город назван в газете старинным именем – Сечеслав. Обрадовался, что опубликовали «Сорокоуст» и «Кобыльи корабли» Есенина и огорчился, что местные-то поэты, христопродавцы славят Гитлера.

Леониду кажется, что он отродясь ничего подобного не читал, было много правды, текст поражал раскованностью и вызывающе-пугающей смелостью.

«Как это свойственно опытным, ловко играющим на слабых струнах народа, мошенникам, идеологам большевизма не допускали никаких сомнений и возражений, день и ночь внушая одураченным людям, что произошло осуществление того, о чем «мечтали» лучшие представители человечества. Выходило так, что вся предыдущая история была историей сплошного насилия и рабства и только после Октябрьской революции настала желанная «свобода».

Таится ли в этой листовке хитроумный умысел Шаповалова или это случаное совпадение, но её содержание слово в слово, разве что вместо слова «большевизм» записали «коммунизм», использовали адепты западной демократии ровно через полвека. И если Леонид, в конце концов, понял, что в пропаганде украинских националистов, лишь правдоподобная ложь и сплошной обман, то младодемократы до сих пор не могут понять, почему они потеряли доверие народа. Народу, которому втюхивали затхлую 50-летней давности информацию бендеровцев.

Интересны и слова в начале статьи «Во тьме». «Сам бог вложил в руки немца меч для спасения цивилизации от жидомассонства». Недавно в конце своего президентского правления Джордж Буш-младший сказал через семьдесят лет то же самое. Сказав вместо «немца» «Америки», а «жидомассонство» заменил словом «Алкаиды».

Но особенно интересны замечания старшего редактора отдела прозы журнала «Наш современник» Дмитриевой и рецензента Леонова:

«Вашу рукопись читал рецензент журнала Ю. Леонов, затем и я. Нет нужды, по-моему, говорить о том, что рукопись написана талантливо. Это ясно с первых строк. И все же после прочтения (я читала «Белые берега» с перспективой на публикацию) возникает немало вопросов».

К этим вопросам я в своем исследовании романа «Белые берега» еще вернусь. Сейчас я сообщу, вроде бы, смехотворную причину отказа опубликовать роман, написанный талантливо. Вот цитата из труда Леонова: «Действие романа Владислава Шаповалова происходит на территории оккупированной Украины в 1943-1944 годах».

А теперь, уважаемые читатели, насладитесь вынесенным вердиктом Дмитриевой: «Сообща посмотрели наш портфель, прикинули все «за» и «против» и пришли к выводу, что этот роман у нас не пройдет именно потому, что наш журнал российский».

Почему же мы удивляемся, что Украина взяла курс на самостийность и решила с удовольствием подписать Беловежское соглашение, после которого развалился Советский Союз. Задолго до Ельцина отделила от России Украину старший редактор отдела прозы журнала «Наш современник». В 1983 году – у них свои игрушки, у нас свои.

Теперь про вопросы. Дмитриева и спрашивает: «Какие вопросы? Во-первых, не четко прописан возраст Миши. Трудно понять, сколько же ему всё-таки лет. Это путает».

Очень важный довод. Ну, зачем же скрывать от читателя возраст подростка, он же не стареющаяся, но очень молодящаяся вопреки природе, женщина. Только не Шаповалов путает Дмитриеву, а она запутывает простой отказ вот такой вуалью. В романе «Белые берега» про Мишу сказано, что у него уже пушок на губе. Бриться, верно, пора. Значит, ему 14-15 лет.

А редактор отдела прозы журнала продолжает: «Во-вторых, почему дядя Павел оставил свой партбилет дома, если он уходил бороться с врагом? Это явная натяжка. Не верится в подобное.

Это, так сказать, «уши», мимо которых не пройдешь. В остальном никаких вопросов не возникает».

Почему же не верится, что человек мог оставить умышленно партбилет? Есть храбрые, смелые люди, а есть не очень. По тем же листовкам, да и в нашей прессе это не скрывалось, что фашисты уничтожают, расстреливая на месте, в первую очередь жидов и комиссаров. Так что найди партбилет у Павла, попавшего в плен, а от этого никто не был застрахован, то стала бы красная книжечка для него билетом прямиком на тот свет. Не очень храбрым оказался партийный человек. Но храбрость и мужество не однозначные понятия. Храбрым в каких-то смертельно опасных обстоятельствах сможет на какой-то миг стать и трус, чтобы спасти жизнь. Мужество же надо проявлять на войне ежечасно, ежеминутно. Шаповалов мужественный человек. В 17 лет стал добровольцем. Не боится и не собирается скрывать о свои «неудачи» в литературе. Поэтому даже его оппоненты не смогли не отметить талант писателя.

Отрицание отрицания

В философии существует категория - отрицание отрицания. В таком заумном названии заложено простое, доступное всем понятие. Две взаимно отрицающие частицы. «Не» не изменяют первоначального смысла слова. Как впрочем и в математике при умножении двух отрицательных чисел, результат получается положительным. Минус на минус дает плюс. В качестве примера философской категории отрицание отрицания можно взять конец последней фразы предыдущей главы: «Оппоненты не смогли не отметить талант писателя». Ведь можно было сказать короче: «Оппоненты смогли отметить талант писателя». Но тот и другой оборот речи имеют право на жизнь и оба отражают истину.

Вот потому я и хочу воспользоваться методом отрицания, отрицанием в своем споре с рецензентами романа «Белые берега». Отрицая их отрицательные оценки прозы Владислава Шаповалова, попытаюсь восстановить настоящую истинную её цену.

Вернусь к рецензии Леонова от журнала «Наш современник». Вот её финальная часть: «В строгих угловых касках, с короткими плотными винтовками, зажатыми между колен, немцы сидели рядами у бортов необычных транспортеров на резиногусеничном ходу, а с клумбы напротив института услужливо согнулась в низком поклоне дураковато большая голова прожектора. Пусто чернело вытекшим глазом нутро обгоревшей кастрюли». В этом абзаце справедливо отметил Леонов, что для изображения жизни в оккупации автор изобрел язык, насыщенный острыми ассоциациями и они врезаются в память и тут же опускается с небес на землю, заявляя: «Однако чаще стремление к яркой образности оборачивается в романе крикливостью и неряшливостью фразы: растопыры прожекторов массировали мясистое, в тучах небо искристой россыпью пылились залпы зенитных батарей… На руках поднялся мох».

«Взрыв хохота сорвал потолок. Дикий визг блуда острием бритвы резанул слух. Вспыхнула через весь лоб, вскочила червяком, синюшно-багровая, стрельнула в самую лысину темени, в палец, жила».

Язык романа «Белые берега» заметно пересыщен украинской и немецкой речью.

Владислав Шаповалов сумел остро, по-своему передать драматизм минувшей войны, но судя по всему, хорошо знаком ему материал. Документальная основа его, как бы прорисовывается вторым планом во многих эпизодах, усиливает воздействие повествования. Но та же конкретность событий, происходящих в большом украинском городе, вернее не столько сама конкретность событий, сколько подчеркнутая дегероизация их может стать существенной помехой при решении судьбы рукописи в российском журнале, каковым является «Наш современник»

3 марта 1986 года Ю. Леонов

Проанализирую первую критическую фразу «Растопыры прожекторов массировали мясистое, в тучах небо».

Никакой неряшливости в ней я не усматриваю. Бомбежку города фашистами Шаповалов смотрит глазами мальчика Миша, который вечером играл с друзьями в прятки, выбирая кому водить считалкой: «Тыры, пыры, растопыры…». Вот и кажется Мишке ночью, что лучи прожекторов мечутся в растопырку по небу, чтобы скорее поймать и освятить лучом самолет с ненавистными черными крестами на крыльях. А небо, затянутое сплошь тучами, и впрямь мясистое: тучи, как излишние жировые складки на мясистом брюхе тучного, видите, полного человека сравнивают и в бытовой жизни с тучей, мужчины колыхаются даже от движения легкого ветерка. Образ запоминающийся даже рецензенту, раз он взял эту фразу для наглядного примера. Вторая фраза «искристой россыпью пылились залпы зенитных батарей», говорит об очень плотном огне зениток, когда огоньки от разрывов снарядов искорками, звездочками вспыхивают очень близко друг от друга, что кажутся звездной пылью. Чего же тут крикливого. Не фраза, а литературный шедевр какой-то: образность и самобытность вспыхивают фейерверком. Но каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Мы, читая роман Шаповалова, восторгаемся, а как чувствует себя мальчик, который впервые попал в эпицентр боя? Ему жутко, страшно, у него на руках поднялся мох. Можно было бы написать – «волосы поднялись дыбом», так это на голове волосы-то. А на мальчишеских ручонках волосики, шерстка или подшерсток, как у котенка маленького. Вот вся эта растительность от ужаса и поднялся, как мох. Это надо понять самому, ощутить, тогда и удивляться такому образу не придется.

«Взрыв хохота сорвал потолок» - ассоциация из той же серии. Миша сначала увидел, как от взрыва авиабомбы, сорвалась и слетела на землю крыша хаты. А потом, зайдя в дом девушки, в которую он влюблен, увидел там итальянских солдат. Тиская, лапая её подружек, они ржут громко, как жеребцы, притом смех возник вдруг, внезапно, неожиданно, как взрыв. Подростку и показалось, что хохот сорвал потолок. Когда он услышал, как и его девушка театрально боязливо завизжала от объятий своего заграничного ухажера, а на самом деле велась похотливо-сексуальная игра, то в воспаленном от ревности мозгу Миши вполне могло возникнуть такое восприятие, как «дикий визг блуда». И, конечно же, он «острием бритвы резанул слух». А скорее всего и не только слух, а и сердце. В конце романа Миша попал в пустой дом девушки, она пустилась в бега, и нашел на полу фотографию парочки: она и молоденький немецкий солдат касались головами друг друга. Михаил хотел отрезать изображение своего соперника, а фото своей любимой взять на память. Жалко, что Леонов не привел в рецензии мудрую фразу Шаповалова: «Прошлое не отрежешь».

Фразу «вспыхнула пуля через весь лоб, вскочила червяком, синюшно-багровая, стрельнула в самую лысину толстая, в палец, жила» трудно понять людям, которые никогда не видели иссиня темно-красного дождевого червя, такого толстого, как веревка, при перепалывании огорода на лезвии штыковой лопаты. Вот такая жилка и набухла на лбу, рано начавшего лысеть солдата от возбуждения и возлияния спиртных напитков. Тут и на огород выходить не надо, а пображничать всю ночь до утра и посмотреть на себя в зеркало. Нет зеркала, можно и на друзей товарищей взглянуть. Видик после попойки и у них еще тот.

Не совсем верно, что язык романа перенасыщен украинской и немецкой речью. На украинской мове разговаривает в основном мать Миши. Мария родилась на Украине, жила в ней и говорила всегда по-украински. Шаповалов не мог погрешить против правды, и Мишина мать говорила у него в романе по-украински. Все остальные говорили по-русски. Но на мой взгляд, Владислав Мефодьевич сделал такой тактический ход умышленно, чтобы не только придать колорит литературному произведению «Белые берега», а показать, что перевода-то в общем никакого и не надо. Языки и народы – русские и украинцы так близки и так похожи, что я, почитав некоторые фразы на украинском языке, никогда его не изучавший, а тем более не говоривший, без переводчика всё понял. Это наверняка предвидел Шаповалов и использовал вот такой прием. Ведь даже тексты националистических украинских листовок приведены в романе на русском языке. А на немецком говорят только те, кто служит у немцев или желает научиться хорошо говорить на языке Нового Мирового порядка, Новой Европы.

А вот фраза самого Ю.Леонова меня изумила: «Владислав Шаповалов сумел остро, по-своему передать драматизм минувшей войны, но судя по всему, хорошо знаком ему материал». Не суди, да не судим будешь. Такой корявый оборот речи! Прочтите еще раз: «… сумел остро, по-своему передать драматизм минувшей войны, но судя по всему хорошо знаком ему материал». Не судя по всему, уважаемый Ю. Леонов, именно потому, что Шаповалову хорошо знаком материал, он и сумел остро, по-своему передать драматизм минувшей войны. Всё у вас поставлено в этой фразе с ног на голову. Стоять на голове неудобно и не каждый ещё сумеет. А концовка рецензии, это уже шедевр Леонова: «Конкретность событий, вернее, её дегероизация их, может стать существенной помехой при решении судьбы рукописи в российской журнале». Оказывается, редактор отдела прозы Дмитриева свой приговор Шаповалову вынесла с подачи Леонова. Не понятно, почему конкретность событий, то есть правдивое изображение их, может стать помехой при написании художественного литературного произведения. Врать надо было Шаповалову что ли? А если не было вокруг Миши героических людей, то , наверно, надо было писателю их придумать. Если звезды зажигаются, значит это кому-то надо? Вот и пришли, а в финале картина Репина «Приплыли». Неужели вы, уважаемый Ю.Леонов, не читали, как Миша с болью в сердце, мучаясь от стыда, дегероизировал собственного отца, которого до беспамятства любил? Не верю. В большинстве своем рецензия ваша отражает стиль и смысл романа. Ради патриотического поступка Миша, а вы о нем упоминали, и написан роман «Белые берега».

Совершенство в несовершенстве

Самая противоречивая фигура в романе «Белые берега» Леонид Бороздин. Его интеллигентность не позволяет ему отвечать жестко на удары судьбы. Работая на кафедре медицинского института, для него было шоком увидеть растерзанным, разгромленным свое детище – анатомичку. Годами изготавливаемые препараты, в том числе и верх совершенства природы – человеческий мозг, хранившиеся в формалине два полушария, после прихода в Сечеслав немцев, выплеснули вместе с формалином на кафельный пол. Но сделали-то это не фашисты, а наши мародеры. Стеклянные банки, в которых хранились медицинские препараты, забрали к себе домой, чтобы солить в них огурцы. А плоды многолетнего труда исследователя Бороздина догнивали на полу анатомички источая омерзительный запах. Но, как бы не было омерзительно на душе у Леонида, при виде испохабленного для него святого места, он вместе с Мишей стал наводить в анатомичке порядок, стараясь сохранить хотя бы нетронутыми остатки его долгих опытов и экспериментов.

В диалоге отца и сына раскрывает автор сущность Леонида:

«- Жизнь терпение, – вышел отец покурить. - И горе людям, которые думают иначе: наслаждение.

Мысль мягчила черты лица-добряка глаза:

- Наслаждение приходит через терпение – и терпимость. У Льва Толстого есть понятие: «Человек – зверь, человек – ангел. В одной плоти. Человек это сложно. Сверхсложно. До невероятности! Это чудо совершенства в несовершенстве».

Одним суждением Бороздина Владислав шаповалов показывает сложные противоречивые чувства Леонида, которые и заставляют его совершать порой необъяснимые поступки.

Леонид может броситься помогать пострадавшему в автомобильной аварии немцу, исполняя свой профессиональный долг врача и, возвращаясь, домой с довоенных армейских сборов, отказывается ради своей научной работы, за которую получает гроши, устроиться в военную академию, не желает получить ещё одну «шпалу» на петлицах, повысить офицерское звание.

«Не могу я задницей гвозди рвать», - объясняет службистам и своим близким свое поведение Леонид.

Шаповалову доставалось за эту «пошловатую» фразу от рецензентов. Но из песни слов не выбросить. В предвоенное время для продвижения по службе не голова была нужна, не ум военноначальника, а умение дергать гвозди другим местом, мало приспособленного для размышлений. Этой фразой раскрывает автор и вторую грань характера Бороздина. Леонид – убежденный пацифист.

В националистической газете «Вильна Украина», в которой приводились некоторые данные из «научного анализа» речи министра иностранных дел Германии фон Робентроппа, где дозировано перемешиваются ложь и правда, приведены такие факты, что германские войска занимают уже 1,6 миллионов квадратных километров территории Союза, которое равно по величине территориям вместе взятых государств: Англии, Франции и Германии. Из обжитых пространств европейской России захвачена половина, притом во всех отношениях: стратегических, экономических, промышленных и ресурсных, наиболее ценная. Благодаря этим потерям у Советского Союза уменьшилось население на 90 миллионов человек, которое находится на оккупированной территории. Потери убитыми, ранеными и пленными составляют 14 миллионов человек. В общей сложности Союз потерял более 100 миллионов человек за первые месяцы Блицкрига, когда население самой Германии всего 77 миллионов. Кроме людских потерь Советский Союз потерял более двух третьей зерновых ресурсов и столько же мясной промышленности, почти всю сахарную продукцию. Катастрофические потери жизненноважного сырья: сократилась добыча угля и железа на 70%, марганцевых руд на 95% , настолько же алюминия. Повисла крайне опасная угроза потери 90% добычи нефти, а без нужного количества нефти армия, авиация и флот не могут воевать. Это уже не вооруженные силы, не армия, а калека.

Леонид после получения такой ошеломляющей информации не клянет на все лады неприятельские войска захватчиков, не рвет на голове волосы от ярости и гнева, не посыпает её пеплом отчаяния. Бороздин как истинный пацифист, противник любой войны делает свои выводы, он не верит в успех немцев и сожалеет о бессмысленной бойне.

«- Несмотря на большие успехи, немцы вижу, не победят… (потрясающий вывод после такой разгромной статьи) идет бесполезная война, убиенная война. Война взаимоуничтожения двух лучших народов на земле – германского и славянского. Мы стравлены и переколотим друг друга на выгоду третьей силе, которая грянет. И мы, и они, немцы, кладем лучший генофонд в землю для торжества мирового зла, которое расползается по всему свету. Повторяю: народы на земле не враги между собой. И у всех народов на земле сейчас один враг…И сейчас не главная война. Главная война впереди».

Леонид читал в газетенке про засилье жидомассонов, еврейского капитала Рокфеллеров, Морганов и прочих Англии, Америки, Франции, которые и правят миром. Но относился к этому индефернтно. Леонид считал, что третья сила кроется не в национальности. Убийца, террорист, как убедились сейчас не имеет национальности. Владислав Шаповалов в «Белых берегах» предупреждает, как давно это было, 50 лет назад, а выводы только сейчас делаем, после экономического мирового кризиса и «февральской революции» в странах Северной Африки и Ближнего Востока. Стало понятно предупреждение писателя: третья сила, создающая авторитетную власть, это жадность и глупость человеческие.

Жена Леонида, Мария, делает на бытовом уровне свой, но философски колоссальный мощный вывод: «Своя хата – хуже ката!». Народная поговорка, как нельзя лучше отражает ситуацию населения, находящегося во власти оккупантов. Для Марии родной дом перестал быть крепостью ей и её семье, не помогают, а превратились стены дома в западню, а дом в ловушку. В которой и находятся во власти ката - врага, вора.

Мишка, у которого воры (итальянские, немецкие солдаты) украли первую любовь, делает свой вывод. Обида душит его, бессонница мучает, не дает успокоиться. За окном темень, чернее ночи, но Мише кажется, что он видит через непроглядность тьмы и жизни чистые берега, белые березы.

Раньше в старину, условием существовал обычай: вымазывать дегтем ворота дома невесты, которая до свадьбы потеряла невинность. Он подкрался во двор любимой девушки и под её окном и «пропечатал размашисто дегтем по беленой шлакобетонной стене огромными, в пол своего роста буквами похабнейшие из слов, что бросила мать в сердцах – «немецкие бляди».

Бурю сомнения и тень бывшего страха, разве можно так писать о советской власти вызвали строчки из «Вильной Украины»: «На протяжении более чем тысяча лет Россия развивалась как национальная русская страна, но в октябре 1917 года Россия перестала существовать как национальное русское государство. Она превратилась в материал для безумного эксперимента по построению «коммунизма» и по созданию «авангарда» для мировой пролетарской революции. Все русское попирается грязной пятой интернационализма. Слова «русский», «украинец», «белорус» заменяются словами «советский». Антисемитизм карается, как тяжкое преступление. С русскими же, украинцем, белорусом можно творить, что угодно и как угодно обозвать».

Теперь с такими лозунгами выступают не только украинские националисты, а и русские, с ума сойти можно от термина, который прозвучит сейчас – фашисты. Русский народ победивший «коричневую чуму» фашизма должен, казалось бы, навсегда приобрести иммунитет от «чумы», так нет же, подвержен так же этому заболеванию.

Леонид приводит, к сожалению, безысходную мысль о фатально несчастливой судьбе России: «Многие народы приходили на Русь, чтобы только брать от неё, ничего не отдавая взамен. Войны, битвы, стычки на пограничье обесценивают даже самое ценное, самое бесценное сокровище, которое имеет каждый из нас - жизнь».

Всё золото мира, добытое нашими

рабочими руками, лежит у наших ног

Парадоксально, но читая в националистских газетах хвалебные статьи о Германии, Леонид докопался до причины, из-за которой и происходят глобальные мировые финансовые кризисы и как можно справиться с ними. Способ предельно прост, нужно изменить шкалу материальных ценностей. Принять за основу другое мерило.

В одной из статей писалось: «Германия, благодаря подрывной работе жидов и плутократии проиграла Первую мировую войну и Версальским договором была связана по рукам и ногам. Людьми овладело отчаяние, самоубийства стали повсеместным явлением и народ влачил тупое, апатичное существование, ибо нигде не было видно ни малейшего намека (ну чем не точный слепок с наших лихих 90-х). Германия, проснись! И, когда за фюрером встал весь пробудившийся от летаргии народ, стоящие предприятия снова заработали, началось строительство новых, торговля и ремесла стали опять расцветать, и миллионная армия безработных стала с каждым месяцем таять. Старинные нравы и обычаи, которые казалось навсегда отошли в прошлое, возрождались вновь».

Всё можно подвергать сомнению. Леонид никогда и не верил на слово. Сопоставлял факты, анализировал цифры и понимал, что после выплат контрибуций у Германии нет золотого запаса. Тогда-то и возникло это комическое чудо. Оно называлось «Чудо 77 миллионов». Леонид вычитал, что с 1934 года, всего после года, как Гитлер пришел к власти, он поставил во главу обеспечения валютой не золотой запас страны, а труд. Да и сейчас финансовые спекуляции банкиров, «жирных котов», работающих по принципу трех «Д» (деньги делают деньги) приводят, в конце концов, к гиперинфляции и искусственной надутый «мыльный пузырь» лопается и возникает финансовый кризис. Те, кто поклялся «Золотому тельцу», как идолу, не могли понять. 77 миллионов - мизерная сумма для любой страны. Но цифра обозначала не количество марок, лежавших на счетах Государственного Германского банка, а численность населения страны. Здесь вместо золота выступает другая ценность - труд народа.

Леонид не только восторгается, но и опасается, что люди могут и не договориться о таком простом эквиваленте труда. Самый лучший его эквивалент пока – это деньги. И очень сложно сделать так, чтобы труд стал цениться выше, чем золотой запас страны. Какую силу, какую убежденность нужно было иметь тогда Германии, чтобы воплотить в жизнь экономический план «Чудо 77 миллионов», как возродилась нравственность: старинные нравы и обычаи? Шаповалов указывает, что Бороздин находит его в той же статье, в которой говорится, что кроме капитализма и социализма существует и третий путь развития человеческого общества – национальное возрождение каждого народа, здесь же заложены и корни нравственности.

«Народ, не уважающий своего прошлого, равнодушно относящийся к своей истории, не интересующийся памятниками, оставшимися от других поколений, это народ – сирота, безродный ребенок, выросший в сиротском доме.

Выросшее на героических образах прошлого национальное чувство становится могучим средством сплочения народа в настоящем. Любовь к прошлому переносится на героическую современность».

Как это младодемократы во время реформ 90-х годов не могли понять, что чувствуя себя сыном, дочерью великой страны, народа, совершавшего героические дела во все времена своего существования, будут стараться находить с точностью наоборот, сносились памятники, охаивались воинские и трудовые подвиги. Старались ставить экономику (деньги, золото) выше простых людей труда, как физического, так и нравственного. Но экономика в стране, когда люди менее важны, чем она, то и экономика в ней получается тоже неважной.

А чтобы повышалось благосостояние народа и страны, не должно положение родителей определять профессию и образование молодого человека, а его задатки и способности. Не от финансового состояния должно зависеть положение в жизни и дальнейшее выдвижение отдельного человека, а от его работы.

И, не смотря, на такую массированную антисемитскую пропаганду, Леонид всё же в разговоре с назначенным немцами заведовать кафедрой мединститута Остапенко, сопротивлялся тому, как ректор негативно отзывался о евреях. Ведь дело-то не в нации.

Тогда ректор открыл Леониду глаза на то, как профессор Почтман использовал наработки своих коллег, проделавших огромную черновую работу и, защитив докторскую диссертацию, стал профессором.

Остапенко обобщил суть разговора по-своему с антисемитской направленностью и чтобы уязвить самолюбие Бороздина:

«- Они доктора, а вы даже не кандидат наук, хотя по способностям выше их. Они в науке бездарны, но всё же у них есть замечательный дар – присваивать себе чужое».

Бороздину это виделось по другому, объясняет читателю Владислав Шаповалов. Он считал, что Почтман эрудированнее, чем Сам.

Но Остапенко и тут привел веские доводы, что Леониду проще изобрести, выдумать, выразить, что-то новое, чем заниматься расслоениями уже чего-то известного. Ум его был творческим, а не накопительным. Но Почтман, пользуясь достижениями всего человечества, огорошивал слушателей объемом информации, мог высыпать целый короб цитат и мудрых изречений и блистал в высших кругах, а Бороздин выглядел серенькой мышкой. Когда «профессор» узнал про идею, он выудил все подробности, которые доверчивый Леонид рассказал ему.

Но, что не удалось сделать газете украинских националистов, рупору фашистской идеологии, то сумел выполнить гитлеровский наймит и прихвостень Остапенко. Вот как показывает в романе «Белые берега» писатель Шаповалов коварство ректора:

«- А вы знаете, кто заложил вашего родственника Николая Ивановича Даниленко, сплавил на Соловки? Тот, кто теснее всех с ним дружил – Почтман! А потом занял его место.

Два поветрия идут по земле: цыгане и евреи. Так вот цыгане паразитируют внешне на теле человечества, не растворяясь в нем, другие врастают в ткань изнутри. Первые - не злокачественная опухоль, вторые – рак в середине человечества.

Из управы Бороздин вышел с омерзительным ощущением собственной ущербной неполноценности, а на душе саднило так, будто его окатили из помойного ведра. Спустился с порожка – брезгливая дрожь прошибала тело».

Хотя Леонид и понимает, что не всё золото, что блестит, его-то интеллигентская душа золотой пробы не поддалась ржавчине, хотя коррозия подкрадывалась с обеих сторон.

Но обещания немцев, которые так красочно назвала «Вильна Украина» не сбывались. На заработки отправлялась молодежь сначала добровольно, но за их труд в Германии давали не золото, и даже не деньги. Приходилось работать за кормежку, за чечевичную похлебку. Те слова в «Вильной Украине» предназначались для русских и украинских хлопцев и девчат, а на самом деле Гитлер стремился обеспечить работой только немцев.

К Леониду в зубоврачебный кабинет никто не приходил ставить золотые коронки. У населения его не было, а кроме того, у евреев, отправляемых в концлагерь для уничтожения, немцы срывали с пальцев золотые кольца, срывали серьги и другие золотые украшения. Бороздин понял, что золото бросали немцам к ногам своих хозяев-немцам, а ему осталось, чтобы семья не умерла от голода продать свой последний выходной костюм. А Миша после информации «Вильной Украины» всё чаще вспоминал про ящик с двойным дном в руках фокусника. Фашистам не нужен был платный труд, им нужны были рабы.

Но и демократы в 90-х годах не воспользовались золотой крупицей смысла любой экономики мира. Основная ценность – продукт или продукция, созданная трудом народа, а не её абстрактный эквивалент – золото, платина или хрустящая глянцевая, но всё-таки бумажная денежная купюра. Свобода рынка подавалась как свобода торговли, продажи трудовой продукции, а не её производство. Производство в России упало до уровня катастрофического, о котором сообщала «Вильна Украина». Большинство наших соотечественников и бросилось покупать, продавать сделанную когда-то кем-то продукцию, превратив идею свободного рынка в обыкновенный базар, где существует одна функция: купи – продай.

Как и во времена оккупации, описанные Владиславом Шаповаловым, профессору пришлось продавать у входа в метро спички и папиросы. Артист Епифанцев, сыгравший удачливого золотопромышленника из «Угрюм-реки» Прошку Громова, пытался продавать водку. Предприимчивого Прохора он сыграл блестяще, а сам в реальной жизни, предприимчивости никакой не имел. Непроданную водку употреблял сам, а на оставшуюся выручку снова покупал водку. Кризис финансовый и моральный быстро свел талантливого актера в могилу. Таких жертв ложной идеи оказалось, к великому сожалению, много.

У каждого свой Рубикон

Тонко и точно исследуя противоречивость характера Леонида Бороздина, но имеющего внутренний нравственный стержень, и становление характера при взрослении и мужании его сына Миши, Владислав Шаповалов подводит читателя к той черте, когда главным героем романа «Белые берега» необходимо сделать выбор, как это пришлось сделать Юлию Цезарю. Можно перейти на другой берег, отрезав себе путь отступления: сжечь за собой мосты и биться насмерть с врагом до полной победы. А можно попытаться без применения радикальных мер двигаться мелкими шажками в нужную сторону, а в случае неудачи отскочить назад, на исходную позицию и терпеливо поджидать, наивно надеясь: авось, всё само собой рассосется. Нравственным испытаниям для принятия впоследствии какого-то определенного решения для отца и сына стали арест и тюрьма. Но и сам автор подвергся нравственному испытанию. Рецензент издательства «Детская литература» Богданов считал, что рукопись, которая страдает… идейными недостатками издательству не нужна. Но всё же следует отдать должное Богданову, что он отметил несомненную одаренность писателя: налицо своеобразная манера письма, свой собственный стиль, характеризующийся особой образно-эмоциональной экспрессивностью и выразительностью. Достигается это не развернутыми описаниями, а чаще всего – лаконичными, яркими деталями, штрихами, «импрессионистскими» мозгами.

Не мог не понравиться и принцип авторского подхода к действительности и её изображения. Замысел Владислава Шаповалова таков: дать предельно объективное описание, в котором события и факты постепенно накапливаясь в определенную систему, начинают говорить, в конечном счете, сами за себя, делая ненужными какое-то «вмешательство», комментарии автора и героя.

Владислав Мефодьевич показывает небольшими фразами те ужасные и унизительные подробности тюремного быта, но главным для автора всегда было важным показать внутренний мир героя через его эмоции и переживания, после которых они решают каким способом нужно перейти через свой Рубикон.

Когда за Мишкой с грохотом захлопнулась дверь камеры, он в темноте не сразу смог рассмотреть, куда же он попал, но в камере не бывает ни гостей, ни хозяев – одни сидельцы, пристроился в уголочке на нижних нарах. Сверху, заросший по самые глаза бородою, сидел мужчина, свесив вниз ноги в стоптанных ботинках. От жестких досок нар ломило тело, Мишку стали донимать вши, а его не волновало. Обжигали мысли об отце. Мишка винил себя, что измазал квачом стенку Вериного дома, сделав антинемецкую надпись. Оказавшись в изоляции, подросток понял, что для него семья: отец, мать, сестра Светланка, только что народившийся братик Павлик. Отец всегда принимал на себя удары судьбы, успокаивал сына, а теперь он виноват перед отцом, и вину эту нужно нести самому в своем сердце.

Он вспоминал не только обиды, нанесенные им отцу, а и свою страшную обиду на немцев, которые унижали перед детьми авторитет отца, заставляя его босого, в нижнем белье откапывать книги и документы, зарытые подальше от глаз людских в яму. Кто-то же из своих рассказал немцам, где схоронили документы и крамольные томики Ленина Бороздины.

Вспомнил, как загораживал сестричку свету своим телом от ветра, а она на ушко ему шептала, что любит его. Мать напомнила Мишке о себе сама.

Ему бросили из распахнувшейся двери передачку, такие коржи в которых было больше опилок, чем муки, пекла его мать. Сама голодная, Павлика кормить – молока не хватает, а вот корж ему послала, оторвав от себя, а значит и от Павлуши кусок хлеба, пищи.

Леонид ждал, когда же вызовут на допрос, но с ним не спешили, не интересовались. Шаповалов показывает его растерянность, наивность. Ум не хотел понимать: чем же он провинился, зачем его в какую-то тюрьму?

«Ум – наивен», - подводит итог размышлениям Бороздина писатель. Леонид по наивности и не знал, что наемниками и разносчиками становятся «самые посредственные и ничтожные, духовно ущербные подонки. А значит, предельно честолюбивые, восполняющие свою природную недостаточность мнимым над другими превосходством».

Устав прокручивать в мозгу монологи и диалоги, которые бы убедили на допросе следователя в его невиновности, понимает: «Власть сама по себе ужасна, ещё чудовищнее она, если чужая».

Но больше всего выводила из себя Леонида вина – домашние остались без куска хлеба. Любовь мужа и жены познается в трудные минуты жизни и Мария ему сейчас была так дорога, как никогда раньше. Вина перед женой доводила до сумасшествия, он уже думал, а не наложить ли на себя руки.

После допроса Леонид и вовсе потерял душевный покой. Его не обвиняли, а предлагали продолжать свои медицинские исследования… для немцев продолжать научную работу. После отказа на Леонида так орали, как никогда раньше.

Одно радовало, что окружали его в камере не стриженные уголовники, а одухотворенные лица интеллигентов.

Владислав Шаповалов с иронической усмешкой делает вывод: «Цвет общества всегда за решеткой. Не важно, по какую сторону. Хоть по эту, хоть по ту. Ведь за решеткой можно быть хоть здесь, хоть там».

В уголочке камеры Бороздин устроил лазарет. Вновь поступивший, было видно сразу, был болен и Леонид, как врач, решил его осмотреть.

Писатель привел их диалог, в котором подчеркивает гуманизм Бороздина-старшего:

« - Я еврей… Со Старо-Соборной, как сейчас говорят, - произнес больной так, будто виноват, что таким родился, будто это такой изъян, что сразу ставит его в иной ряд, чем все остальные люди на земле и здесь, в тюрьме.

- Меня это не интересует, - оборвал Бороздин и понял, что ничем уже не может помочь. И, чтобы хоть как-то поддержать умирающую душу, сказал доброе слово, - вы будете жить. Надо только немного продержаться, а там придут наши. Всё устроится. Главное – мы победим.

Бороздин улыбнулся той самой улыбкой, которая являет открытость души, что тушит зло, примиряет распри, сеет мир на земле».

Но в ответ он услышал непонятное: «Победите не вы, вы спасетесь». Понял, когда взглянул больному в глаза, «в них было непримиримое возмездие – за всё ответишь! Сполна!».

А Мишу, показав партбилет дяди Павла, допытывались, чей это документ, хотя хорошо знали. У следователя была любительская фотография Павла и Леонида. Приписать партбилет было Леониду невозможно. Братья были похожи, но перепутать их на фото – никак нельзя. Отца и сына спасла от тюрьмы, а возможно и расстрела случайно уцелевшая фотография, но каждый об этом не предполагал, и винили в аресте не друг друга, а каждый самого себя.

За предельной чертой

Эта невидимая черта, черта, которая разделяет жизнь от смерти. Никто не знает, как и где она проходит – у каждого есть свой предел. По мнению Шаповалова он определяется в борьбе добра со злом индивидуумов и если устранить из непрерывной цепочки одно звено «то движение в ней может прекратиться», а писатель уверен, что «ток жизни – стремление к идеалу! Ведь суть не в идеале, а в движении к нему!».

Вот такие мысли и крутились в голове Леонида и доводили его до умопомрачения. Иногда он пугал своих домочадцев безумными вопросами. Но Мария и Миша считали, что это пройдет. Ум за разум заходит у него из-за сильного нервного расстройства после отсидки в тюрьме. Так оно и бывало: безумие, как приходило внезапно, так же и исчезало. В минуты просветления Бороздин-старший говорил младшему: «Разве в этом безумном мире можно не потерять разум? Леонид не хотел отдавать свой ум врагу, не собирался продолжать научную работу и, в то же время, боялся навлечь на свою семью опять какую-то беду. Но что-то писал, печатал. Однажды Миша заглянул в рукопись, но это не были научные выкладки, это было «завещание сыну», то есть ему:

«Если власть морально здорова, то и страна процветает, если власть заражена, общество болеет».

Дальше Леонид удивляется, почему кучка людей, дорвавшаяся до власти, считает, что основная масса народа непременно обязана принять на вооружение её принципы и следовать за нею беспрекословно. Национализм хорош, но когда он принимает форму фашизма, то приводит свой народ к краху, да и другим народам несет смерть и лишения:

«Собирается пучок (или кучка) фашизмо – по-итальянски: кучок, связка объединение оголтелых заговорщиков с нездоровой психикой и кучкуется в кодло… Сейчас нас вытесняют немцы, потом явятся другие вытеснители. Вот к этому надо готовиться! Сохрани себя. Для будущего. И детям своим, внукам закажи!».

Миша понимал, что любое завещание пишется живым человеком, но ему стало жутко. Отец подходил к запредельной черте, раз уже взялся завещание писать. Когда он вышел из тюрьмы, то уже тогда казался сломленным. Наука возвышала его над другими, и вот теперь пытаются заглянуть ему в голову, забрать его мысли, чтобы использовать их во вред.

Он бросился в лесопосадку, чтобы набрать сухих веток, сучьев и протопить печку, а когда вернулся, отец уже ушел. Навсегда ушел, ушел из жизни. Шагнул за предельную черту, перешел свой Рубикон, сжег за собой мосты. Никто не может возвратить назад и не заставить что-то делать против собственной воли. Леониду до немецкого Берлина было бы ближе добраться, чем до советского Сталинграда, возле стен которого стояли наши войска. В Берлин не поехал из-за своих морально-нравственных принципов, а в Сталинград за полторы тысячи километров оккупированной территории пробраться было нереально: погиб бы, бесславно, попав в Гестапо или в СМЕРШ по прибытию на советскую территорию.

У Миши был свой Рубикон из тьмы черной ночи: на одной стороне Днепра ему хотелось попасть на белые берега Днепровского левобережья. Советские войска уже были на подступах к ним. Хотя родственники и отговаривали: «Пристрелят, как щенка. Заслоны у немцев крепкие». Но и оставаться на занятой немцами территории невозможно: возраст у Миши был уже таков, что его бы насильно отправили бы «отрабатывать обязательную для молодежи трудовую повинность в Германию. В деревню с матерью он крадучись пробирался в деревню к родственникам, чтобы добыть какое-нибудь пропитание для матери и маленьких ребятишек и несколько раз были на грани ареста. Мария, чтобы укрыть Мишу от трудовой повинности, выписала его из домовой книги. Иначе и её бы могли расстрелять за укрывательство сына, а его угнать в Германию. Хотела оставить его в деревне, но дядя Гриша отговорил: в городе легче было затеряться, а в деревне Миша будет на виду и обязательно найдется негодяй, который донесет на изменника немцам.

Кузя для своего сына Федьки за деньги достал ему аусвайса – свидетельство, что он фольксдойче – немец полукровка, а у Бороздиных ни денег, ни связей с немцами не было, чтобы обеспечить сына таким «щитом».

На базаре, куда Миша пошел с матерью продавать остатки домашних вещей, было шумно. Такие, как Кузин Федька, вольготно чувствовали себя в этой сутолоке. Шаповалов сочно показывает атмосферу, царящую на базаре:

« - Эй, бабки, несите тряпки, я вам дам мыло, умойте свое грязное рыло, - кричит один, а другой ему вторит:

- От блох, клопов, тараканов, от вшей, мышей и от злых людей. Товар хорош, а стоит грош».

Но послышался выстрел, полицаи вылавливали молодых перней и девушек для отправки в Германию. Мишка успел спрятаться на крыше какого-то сарайчика-ларька.

Самого Мишу чуть ли не застрелил около Вериного дома пьяный итальянец. Он промахнулся первым выстрелом, а второй не в кого было целить – Мишка провалился в яму и ползком ушел из-под огня.

Тогда он отрыл окопчик на берегу Днепра и стал наблюдать за патрулями, изучать их слабые места и придумывать способ переправы на ту сторону, где лежат светлой полосою белые берега. Потом скрывался у доброй сердечной бабушки, зарывшись в сене в сараюшке. Бабушка даже молоком напоила хлопчика и указала, каким путем можно было пробраться к воде, где причаливают лодки. В затоке их было несколько. Вместо весел Миша отыскал обрубок доски. Грести неудобно – мозоли быстро натрешь до кровавых волдырей, сигнальные ракеты освещали темные волны, но туманная дымка скрывала от вражеских глаз паренька. Время от времени немцы наугад стреляли в сторону Днепра. Черточки трассирующих пуль проходили над Мишкиной головой, но уверенность уже пришла к нему. Владислав Мефодьевич раскрывает читателям его переживания. «Последнее время ему как-то иначе открылся мир; всё, что он видел прежде, предстало в другом свете. Он шел на ту сторону, к белым берегам совсем иным человеком: теперь он нес в себе запас знаний, которому позавидует любой сверстник любого поколения…

Мишка с надрывом, без продыху, греб обломком доски и уже на середине пути ощутил, как с одной стороны, сзади ему в спину так и с другой стороны спереди, в грудь ощетинились тысячи угрожающих дул, и он впервые подумал, что очутился меж двух огней и плывет из одной безвестности в другую…».

Лев Толстой написал эпохальный роман «Война и мир». Владислав Шаповалов название для своего романа подбирал мучительно, меняя постоянно: «По всей линии фронта», «Два года ночи», «Белые берега». Это право автора? А мне кажется, что он написал «Внутренний мир войны» увиденный глазами находящегося на оккупированной Германии подростка.

Отрицание отрицания – 2

О своем мнении, как гуманистическом, пацифическом и патриотическом литературном произведении высшей пробы я уже сказал. Я его никому не навязываю – роман «Белые берега» опубликован и в любой городской, в центральной библиотеке России его можно взять почитать. У любого может возникнуть после прочтения свое собственное мнение. Автор к этому и стремился, излагая подробно и правдиво то, что происходило в семье Бороздиных, что они переживали, проживая в безвестности и безысходности в родном доме, занятого частично оккупантами, и на своей земле, которая за несколько месяцев во все стороны света на тысячу километров вдруг превратилась в чужую, а враги, находясь по праву захватчика у власти, распоряжаются их судьбами и жизнями. Роман в какой-то мере автобиографичен и достоверность его подтверждается всей достойной жизнью писателя: в семнадцать лет пошел добровольцем на фронт, работал учителем истории, воспитывал детей в школе, а теперь своими книгами и детей и взрослых. Имеет военные правительственные награды, был ранен на Висле, имеет много и званий в своей гражданской жизни. Он Почетный и Почтенный гражданин своей страны, как бы её не переименовывали, как бы она не называлась – это его страна.

Мне с детства запомнилась песня: «В полях под Вислой сонной лежат в земле сырой Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой». А Владислав Шаповалов вот уцелел и написал свой роман «Белые берега». Создал его, как памятник погибшим на войне Витькам и Серёжкам. Но самое главное он выполняет завещание своего отца – пацифиста и патриота, критикующего недостатки своего народа и восторгающегося достоинствами других народов, пусть и находящихся на то время в состоянии войны с нами.

Своим литературным творчеством писатель Владислав Шаповалов и борется за право народов жить на земле в мире, борется против Войны, раскрывая читателю «Внутренний мир войны, такой безжалостной и героической, показывает пути к гуманизму, отказавшись от жестокости.

Чтобы прорваться к читателю Владиславу пришлось вынести много унизительных насмешек, иронических оскорблений, но он вынес и это. Поэтому не могу не остановиться на отдельных выпадах и критиканствах по поводу романа «Белые берега».

Вот выдержки из рецензии Юрия Додолева из журнала «Дружба народов», написанных в 1978 году. «Перед нами вещь хроникальная, бесфабульная, задуманная таким образом, что только четко прописанная ориентация личности героя в мире может придать ей единство и слаженность, но это как раз автору не удалось. Получилась «жизнь без начала и конца», где «всех подстерегает случай /А. Блок/».

Поскольку я уже высказывал собственное мнение, не буду повторяться, и спорить с Додолевым. Отмечу только, что мудрые слова Блока в конце цитаты, приведенные Юрием, как раз и опровергают его вышеизложенные сентенции.

Я приведу мнение Валерия Колесник, кандидата философских наук, доцента, заслуженного работника культуры России:

«Образ Белых Берегов дан в динамике. Когда Мишка принимает единственно верное решение, то в этом его укрепляет пронзительно точный, до боли щемящий образ кусочка родной земли, которую надо сохранить во имя человека.

С романом В.М. Шаповалова «Белые берега» должен познакомиться читатель разных возрастов, ибо у каждого из нас свой путь к Белым берегам, как и свой путь к храму».

Валерия Колесник в пух и прах разбивает своей последней фразой отзыв и мнение другого рецензента из издательства «Детская литература» Владислава Бархревского: «Я не берусь выносить приговор роману Шаповалова «Белые берега». Мое мнение – это только мое мнение. А оно таково: автору надо, переждав какое-то время снова сесть за работу. Роман, видимо, не закончен еще… Хотелось бы посоветовать автору, чтобы писал он этот роман для взрослого читателя. Для детского надо писать иначе».

Но вернемся к рецензии Додолева. Если Владислав Бархревский жеманно пожимая плечами, скрывает что вынес приговор Шаповалову, прикрываясь фразой: «Я не берусь выносить приговор, мое мнение – это только мое мнение», то Юрий Додолев категоричен в своем суждении: «Можно было бы привести еще много доказательств, позволяющих вынести приговор этому роману. Но уже сказанного думается, вполне достаточно. Слишком очевидны недостатки этого романа, слишком очевидно их преобладание по сравнению с достоинствами».

Так какие же очевидные недостатки увидел Додолев? Пожалуйста:

«Рукопись Шаповалова полна всяких моментов и полунамеков. И невольно возникает вопрос: какой смысл, какой социальный заказ может скрываться за вот такой авторской позицией? Очень неприятное впечатление производит отец Михаила. А автор, вопреки всему стремиться обелить Леонида Бороздина, стремиться доказать и показать, что разгул его рефлекторного нутра обычен и нормален! Но ведь отсюда можно делать какие угодно выводы, домысливать любые перспективы. Чем, в конце концов, переманивали на свою сторону слабых людей наши враги? Не нами придуман термин «чечевичная похлебка»… И разве не как предательпоступает Бороздин старший, когда во всеуслышание восхищается теми, кто топчет родную землю?».

Если проанализировать рецензию особенно сказанную Додолевым: «Какой социальный заказ скрывается за авторской позицией?», становится понятно, что Юрий Додолев выносит не только категоричный приговор роману Шаповалова «Белые берега» - не печатать. «Намеками или полутонами» рецензент выносит приговор и самому автору – враг народа, изменник Родины, который по вражеской указке выполняет социальный заказ, данный ему из заграницы, чтобы очернить советскую действительность, и это-то после 33 лет со дня Великой Победы, в которую и писатель отважно сражаясь на фронте, куда пошел добровольно мальчишкой, тоже внес свою лепту. «Отважно» это не эпитет, а достоверный факт. Владислав Мефодьевич награжден медалью «За отвагу». Какой же он враг народа!

Правда Додолев пытается ниже оправдаться, ссылаясь, что не знает, сколько автору лет. Возможно, автор испытал многое из рассказанного им. Но такое заявление о своей неосведомленности только усугубляет, а не смягчает вину рецензента. Если не знаешь о чем-то, то сначала разберись, как следует, а потом уж пиши и выноси приговоры.

Нельзя обвинять в предательстве Леонида Бороздина, который, не желая служить захватчикам, отказывается продолжать свою научную работу, что враги не могли воспользоваться его открытием, решил уйти из жизни, лишь бы не помогать фашистам. Да, он восхищается немецкой точностью, слаженностью, деловитостью, но восторгается не фашистами, а немецкой нацией. К тому же человека следует судить не по словам, а по поступкам. Поступок самопожертвования Леонида говорит сам за себя. А обвинять Мишу в любви к «своему отцу» - дико. Считать сына «предателя» - предателем не гуманно. Даже Сталин сказал как-то: «Сын за отца не отвечает». Но сколько он следовал этой фразе – это уже другая история.

Подводя итог моего исследования романа «Белые берега», хочу привести один факт целеустремленности и настойчивости писателя. Роман был опубликован в журнале «Советская литература» (№11-12, 1990г.), выходящим на восьми европейских языках и распространяемом в ста странах. «Роман для ста стран» назвал свою заметку Л. Кузубов в «Белгородской правде», а в журнале «Подъем» помещено письмо одного сибирского читателя: «О войне я такой правды не читал… думается, что «Белые берега» станут в ряд лучших произведений о Великой Отечественной войне».

Святая женщина Мария, как любая наша мать

Два образа главных героев романа: порывистый, импульсивный Миша, со своими неожиданными резкими поступками, собственным максимализмом переходного подросткового возраста и его отец Леонид со своей противоречивой натурой и отрешенным философским отношением к реальной жизни, вроде бы, затмевают восприятие светлого образа матери и жены Марии. Одновременно чувствуется, что Мария-то как раз самая главная сила, которая соединяет, сплачивает вокруг себя воедино семью.

Стиль писателя Владислава Шаповалова, я уже упоминал выше, характерен внутренним смысловым подтекстом, который обнаруживается при внимательном вдумчивом прочтении «Белых берегов». Читая наскоком его, или пропускаешь, или не понимаешь. Так это зачастую и случалось с рецензентами в частности с Юрием Додолевым из журнала «Дружба народов». Приведу его суждение о роли матери в романе «Белые берега». «В романе есть одно лицо, пишет он, которое можно причислить к центральным. Это – мать Михаила Бороздина. Но о ней читатель узнает до обидного мало, она обрисована автором отвлеченно. Между тем образ матери очень важен в романе, потому что он какой-то, пожалуй, непонятный самому автору». Ай да, Додолев, ай да молодец… Куда уж нам дуракам чай пить! Автор не понимает, какой же ниточкой Мария связана с другими персонажами. Надо же так оскорбить писателя Шаповалова. У него же сквозь весь роман красной нитью идет, и он показывает великую любовь Женщины к мужу. В год жестокого лихолетья, несмотря на неопределенность и смертельную опасность жизни в оккупации, радуясь встрече с мужем, Мария понесла, а впоследствии и родила третьего ребенка – сына Павлушку. Выполняет святой долг Женщины – продолжение рода человеческого. Противопоставляя безжалостному убийству людей на войне, решает явить на свет божий дитя. Такое не заметит разве слепой. В своей рецензии Додолев, критикуя язык романа, осуждает, якобы неточности допущенные писателем: «Автор пишет: «Солнце порошит глаза». Но так сказать можно только о мелком снеге». Видимо, Юрию никогда не приходилось поглядеть на солнце без темных очков. Яркий свет режет глаза и перед ними начинают мелькать, словно пороша, световые искорки-звездочки. А вот рецензию Додолев возможно и писал в черных очках. Иначе как понять его фразу: «Невольно возникает параллель: какова мать, таков и сын. Но какова мать, мы ведь так и не узнали. Видимо поэтому и сам Михаил получилсярасплывчатым». Какое предвидение.

Великолепно расплывчатым. Решил, переплыв Днепр, перебраться через линию фронта, чтобы стать добровольцем и вместе с частями Красной Армии гнать врага со своей родной земли. Разве не ярко патриотический поступок совершил Михаил Бороздин. Взвалил 17-летний пацан на свои ещё не окрепшие плечи тяжкий груз ответственности за судьбу Родины. А Юрий Додолев поучает Владислава Мефодьевича: «Сам Михаил, его отец, мать – три смысловые опоры, на которых чувствуется, должно было держаться строение романа, вокруг которых только и мог быть организован жизненный материал, чтобы получить высшее художественное значение. Но эти «опоры» не держат произведение, прогибаются под тяжестью сырца».

Что ж попытаюсь я приоткрыть читателю то важное, высшее значение художественного произведения Шаповалова «Белые берега», показать великую любовь матери, святой и одновременно простой и земной женщины Марии.

Взять хотя бы эпизод, когда Мария в голос зарыдала, узнав о начале войны. Мишке кажется, что она это делает как-то театрально, притворно. Младшая сестренка Светланка тоже заплакала, соседка Анна Павловна, у которой сын служит на западной границе, тоже заголосила. Все трое как будто пытались утопить горе в слезах. И общее горе сближало взрослых женщин, понимающих его глубину и недопонимающую его ширь маленькую девочку Светочку.

Писатель так мудро оценивает слезы и проклятья матерей: «Матерям, видно, чтобы свет держался на ногах, надо постоянно кого-то проклинать, и они проклинали, кого позволяло время».

Мишка, несмотря на то, что отец – врач, всегда обращался со своими мальчишескими ранами и болячками к матери. Мария для него была главным лекарем в доме. А мать, вытаскивая у Миши занозы, смазывая йодом или зеленкой ссадины и царапины, улыбаясь, кивала в сторону отца: «Он – доктор».

Потакала Мария и мужу. Леонид поставил на свой письменный стол рядом с чернильницей и лампой с зеленым абажуром «сахарно-белый череп, отдающий синевой в пустых глазницах». Жене не нравились такие штучки-дрючки, пугающие своим видом детей, но мирилась с чудачеством мужа. Зато Миша, любивший своего отца, казалось больше чем тихую, незаметную мать, как только отец ушел на фронт, собирался этот череп убрать со стола. Чтобы без того огромная боль матери и страх за судьбу и жизнь отца не увеличивалась при виде символа смерти – черепа. Этот небольшой штрих подчеркивает трепетное отношение сына к матери.

Особенно трогательно показал Владислав Шаповалов любовь Миши к матери, когда они вдвоем зимой отправились в село за продуктами. Леонид в тюрьме, Света и Павлик оставлены под присмотром соседки Анны Павловны. Мать и Миша бредут по занесенным снегом дорогам, выбираются дороги, по которым немцы проезжают редко, а то и вовсе не забираются в такую глухомань. Сначала ослаб мальчик и не может во время отдыха встать с санок, а потом уже он чувствует, что веревка, за которую тянет санки Мария, ослабла. Силы матери на исходе, а её сердце разрывается на части: «Как же её малыши одни без неё чувствуют там далеко, дома».

А Мише приходит в голову основная причина слабости матери. Вспоминает, как она подсовывала лакомые кусочки, а сама недоедала. Мишка вспоминает Амундсена и, чтобы Марии легче было идти вперед, взяв у матери бечевку, наклоняясь вперед, чтобы перед глазами не плыл снежный наст, волочил один за собой санки. К ночи появилось село. Они еще были на полдороги до цели… надежды двух «полярников» и их отчаяние, после неоправдавшейся надежды, описал Владислав Шаповалов: «Лаяли собаки. Весело струится из трубы дымок - в хате, наверное, тепло, сытно. Попытать счастья?

Мать посмотрела на Мишку, и он уловил на её почерневшем от холода лице мимолетный испуг. Подошла к окошку робко, просящее царапнула коготками стекло.

Видно было, как по ту сторону занавески что-то шевельнулось. И то, как-то шевельнулось и исчезло и больше не появлялось, сказало многое. Мария стояла в растерянности, чувствуя себя неловко перед сыном, а он переживал за её унижение.

Мать опустилась на глиняную завалинку, но подхватилась в испуге, чтобы не засидеться, взяла с земли поводок, обоим было неловко, стыдно становилось за людей. Попробовали постучаться в одну хату, другую…

- Тут близько город, - пояснила Мария и, глянув на сына, поняла, что выдает себя, оправдывая людей, и он понимает её».

Как сумели добраться до Васильковки дяди Гриши, оба не помнили. Шли уже не дорогой, а прямо по снежной целине, проваливаясь и застревая в сугробах. Около самого порога мать упала и её приподняв внесли в дом. подняться сама уже не могла.

Так что же придавало ей силы в пути? У Марии пропало молоко, а теперь горели соски, груди, искусанные деснами голодного Павлушки. Пустышкой, которую заталкивали в рот малышу, чтобы он не плакал, его было не обмануть. Чтобы старшим ребятишкам доставалось побольше еды мать за столом сама жевала медленно-медленно.

А Павлику нужно молоко. На красивую блузку на базаре Мария обменяла на кружку молока. А что делать дальше? Если продать или обменять остатки довоенных нарядов по такой цене на молоко, малышу не хватит его на месяц.

Вот и стремилась, что есть сил и через силу к родственникам в деревню.

Поражает проявление материнской любви Марии к Мише после того, как его выпустили из тюрьмы. Миша удивлялся, до чего похудела мать, до ареста ещё казалось, что худеть больше некуда, а Мария с глубокой болью оценивала худобу сына. В тюрьме на баланде из картофельных очисток не растолстеешь, хотя с голоду можно было и опухнуть. Мать подвела сына к цинковому корыту, в котором купала младшенького и показала чудо – копия отца.

А мать предложила помыть и старшего, чтобы смыть с него всю тюремную грязь, боль, злость. Трогательно изобразил счастье матери Владислав Шаповалов:

«Она посмотрела на него материнскими глазами, как на дитя, и Миша почувствовал себя маленьким. Переложила Павлушку на кровать, стала готовить воду проворно, на радостях, мотаясь из ванны в кухню. Когда-то она ступала на высоких каблуках и у неё вздрагивали щечки. Теперь под скулами чернели глубокие провалы, пугающе выделялись височные кости.

- Який ты худый! – раздевала она его, как прежде, как тысячу раз в детстве, а он почему-то застеснялся».

Мишка чистенький улегся в теплую постель, и ему явилось видение или сон снился: иконописный лик Пресвятой девы мари, похожий на материнское лицо с глазами матери.

К священному образу матери писатель Шаповалов несколько раз возвращается и в своих миниатюрах. Две зарисовки блестяще отражают материнство двух народов армянского и славянского. Хотя я и сказал - зарисовки, но даже по карандашному эскизу можно сразу узнать талантливую руку художника, мастера.

Владиславу Мефодьевичу армянка мать троих детей объясняет, что у малочисленных народов многодетные матери – необходимость. Иначе нация будет вырождаться, если не будет в семье этот минимум – три ребенка. Долг каждой армянской женщины иметь троих детей. А у одной беременной армянки стоял выбор: или родить или умереть. Она умерла. И стала национальным символом. Только он посажалел, что у славян нет такого благородного обычая - иметь в семье не менее трех детей. Как встретился в лихие девяностые с голубоглазой, светловолосой, кудреватой девушкой славянкой, у которой был уже ребенок, а округлившийся живот показывал, что она на сносях.

Шаповалов удивился её решимости завести в такое смутное время второго ребенка, а девушка, показав кому-то вдалеке фигу, сказала, что и третьего родит. Эти две притчи, написанные позже «Белых берегов», как отзвук, отразившей реальность жизни во все времена. Мария Бороздина родила третьего в военное лихолетье, а голубоглазая блондинка твердо решила родить третьего ребенка, бросая вызов лихим девяностым.

Если друг оказался вдруг…

Ладно бы на «Белые берега» ополчились бы только недруги. Отбиваться от них Шаповалов привык и не ожидал с этой стороны никакой помощи.

Владислав Мефодьевич как утопающий пытался ухватиться за соломинку и отправил рукопись романа к своему другу, редактору журнала «Север» Дмитрию Гусарову. Но и друг не пошел ему навстречу, не протянул руку помощи. Как в песне Высоцкого, только не «друг оказался вдруг», а друг отказался вдруг протянуть руку помощи. Может быть, по-человечески опасаясь за свою судьбу - досталось ему на орехи после публикации «Серых великанов», чуть с работы не уволили. А может быть, и правда причина была объективная, но уверенности у него после того, как друг отказался вдруг, поубавилось. Ведь до перестройки и гласности оставался один год. Оставалось терпеть и ждать удобный случай. У нас в России, чтобы фортуна стала благосклонна и удачна, улыбнулась тебе, нужно жить долго. Для этого запаса прочности «жизненных сил» у Владислава Мефодьевича хватало. Тем не менее, письмо из «Севера» его сильно озадачило: «Уважаемый Владислав Мефодьевич. Горько мне сообщать Вам нерадостную вещь, но приходится. Роман «Белые берега» прочли несколько человек. Всем он понравился и серьёзностью темы, и крепкой, талантливой авторской рукой, а рукопись, тем не менее возвращаем. Причина одна – роман для нас неподъемен, нам с ним не справиться, особенно в тех нынешних обстоятельствах, в каких оказался журнал. Наши возможности – увы! – сократились с теми временами, когда мы печатали предыдущую вещь. И дело, как Вы понимаете не в рукописи.

Возвращаем с сожалением, но сделать это вынуждены, чтоб не вводить Вас в заблуждение.

Рукопись вышлем бандеролью чуть позже, когда вернется из отпуска сотрудница, занимающаяся экспедицией.

Не обижайтесь и не теряйте веры в наше дружеское доброе расположение к Вам. Успехов и благополучия!

Главный редактор журнала «Север» Гусаров».

И вдруг, как в сказке, скрипнула дверь. Оказалось, что даже и перестройки-то ждать не надо. Рецензент из издательства «Детская литература» А. Фурин в январе 1985 года из недругов (про две написанные рецензии вы уже знаете) превратился неожиданно в друга. И протянул-таки руку помощи Владиславу Шаповалову. Ветер надвигающихся перемен принес Фурину вдохновение, или же у него изначально крепкая гражданская позиция, позволяющая разобраться, прочитав рукопись романа «Белые берега», что такое хорошо, а что такое плохо. Но рецензия потрясла меня до глубины души – в одном и том, же издательстве работают люди с диаметрально противоположными взглядами на одну и ту, же вещь. Слава Богу, что рукопись попала Фурину. Вот она удача и триумф Владислава Шаповалова. Его терпение вознаграждено: «В представленной рукописи романа в центре повествования стоит человеческая трагедия, которые пережили миллионы советских людей, находясь на временно оккупированной территории.

Необходимо сразу подчеркнуть, что эта тема весьма сложная, крайне мало разработанная в литературе для детей и для подростков. Как вели себя в дни оккупации, с какими трудностями пришлось им встретиться далеко залинией фронта, как себя вели оккупанты – все это нелегкие проблемы для художественного творчества.

Автор романа в основу своего повествования положил гуманную цель – подвергнуть резкому разоблачению фашизма с его звериной сущностью, показать огромную любовь наших людей к Родине, образ которой предстает в романе «Белые берега».

Не сразу, а постепенно начинает проявляться звериная сущность гитлеровцев. С огромной силой выписана сцена, когда герой Миша Бороздин попадает в гестапо, в камеру. На его глазах умирает профессор – еврей, замученный фашистами. Массовые сцены расстрела, облав, дневник девушки Кати, угнанной в Германию, наглядно показывают то горе и муки, которые пришлось пережить героям романа.

Большая правда литературы может быть лишь в том случае, если она поднимает огромный жизненный пласт, дает всесторонний анализ происходящих событий, обнажает как положительные, так и негативные стороны поведения людей. В романе показаны люди, которые дрогнули в решительные минуты, стали сотрудничать с немцами, в чем-то помогать им, сводить счеты со своими бывшими соседями.

Мы видим, как мужает характер главного героя. На долю Михаила выпало немало испытаний, но ему придает силы сознание – это всё временно, что наши придут. Именно этим героическим апофеозом и заканчивается роман.

Роман «Белые берега», еще раз подчеркиваю, не простой по теме, но он написан ёмко, образно и гневно по отношению к теме. Думаю, что издательству «Детская литература» следует с пристальным вниманием отнестись к новой работе В. Шаповалова, потому что для него, писателя, это несомненная удача и большой шаг вперед в его творчестве».

От заключения рецензента «Детская литература» Владислава Бахревского, написанные 21 августа 1984 года до заключения А. Фурина прошло чуть больше года. Я приведу предложение Бахревского, а вы сравните с концовкой письма, которое только что прочитали: «Замысел очень большой и автору следует претворить его в жизнь, если, конечно, у него хватит на это творческих сил.

Хотелось бы посоветовать автору, чтобы писал он этот роман для взрослого читателя. Для детского надо писать иначе».

Комментарии, как говорится, излишни. Время рассудило всех и друзей и недругов. «Белые берега» состоялись.

Слово русскому учителю

Завершив исследование романа писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова «Серые великаны», я, как и полагается по правилам русского языка, поставил точку. Но оказалось, что ставить точку в исследовании творчества этого крупного русского писателя вообще никогда нельзя. Шаповалов затронул такую актуальную во все времена тему, вскрыл такой мощный пласт общественной жизни, перевернув его на всеобщее обозрение, что содержание его будут изучать не одно последующее поколение.

Владислав Мефодьевич позволили мне просмотреть его авторские черновые записи к роману «Серые великаны», которые не вошли в книгу. Читая эти зарисовки, я неожиданно наткнулся на собственную оценку писателя своего романа. Вот что пишет Шаповалов о нем: «Судя по «Серым великанам, барство не выползает из кабинетов».

И сейчас чиновники действуют, как феодалы, считая свой кабинет неприступной для других граждан крепостью по английской пословице «Мой дом – моя крепость».

Полвека прошло с тех пор, как отправился в свой крестный путь со своим романом «Серые великаны» на плечах писатель Шаповалов. Но интерес к роману и ко всему творчеству писателя не ослабевает, а увеличивается. В начале нового тысячелетия в 2001 году в Издательский дом «Шаповалов» обратился доктор исторических наук, профессор Александр Иванович Молчанов. Он, анализируя политический процесс в СССР-Россия с 1985 года, на основе реальных фактов и явлений в своем произведении «Стратегическая подмена» показал, что благодаря таким вот Шаповаловским пост«серым великанам» была смещена траектория процесса в политическом пространстве, изменен его результат, что выродилась в многоаспектной катастрофе общества, как целостный социокультурной системы, в геноциде русского народа.

Потому-то профессор Молчанов и решил издать свою книгу «Стратегическая подмена» в издательском доме «Шаповалов», попросив Владислава Мефодьевича написать к его произведению вступительную статью. Книга Молчанова противостояла системе лжи и манипуляций общественным сознанием, была эффективным средством демифологизации «переходного периода» от социализма к капитализму. «Стратегическая подмена» предназначалась для научных работников, преподавателей социально-гуманитарных дисциплин, учителей школ, аспирантов, студентов, старшеклассников. Для всех тех, кто стремится разобраться в том, что же реально происходило в 90-х годах прошлого столетия под видом реформ.

А кому, как не учителю и директору школы, предоставить вступительное слово? Тем более, что Шаповалову принадлежит афоризм: «Директор школы – учитель учителей». Вот Владислав Мефодьевич и озаглавил свое вступление «Слово к русскому учителю».

В кратком метафоричном вступлении нельзя ничего ни убавить, ни прибавить. Когда профессор Молчанов прочитал «Слово к русскому учителю», то пошутил.

- Уважаемый Владислав Мефодьевич, - сказал доктор исторических наук, - я вас благодарю за такую удачную работу. Вы, написав такую яркую вступительную статью, даже, наверно, чуть-чуть перестарались, переборщили. Ведь как только читатель прочитает ваше вступление «Слово к русскому учителю», то у него пропадет всякая охота читать мою книгу «Стратегическая подмена». А мне хочется, чтобы читатели изучали и мое произведение. А то для чего же я писал книгу?

Часть III

«Медвяный звон»

Книга со счастливой судьбой

Литературное произведение «Медвяный звон» Владислав Шаповалов назвал поэмой, хотя она написана прозой. Но в поэме столько романтики, лирики, тепла и добра, а прозаические строчки читаются на одном дыхании, вырываются из груди, как песня, звучит как одно стихотворение, а поется песня под мелодичное звучание «Медвяного звона».

В поэме главные персонажи: пасечник Тихон и любопытный мальчик Женя, на вольном духмяном воздухе цветущих полей в деревенских окрестностях слушают органную музыку пчелиного улья, тот самый медвяный звон, партитуру, которую в соавторстве с писателем Шаповаловым писал великий композитор – Его величество Природа. О единении Природы и человека – главная суть поэмы «уверенность».

И все же, пока, разумеется, я не прочитал поэму «Медвяный звон», у меня возник сразу же вопрос: почему же повесть, а не поэма? Ответ нашел в творчестве писателя Владислава Шаповалова в его миниатюре «Поэзия и проза»:

«Поэзии все возрасты покорны… Однако писать стихи после сорока – это, мягко говоря, несерьезно. Пушкин и Лермонтов поняли это вовремя и стали переходить на прозу даже немножко раньше. Потому что гениальны.

Кто это не понимает – пишет стихи и в пятьдесят, и в шестьдесят, и в семьдесят лет. Иного ему не дано».

На «Пушкин – наше всё», равняется не только Владислав Шаповалов. Сергей Есенин, когда на Тверском бульваре у памятника Пушкину в 1924 году состоялось торжество по поводу 125-летнего юбилея со дня рождения Александра Сергеевича, Сергей Александрович прочел стихотворение, посвященное Великому поэту.

И в бронзе выкованной славы

Трясешь ты гордой головой.

А я стою, как пред причастьем,

И говорю в ответ тебе:

Я умер бы сейчас от счастья,

Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,

Еще я долго буду петь...

Чтоб и мое степное пенье

Сумело бронзой прозвенеть.

Владислав Мефодьевич тоже побывал на Тверском бульваре и написал свое посвящение Пушкину. На своем веку Шаповалов много повидал памятников: в шинелях и кольчугах, с мечами и щитами. В миниатюре «Вечная жизнь» писатель восхищается не только поэтом, так же как и Есенин, а и памятником Пушкину: «А ты стоишь с непокрытой поникшей головой в глубоком поклоне перед народами, смотришь в сомнении на мир, чуть ступив ногой вперед, несмело пробуя твердь.

Когда низкое зимнее солнце пытается из-за крыш заглянуть тебе в лицо и на миг озарить золотым светом твое чело, глаза блеснут такой неземной жаждой жизни, какой нет ни у одного памятника!

Да как никто на свете ты её получил – Нетленную, вечную».

Одухотворенно написал Шаповалов, поэтично звучит его миниатюра – одой поэту, написанная поэтом. Есенин мечтал, что и «его степное пенье, сумеет бронзой прозвучать». Имея в виду, что поставят бронзовый памятник со времени после смерти. Так оно и случилось, есть в России немало памятников Сергею Есенину. Владиславу Шаповалову в этом смысле повезло чуть больше. Он при жизни создал себе нерукотворный памятник. И его поэтические строчки прозы зазвучали «Медвяным звоном».

Изучая творчество писателя, я удивился некоторым необычным совпадениям в календарных датах. Сергея Есенина хоронили 30 декабря 1925 года, и три раза в молчании пронесли гроб с его телом вокруг памятника Пушкина. Ушел в мир иной «последний поэт деревни», каким считал себя Есенин. Он ведь не знал, что почти за месяц до его смерти народился поэт современной деревенской жизни: 30 ноября 1925 года - дата рождения Владислава Мефодьевича.

Второе совпадение еще больше поразило меня. В 1995 году писатель открыл книгоиздательство – «Шаповалов». Как раз в год столетия со дня рождения Сергея Есенина. Не зря считают, что выдающиеся люди рождаются раз в сто лет.

А «Медвяный звон» прозвучал многократно: поэма впервые увидела свет в воронежском журнале «Подъем» в 1982 году, где сразу же была отмечена премией.

В 2003 году журнал «Подъем» еще раз опубликовал поэму «Медвяный звон». В этом же году опубликовали её и в московском журнале «Наш современник».

Три раза издавался «Медвяный звон» книгой: в издательстве «Детская литература» стотысячным тиражом в 1982 году в Москве, Центрально-Черноземном издательском сборнике «Вёсны детства» в 1985 году в Воронеже. В 1988 году «Медвяный звон» проиллюстрировал заслуженный художник РСФСР Станислав Косенков и книгу писателя Шаповалова, проиллюстрированную художником Косенковым вторично издала «Детская литература».

Но победное шествие «Медвяного звона» по стране и по миру продолжалось. В 1983 году по Центральному Всесоюзному радиовещанию 8 июля прозвучали главы из книги в исполнении артистов театра.

В 1985 году на Московской книжной ярмарке-выставке книгами «Медвяный звон» и «Вёсны детства» заинтересовались издатели из Польши и Венгрии.

В 1989 году книга «Медвяный звон» была представлена на Международной книжной выставке-ярмарке в Лейпциге. Партнеры из Германской демократической республики заинтересовались книгой Владислава Шаповалова.

Затем книга «Медвяный звон» приняла участие в празднике Славянской культуры во Дворце Наций ООН, в Женеве. Репортаж транслировали по первой программе Центрального телевидения СССР. Показывали и книгу Шаповалова и рисунки Косенкова.

Государственный комитет РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Союза писателей проводил Всероссийский конкурс в 1982 году и книга «Медвяный звон» получила премию.

А в день 85-летия в 2010 году Владислава Шаповалова поздравил губернатор Белгородской области – Евгений Савченко. Он вручил Владиславу Мефодьевичу изданный к юбилею писателя пятитомник избранных сочинений, сказав теплые слова, предназначенные и зрителю: «Читайте мудрые книги Шаповалова».

Природа не позволяет чувствовать себя одиноким

Пчеловод Тихон Максимович Чуприн из книги Владислава Шаповалова «Медвяный звон» стар, слаб и живет один на пасеке. Но он отнюдь не одинок. У него всегда под рукой верный пес Байкал и лошадь Бровка. А летом издали посматривает на Тихона и его жизнь-работу мальчик Женя.

Чуприну, как фронтовику-инвалиду положен бесплатный автомобиль и ежегодная путевка в курортный санаторий. Но автомобиль ему заменяет Буланка, а пасека – курорт. Одним словом – чудак.

Но автор считает по-другому: «Мир держится на чудаках, а состоит в основном из приспособленцах».

Скорее всего, я неверно написал и о том, что у Тихона нет семьи. Он живет в пчелином сообществе и в каждом улье у него пчелиная семья. Его семья. Не зря Шаповалов взял эпиграфом к поэме «Медвяный звон» изречение Михаила Пришвина: «Сотрудничество наше с пчелами влияет на характеры людей».

Тихон и пчелы ждут тепла, но пчеловод даже зимой слышит тихий, мерцающий звон, а уж тем более летом. Летний малиновый медвяный звон дает пасечнику силы и жизнь. Но пчелы лучше человека чувствуют, когда, же наступит тепло, хотя и у Тихона, сообщает писатель, есть безотказный барометр, по которому легко угадать погоду – застрявший в бедре фашистский осколок снаряда.

И ждут, не дождутся пчелы, когда удалится на отдых «великий санитар природы мороз». Но, несмотря на двойной контроль: Тихона и пчел, тепло наступает неожиданно, опровергая самые тщательно предполагаемые прогнозы, а потом талую землю опять припорошит снежок. Такой каприз природы губителен для пчел.

Тихон с огорчением наблюдает, как обманутые ранним весенним солнышком пчелы-разведчики выбираются в щель летка наружу, а потом падают в рыхлый свежевыпавший снежок, теплом своего тельца делая в нем проталинку. Владислав Мефодьевич метко сравнивает эти проталинки-крапинки, от погибших пчел, с оспинками на лице человека, переболевшего этой страшной болезнью.

Тихон читает книги известных немецких философов Канте и Гегеля, несмотря на то, что воевал с немцами. Но не книги его сделали философом.

«Находясь на природе, не быть философом нельзя, - говорит Шаповалов.- Мудрецом сделала его жизнь. Не так ли и каждый из нас с годами становится более зрелым и эта зрелость в старости оборачивается то занузданной назидательностью, то старческим брюзжанием, то щадящим снисхождением к человеческим слабостям. А то и звоном. Медвяным».

Вот как охарактеризовал «чудака»-философа Тихона писатель – природа даровала ему не только мудрость, но и умение видеть прекрасное и слушать медвяный звон её.

А вот пример красоты, которая окружает Чуприна: «Туман сходит низами, звезды рассыпаны в траве росой. Зеленые думы дальнего леса… И во всем запах солнца. Оно еще не прорезалось из-за горизонта, но уже объявило о себе капелью – серым осветлением неба…»

Тихон поднимал рамку к лицу и вдыхал аромат древний запах меда. Он делал «дегустацию» запаха и двадцать и тридцать лет назад, но занятие это сегодня не казалось ему бессмысленным. Чуприн знал, что мальчик Женя наблюдает за ним со стороны.

Для общения между собой им не нужны были слова. Владислав Мефодьевич приводит диалоги, но двое «собеседников» понимают друг друга, чуть было не вырвалось - с полуслова. Нет, они понимают с полувзгляда. Они говорят глазами. В народе говорят, что глаза – это зеркало души, а значит, говорят, обмениваются фразами не только глаза, а их души. Вот такой задушевный разговор и происходит.

Романтика теперь постепенно куда-то исчезает и остается она еще только в сердцах у очень маленьких ребятишек или уже у очень пожилых людей. Не зря же говорят: старый почти, как малый. А Шаповалов уточняет: «Жизнь скоротечна. Ошибки молодости оборачиваются горечью в старости». Вот они и остаются романтиками и понимают друг друга с полувзгляда.

Я читал когда-то рассказ про одного мальчика, который говорит: «Меня мама кормит манной кашей, и его мама пичкает тоже манной кашей. У меня нет зубов и у него нет зубов. Меня мама не отпускает гулять одного на улицу и его мама не отпускает гулять одного на улицу. Мне 6 лет, а деду 90. но мы хорошо понимаем друг друга».

У Шаповалова история дружбы малого и старого намного интересней и трогательней. Но немного не удержался и предвосхищаю события.

Тихон исподволь дает уроки нравственности. Он страстный любитель шахмат, но никогда не играет с Женей. В шашках у Чуприна не бывает победителей и побежденных. У побежденного появляется обида, а превосходство победителя нарушает равновесие в бескорыстной дружбе. Женя и Тихон не играют, а решают шахматные задачи. Они сидят на одной стороне стола, которая должна выиграть шахматную партию. Как единомышленники, соратники. Обсуждают и предлагают различные варианты ходов обеих «противников». И проанализировав ситуацию, находят правильное решение шахматной задачи. Их мысли неопределенны, как форма облаков, но побеждает дружба. Решение всегда требует четкости мысли, слаженности команды, а Тихон к этому и стремится, тогда и получается оно оригинальным и изящным и приносит радость победы «игрокам».

Автор умело показывает мудрость Тихона в экстремальной обстановке – пчелы покусали Женю: «Без яда жала пчелы, не поймешь, не оценишь по достоинству сладости меда». Шаповалов выразил эту мысль коротким афоризмом: «Без яда не бывает меда». Но это относится не только к пчелам. Правда у людей яд накапливается с возрастом. Чуприн объясняет Жене прописные истины и мальчик «улыбается как дитя, хотя и на самом деле он был дитя».

Чуприн, когда Женя перебрался к нему на пасеку на летних каникулах, оберегает сон мальчика. Писатель приводит неотразимый довод Тихона «Свое удовольствие не доставляет столько радости, как подарить это удовольствие другому».

Объясняет пасечник мальчику силу пчелы-труженицы. Обычно пчелы-воины, сторожащие входное отверстие в улей не пускают в него чужих пчел. Но, если пчела-труженица несет в себе мед и, устав, боится, что не дотянет до своего улья, её стражники беспрепятственно пропускают в свой улей. Пусть освободится трудяга-пчела от сладкого груза – нектара и в чужом улье. Не пропадать же нарядному, то есть пчелиному добру.

Тихон учит Женю остерегаться пчелиных укусов, но не бояться пчел. От страха человек перестает слышать медвяный звон, потерять его. Ум и мудрость тоже приходят с годами, но, сколько силы приходится иногда истратить в молодости впустую, чтобы поумнеть.

Характерный пример сострадания ко всему живому в отношении Тихона и Жене приводит писатель. Они подошли к ульям, накинув на головы маски-сетки, и были похожи на водолазов или космонавтом в скафандрах. Да так оно и было. Сейчас космос мироздания изучен больше, чем пчелиный микрокосмос. Чуприн, опуская рамку в улей, нечаянно надавил на пчелу, ползущую на дне и оба «космонавта» услышали легкий хруст. Это Тихон случайно раздавил хитиновый панцирь пчелы, и она погибла. Гамма чувств, эмоций возникает на их лицах, и опять двое собеседников говорят о сожалении, жалости к погибшей пчеле только глазами.

Но иногда у Тихона вырывается такое сравнение, закачаешься: «Ух, стерва, жужжит, воет, как мессершмит».

А как показал Шаповалов благоговейное отношение старика и мальчика к родниковой воде. Она для них живое существо, божество. Перед тем, как попить, оба становятся на колени, словно для молитвы. Да они оба и мальчик и наставник, наверно, творят молитву. Тихон за всю свою жизнь ни перед кем не кланялся, никто не мог поставить его на колени: ни война, ни болезни, ни жизнь в глухомани, а тут, здравствуйте, пожалуйте… Встает перед родником на колени… не боялся никогда Чуприн и смерти, но к старости у любого появляется такая жажда жизни, что ценишь не годы, а месяцы, дни, и даже минуты, которые тебе отпущены свыше. Вот потому-то Чуприн одевает поспешно рубаху, когда видит удивленные глаза Жени. Мальчик заметил огромную, величиной с ладонь рану на спине пасечника. В глазах Жени такая боль, как будто это его сейчас ранили. Владислав Мефодьевич комментирует их психологическое состояние: «Война давно закончилась, но всё ещё прячется под рубахами фронтовиков». Вот тебе образ и метафора.

Лена и учитель

В каком бы уединенном местечке человек не проживает, но жизнь, которая существует параллельно, где-то там, вдали, время от времени врывается непрошеной или долгожданной гостьей. Такие желанные гости для Чуприна были двое: маленькая девочка с большой почтовой сумкой с газетами и письмами и учитель истории Анатолий Егорович. Письма для Тихона были частью его жизни. Он был членом общества охраны природы. Чуприн переписывался с друзьями-единомышленниками. С одним из них дружба завязалась давно. Владислав Шаповалов о ней сказал веско и весомо: «Они никогда не виделись и ни разу не протянули руку, чтобы пожать её, но зато вместе шагали в одну сторону, шли нога в ногу». Это была не только дружба, а и соратничество. А Женя с его сверстницей, с девочкой Леной играл и с удовольствием общался, когда она вместо мамы-почтальона приходила на пасеку. Дети играли, разгадывая на кого же похожи, проплывающие по чистому голубому небу белые облака. «Верблюд», - говорила Лена, и Женя искал глазами облако с двумя горбами и выпяченной вперед с брезгливым превосходством губой верблюда. Но и ей задавал не менее сложную задачу: «Найди голову дракона».

Учитель был интересен двум пчеловодам рассказами о пчелах, через призму исторических событий. Даже для Тихона были новостью рассказы педагога, что археологи в пластах мелового периода разыскали окаменелое тельце пчелы, а у египетских фараонов пчела была символом мироустройства. В представлении у индусов бог Вишну был пчелой. Многие императоры древности чеканили монеты с изображением пчелы. Тихон с удовольствием слушал учителя, а дети впитывали его слова, как губка. А учитель приходил на пасеку вдыхать лечебный аромат меда, цветов, он болел. Женя думал, что при лечении нужно лежать в постели и специально вдыхать запахи меда. Но Анатолию Егоровичу, кроме лечебного запаха хотелось услышать и медвяный звон. Вот он и ходил на пасеку, впитывая своим телом и то и другое. Таких учителей любят ученики, но и в таких случаях писатель с иронией и горечью говорит в одной из своих миниатюр «Плоды воспитания»: «В школе я более тридцати лет учил детей: не лги, не кради, не дерись, будь вежливым и обходительным… Выросли воспитанники несчастными. А те, кто не внял моей грамоты, выросли лгунами, мошенниками, ворами – счастливыми». Воспитательный результат у Владислава Мефодьевича получился не совсем удачным: пятьдесят на пятьдесят. Об этом он честно и говорит, сожалея, что не удалось ему подтянуть всех своих учеников до надлежащего уровня. Но есть и другие учителя, которые гордо хвастаются своими достижениями.

Писатель Шаповалов свое мнение о них высказал в другой миниатюре «Отличнике»: «У меня в классе, говорит учитель, отстающих нет. Все преуспевают. И неплохо. А хорошо. Даже отлично. Одни курят. Другие матерятся. Третьи пьют и дерутся. И все на «отлично»!».

А девочку с тяжелой почтовой сумкой на плече пасечник Тихон называет пчелкой. Труженицей пчелой. У неё в глазах сияет свет, и она слышит вечный зов медвяного звона. На первый взгляд читателю и мне покажется, что дети, как и все дети просто играют. Но автор вкладывает в строчки об игре глубокий смысл. Я понял замысел Владислава Шаповалова после прочтения его миниатюры притчи «Игра в жизнь»: «Известно, что любимым занятием детей является игра. В нашем взрослом понимании «игра» - это что-то искусственное.

А между тем дети играют по серьезному. Игра у них – это реальность. Не прозрачная, не воображение, а самая настоящая. И чаще всего дети играют в жизнь. Честно, преданно, основательно и, главное, осознанно.

Дети играют в жизнь серьезнее, чем иногда мы, взрослые, живем, играя в жизнь».

А у пчеловода Тихона был благодарный ученик Женя. Он не только учил мальчика ухаживать за пчелами, рассказывая про них, а прежде всего, предлагал учиться у пчел жить. С таким уроком жизни и познакомит читателей писатель Владислав Шаповалов: «Женя сидел, подставив лопатки на колени, держа в ладошках щёки. Глаза его сузились далью. Мальчик слушал о пчеле и думал, о ней:

- Пчела ничего не уничтожает. Не ест лист, не подтачивает корни. Цветок не трогает. Она оставляет природу живой. Берёт то, что ни на что уже не идёт. И, беря себе пищу, не уничтожает жизнь, а плодит её. Опылением. И если пчела не берёт нектар, он истекает горькой слезой вдовы или иссыхает на корню незамужней невестой. А растение не дает потомства. Природа создала чудо: любовь и цветы. Вот это и есть жизнь! В нектаре скрыта молодость жизни.

- А полынь? – спросил Женя.

- Полынь для оттенка. Чтоб человек, зная медовую сладость жизни, помнил её горечь.

Мальчик слушал и смотрел на небо – лицо Вселенной, в котором оставляли точками и пунктиром свой след пчелы».

Одна учительница начальных классов, сдавая книгу Шаповалова «Медвяный звон» в библиотеку поделилась со мной впечатлением:

- Если бы я раньше прочитала эту увлекательную, замечательную книгу, сколько бы теплых, добрых слов я сказала своим ученикам. Ведь писатель Шаповалов с такой задушевностью пишет о детях, что я читала бы им и читала в любую свободную минуту поэму «Медвяный звон».

Я тоже несколько раз перечитывал поэму и передо мною открывались новые неизведанные широты и горизонты и глубокие неожиданные по своему значению новые взгляды на жизнь, новые мысли.

«Откуда же они берутся у писателя?», - думалось мне. Прочитав миниатюру «Уклад мышления», понял: «Талант писателя – в укладе мышления. Образом может служить Лев Николаевич Толстой. Не убеждения художника – убеждения могут совпадать с твоими или не совпадать. Всё то, что совпадает искусство, составляет неповторимый, но постоянный и единственный УКЛАД мышления автора».

Владислав шаповалов пишет про Льва Толстого, про его уклад мышления. Но «Медвяный звон», «Серые великаны», «Белые берега» писателя не захватывали с такой силой читателей, не будили бы в нём воображение, не трогали его душу, если бы у самого Владислава Мефодьевича не было бы неповторимого, но постоянного и единственного в своем роде авторского уклада мышления. В этом и кроется секрет притягательности его поэмы, повестей, романов. Разве можно, не выстрадав самому, побывав на войне, в самом её пекле, написать такую необычную фразу: «Небо, прострелянное пулями звезд». Но, если сказать, положа руку на сердце, только единицы, прошедшие войну, смогли отобразить правдиво и художественно свои переживания. Для этого и надо тот неповторимый уклад мышления, который дарован автору свыше.

Кто-то, глядя вечером в лужу, видит в ней грязную воду. А кто-то усмотрит в ней чудо – увидит отражение сияющих звезд на неподвижной глади воды. Шаповалов реалист. Он не смотрит на жизнь сквозь розовые очки, но замечает не только грязную лужу, но и «небо, прострелянное пулями звезд».

Мир пчел так похож на мир людей

Механизм внутреннего взаимодействия мира пчел настолько отшлифовался за прошедшие тысячелетия, что, кажется, ничего совершеннее этого мини-государства и придумать невозможно. Четкая иерархия у каждого индивидуума, определена социальная роль, которая строго и неукоснительно выполняется «актерами». Благородная у пчелиного мира и миссия. Пчелиный рой существует не ради пополнения улья золотым запасом пчел - медом, а для главной цели любого существа – продолжения рода.

Наш мир людей чем-то похож на мир людей. Иерархия, совместный труд и даже физическим болезням от вирусных заболеваний одинаково подвержены и пчелы и люди. Вот только политических потрясений, которые могут привести к «мировой» катастрофе пчел не бывает. Отлаженный внутривидовой механизм работает без сбоя и ни в одном улье не пытались пчелы в центр своей вселенной для управления вместо матки поставить трутня. Ни один страж порядка не будет выталкивать из домика или дупла в дереве трудягу-пчелу, которая несет для всеобщей пользы меда его взятку. Не вырывают эту взятку от труженицы пчелы насильно, только для себя, а позволяют ей складывать результат напряженного труда в общую копилку. Потому-то и звучит громко у пчел вечный зов созидания, как основа жизни медвяным звоном.

Писатель Владислав Шаповалов уловил эти схожести и разницу между двумя мирами и наглядно показывает в поэме «Медвяный звон». Положительных отзывов по книге накопилось, хоть отбавляй. Все они искренние и разные, но есть общее. Почему-то многие рецензенты напоминают читателям: поэму про пчел написал не пчеловод, а учитель. Мне же кажется, что поэму «Медвяный звон» написал ни тот, ни другой, а создал запоминающиеся, выдающееся произведение талантливый писатель Шаповалов. Говорят, что по одной капле воды можно определить из чего состоит океан, студент лаборант химик в институте, сделав химический анализ двух капель, сделает вывод, что действительно формула воды классическая – H2O. Но разве человек, никогда не видевший океана, сможет по одной капельке воды представить разбушевавшуюся стихию? Если только посмотрел, хоть однажды картину великого художника «Девятый вал». Вот и опять приходится прибегнуть к сравнению: океан – капля.

Мы уже установили, что по химической формуле воды они идентичны. Если нет в воде минеральных механических примесей, то можно её пить, и даже, если примеси и есть, то хотя бы помыться, искупаться. Да, вот только, как сказала поэтесса Ирина Ватутина: «Зачем купаться в луже, если дан тебе на счастье целый океан». А Владислав Шаповалов и подарил читателям целый океан «Медвяного звона».

Теперь вернемся к нашим пчелам. У Жени, катящегося на велосипеде, штанину зажевала цепь и зубчики звездочки педалей. Он грохнулся посреди дороги и услышал шум, гул, рев мотора, приближающегося к нему с огромной скоростью грузовой автомашины. Судорожными движениями мальчик пытался освободиться, но велосипед превратился для него в капкан с тяжелой колодой на цепи, который охотники применяют для крупных зверей-хищников. Грузовик мчался на него, а Женя не мог даже отползти с дороги. Но вдруг, когда колеса должны были раздавить и велосипед и тело мальчишки, гудящий автомобиль по волшебству взмыл вверх и пронесся над головой мальчика. Пчелиный рой, как метеор, а скорее, как комета с длинным хвостом, пролетел над ним.

Оказалось и у пчел, как у людей, существует миграция, великое переселение народов, бегство от горя и болезней. Названия у болезней пчел занимательные и знаменательные: американский гнилец, европейский гнилец. Тихону не нравится любая гнильца. Гниль, она всегда гниль. Даже в радиоэфире. Шаповалов показывает, как пасечник решил «пошарить по земному шару, потолкаться в сутолоке коротких волн. Какая толкотня в эфире. Некуда ступить. Радио говорит на нашем и уже не нашем языке. Чужой картавый голос, захлёбываясь от слюны старался запихать побольше в микрофон, точно тёмный мешок, русских и чем-то уже не русских слов».

Чуприн, послушав, делает свой вывод:

« - Небо черно ракетами, а эфир забит брехнёй. Скоро моей пчелке не пробиться».

Американский и европейский гнилец, не выдумка старика, а настоящие пчелиные болезни. Белая молочная личинка – детки, отложенная пчелкой маткой в ячейку если повержена гнильцом, то начинает жухнуть как трава и цвет становится буровато-коричневым. Ох, уж этот зловещий фашистский коричневатый цвет. Мололи, он принес гибели на войне людям. А оказывается и пчелам. Учитель историк приводит сногсшибательную цифру – 5 миллионов пчелиных семей погибло в войну. Слабее стал после войны медвяный звон. А, когда медвяный звон слабеет, тем сильнее слышится звон оружия. И Тихон недоумевает: «Воевать охотников было мало. Почему же победителей-то так много оказалось?».

Вот так хочешь, не хочешь, а людям приходится окунаться в грязную лужу политики. А пчелки аполитичны. У Чуприна друг фронтовик из-за ранений на ногах купил после войны новые ботинки, да так ни разу их и не обувал. Зимой и летом в валенках по улочке ходил. Пригодились ботинки другу Тихона единственный раз. Положили его в гроб в новеньких ботинках.

А пчел, зараженных американским и европейским гнильцом пасечнику приходилось оставить в живых, чтобы выжили другие, здоровые пчелы. Война своей диалектикой, не отпускала из своих цепких лап и спустя много лет после войны Чуприна.

Но, когда читаешь строки про американский и европейский гнилец, с радостью думаешь, хорошо. Что удалось Шаповалову выпустить «Медвяный звон» своевременно. Спустя лет двадцать могло померещиться какому-нибудь высокому чину и возникнуть в его воспаленном мозгу, например, карикатура на НАТО, а американский и европейский гнилец ядовитой насмешкой над миролюбивым военным блоком. Вот и зарубили бы поэму Шаповалова «Медвяный звон» на корню.

Мне отец-фронтовик рассказывал, как сняли материал с газетной полосы о героическом поступке его товарища, который в одном бою подбил из противотанкового ружья два немецких танка. Помешал публикации заметки бдительный сотрудник СМЕРШа, увидев в её тексте разглашение военной тайны по дислокации войсковых подразделений на фронте.

- Позвольте, - стал возражать командир героя, - какую же тайну мы здесь разглашаем? – и зачитал. - «Два тигра горели, и чадящий черный дым густыми клубами почти застилал полностью чистое безоблачное небо.

- Вот это и есть военная тайна, - сказал сотрудник СМЕРШа, ткнул палец в слова «чистое голубое небо».

Редактор не стал спорить и снял материал с полосы, не стал портить отношения со СМЕРШем, подумав: «В Испании в 1936 году фашистские самолеты «Люфтваффе» принялись бомбить войска республиканцев, нарушив границу другого государства, не объявляя войны, по условленному радиосигналу – «Над всей Испанией безоблачное небо». А мы вроде бы тот же сигнал фашистам посылаем. Его предположение оказалось неверным. СМЕРШевец объяснил командиру: «По всей линии фронта идут сплошные дожди, и только над нашим участком фронта стоит солнечная погода и видно «чистое, безоблачное голубое небо».

А американский и европейский гнилец уничтожает не только физически деток пчел. Если вирус гнильца проникнет в детские души людей, вот тогда будет чрезмерно страшно – катастрофа произойдет. В загрязненной воде даже рыбы становится мутантами. Вот и понимаешь, почему Тихон приучал мальчика Женю встать на колени перед чистой родниковой водой и, прочитав ей молитву, очистить и свою душу. Тогда и гнилец в ней не заведется.

Поступки не мальчика, но мужа

Формирование и становление характера Жени происходит на глазах у читателей. Шаповалов приводит несколько запоминающихся эпизодов и поступков мальчика в очередной последовательности, и читателю остается только проанализировать поступки и по достоинству оценить их.

Акселератами называют подростков, у которых тело уже походит на мужское, а ум ещё детский. Бывает и наоборот. Слабый маленький мальчик по-взрослому совершает такой смелый поступок, на который бывает, не хватает мужества у взрослого сильного мужчины.

Древние римляне про такие действия и говорили: «Это поступок не мальчика, а мужа». Свой характер проявил Женя, когда второй раз обнаружил улетевший из какого-то неизвестного улья рой и приземлился на ветку яблони в саду пасеки. Рой, как шаровая молния промчался мимо Жени и повис «бородой» на ветке. Мальчика охватил дикий восторг и отчаяние. Восхищался, что второй раз встречается с явлением, похожим на прибытие космических пришельцев, а отчаяние появилось от беспомощности, Тихона не было на пасеке. Выскочил на улицу и встретил «дипломированного» пчеловода, который нигде не работал, а промышлял торговлей на базаре.

Пузырик сразу же заявил, что это он не уследил за своими пчелами и собрался рой забрать себе. Это не понравилось Жене. Он-то считал, что рой из улья Чуприна. К тому же от Пузырика за версту несло запахом самогона, а на губах прилипли табачные крошки. Дядюшка Тихон считал, что пчел нужно обиходить чистыми руками и без посторонних резких запахов.

Пузырик полез за роем на лестницу, подставил под рой наволочку, но потерял равновесие и, выпустив наволочку с пчелами, ухватился за ветку, сломал её и рухнул на землю.

А Женя, подхватив наволочку, побежал с пчелами к Тихону. Пусть Чуприн станет третейским судьей и определит, откуда улетел рой – из одного улья Пузырика или с многодомной колхозной пасеки.

Хотя пионервожатая Валя и занесла в свою тетрадь спасение Женей колхозного роя, как подвиг, но это еще был неосознанный, спонтанный поступок мальчика. По-настоящему боевой характер Жени проявился в его схватке с разгильдяем-трактористом, который по пьянке чуть ли не погубил все пчелиное население пасеки Тихона Чуприна.

Тракторист, не учитывая близости свекловичного поля с гречишным, возле которого «паслись» пчелки Тихона, опылял ядохимикатами сахарную свеклу, чтобы её ботву не сожрал вредитель-мотыль. Ветер дул в сторону гречишного поля и пчелы были обречены на гибель.

К одуревшему от алкоголя трактористу побежал Чуприн, но Женя, обогнав, первым встал на пути трактора.

Владислав Шаповалов показал, как дальше разворачивались события:

«Женя не помнит, как очутился перед гусеницами. Стал на борозде, сжав кулачки. Кулачки он сжал для себя, конечно, чтобы выстоять.

Трактор сыплет траками гусеницы - пестро мелькают зубья захватов, отполированные землей. Ведро болтается на фаре. Набалдашник радиатора нарастает громадиной. И вдруг – тишина. То уши танковым грохотом, а то заложило ватой тишины. И в этой тишине – мат. Отборный, крутой, аж небу жарко. Это Женя услышал хорошо. И очнулся. Курючка шел на него с гаечным ключом».

Автор «Медвяного звона», мастер подтекста одним словосочетанием «танковый грохот» сравнил подвиг мальчика послевоенного поколения с теми 28 героями панфиловцами, что в 1941 году под Москвой на Волоколамском направлении, обвязавшись связками гранат, бросались под фашистские танки, подрывая их вместе с собой.

Не пустила горстка самоотверженных солдат в Москву фашистов. Спасли от захватчиков и столицу Родины, и страну в целом.

Шаповалов показал не только отвагу мальчика, но и его смекалку. Женя стал вступать в рукопашную с озверевшим трактористом. Он сорвал с пускала поясок, с помощью которого заводится мотор трактора и тем самым, обезоружив хулигана и разгильдяя, удалился на безопасное расстояние.

Они вместе с Тихоном осмотрели ульи, и обнаружили беду. В нескольких ульях пчелы погибли. Замолчал не только мотор железного коня – трактора, но молчали и уже не живые пчелки. Мертвая непривычная тишина наступила в отравленных ядохимикатами ульях. Не было больше слышно медвяного звона.

Но битва за малиновый звон этим не закончилась. В неё вступила тяжелая артиллерия. Сошлись в схватке две морально нравственные позиции – пасечника Тихона и председателя колхоза Николая Федоровича.

Председатель считал пасеку «опыленческим цехом». Вспомогательным, экономически несущественным производством. Доход от сахарной свеклы в десятки раз больше, чем от продажи меда с пасеки. Председатель, хотя и поинтересовался, много ли пчел погибло, но был недоволен, что сахарную свеклу не успел тракторист опылить и зловредный свекловичный мотыль может исподтишка подорвать экономический потенциал колхоза. Тихон укоротил его пыл, не понравился Чуприну тон председателя:

« - С посредственности списывается со способности взыскивается, - ответил он негромко. – Оно сейчас легче посредственностью прикинуться. Жить легче

- Сам кое-как работает и других размагничивает, - сказал Николай Федорович. – Вот мы его – рублем!

- По детям.

Детей у Курючки в пятеро не вдерешь.

- А я что сделаю, - озлился председатель, но уже не на дядюшку Тихона, - кого посажу на трактор?

Такие разговоры Жене знакомы. Техники в колхозе больше, чем людей. Механизатору цены не сложишь».

Вот какую гуманитарную проблему поставил писатель.

Принципиальный спор председателя и пасечника и на этом не закончился. Руководитель настаивал подкормить в жару пчел, когда им летать тяжело сахаром. Так делают другие пасечники в колхозе, а Чуприн сопротивляется.

«В сахаре, как известно, всего три элемента, вместо почти восьмидесяти полезных в меде. По-своему составу мед близок к человеческой крови».

Если подменить пчеле корм, считал Чуприн, то суррогат скажется и на самой пчеле и на её потомстве. Поэтому пасечник настаивал, чтобы, хотя один гектар земли из многотысячных пахотных гектаров, запланированных под сахарную свеклу, засеять травой - медоносным шалфеем.

Тихон считал, что сахара в жизни у человека должно быть меньше, а меду больше, чтобы избавиться от порочного «замкнутого круга из трех «С» - свекла, сахар, самогон»

Купить бутылку и угробить здоровье проще, чем на эти деньги купить меда, этого сгущенного звона и получить удовольствие и драгоценные вкусные капли здоровья вместе с янтарными каплями меда.

Вот тут-то и вскрывался главный смысл конфликта. Медоносный шалфей не запланирован сеять, а потому, и не разрешен. И Тихон возмущен, что не пробить ему глухую стену непонимания выгоды: здоровье же ни за какие деньги не купишь, а вот потерять его можно ни за грош: «Выходит не умное должно быть разрешение? В какие, такие времена на умное надо было разрешение?».

Не согласился Чуприн с предложением Николая Федоровича взять к себе на колхозную пасеку и Кошелева, по прозвищу – Пузырик. Приводил простой довод: запусти козла в капусту».

Возможно, председателю и казалось, что Чуприн проявляет чрезмерное рвение, заботясь о потомстве пчел, но Тихона волновало не только это. Писатель я уже говорил выше, не пособие по разведению пчел и сохранению их потомства разрабатывал. Главная идея литературного произведения Владислава Шаповалова - сохранение русского народа, передача мудрости, добра, силы от старого к малому, сохранение и сбережение цивилизации, великой русской культуры, литературы, конечно, народного достояния, многотысячелетнего достояния всех славян.

А Тихон и Женя живая и прочная связь поколений, будущего и прошлого, через сегодняшнее, настоящее. В этих героях Владислава Мефодьевича заложены три основы, на которых держится Русский Славянский Мир: Вера, Надежда, Любовь. И только эта триода никому не позволит разрушить наше Отечество.

Человек бессмертен, насколько долго будет жить его дело

Всё когда-нибудь заканчивается. Жара сменилась благодатным дождем. Когда и стал накрапывать дождь, Тихон, и откуда только у него силы взялись, подбросил Женю вверх к небу. Мальчик замахал руками, но казалось, это крылья выросли у него за спиной. А капли, а потом и струйки дождя сбивали протуберанцы дорожкой пыли и досыта напоили цветы, которые стали истекать нектаром.

Когда идет взяток, пчелы не кусаются, некогда – работать надо. Не посмотрит пчела в это время и на подкормку, сахарный сироп: не нужна ей эта фальшивка. Сброшено летаргическое оцепенение труженицы, а чтобы собрать килограмм меда нужно пчелке вспорхнуть и опуститься на миллион цветков и пролететь расстояния от Земли до Луны.

Но и у пчел, как и у всего существующего в природе, имеется предел. Пчела летает за взятком по 3-4 км., по пересеченной местности 5-6 км., а если нужно преодолеть водное пространство, то она сумеет пролететь и 12 километров. Но это уже предел.

Видимо, когда сложилось благополучие и звон дождя слился с медвяным, к своему пределу подошел и Тихон. Не подав вида, что ему стало плохо, он отравил Женю к отцу комбайнеру. С ним мальчик собирал одну часть золотой валюты Древней Руси – мед. С отцом, может увидеть, как комбайн захватывает золотые колосья пшеницы, похожие на те, что нарисованы на гербе страны, как брызги золотого полновесного тяжелого зерна морским прибоем летят в бункер комбайна. Накапливается в нем вторая часть золотой валюты Руси – зерно, хлеб. Этот золотой запас: золотой мед и золотистое зерно всегда было надежнее и ценнее обычного куска хоть и благородного, но всё-таки металла. Металл только символ ценности, а сама ценность – мед и хлеб. Но самое ценное золото высшей пробы – это люди.

Женя нутром-то чувствовал какой-то подвох в словах Тихона, сердце его уже царапнула тревога, и он не хотел покидать пасеку в самый разгар работы, но не устоял перед соблазном поработать с отцом на комбайне.

Женя стоял за штурвалом, возвышаясь над землей, кабина комбайна казалась капитанской рубкой.

Когда появилась вдалеке темная точка – бригадир на мотоцикле, Женя словно почуял беду. Двигался бригадир как-то необычно, нервно, тревожно. тал вступать в рукопашную с озверевшим тракторситом. ов. стские танки, подрывая их вместе с собой. Москвой на Волоколамском на

Тихон отправил его, чтобы он не увидел его последнего часа. Девочка Лена, которую пасечник называл Пчелкой, вбежала радостно на пасеку, а Чуприн открыл глаза и искал ими еще кого-то, но Жени рядом с Леной не было. Он отправил мальчика, а сам ожидал увидеть его рядом и улыбнулся. С улыбкой ушел в мир иной.

А Женя слез с комбайна и пошел навстречу бригадиру, он уже понял какую весть, принесет мотоциклист, а в обратную сторону – он радовался жизни и думал, что жить будет вечно, хотя и знал, что существует смерть, но с ним это не может случиться. И в тоже время понимал: не было бы смерти, то и жизни бы, не было. Смерть – это венец жизни. У мальчика оп щекам текли слёзы, а вверху пели птицы и плыли облака.

Осознание смысла жизни мальчиком автор «Медвяного звона» отобразил в небольшой сцене: «Он смотрел в небо. Сосны, что стояли вокруг, валились на него, мачтами и валились, а падению тому не было конца, и было странное желание подхватить и бежать, чтобы не придавило…

Да это же вращение Земли! Значит, она не остановилась».

И он впервые понял, что остается на земле. И для чего остается. И сам себе удивился: «Как не знал он этого раньше?».

Жене предлагала вожатая нести медали Тихона на подушечке, но он не мог это сделать… Пасечник пришел с войны без наград, сообщает читателям писатель «и они шли ему после войны, боевые и юбилейные. И вручали их прямо на пасеке, при Жене. За прошлое. За бои. А в сущности – за настоящее. И точнее: за будущее… Ведь в войну давали медали на за войну, а чтоб мир был. За звон. Медвяный звон. (Вот как Шаповалов обыграл: Медальный звон наград за прошлое, превратив его в жизнеутверждающий Медвяный звон сегодняшнего и завтрашнего дня) И дядюшка Тихон получил их по праву».

Писатель считает героя «Медвяного звона» Тихона Максимовича Чуприна настоящим Героем Отечества, пусть и не отмечен он этим званием правительственным указом, а указом сердец людей, которые его знали, которые делали с ним нужное дело: воевали, работали, разводили пчел. И он останется, бессмертен до тех пор, пока люди помнят его и его дело:

«И в перерывах между оркестром, в перерывах между речами, между рыданием гудели пчелы. Шла работа. Была жизнь. И не было музыки покойному, не было лучшей музыки жизни мальчику, не было им лучше слов и речей, чем звон, стоящий в небе над землею, Медвяный звон!».

Учитель Антон Егорович стал заведовать пасекой. Врачи посоветовали оставить кабинетную работу и больше бывать на свежем воздухе. Школьники, пионервожатая и Женя помогали учителю пополнять золотой медовый запас страны. Самое лучшее лекарство – мед, было нужно собрать. Ребятишки трудились с воодушевлением.

А Женя думал о человеческом пределе. Наверно, у его наставника их было два: один он перешагнул на войне, второй в мирной жизни. Работал, не зная отдыха, и смерть застала его на боевом посту.

«Взять предел – теперь мальчик хорошо знает – это сделать невозможное. Сделать невозможное возможным».

Пузырик живет и здравствует. Возит эрзац-мед на личной автомашине в город на рынок. И даже звона монет не слышит. Мед дорого стоит, на звонкую мелочь металлических монеток его не купишь, вот и приходится довольствоваться шелестом бумажных купюр.

Женя приходит проведать дядюшку Тихона. Он принес с собой семена цветов. Пусть земная красота радует глаз прохожих, Тихон Чуприн красиво жил и будет рад, что мальчик посеет цветы. Может быть, конечно, кто-нибудь и разочаруется: начали за здравие, а кончили за упокой. А ведь какая идиллия могла нарисоваться! Но и в сладком меде горечь полыни существует для контраста. У писателя Владислава Шаповалова оптимистичный финал: «Не семена бросил Человек в землю – Добро, чтобы оно взошло над Землей Медвяным звоном».

Тихон не только трудиться приучал мальчика. Женя унаследовал от своего старшего друга все его лучшие человеческие качества: совестливость, честность, порядочность, стремление делать добро людям, прощая иногда им зло, сделанное по глупости или нечаянно.

Мальчик из-за глубокого потрясения от смерти Чуприна был не в состоянии нести подушечку с наградами солдата впереди похоронной процессии. Зато с гордостью носил на груди фотоаппарат, подаренный ему пионервожатой Валей за бескорыстную помощь колхозному пчеловоду Тихону. Перекинув ремешок фотика через шею, Женя носил свой подарок на груди, как носили в старину на орденской ленте медаль и орден. Гордился, что его добросовестный труд как-то оценили. Платить ему не могли. Председатель четко намекал чуприну – не положено. Не положено использовать детский труд, а значит, и платить за него не положено. Зато сколько бездельников выросло из-за этого «не положено». Даже, когда повзрослевших ребят уже чуть ли не силком к труду привлекали. Они уже сами твердили – это «не положено» или, как аналог приводили себе в оправдание поговорку: «Работа не волк, в лес не убежит».

А Женя… А Женя сеет семена добра в память о чутком человеке. Тихон же без всяких глубоко заиделогизированных речей, без политических пассажей сумел привить мальчику патриотизм, раскрыв ему глаза на суть общего достояния нации. Вот он здоровый национализм, о котором писатель Шаповалов говорит почти во всех своих литературных произведениях.

Его книги учат выживать и гордиться, что ты русский человек. Выживать вопреки силам зла: можно оступиться, упасть, но помнить русскую пословицу: «Не упав, не поднимешься!».

Можно было бы и дальше писать и писать о книге писателя Владислава Шаповалова, но нельзя не согласиться с доводом кандидата филологических наук, доцентом Маркиной, что поэма «Медвяный звон» слишком многогранна и многоаспектна, и её нельзя охватить целиком в короткой рецензии. Нравится мне и сравнение Маркиной, что поэма Владислава Мефодьевича Шаповалова «Медвяный звон» очень близка тематически к утопии выдающегося итальянского мыслителя Томмазо Кампанеллы «Город Солнца».

А писатель идет дальше, он мечтает не о городе, а о планете Солнца. Дальше я с Маркиной, где она говорит, что идеям великого Пасечника не дано сбыться: автор писал поэму в период государственной собственности на землю. Причем тут государственная собственность на землю и колхозные пчелы? Владислав Мефодьевич писал не на период, когда земля находится в государственной собственности, а на века. Идея его о планете Солнца построена на изучении взаимоотношений между людьми, их борьбы добра со злом. Государственные границы и законы изменяются, стираются, а вот общечеловеческие ценности остаются неизменными. А Шаповалов, как профессиональный педагог, воспитывает не только детей, а всех людей, сея светлое, доброе, вечное.

Часть IV

«Россыпи»

Рудники мои серебряные, золотые мои россыпи

Прочитав название «Россыпи», у меня невольно всплыла эта строчка Высоцкого: «Рудники мои серебряные, золотые мои россыпи». Под названием «Россыпи» писатель Владислав Шаповалов включил в сборник рассказы, миниатюры, очерки. Понятие «миниатюра» он сам расшифровал так: «Миниатюра – самая краткая и вместе с тем самая емкая форма литературы. Динамика, экспрессии миниатюры беспредельны. Миниатюра – это выстрел!».

Хочу читателю предложить еще ряд сравнений. Услышишь «россыпи» и представляешь золотую жилу, насыщенную золотыми крупицами песка не переплавленные в изделие для украшения драгоценного металла или кимберлитовую трубку алмазных камушков после производственной добычи необработанных и неотшлифованных, которые стоят ничтожно мало по сравнению с ювелирными поделками, шедеврами мирового искусства.

Так же дело обстоит и в литературе и родоначальником в ней стал тульский кузнец Левша из литературного произведения Лескова. Вы резонно заметите, что литературный шедевр создал писатель Лесков. Причем тут кузнец? А я и не спорю, создал шедевр писатель, но он же и зафиксировал литературную миниатюру кузнеца. Левша не только подковал под микроскопом англицкую блоху, на каждом гвоздике подпись свою поставил. А поскольку за ювелирное искусство в литературе - миниатюры взялся и писатель Шаповалов, то и он в какой-то мере последовал русской традиции тульского кузнеца, стал литературным Левшой.

Какими бриллиантами, в какой золотой оправе засверкали миниатюры Владислава Мефодьевича, вы узнаете сами, прочитав «Россыпи». Я попытаюсь составить хотя бы путеводитель по музейным залам (страницам книжного тома писателя Шаповалова) в которых экспонируются изящные ювелирные украшения.

Взять например, «Высшую форму реализма». Просто реализм, например, со скрипом, но знают. А вот соцреализм – ни в какую. Слишком вычурным и залакированным до ослепи отавного блеска считают произведения литературы и живописи в жанре соцреализма. С «Высшей формой реализма» Шаповалова, с миниатюрой с таким названием не поспоришь. Писатель приводит высказывания в миниатюре пяти-шестилетней девочки, а ведь известно, что устами младенца, глаголет истина. Послушайте же эту истину, услышанную писателем:

« - Я люблю рисовать то, что вижу, а не какие-то глупости.

Это и есть высшая форма реализма».

Многие философы бывает, всю свою жизнь бьется над извечной неразгаданной проблемой – в чем смысл жизни. И не хватает жизни, чтобы понять, в чем же её смысл.

Другие философы пытаются определить роль личности в истории. Кто-то считает, что местоимение Я, которыми каждый отожествляет, значимость своей личности, последняя буква в алфавите. Считают, что исторические события, войны, катаклизмы зависят от всего сообщества людей – от народа. Вторая же часть мыслителей отдают главенствующую в истории роль личности, стоящей во главе пирамиды власти. Именно те, кто считали Я последней буквой, проигрывают в аргументах и начинают преклоняться перед культом Я. Когда Шолохова спросили, как он относится к культу личности Сталина, Лауреат Нобелевской премии по литературе Михаил Александрович Шолохов ответил:

- Да, был культ! Но была же и личность!

Писатель Владислав Шаповалов так же не остался в стороне от этой мировой проблемы. Свое мнение он высказал в миниатюре «Я»:

«Одна из планет находится ближе к Солнцу (Венере) в постоянном кипении, другая (Марс) – дальше, в вечной мерзлоте. А посередине между ними – Земля. Счастливица умеренности. И на Земле – Я.

Какая редкая случайность! Или закономерность? Какое же это исключительное явление, уникальное чудо, что в этой бесконечности есть Я».

В этой миниатюре рассмотрено писателем кредо каждого индивидуума, его собственного Эго.

Зато в другой миниатюре «Партия ведет» Шаповалов не отрицает историческую роль народа, но показывает его не как сплоченную монолитную единую массу, а разнородную, в которой есть простые исполнители-приспособленцы.

В миниатюре писателя говорится, как в годы антирелигиозной компании в 30-х годах XX века рушили церкви. Один активист отбил у святого князя Александра Невского ломом левую руку и левую ногу. Богомольные старушки проклинали вандала, а он отвечал, объясняя причину своего поступка: «Партия ведет!».

На войне он стал калекой. Взрывом снаряда мужичку, воинствующему атеисту, оторвало левую руку и левую ногу. Но развитие общества идет по спирали и шаповалов рисует в конце миниатюры такую картину:

«Прошло время, и церковь начали восстанавливать. Шкультычал наш активист по старости по селу, собирал иконы, которые сберегли односельчане.

- Что ж ты когда-то разгромом занимался, а теперь собираешь?! – корили его бабы.

- Партия ведет!

Правда, теперь с другим названием».

Приспособленчество не редкое явление, и на одном примере его, вроде бы целиком и взором не окинешь. Но в этом ряду стоит писательская миниатюра «Настоящий созидатель» и, сопоставив два факта, начинаешь задумываться. Ведь как говорят: одно событие – случайность, два – совпадение. Но если три? А это, уважаемый читатель, уже – тенденция.

Но рассмотрим сначала события номер два.

Газетный фотокорреспондент Миша приобрел японскую чудо фототехнику. И стали вытворять и репортер и фотоаппарат всякие критические фото-трюки и выверты. И получал Миша нагоняи от редактора за подобные выкрутасы, и одобрительный смех от коллег.

Но случались и казусы. Снял фотожурналист на демонстрации мужчину, шествующего мимо трибуны, на которой партработники возвышались. Он нес плакат «Слава КПСС!», но не кричал «Ура!», а зевал во весь рот. Фотоохотник запечатлел хохмочку.

Проявил пленку, а на ней мужичок кажется, что не зевает, а из открытого рта вырывается громогласное: «Ура!!!». Похвалил Мишу редактор – фото, что надо. Исправляешься.

Но, когда настало другое время, Мише не нужно было финтить, а снимать историческую хронику – как разрушают отбойными молотками монумент, на котором надпись была, призывающая советский народ к доблестному труду. Тут уж Миша так выплясывал, чтобы зафиксировать символический слом системы.

Автор возмущается: «И тут меня осенило: так ты же, Миша, прежде тренировался, набивал руку на негативе, чтобы в час икс обратиться разрушителем!

Ну, хорошо: разрушил. А, что построил? Разрушать, не строить. Попробуй».

Можно было бы, и остановиться: два факта, не один. Но финал-то у Шаповалова не о разрушении. Миша во время демографической ямы женился и у него уже четверо детей. Это же настоящий подвиг в наше время, считает Владислав Мефодьевич: «Миша засиял:

- Вот несу морковку жене, ей надо – пятым ходит…

- Миша, - неожиданно говорю, так ты оказывается не разрушитель, как думал я раньше, а самый, что ни на есть настоящий созидатель.

Что до меня дошло окончательно теперь».

Иногда у Владислава Шаповалова миниатюра настолько уплотнена словесно и смыслово, что превращается в притчу, в которой нельзя уже ничего ни убавить, ни прибавить.

«В армии я играл в оркестре на трубе. У меня тогда сложилось мнение о людях искусства, что это какие-то особые существа.

И вдруг однажды верзила заспорил с флейтистом. Недолго думая, этот верзила огрел трубой маленького флейтиста. Я был потрясен:

- Да как ты смеешь?

Он огрел трубой и меня.

Только тогда я отрезвел и понял, что такое музыка».

Впечатляет. Мой приятель технарь любил приговаривать: «Техника в руках идиота – кусок металла». Благодаря притче Шаповалова, понял, что ударять можно не только по музыкальному инструменту. Например, по барабану, удар которого задает темп ритму. Можно и наоборот, музыкальным инструментом треснуть так человека, что на него прозрение находит. Бывает и такая музыка.

Эхо войны

Сколько инвалидов после войны ходило по пригородным электричкам, по вокзалам, по базарным площадям на костылях, безруких, слепых и напевая популярные песни, просили милостыню. Но не кусок хлеба просили мелочь или мятую замусоленную рублевку инвалиды, а чтобы купить на эти собранные, на людской жалости гроши водку и залить им свое горе. Иногда напивались так, что света божьего не видели.

У Шаповалова в миниатюре «Свет божий», ослепший после ранения солдат нашел в себе силы добывать кусок хлеба, работая в родной деревне. На селе к попрошайкам относятся. Как к убогим. А гордость солдатская не позволяла опуститься до такого унизительного положения. У Сергея Есенина в поэме «Анна Снегина» есть строки про унизительное положение попрошаек:

«Нет, нет!

Не пойду навеки!

За то, что какая-то мразь

Бросает солдату-калеке

Пятак или гривенник в грязь».

А Владислав Мефодьевич показывает, как солдат, которому «пуля ударила возле виска и, вывернув глаза, вышла у другого», потеряв зрение, не растерялся. Завел семью и делает всю домашнюю работу: колет дрова, дает корове сено, носит воду, наощупь. Его «чуткие руки заменили, насколько это возможно, глаза.

Наощупь узнал через много лет своего друга детства. У того даже голос стал другим, а вот ощупав, как скульптор лицо друга - узнал.

Радость встречи и горесть и горечь от утраты зрения, боль за свою испоганенную судьбу:

« -Двадцать лет смотрел на свет божий, а вот почти пятьдесят, как не взвидел его…». Полвека свет божий не видит. И ведь не из-за непробудного пьянства. Из-за проклятой войны.

В миниатюре «Родные могилы» писатель рассказал о судьбе девочки, которая живого отца и не видела. Только на фотографии. Останавливается около братских могил и всматривается в список фамилий, в надежде – вдруг встретиться отцовское, родное. Пока не похоронен последний солдат, война не закончена. Она идет и причиняет боль сердцам близких, родственники которых, может быть, лежат под этими плитами или под надгробными холмиками.

«Посмотрит на обелиск с безверием или верой. Без надежды или с надеждой – и все могилы становятся ей родными…

Не так ли и могила Неизвестного солдата: ничья – и каждого».

В миниатюре «Грудь героя» Владислав Шаповалов стирает стереотипное представление о геройской внешности. Настоящий герой не всегда соответствует «геройскому стандарту»: красив, статен, высок ростом, широк в плечах. Пионеры в красных галстуках вручали ветеранам войны юбилейные медали. Один боевой орденоносец с годами усох, состарился, но грудь, что твой иконостас или кольчуга: медалями, чешуйками позвякивает, посверкивает:птретиться отцовское, родное. ается в список фамилий, в надежде - вдруг л его

наощупь. рнув глаза, вышла у другого"шителем!

«Стали цеплять новую, а некуда: грудь маленькая – наград много. Медалюшку с трудом прикололи где-то под рукой.

А юбилеи-то ещё впереди!».

Дорогого стоит даже одна фраза писателя: «Грудь маленькая – наград много».

И сарказм – юбилеев ещё впереди много. А вспоминают о ветеранах, к сожалению, если хорошенько разобраться, не так уж и часто. Только раз или два в год: в День Победы или в День Советской Армии.

В следующей миниатюре «Зрительная память», о военном прошлом Шаповалов снова говорит о судьбе ослепшего минера. Совсем еще мальчика. Его мобилизовали в шестнадцать лет, и он обезвреживал снаряды и мины, наши, немецкие, оставшиеся после отступления немцев. Минеры, которые не ошиблись ни разу при разминировании, давно позабыли про свою опасную воинскую профессию и трудятся с удовольствием, выбрав другую, мирную специальность.

Павлуша, как сапер из поговорки, ошибся один раз. С тех пор и ослеп. Писатель так рассказывает об этом несчастье: «Говорит: моя память, как остановилась в тот миг, когда я мину извлекал, так и осталась до сих пор.

Видимо, Павел Андреевич имел зрительную память. А после трагедии осталось зрительное воображение на базе того, что он успел увидеть за свои шестнадцать лет».

Однажды минеры стали вспоминать как-то события полувековой давности: «И, что интересно, детали и события того времени Павлушка помнит лучше своих сверстников. Рисует картины с такими подробностями, что у других они выветрились из памяти за истекшие годы.

Это, наверно, потому, что Павлуша ничего не видел после случившегося, и зрительная память его застыла. Как бы на одной точке навсегда. А у остальных накопление зрительных восприятий, впечатлений продолжалось всю жизнь, они-то и стирали в памяти незначительные, казалось бы, но очень точные и важные детали прошлого времени».

Не только на мужские плечи легли тяготы военного времени, но и женщинам досталось. Две соседки работали в Великую Отечественную войну на лесозаготовках и оставляли детей дома одних. У Марии – двое ребятишек играются в избе вместе, а у Анастасии один мальчик, но и он не остается в одиночестве, а с нянькой. Миниатюра у Вячеслава Шаповалова так и называется – «Нянька». Когда Анастасия уходит на лесозаготовки, на лесоповал, то в комнату к мальчику вместо няньки заходит… крыса.

«Уходя на работу, Анастасия оставляет на столе два куска хлеба: мальчику и крысе. Смотрят в окно: крыса ест свой кусок, мальчик – свой.

- Что ты делаешь?! – говорят ей.

- Не тронет. Не тронет и кусок пацана. Он уже без неё не может, плачет, если остается один. А крыса вылезет из норы – успокаивается».

Выбивается из общего строя восприятия героической эпопеи Великой Отечественной войны. Героями становились люди независимо от национальности – подвиг может совершить любой человек, как в прочем и смалодушничать и струсить. Миниатюра «Самострел» - как раз о трусости. Хотел солдат выжить за счет других и выстрелил себе в правую руку, как будто получил ранение в бою, а поскольку без пальцев правой руки и стрелять невозможно, то его комиссуют и война для него после госпиталя закончится. Он останется жить, уедет домой, на родную сторонку. У Джека Лондона есть рассказ «Жажда жизни». Два существа: постаревший и ослабевший от старости волк и ополоумевший от голода человек ползут по пустынной местности к берегу моря и мечтают только об одном. Как только кто-то из них потеряет сознание, другой сразу же вопьется бедолаге в горло и насытится горячей питательной свежей кровью. И выживет. Выжил человек. Была такая же жажда и у солдатика, а его по законам военного времени за самострел расстреляли.

В миниатюре «Самострел» слов у автора в десять раз меньше, чем в моем пояснении:

«Бедолага-еврей облепил руку мокрой глиной. Выстрелил в неё. Теперь ждал трибунала.

Когда его вели на расстрел, ужом извивался, целовал солдатам ботинки, чтоб помиловали. Когда расстреливали - верещал, как заяц. Так хотел жить».

В эхе войны звучат боль и горечь прошлых лет. Все хотели выжить, но не каждому удалось уцелеть. Владиславу Мефодьевичу, как участнику боев в Великую Отечественную войну, как никому другому понятно, что храбрость, риск, отвага в бою не приближает человека к смерти, а зачастую отдаляет: смелого пуля боится, храброго штык не берет. А трусость, бегство с поля боя, попытка избежать схватки с врагом не избавляют от смерти, наоборот, как в нашем случае, приближают её. Вместе со смертью приобретая дурную славу – труса и позор.

В очередной раз писатель обращается к теме – инвалиды после войны. В миниатюре «Глаза» рассказывает, как любой выживший на войне фронтовик виновато отводит в сторону глаза от солдата-калеки. Хотя никакой вины его нет, что человек ослеп, он сам мог бы потерять руку, ногу. Владислав Мефодьевич мучился, встречая ослепшего ветерана, хотел узнать, а не мог – какого цвета глаза были у ослепшего до ранения. Через некоторое время, много лет спустя встретил постаревшего человека с девочкой-поводырем, со своей внучкой:

«Как он постарел! Спина ссутулилась, лицо в сетке морщин. Но все такое же строгое, отрешенно-сосредоточенное, как всегда у слепых. И глаза…

Идет он, как прежде, уверенно, опираясь на её плечо. «Какие у неё прекрасные голубые глаза!» - остановился я…

Да это же его глаза!».

Во вступительном слове писатель определил силу миниатюры, сказав: «материал становится звездным веществом с плотностью мегатонны на кубический миллиметр объема». Читаю я миниатюры Владислава Мефодьевича постепенно, впитывая мудрый смысл их в себя. Если поторопиться и прочитать миниатюры одним махом, то мощь звездных мегатонн разорвет мое сердце на мелкие частички, такая уж эмоциональная сила заложена в них.

Побыть подольше человеком

В ряде следующих зарисовок-миниатюр Владислава Шаповалова прослеживается такая тенденция: не важно, что ты о себе думаешь, намного важнее, что думают о тебе люди.

В «Станция Дерюгина» писатель показал заносчивость и высокомерие сельской девушки, которая прожив в какое-то время в городе, желает показать, что она давно не лаптем щи хлебает. А на самом деле становится инородным телом, белой вороной.

Намазанная, накрашенная с седым париком (и вправду белая ворона) с модной сумкой и дипломатом её брезгливое выражение лица отличали её от пассажиров общего вагона. На плацкарт или купе у неё денег и хватило бы, но какой смысл переплачивать, коль ехать-то часа два-полтора. Особенно дико смотрел на «мадмуазель» старик в кирзовых сапогах с мешком между ног. Резало слух е ее своеобразный говорок: «Глухое «т» выговаривала звонко, наподобие «г», искусственность речи сразу отделила её от окружающих».

Из-за своей надменности девушка чуть ли не прозевала свою остановку, станцию Дерюгино. Дамочка засуетилась, бешено заторопилась, поезд вот-вот тронется, а пассажиры (до чего отходчивое сердце у наших людей) помогли ей вынести вещи из вагона.

Надо отдать ей должное, что она их поблагодарила. Молча, только взглядом, но в глазах были и человеческое тепло, и благодарность и, может быть, и извинение, за свое недавнее высокомерие.

Пассажиры наблюдали за попутчицей в окно: «навстречу шел ей от одинокой телеги мужик. В руке он держал кнут.

И поделом!

Но мужик улыбался самой широкой на свете открытой, всепрощенческой, тоскующее-родительской улыбкой. На радостях он раскинул для обнимки руки с кнутом, но ему сунули в те, же руки сумку.

Поезд набирал скорость. Рама окна показала и тут же отрезала на старом приземистом здании станции выцветшую вывеску – «Дерюгино». Глазу открылся простор.

- Жаль, - поправив мешок, шатнул бородой старик, - мало побыла человеком!».

Совсем по-другому о тяге совей к малой родине, говорится в миниатюре «Родной край». Автор точно показывает ностальгию горожанина, окруженного всеми благами и комфортом цивилизации, по родному краю.

«До ночи мерцают неоновые витрины магазинов, мягко доносится из кафе музыка… а в деревню домой – в грязь, в холод, неудобу тянет.

Долгую неделю ждешь субботы, чтобы рвануть, умчаться бездорожьем…

На за куском сала – вдохнуть родным краем».

У О`Генри в рассказе «Дороги, которые мы выбираем» в откровенной беседе друзей, один признается другому, что неверно утверждение, будто бы жизненную дорогу выбираем мы… Дорога по которой мы пойдем по жизни нам предназначена. И если встречаются на дороге завалы, заторы, заносы, то их не обходить надо, а преодолевать. Не каждому выпадает ровная дорога.

Владислав Мефодьевич в миниатюре «Ровный путь» рассказывает с иронией, что не каждая ровная дорожка дается на благо безвольному путнику: «Был начальником. Работал не покладая рук: дорвался, подрывался, сорвался… За это и перевели руководить отделом.

Работал не хуже. А даже лучше: нажимал, прижимал, зажимал… За это и рекомендовали в бригаду.

Но не срамил себя и там: метался, ворочался, изощрялся… За что и отправили в рядовые.

И здесь проявил себя: вертелся, закутывался, выкручивался… За что и выставили за ворота.

Теперь пошел тихо. Спокойно. По ровному пути».

Уникально инженерное решение Останкинской телебашни. Она железобетонная. Бетон хорошо работает только на сжатие. Но растяжение не переносит – хрупкий материал бетон, хотя очень прочный. Но металлические стержни не замурованы монолитом бетона. Стальные тросы-ванты проходят в бетонных полостях и воспринимают на себя безболезненно все растягивающие нагрузки. Башня стоит величаво, и глазу не заметна амплитуда колебания: на самом верху она достигает более семи метров.

В миниатюре «Внутреннее натяжение» сравнивает писатель с Останкинской башней начальника высоко задравшего свой нос перед своими соратниками, коллегами:

«Есть субъекты, которые постоянно ходят под внутренним давлением своего «Я». Как пузыри дуются друг перед другом.

Так и он ходил, выровненный внутренним натяжением самомнения, и выглядел внешне весьма прилично, скрывая надутую суть».

Другим кажется, что люди, которые рядом трудятся, обслуживают нас, облагораживают улицы и парки города, путаются излишне у нас под ногами, мешают нам ходить, жить, отдыхать.

В миниатюре «Посторонний» Шаповалов с любовью наблюдает, как честно и добросовестно трудиться садовник, срывая старые листья, подрезая сучья, заделывая дупла деревьев. Жалко, что отдыхающие в парке курортного городка не смогли по достоинству оценить трудягу-садовника: «Курортники, проходя, любовались экзотическими растениями, спешили под навесы в павильоны с мороженым и напитками и потом фотографировались, превратив всё это зеленое чудо природы в декоративный фон. Наскоро выстраиваясь перед объективом, они покрикивали на старого садовника, чтобы он отошел и не мешал.

Каждый не хотел, чтобы на его фотографии вдруг появился посторонний».

Разумеется, садовник – это же не Президент России. Вот к нему бы все рванулись бы стать рядышком для блиц-фото, отталкивая локтями, плечами, бедрами друг друга. Если, конечно. Служба безопасности позволила бы приблизиться к Президенту.

А садовник… Да он и сам не хотел служить на чужой фотографии декоративным фоном. Пусть курортники любуются естественным зеленым чудом природы, к огранке которого и он приложил руки.

В миниатюре «Колесо жизни» изобразил Шаповалов жизненные вехи любого из нас. До него мим Марсель Марсо гениально показал мимикой и танцем путь человека от рождения, появления на свет божий, до смерти, уход в никуда: из праха народился - в прах и превратился.

Владислав Мефодьевич в «Колесе жизни» использовал для рисунка очень сложный по своей нивелирности литературный жанр-миниатюру.

Девочка малышка собирает фантики из под конфет, подросла и стала собирать почтовые марки, затем в школе переключилась не на простенькие невзрачные марочки, а на художественные, на которых изображены картины великих художников: «Утро стрелецкой казни», «Охотники на привале». После школы увлеклась коллекционированием фотографий киноартистов. Но и это увлечение прошло, на фотографиях в альбоме появились её дети, в разном возрасте, а потом и внуки:

«Теперь она ничего не собирала. Сидела подолгу в закутанных в овчину коленями, рассматривала, щурясь фотографии внуков.

В вокруг кресла они бегали уже подросшие, играли, шумели. И собирала фантики…»

Собачий день

О взаимоотношениях людей с братьями нашими меньшими у Владислава Мефодьевича Шаповалова написано много литературных произведений, но к этому огромному жизненному пласту, перевернутому читателем на обозрение, я хочу вернуться чуть позже. Сейчас речь пойдет о тех же миниатюрах.

Как известно, собака бывает кусачей только от жизни собачей. Относясь добром к животным, мы должны вроде бы и сами становиться добрее, проще. Но бывает и простата, которая хуже воровства. Об этом как раз и ведется речь в первых трех миниатюрах, под общим названием «Души, теснимые страстями». Место действия курский вокзал в Москве. Действующие лица: дама с ухоженным кобельком на руках. Её пожилая мать и невзрачный муж. Дама командует мужу, требуя то бутерброд подать, то колбасу, то платок рот вытереть, но не для себя, а для собачки. Находились задания и для матери, которая когда-то потакала капризам доченьки и вырастила морального урода и самодура, помыкающего без зазрения совести своими близкими. Дочь писатель назвал Дамой Номер Один, мать Дамой Номер Два, а мужа первой дамы Неопределенным лицом. Вот, наконец, троица святого семейства бросилась к электричке - время приспело. И мать и муж нагрузились вещами, как ишаки, а «Дама Номер Один на правах матери и ребенка шла впереди, с достоинством неся мезонин прически, переставляя сковывающий циркуль джинсов, цокая шпильками каблуков. Неопределенное лицо и Дама Номер Два спешили следом. А кобелек сидел на руках и в такт шагам, угнув шею, головой с усеченной на лбу стрижкой смотрел на толпу безразличным взглядом укормленного дебила».

Во второй мини-миниатюре речь идет о чудесных соседях: вежливых, обходительных, интеллигентных и воспитанных. Внешне. Зато умудрились невестку с ребенком из дома выгнать, а вместо них кривоногую собачонку завели:

«Подведут к дереву, просят:

- Дин, подними ножку. Ну, подними, дорогой, ножку. Песик дурачится, конечно. Понюхает кору, оббежит ствол, запутает поводок. Старик со старухой крутятся вокруг дерева.

- Ну, подними, милый, ножку.

И как поднимет песик лапку – большей радости на свете не бывает. Да и смысла в жизни никакого нет».

В третьей миниатюре картинка ещё жестче, беспощадней и парадоксальней.

Муж-пьяница и дебошир измывается над своими домочадцами: выгоняет жену и детишек на мороз босиком, гоняется летом за ними с ножом, да и родной матери порой достается. Его и штрафовали, и судили, но горбатого могила исправит, а у Хошила, так алкаша на улице прозвали, ни чувства сострадания, ни совести нет.

Но по какой-то неведомой причине долготерпения живут и живут, увы, не дружной, а сандальной семейкой. И вдруг:

«Но вот как-то по весне кто-то отравил их кутенка. Хошил тряхнул головой, продрал закисшие глаза. Волос склочен, лицо обмято. Рубаха навыпуск, без пояса, на ногах порвавшиеся носки в узорах.

Идет в носках по грязи вдоль улицы, причитает. Весь день плакал над щенком».

Сразу вспоминается Шурик из комедии Гайдая «Кавказская пленница». Ему хмельному тост суперсерьезный тамада преподносит, как маленькая, но гордая птичка, оторвавшись от коллектива стаи, взлетела так высоко до Солнца, что, опалив крылышки, упала на дно глубокого колодца, а он плачет – птичку жалко.

Но у Гайдая – комедия, а у Шаповалова – трагедия. А может быть и трагикомедия? Щенка Хошилу, видите ли, жалко, а своих родных, над которыми он всю жизнь измывается, не жалко.

Так почему же бездушный, бессердечный, злой Хошил так тоскует и страдает об отравленном щенке? Он же в жизни не совершил доброго поступка. Писатель Шаповалов, как философ, как мыслитель поднимает в этой миниатюре притче главный философский вопрос о добре и зле.

Добро-то может существовать без зла, а вот зло без добра – не может. В жизни трудно провести ясную, понятную границу между добром и злом. Но, значит, выбрасывая зло, мы вместе с ним можем выбросить и добро. Вот о давным-давно заброшенном добре и страдает и тоскует пьяница Хошил. Шевельнулась и в его душе забытая частичка сострадания. Хотя из рассказа Владислава Мефодьевича мы конкретно не узнали ни о добре, ни о зле. Но зато эта притча расширила границы нашего сознания. В этом глубокий авторский смысл и его главная идея.

Писатель, поясняя её, приводит высказывание Монтеня, что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая нелепые представления, в которые и сама порою не верит, чем остается в бездействии.

Несколько особняком отстоит, выбивается миниатюра автора «Собачий день».

Хотя и назвал автор миниатюру «Собачий день», но потерявшаяся собака служит только фоном для главной мысли Шаповалова - об одном из самых страшных несчастий человеческих – об одиночестве. Женском одиночестве.

В день восьмого марта, в международный женский день, женщина одна в своей квартире. Никого из мужчин не ждет в гости. Давно не встречается со своими бывшими кавалерами и приятелями. Хотя ещё довольно молода и хороша собой. А суженый на войне погиб. И праздник, женский день, ей не праздник, а одно расстройство. Хорошо, что уже поздно и скоро можно будет лечь спать.

Вдруг кто-то поскребся в дверь. После раздумья открыла – на пороге мощный породистый пес. Но смотрит виновато и обиженно.

Автор приводит «диалог», в котором сконцентрирована вся гамма чувств двух существ:

«Но почему он выбрал ее дверь? На площадке четыре квартиры, третий этаж. Сколько подъездов в доме! Неужели её дверь пахнет одиночеством?

- Вот так: одиночество пришло к одиночеству…

Пес чуть слышно взвизгнул.

- Обида к обиде. Ты сиди.

Пес заскулил.

- Ну, не будем, брат.

Пес лег.

- А я пойду. Спи спокойно. Тебя никто не обидит. Здесь только обиженные».

Женщина разорвала типовую стандартную открытку, что подарили ей на работе, на которой крупно выделялось сегодняшнее число: 8 Марта, и сказала псу:

« - Ты не спишь? О, твои хозяева сейчас отплясывают. Беснуются. Им не до тебя – Женский день. Собачий до сих пор не придумали…

Утром пес встал, отряхнулся как от наваждения, подошел к двери.

- Ты даже не погодил!

Пес понял её, вильнул хвостом. Она щелкнула замком. Так и ушел. Переступив порог, и больше не вернулся. До боли в сердце, наполнив ещё раз её безысходное одиночество… собачьим днем».

- Ах, война, что ты подлая сделала, стали тихими наши дворы. Наши девочки, платьица белые перестали носить до поры, - воскликнул в песне Булат Окуджава.

Героине «Собачьего дня» не удалось белое платье даже ни разу, и одеть, не только поносить.

Ей выпала только сиротская доля, о которой написал Константин Симонов:

На час, запомнив имена, -

Здесь память долгой не бывает, –

Мужчины говорят: «Война…» -

И наспех женщин обнимают.

Читая прозу Шаповалова, не устаешь удивляться, где же та грань, после которой обычное, рядовое сразу становиться классикой. Я искал пример, который бы, смог показать чудесную метаморфозу, после которой писатель становится на эту вершину, которая в древности называлась – Олимп, куда допускаются только великие мастера своего дела. Нашел я этот пример, где и не ожидал найти у самого Владислава Мефодьевича: «Известный русский художник Илья Глазунов ведет свою студию. На первом занятии он выдает новичкам начального курса обучения карандаши и линейки. Затем выставляет перед ними раздутый до вселенской славы черный квадрат Малевича – рисуйте.

Студенты без особых затруднений превосходно справляются с таким заданием.

Потом Глазунов выставляет картину Рембрандта "Автопортрет с Саскией». Помните, художник держит на коленях жену одной рукой за талию, а другую руку поднял высоко над собой с бокалом. Классика!!!

Немая сцена.

- Вот это, - говорит мастер, - то. Что отличает искусство от дорожных знаков».

Два золотых самородка в «Россыпях» Шаповалова

Два крупных очерка, и не только по объему, писателя «Перо и посох» и «Золотые купола» Шаповалов посвятил двум поэтам, двум золотым самородкам Владимиру Васильевичу Михалеву и Петру Яковлевичу Рощупкину. Они оба самобытны, талантливы, не оценены по достоинству в свое время и безжалостно, но славу Богу не безутратно позабыты теперь, когда нашу великую русскую литературу-то изучать не собираются, разве только факультативно, за отдельную, так сказать плату.

Оба поэта принесли свой божий дар, слитки самородные на алтарь Отечества, не требуя вместо своего доброхотства ни наград, ни регалий. Они желали лишь одного, чтобы люди услышали их поэзию и стали хоть чуточку добрее, щедрее, милосерднее к другим людям. Владимир Михалев не стал из своего золотого самородка воздвигать, сооружать для себя остов золотой клетки. Соловей, как известно, звонко поет в зеленых кущах, и замолкает, задыхается в любой клетке, даже золотой. Поэт из такой клетки всё равно вырвется, даже если его с почестями в золотую клетку запрут. Природа взорвет любые замки и запоры, которыми попытаются лишить поэта вольности и свободы.

Не бомба, не мина, не пороха бочка —

Взорвалась на солнце весенняя почка.

И ахнуло эхо ликующей грудью —

Тревожнее взрыва не знать бы нам, люди!..

(Владимир Михалев)

Петр Рощупкин израсходовал свой золотой самородок, чтобы позолотить купола храма и не только Божьего, но и храма Искусства. Его поэтические искорки несут людям свет.

В тени больших домов была

Десятки лет.

И к юбилею

Позолотили купола –

И стало в городе светлей.

(Петр Рощупкин)

С очерка «Золотые купола» написанного писателем про поэта Петра Яковлевича Рощупкина и я и начну свое исследование творчества Шаповалова.

«Золотые купола»

Мнение о поэзии Рощупкина у Владислава Мефодьевича весьма высокое:

«Стих Петра Яковлевича прост и доходчив. У него такая ясность и простота изложения, что я удивляюсь, как можно эту «красоту» загнать в ритм с рифмой. Автор каким-то особым чутьем находит в общении со слушателями интересующую всех тему, читая, завораживает их, приковывает внимание к себе, как бы заставляет слушать себя. И я понял «секрет» его успеха: он ищет доходчивые слова, искусно вплетает их в канву стиха, откликается на волнующие всех темы, кем бы человек не работал – трактористом, дояркой, учителем… Он знает сельскую жизнь, знает беды и нужды крестьян, ставит трудные вопросы ребром и не боится правды-матки, когда нужно высказать её вслух.

Таким светлым и чистым, открылся и останется он, Петр Яковлевич Рощупкин – ещё одна мастеровая и поэтическая золотинка на Руси в моей памяти…».

Владислав Мефодьевич, услышав однажды его стихи, был навсегда покорен поэзией Рощупкина. Но Шаповалов и глубоко сожалеет, зная на своем горьком опыте, сколько талантливых дарований из провинции, были засушены на корню. К ним он относит и поэта Рощупкина: талантам надо помогать, бездарности пробьются сами.

А Владислав Мефодьевич считает, что, как ни странно, те официально созданные организованные структуры, которые призваны способствовать искусству слова, чаще всего и глушат его:

«Парадокс в том, что литературный чиновник является одновременно «производителем литературы». И ему важнее всего продвинуть себя, а не кого-то. И так как на литературные посты чаще всего в подскудной и нечистой борьбе лезут посредственности, то она и выстраивает позади себя фон серятины, на котором выделяются сами. Появление каждого таланта понижает статус литуправляющего».

Можно поставить в заслугу писателю Владиславу Шаповалову уже то, что к пенсионному юбилею Рощупкина он издал первый сборник стихотворений поэта «Похеренный век». Ведь до этого в семи коллективных сборниках не опубликовано и сотой части им написанных стихотворений.

Сколько плевков было сделано в сторону поэта только за название книги стихов – «Похеренный век», а ведь давно подзабытое слово «похеренный» означает невостребованный или похороненный век.

Буква «Х» - хер на старославянском языке означает совсем не то, о чем подумали литуправленцы. Зато буква «Х» очень похожа на косой крест Андрея Первозванного, которого распяли, похерили руками легионеров римские властители. А властители от литературы распяли поэта Рощупкина. Вот этот золотой самородок в золотой россыпи народных талантов, придавленных и замолчанных, потесненных из-за своей природной скромности наглостью бездарей и бросился спасать Шаповалов, стремясь высвободить его из небытия.

Владислав Мефодьевич просит обратить внимание читателя на стихотворение Петра Яковлевича «Ахиллесова пята», в котором поэт пытается защитить русский народ от потоков грязной брани и оскорблений: ленивый с рабской психологией, неспособный и так далее, и открывает страшную «тайну» его уязвимости, говорит о его ахиллесовой пяте:

…а в этом добродушном великане

Есть мизерный, но роковой изъян:

Его нельзя повергнуть в ниц штыками,

Его бессильным делает обман.

Так и поэта всю жизнь обманывали. Сначала:

Меня всю жизнь дразнили коммунизмом,

Как лошадь нарисованным овсом.

Потом гласностью и перестройкой, ругая художников овса, треклятыми коммунистами, призывали теми же стройными шеренгами семимильными шагами прошествовать во спасительную демократию Запада. Обернулись посулы благоденствия шоковой терапией и обнищанием народа. А у Рощупкина, как была сильная гражданская позиция, так она у него и осталась.

Шаповалов видел, что острые по содержанию, далекие от хвалебных опусов, стихи Петра Яковлевича всегда касались болевых тем и с трудом пробивались в печать, да и то далеко не все. А уж об отдельной книге… Если бы Шаповалов не издал в 1993 году единственный сборник, то имя поэта Рощупкина могло бы исчезнуть из всех справочников. Как будто и не было на земле этого талантливого, хотя и ершистого поэта.

Выступая перед сельскими читателями вместе с Петром Рощупкиным, Шаповалов видел. Сколько много вопросов задают поэту люди. Они подходили к Петру Яковлевичу и просили подарить на память с автографом то или иное понравившееся им стихотворение. Поэт, присев. Прямо на колене множил строчки, которые так и не увидели свет.

Перо и посох

Володя Михалев, так его любовно по-дружески и по старшинству называет автор очерка Владислав Шаповалов. По старшинству понятно. Как никак Владислав Мефодьевич старше Владимира Васильевича на три года. Первый родился в 1925 году, второй в 1928. А любовно-то, как же не любить народного поэта, собрату по перу, который к тому же поэт из народа и посох ему служит не для опоры в пути, путешествуя, странствуя по России, а чтобы ловчее было ему пасти овец и коров. Из своих прожитых 79 лет у него трудового стажа набралось 69 – из них поэтическим творчеством занимался 33 года, а пастухом проработал 36 лет.

Шаповалов свое литературное произведение «Перо и посох» назвал не очерком, это уже я самовольничаю и согласно жанра очерком обозвал, а сказом о народном поэте Владимире Васильевиче Михалеве. А по стилю написания произведения и в самом деле нужно отнести к сказу, к сказанию, к былине, к народному эпосу.

Взять хотя бы зачин сказа, прочитаешь, и сомнения отпадут сами по себе: «Жизнь его трудна и светла. Судьба не милостивилась, а он всё добрей душою. Завистники потаенной злобой; а он – любовью к людям».

А может уж точно сказочный. Сказочный пастушок Иванушка, крестьянский сын Иван, холоп вдруг по волшебству становится знаменитым и уважаемым человеком. Только не царем, как в сказке, а поэтом. И потому его власть повыше, чем у царя. Царь повелевает народом силой закона, а поэт – повелитель народных дум и душ. Талантом, данным ему свыше, и повелевает – творите добро люди!

Итак, Володя Михалев стал поэтом, но всё-таки стоит разобраться, а как, же стал народным поэтом, членом Союза писателей сельский пастушок с образованием в шесть классов. Я сказал уже – по-волшебству. Но это скорее метафора и мистика, фантастика, а как же, возник поэт в реальности. На самом деле? Михалев считает, что по легкомыслию. Вот что он рассказал Владиславу Мефодьевичу:

- Эх, и заразительная эта штука – литература. Читаешь, все, кажется, просто и тебя подмывает обманчивый соблазн: да я и сам так могу! Подумаешь! Не потому ли у нас развелось та много охочих до пера? Ну, возьми посошок, попробуй, что выйдет… (Михалев здесь называет посошком обыкновенный графитовый карандаш, который он за ухом носил, чтобы его Муза не могла врасплох застать и на пастбище. Как только звуки и ритмы стихотворные услышит Володя, а карандашик-то с бумагой наготове: тетрадка за голенищем сапога, а карандаш за ухом – садись и пиши стихи. А посох, которым коров погоняет, пусть пока возле ног полежит). Когда меня спрашивают, что послужило толчком к писательству, приходит одно и тоже: легкомыслие. Юношеское потрясающее легкомыслие. Только в зрелом возрасте начинаешь постигать, за какое неимоверно трудное дело ты взялся…

С поэзий Володя тоже серьезно познакомился в необычной обстановке и в необыкновенном месте – в госпитале. Бродя с пастушьим посохом, но еще без «посошка» за ухом, по полям с луговой дикорастущей травой вместе с котомкой, да и нашел на пригорке медную трубочку. Решил её ножовкой по металлу на колечки распилить, а трубочка оказалась запалом – взрывателем от гранаты.

Писатель в сказе рассказывает о случившейся беде:

- Первое ощущение от взрыва гранаты это если сильно ударишь локоть, и руку охватит электрическим огнем. Только тысячекратней, больней. Глянул на усеченные кончики пальцев, а меловые косточки мелеют - мелеют, как при мертвом свете вольтовой дуги. И тут же розоветь начали…

Правый глаз висит на щеке, левое ухо не слышит, руки осушило, терпения нет. Хотел спрятать в карман, чтоб кисть не пугала, засунуть не смог, хотя и карманы огромные, колхозные. Тогда специально такие шили.

Владислав Мефдьевич передает в своем сказе тот природный юмор Михалева, над самим собой, чем и силен русский человек: «Вправили на место глаз. Да видеть Володя им уже не мог… Глаз косил в сторону, казался неживым, напоминал стекляшку протеза. Лежит забинтованный и слышит, в коридоре медсёстры переговариваются:

- Михалева закапывать?

«Как закапывать, если я ещё живой!» - испугался. Оказалось: глаза пипеткой закапывать. В общем, спасли пацана. А для Родины – замечательного поэта. В Японии самородком дают высшее звание – «Живущее национальное сокровище». К сожалению, мы до этого не дошли».

Шаповалов сожалеет, что Владимира Михалева называют «известный белгородский поэт» или «может быть, самый известный белгородский поэт». Никто не хочет назвать поэта по заслугам – русский. А сам Владислав Мефодьевич криком кричит: «Он – НАРОДНЫЙ ПОЭТ. Если уж не хотят назвать так изящно на японский манер – национальное сокровище, ведь у нас есть прекрасный свой аналог: народное достояние». Но вернемся-ка снова в госпиталь.

В палате лежал слепой и без обеих рук сапер. Он с таким восторгом читал стихи, что Михалев тогда и решил, что станет поэтом. И не только по этому.

Володя был застенчивым подростком и почему-то стеснялся красивых девочек, девушек, женщин. В детстве из города в Терехово в село, где он родился, приехала его ровесница. Она была в красивом платье, какого ни у кого из деревенских девочек не было, да к тому же пышным, крупным бантом на голове. Из-за этого банта Володя так и не смог подойти к девочке и познакомиться. Как можно подойти к нимфе, к фее деревенскому парню?

После взрыва он стал стесняться ещё и инвалидности, неполноценности. Володя поделился своим сокровенным с Шаповаловым.

- Я никогда не думал, что стану поэтом. А пошло от моего ущерба. Пальцы правые калеченные. Я боялся жениться, думал кривую какую-нибудь возьму. А как стану поэтом, за меня любая пойдет. Потом появилось желание рассказать потомкам о том, что я видел.

О своей беде Михалев тоже расскажет потомкам:

Мне не пришлось служить в солдатах –

Такой уж, видите, затор.

Я разобрал запал гранаты,

И собираю до сих пор…

Задолго до «посошка» за ухом непроизвольно, когда в руки попался старый военный осколок, у него возник необыкновенный образ:

В осоке примятой у кручи Оскола

Я поднял снаряда нелегкий осколок…

Ладонь мне ожег он, колючий и ржавый,

Как тлеющий уголь большого пожара…

Вот так и ожег его не только руку, но и душу этот остывший давным-давно осколок, как тлеющий уголь большого пожара. Большого всёпожирающего пожара жестокой войны. Образ возник, он был, а «посошка» не было.

Михалев подбежал к березе и выцарапал эти строчки на березовой коре. Раньше древние славяне писали на бересте вместо бумаги. Найденные в новгородском Кремле берестяные грамоты, теперь известны всему миру. Спустя много лет эти первые строчки засняли кинематографисты на цветную пленку.

После того, как Владимир Васильевич напишет шедевр:

Гнездо вверх дном, птенцы запаханы!..

Вспорхнул и канул в небосвод

Надрывно охает и ахает,

А люди думают – поёт!

Тут вам не трели жаворонка и не трели соловья, а сопереживание за боль птахи у которой детишек – птенчиков живых в землю плугом зарыли. Со стороны, может быть, и, кажется, что жаворонок поет веселенькую песенку, а поэт сердцем слышит, как он охает и ахает. Не менее мощный и второй образ: вспорхнул и канул небосвод. Как в воду канул, говорят о безвозвратно пропавшем человеке, и видится, как он ныряет с обрыва в омут речной. Но жаворонок скрывается не в воде, а в высоте небесного воздушного океана. Шныряет он (жаворонок) не сверху вниз, а снизу вверх, но от этого образ не умоляется, а разрастается до гигантских размеров. Почему? Владислав Мефодьевич ответил на этот вопрос так же лаконично, как лаконичен шедевр поэта: «Ослабев зрением, он стал зорче сердцем».

Мать Михалева, Евдокия Логвинова стремилась развивать у сына поэтические способности. Она читала Володины стихи односельчанам наизусть. К счастью, и Володину маму кооператоры успели заснять на пленку. Ни матери, ни сына уже нет в живых, а живая Евдокия Логвинова читает с экрана бессмертные стихи своего сына поэта. А для Владимира Васильевича образ Родины-Матери виделся не только с плакатов военного времени, где Мать призывала своих сынов защищать Родину. Этот прекрасный и сильный образ неповторим. Но в сердце, опять же в сердце Михалев видел не только разгневанную женщину, но и кроткую добрую маму:

Мама-мама, любимая маменька,

Ненаглядная родина – Русь!

Я сегодня неловкий и маленький

На родные колени прошусь…

- Есенина читать я боялся. Каждая фраза от первого прочтения запоминается. И потом не отобьешься от неё. Крутится в голове. Вот так он влияет, - признавался в своей сильной впечатлительности Шаповалову Владимир Михалев, когда до Владислава Мефодьевича донесся слух, будто бы Владимир Васильевич вообще не читает классику, боится сбить свой настрой поэтический и пытается сберечь в неприкосновенности и первозданности свой слог. Шаповалов спросил поэта:

« - А для оселка?

- Так это же другой коленкор. Для этого есть Шолохов».

Закономерно то, что поэзия штудирует прозу, а проза - поэзию.

Конечно же, здесь у поэта немного позы. И это выясняется, когда берешь глубже. У всех учился Володя: «Поражает Тютчев выражением мысли». А Михаилом Лермонтовым Володя Михалев увлёкся, удивляясь, как он из каждой мысли может вывести «глобальное обобщение».

Михалев не только любит прозу Шолохова. Он обладатель приза имени Шолохова. И, когда лауреата награждали в Москве, ему вручили и «Тихий Дон» с автографом Михаила Александровича. Пока Владимир Васильевич выступал на сцене его бесценный раритет, оставленный за кулисами, сперли какие-то проходимцы. Выступал Михалев часто перед земляками: трактористами, доярками, свинарками. Все, даже кто родился спустя семь десятков лет, после выхода на экран кинофильма «Свинарка и пастух» помнят эту музыкальную комедию или хотя бы слова из песни: «И в какой стороне я не буду, по какой не пройду я тропе, друга я никогда не забуду, если с ним повстречался в Москве».

Вот однажды пастух Михалев но один, без свинарки, поехал в Москву прямиком в Кремлевский Дворец на первый фестиваль самодеятельного художественного творчества.

Поэтом он был профессиональным, но и пастухом всамделишим. На фестиваль нужен был пастух, на досуге сочиняющий стихи, а свинарки невесты и без него уже понаехали.

Перед выступлением проинструктировали:

- Вон там сбоку, в ложе сидит Леонид Ильич Брежнев. Так ты туда не смотри, а в глубину зала.

Михалеву перед доярками труднее выступать было. Смущался, что могут осудить его: какой-то безделицей мужик занимается – стихи пишет. Но и имя Генсека тоже не пустой звук. Боялся не вождя, а что вдруг в своих же стихах возьмет да слова забудет. Вот будет номер-то. Только разве можно позабыть свои стихи? Нет:

- Опять в руках пастуший посох,

Никак иначе не могу

Люблю стекающие росы

И пляску красок на лугах, - лихо начал читать Владимир Васильевич, да и закончил неплохо:

Спешу на выпас до рассвета –

И трезво думаю о том,

Что в мире стоит быть поэтом.

И даже просто пастухом.

Точно про себя сказал он, простой пастух, а его мир знает как поэта.

Один глаз и так ничего не видит, а тут яркий свет рампы и софитов вовсе ослепил его. Михалев в лесу ни разу не заблудился, а тут на сцене ориентировку потерял и направился в ту сторону, в которую и смотреть-то запрещали. Хотя на любого пастуха найдется свой пастух. Добры молодцы подхватили под белы рученьки растерявшегося русского Ивана, крестьянского сына и направили его на путь правильный: верной дорогой шагай, товарищ!

А Михалев, вернувшись в родное село, опять выходит утром рано, на стыке дня и ночи, один на дорогу. Путь хоть и не кремнист - обыкновенная проселочная дорога, по которой он погонит пасти коров, но пустыня ещё внемлет Богу и звезда с звездою говорит.

Звездный час поэта ещё не настал.

Отчество

«Отчество» - это очерк программное заявление писателя созвучное с одной из десяти заповедей: «Чти отца своего!».

Владиславу Шаповалову претит сокращенные на Западе до трех букв имена, похожие на собачьи клички: Дик, Пол, Боб. Шарик, Бобик, дам вам в лобик!

С отчеством, считает писатель, получается совершенно иначе – уважительно чисто по-человечески. Например, Лев Николаевич Толстой, Антон Павлович Чехов.

У самого Шаповалова несколько забытое старинное отчество Мефодьевич, а он им гордиться:

«Отчество – это уважение к твоему предку родителю, давшему тебе жизнь. Признание его. Поклонение старшим. Поклонение роду. Да и вообще уважительное отношение друг к другу.

Моего отца уже нет почти семьдесят лет, а ЕГО имя до сих пор звучит в моем отчестве: Мефодьевич! Указывает, что я не из подворотни. Напоминает, что ты сын отца, хотя мы об этом не задумываемся».

Вячеслав Мефодьевич всю жизнь несет в сердце имя своего отца. А около сердца в нагрудном кармане хранилось у Шаповалова письмо от матери и красноармейская книжка его и с именем его стояло и имя его отца – Мефодьевич. Поэтому и когда Шаповалов форсировал Вислу, его отец незримо, как ангел-хранитель плыл и мок рядом с сыном Владиславом. И после страшного ранения красноармеец остался жив, хотя буквы отчества, написанные фиолетовыми чернилами в книжке расплылись от речной воды. Казалось, что это отец плачет от горя, что сына ранили.

Исследует писатель и мужское окончание отчества «ВИЧ». В разбивку по буквам старинной азбуки получается три слова: «Веди… Иже… Червь…». То есть мудрый, как «змей», а женское окончание «ВНА» - Ведит, Наша, Аз – мудрая, как её отец.

Не менее важным Шаповалов считает еще одно обстоятельство:

«Слово «отчество» близко и родственно со словом «Отечество». Разница в одной букве. Вот до каких высот поднимает тебя отчество! Отсюда и «Отчизна» и «Отчий дом!» и «Отчий край».

Отчество имеет сакральный смысл. Это пламенный знак. Отчество – это связывающее звено рядовой цепи, прервать её закордонными веяниями – значит ударить по вековой традиции предков да и потомков».

Владислав Мефодьевич поднял своевременно эту нравственную проблему. Доколе мы, русские будем оставаться Иванами, родства не помнящими. Работая в Бурятии я увидел, как в малочисленных народах нашей страны, у бурят и эвенков, свято чтут своих предков. У бурят и эвенков если шести семилетний малыш не знает имена предков до девятого колена – это чрезвычайное происшествие и с малышом ребенком надо хорошенько подзаняться и доступно втолковать ему: кто есть кто.

А у нас русских. Хорошо если имя деда помнят. Бывает кому-то и невдомек, что отчество отца – это и имя деда. А отчество дедушки уже мало кто помнит. Вот и получается, что своих предков у нас: раз, два и обчелся…

У Владислава Мефодьевича деда звали Михаилом. И мне показалось очень значимо, что у предков учителя, писателя, философа, защитника Родины, были такие замечательные имена. В следующем очерке «Алфавит и Азбука» в прямом смысле этого слова. Очерк «Алфавит и азбука» следует сразу же после очерка «Отчество» и Владислав Мефодьевич продолжает тему отчества, отечества и анализирует, как укрепление и сохранение целостности Родины связано с сохранением родного русского языка и делает экскурс в историю создания славянской письменности.

Письменность наша сейчас называется кириллица. По имени одного из создателей кириллицы – Кирилла. Второго солунского брата звали Мефодием. И неважно, что кириллицей назвали славянскую письменность, а не мефодьицей. Оба брата для создания азбуки жизнь свою положили на алтарь Отечества, отреклись от мирской жизни, чтобы посвятить себя всецело для создания письменности.

В миру Кирилла звали Константин, а Мефодия – Михаилом. Чувствуете, какое неожиданное совпадение. Деда писателя звали Михаилом. Отца – Мефодием. У него отчество – Мефодьевич. Дед и отец тёзки одного из создателей славянской письменности, а отчество Мефодьевич обязывало Владислава Шаповалова стать на охрану того языка, который создали люди с такими славными именами. Он и сохраняет и защищает от посторонних наносов русский язык, выпуская, создавая литературные произведения, написанные таким прекрасным, замечательным языком. Кстати. До монашества Михаил - Мефодий был воином-защитником, а Константин - Кирилл – философом. Отсюда и отдали пальму первенства младшему солунскому брату – Кириллу, а не старшему брату воину Мефодию. Но смог бы преодолеть трудный путь Кирилл один без брата защитника и воина, следует только предполагать. Но имена их обоих: и Кирилл и Мефодий звучат всегда вместе, когда упоминают про сегодняшнюю славянскую письменность – кириллицу.

Алфавит и Азбука

Этот очерк писателя Шаповалов неразрывно связан с очерком «Отчество». На это делает акцент в первых же строчках. Азбука произошла от названия двух первых древнерусских букв: Аз, Буки , и алфавит от двух греческих: Альфа, Вита.

Владислава Мефодьевича волнует то, что Азбука как-то забывается, затирается, остается в тени, а Алфавит выпячивается и культивируется… а ведь славянская речь и прарусская, праславянская письменность существовали, когда ни одной цивилизации не было. И Шаполов отмечает, что праславяне (проруссы) считались племенам ярых людей; например, арамей созвучен и, скорее всего, идентичен слову Яремей. Христос был арамеем и говорил на арамейском языке, то есть на праславянском.

Теперешнее вытеснение русских слов иностранными Шаповалов считает очень опасным явлением. Он, как пример, приводит высказывание одного французского генерала Иортамиса. Когда перед полчищами войск Наполеона, как потом и Гитлера лежала вся Европа и осталась непокоренная Англия, тот советует: «Всеобщим употреблением французского языка служит первым основанием всех связей, которые Франция имеет в Европе. Сделайте так, чтоб в Англии тоже заговорили по-французски. Старайтесь истребить в государстве язык народный, а потом и сам народ. Когда дома и в обществе, в семействе и в гостях, будут говорить на французском; все указы, донесения, решения, договоры, будут написаны на французском языке – тогда Англия будет нашей рабою».

План поистине Наполеоновский. Вот Шаповалов и говорит: «Разрушение СССР шло параллельно с обрушением русскости, а значит и нашего языка, основного определения нации».

Владислав Мефодьевич огорчен, что на головы русских людей сыплются не русские слова: консенсусы, саммиты, брифинги, а для их расшифровки выпускаются словари. Возражает, если его успокаивают: буйная языковая вакханалия – временный абсурд, так как национальный язык имеет способность самоочищаться. Он-то думает по-другому:

«Идет глубоко продуманная ликвидация национальной основы русского народа – пусть глаз пока обвыкается с иноземным письмом, а слух с инородным звучанием, а там будет, как сказал француз: «тогда Англия будет нашей рабою».

А ведь сами же иностранцы считают, что в самом языке русских горит любовь к Отечеству, их беспримерная храбрость.

Писатель Шаповалов не идеализирует нашу Родину – Россию. Он нетерпимо относится к нашим недостаткам, сердце переполняется гневом, когда видит произвол коррумпицированных чинодралов, но трепетно любит все те качества людей, которые и создают величие нашей Родины, славу нашему Отечеству. И то и другое делает безмерно, не ограничивая себя в эмоциях. О своей безмерности он и поделился с читателями в миниатюре «Безмерность»:

«Я могу ненавидеть Хама и подлеца, я могу презирать пьяницу и тунеядца, строго сужу взяточника и казнокрада, вора и бандита. И особенно – предателя! Того, кому столько в жизни помог и который при другой выгоде, отвернулся от тебя. Но есть на свете одно святое понятие, которое я не могу не ненавидеть, ни презирать, ни судить. Да и как можно презирать, ненавидеть, судить-то, что для тебя свет, дыхание, жизнь…

Но всё то, что я ненавижу, презираю, сужу в ней – моей Родине, не за рубежом и не где-нибудь в потустороннем мире!

Как же совместить всё то, что я ненавижу, презираю, сужу и что люблю?! Как совестить то, что не совмещается, как соединить в одном понятии то, что нельзя соединить?!

Тем же презрением, ненавистью, судом.

Той же безмерностью любви».

Понятно, что писатель, как верный сын Отечества безмерно любит Родину-Мать. Так почему же иногда Родина-Мать относится к своим верным сыновьям как мачеха? Один талантливый русский поэт, талант которого никто не хочет видеть, и он забыт так же, как два поэтических самородка: Михалев и Рощупкин, об их судьбе уже упоминал Владислав Шаповалов, этот вопрос задавал в то время, когда «демократизацией» и не пахло.

Кланяюсь земле родимой низко,

Потому ли, что в шальную кровь

С молоком и лаской материнской

Я впитал к отечеству любовь.

И поныне полон веры гордой,

Родина любимая моя,

Ведь и ты с семнадцатого года

Обещаешь полюбить меня».

Вот и написал писатель поэму «Медвяный звон», чтобы вечный этот звон внес гармонию не только во взаимоотношения между людьми, но и во взаимоотношения между народом и государством. Хотя государство и Родина – это не одно и тоже. Пусть не только народ любит Родину, но и Родина, перестав быть мачехой, как родная мать полюбит своих сыновей и дочерей. Вот тогда и будет звучать медвяный звон вечно…

Часть V

«По всей линии фронта»

На войне сиротеют не только люди

Небольшая повесть «Мишка» писателя Шаповалова была опубликована в 1963 году, приурочена к 20-летию Победы на Огненной дуге. По некоторым деталям читатель вполне может определить, что действия происходят летом 1943 года. О необычной дружбе боевого летчика Героя Советского Союза лейтенанта Петра Волжанова с… медвежонком Мишкой рассказывает автор. От войны, от её губительного воздействия на окружающий нас мир, не может спастись и те, кто воюет, а так же и те, кто даже не понимает, что идет война.

Начинается повесть «Мишка» с рассказа Владислава Мефодьевича о медведице, устроившей свою берлогу под корнями вывороченной и поваленной наземь сосны ветром и её двух медвежат. Медвежата в лесу пугаются всего, что кажется им загадкой или неожиданным явлением. Выпрыгнул маленький кузнечик перед их самым носом из травы, и они стремглав кидаются в свою берлогу. Боятся ночной грозы. Когда небо раздирает в клочья ветвистые зигзаги молний, а затем раздается такой оглушительный грохот грома, что, кажется, земля раскалывается под ними и они вот-вот провалятся в образовавшуюся под ними бездну.

Медведица, привыкшая к подобным явлениям природы, не пугается, а согревая теплым дыханием медвежат, удивляется боязливости их – ведь это же обыкновенная гроза.

Но однажды звука оглушительного взрыва испугалась и старая медведица. Его-то и надо было бояться – это были звуки войны. Мамаша и её сыновья бросились наутёк, но другой разрыв снаряда оборвал и жизнь медведицы, оставив сиротами медвежат.

Мишка потерял своего брата из вида и побрел куда глаза глядят. На его счастье его и подобрал летчик Волжанов, веснушчатый молоденький почти мальчишка офицер, на груди у которого висела золотая звездочка Героя. Её ему вручили только что в Кремле, а он на телеге возвращался в свою войсковую часть. Медвежонку радовались все однополчане Пети, а он думал: «Он думал о том, что на войне сиротеют не только люди. Сиротеет всё живое. И что этот медвежонок остался без матери, тоже из-за войны».

Ведомый Вожанова Гриша Алиев и назвал медвежонка Мишей, а о негеройском поведении Мишки автор рассказывает так:

«И всё же косолапый оказался трусишкой. Он жался толстым ушком к Петькиной портупее, испуганно глядел исподлобья дикими глазами. Его пугало всё: и восторженные крики летчиков, и гул садящихся на взлетную полосу самолетов, и особенно руки, порывающиеся огладить его лоб, от чего каждый раз невольно приходилось прищуривать глаза».

Негеройский Мишка сразу же привязался к Герою-летчику Пете. А в столовой он узнал и о тайной симпатии своего «хозяина» - девушке в белом переднике – Наде.

Она тоже понравилась Мишке и Петькин выбор одобрил. Надя спасала его от переизбытка сладостей, которыми летчики могли бы его перекормить. Надя же принесла Мишке из кухни то, чего ему не хватало – молока.

Медвежонок был любопытен, лез к механикам, обслуживающим самолеты. Познакомился и с мотористом, подготавливающим самолет с цифрой «девять» на борту Петра. Воложанова, как только он прибыл в авиаполк, командир не хотел сразу пускать в бой… Герой всё же.

Но Петя убедил его. Станция рядом, где должны были бы разгружаться военная немецкая техника, а войска на фронте всё прибывают и прибывают. А Волжанов первый понял, что немцы разгружают танки с платформы ночью. Значит и бомбить станцию фашистов нужно тоже ночью. Хотя Петьке и двадцать лет не исполнилось, но он очень опытный летчик, к тому же, фартовый. Не зря звезду Героя получил. Награждают не за возраст или воинское звание, а за боевые результаты и удачные вылеты. Их у Волжанова достаточно. Вот тебе и худенький и веснушчатый мальчишка.

Владислав Мефодьевич объясняет, почему он влюблен в свою битую-перебитую «девятку»:

«Выделялись на пробоинах свежей краской заплаты. Машина была вся в царапках, удивительно, как она вообще летала. Правда, Волжанову предлагали сменить самолет, но Петька отказывался. Уж больно он сросся с «девяткой», а к новой машине надо приноравливаться, сживаться с нею».

Мишка не понимает, почему его друг умчался в небо? У него же нет крыльев. И всматривается в горизонт, за которым Петя и Гриша скрылись и исчезли из вида. Автор опять неприметным штрихом подчеркивает первую зарождающуюся любовь Героя. На Петькин старт прибежала Надя. С ленточками в косах, в легоньком платьице, она была похожа на школьницу, а её приходу радуется и Мишка: «Подошел к Надюше, приник мохнатой шеей к ноге. Выставил лохматое ушко - улавливает еле слышный гул самолетов».

Владислав Шаповалов показывает, как крепка эта удивительная дружба в расставаниях и встречах:

«Мишка бросился к самолетам. Он видел, как за стеклом кабины улыбается Волжанов, как отстегивает шнуры шлемофонов, как отодвигает стеклянный фонарь, прыгает на землю. К нему! Подкатится клубком к ногам – Петька подхватит его на руки:

- Здравствуй, Мишка! Здравствуй, друг!».

Познакомился Мишка во время долгих ожиданий пилота и с финишёром Миронычем. Он для Мишки человек командира полка. Разложит Мироныч на траве белые полотнища буквой «Т», только тогда, когда он разрешит посадку, тогда и садятся на аэродром самолеты.

А однажды приревновал медвежонок своего друга к Наде. Они танцевали, а он подкрался к летчику, вцепился зубами в гимнастерку и попытался разъединить, разлучить танцевальную пару. Он боялся, что красивая Надюша сможет отнять у него любимого друга, такого неуклюжего и косолапого.

Но однажды Мишка чуть не оконфузил своего друга. На прифронтовой аэродром прилетел командующий фронтом. Эту забавную сцену Владислав Мефодьевич описал с любовью и юмором:

«Человек в новом комбинезоне тем временем поздоровался с каждым летчиком и, подойдя к Волжанову, долго тряс руку. Звездочка на груди Волжанова трепетала золотой бабочкой.

Никем незамеченный Мишка подкрался сзади. Встал на дыбы, ткнулся влажным и холодным носом в мягкие, приятно пахнущие пальцы гостя. А гость, вздрогнув от неожиданности, отдернул руку. Заметив под локтем мохнатого медвежонка – удивился. Может, даже испугался.

Глянул строго на командира полка. Майор Лысенко оробел. Почуяв беду, Мишка бросился к своему защитнику, прижался к ноге. Петька взял косолапого на руки.

- Твой? – спросил командующий, стараясь не показать, что он струхнул, обнаружив под рукой махнача.

- Так точно, товарищ генерал! На дороге нашел. Без матери на дороге попался, сирота значит».

Спасла командира полка от гнева генерала не только звездочка Петьки. Шаповалов показывает сущность любого человека на войне. И у генерала есть дети, и они тоже могут стать сиротами. Да и сам генерал в детстве играл с животными – собачками, котятами. Для него медвежонок на руках мальчишки, а уже Героя Советского Союза, тоже капелька детства. Генерал задумался, вспоминая что-то свое, родное, смотрел вдаль отрешенно и только потом стал объяснять боевую задачу полку. Наши летчики её выполнили с блеском. Вот как показывает результаты бомбежки писатель Владислав Шаповалов:

«Присмотрелся Петька – под столбом дыма продолговатое тело паровоза на боку. И сзади – нагромождение платформ и вагонов. В несколько этажей. Не верилось, что там, на земле, скручивается и рвется на куски толстое железо, сыплются с платформ, точно игрушки, многотонные танки, крошатся, как сухари, красные товарные – для солдат – и зеленые пассажирские посередине – для офицеров – вагоны».

Накал на курской дуге автор показывает не танковое сражение у Прохоровки, а напряжением летного полка, эскадрильи которого делают по восемь вылетов в день. Мишка грустит и переживает за друга. Он улегся на белое полотнище и сверху выглядит черной точкой. Медвежонок же наблюдает за черными точками в небе и ждет, когда же они увеличатся до размера самолета и сядут на аэродроме. Черная точка на белом полотнище Мишки, стала талисманом для летчиков.

Но вот и фашисты решили за нанесенный урон стереть с лица земли ненавистный для них аэродром. Немецкие бомбардировщики птиц цепочкой зашли на аэродром. Взрывали взлетную полосу, чтобы наши самолеты не смогли взлететь, более меткие стервятники попадали бомбой в самолет, и он взрывался, не взлетев. Петьке взлететь удалось, он, даже задрав нос, полоснул трассирующими снарядами в днище немецкого бомбардировщика, выходящего из пике, и тот взорвался от своих же загруженных в фюзеляже бомб. Но Гриша Алиев, хоть и выбрался из поврежденного участка, но не взлетел, взорвался на аэродроме. Горечь потери друга Петром, Владислав Шаповалов показывает контрастными деталями. Надя на полковое красное знамя повязала черную траурную ленту. А на гробе Гриши Алиева друзья положили белый шарфик. В воздушном бою нужно постоянно оглядываться и Гриша всегда перед вылетом повязывал шарфик на шею, чтобы не натирать её об воротник. Петька по белой полоске в кабине различал в бою машину друга. Увидит шарфик – и на душе спокойней. Теперь этот шарфик лежит на крышке гроба друга.

Трогательно и одновременно со щемящей болью в сердце нарисовал автор гибель Петра Волжанова:

«Случилось это весной в яркий солнечный день, когда буйно цветет черемуха и когда даже сама мысль о смерти кажется нелепой.

Но это случилось: Волжанов не вернулся с задания.

Прибежала на старт Надя, вовсе непохожая на черноглазую Надюшу с удивленно поднятыми бровями – растерянная, оглушенная страшной вестью. Уронила лицо в передник, вздрогнули её плечи.

Время полета вышло, летчики не глядя друг на друга разошлись. Побрела к одинокому домику, опустив голову, Надя, как будто сразу стала меньше ростом. Еле передвигает не своими ногами…

А Мишка ждал…

Он по-прежнему лежал на белом полотнище буквы «Т».

Мишку подманивали летчики разными вкусностями и сладостями, но он не поддавался соблазну. А когда и он понял своим звериным чутьем, что Петька больше не прилетит на своей «девятке» на аэродром, ушел в лес. С Петькой Волжановым Мишка появился в авиационном полку, а после его гибели он так же незаметно и исчез. Вот о какой верной дружбе рассказал писатель. Не только для людей Петр Волжанов был верным другом, Героем. Был он таким же и для медвежонка Мишки. А для нас он навсегда останется таким простым русским пареньком, неброским, скромным, но Героем.

Владиславу Шаповалову удалось в небольшом литературном произведении уместить огромную панораму огненной дуги. У него самолеты прифронтового аэродрома, находящегося по центру внутренней окружности этой дуги, сначала взлетают утром на светлеющую полосу неба – то есть на восток. Вот потому-то и не могли фашисты понять, почему же русские самолеты прилетают бомбить их железнодорожную станцию с их тыла, с запада. Разобрались да было уже поздно, сами на запад и покатились. На востоке же всходило солнце нашей Великой Победы, а на западе оно заходило для фашистов, предвещая им разгром и безоговорочную капитуляцию. Показал писатель даже в «двойке»: ведущий - ведомый интернационализм в армии Советского Союза. У Гриши Алиева, например, фамилия явно восточная, а имя русское, ведомый у русского паренька Петра Волжанова. Фамилия Петьки и вовсе символическая. Волга реченька стала непреодолимой преградой для гитлеровской орды. Оба летчика положили жизни во имя Отечества. Показана война не сколько с боевой стороны, почти нигде не рассказывается автором про высший пилотаж Петра и Гриши, а с бытовой. Но мастер подтекста сумел показать весь драматизм войны и уверенность в победе, и самоотверженность не только у самих летчиков, но и в батальоне аэродромного обслуживания. Солдаты технари наравне с офицерами летчиками также несут на своих плечах тяготы войны. А в итоге получилась эпическая картина той самой переломной битвы Великой Отечественной войны - битва на третьем ратном поле России – Прохоровском поле.

Особо опасное задание или стратегический разгром немцев

В рассказе «Секретное задание» Владислава Шаповалова младшего лейтенанта Егора Ивановича командир полка с секретным заданием посылает в тыл. Не к немцам в тыл, а в свой собственный. Соответственно и помощники у него под стать данному особо опасному секретному заданию: девушки-близнецы – Катя и Валя, которых не различишь, так они похожи друг на друга, да шофер «студебеккера» Вася с белесым пушком на губе. Паренек еще ни разу и не брился.

Писатель с иронией показывает смятение Егора Ивановича при получении задания. С иронией потому, что наши войска ведут бои уже на чужой территории, находясь в Польше, гонят немцев к их логову – Берлину, где в бункере скрывается Гитлер.

«Вызвал меня тогда командир полка к себе. Захожу, пригибаясь в блиндаж. А в блиндаже тоже мышиный запах.

- Проходи ближе, Егор Иванович, - обратился ко мне командир полка по имени отчеству, что не принято в армии, и это сразу насторожило меня.

- Как ты здоров? – спрашивает, протягивая руку.

- Так точно, - растерялся я.

Никогда до этого командир полка не оказывал мне такого внимания и не здоровался за руку. Да и все офицеры вели себя, как будто я именинник.

- Есть одно боевое задание, - сказал он как-то загадочно и, чуть-чуть улыбнувшись, добавил:

- Совершенно секретное.

За нашим командиром водился грешок, любил он пошутить. Особенно, когда спускался в передовые траншеи к солдатам».

Младший лейтенант недоумевает, зачем же при разработке плана наступления шутить, но его на самом деле посылают в тыл, собрать у мирного польского населения кошек.

А для чего – не объясняет – секретное задание, и всё тут.

Но, чтобы не стать объектом насмешек, Егор Иванович уточняет осторожно у командира, каких, же кошек нужно брать и тут, же получает вполне серьезный ответ, что подойдут кошки любой масти. Офицеру ничего не оставалось, как ответить по уставу: «Есть!» или «Слушаюсь!».

Помощники и Егор Иванович ловко справились с заданием. А затем и Владислав Шаповалов раскрыл стратегический план командира полка для читателей. Мыши – разносчики болезни, а когда наступила дождливая погода, то сырость, простуда, да разносчики болезней сделали свое черное дело. Солдаты наши стали частенько болеть. Вернувшись с особого задания «особисты» разнесли кошек в каждый блиндаж и в каждый окоп.

Мыши почувствовали только запах кошек, бросились раньше наших солдат в немецкие окопы. Нанеся, таким образом, двойной удар по фашистам: наши солдаты перестали болеть, а немецким, мыши заразную болезнь занесли:

«Там, где близко смерть, рождается особое чувство ко всему живому. Солдаты с большой радостью приняли новое пополнение. Делились своим скудным пайком и грели их в непогоду у сердца под шинелями».

Но самое главное, считает Владислав Мефодьевич, произошло вот что: «Кошки поселились в блиндажах, и мы ощутили дух очага. Окопы и блиндажи как-то одомашились. Каждый вспоминал родной дом, и это усилило еще больше желание скорее покончить с этой проклятой войной».

После, когда наступила зима, кошек, оставляли в домах поляков, немцев. Ребятишки радовались, когда им доставались военные кошки. Но еще один большой нравственный аспект показал в маленьком рассказе писатель. Польские дети после освобождения их поселков, местечек, городов, не считали приехавших советских солдат оккупантами, а освободителями и с радостью несли им домашних животных. Родители, которые отправляли своих детей, помогая выполнению особого задания Егора Ивановича, тоже искренне хотели помочь освободителям. Дети за пазухой тащили кошек и спрашивали солдат-девушек, какие же кошачьи породы важнее всего для фронта.

А одна девочка с черными кругами под глазами от голода, принесла кролика и уговорила младшего лейтенанта взять его вместо кошки.

Есть одно стихотворение, в котором говорится, что на войне победа бывает, зависит от какой-то совсем непонятной, ничтожной мелочи:

Не было гвоздя – подкова пропала,

Подкова пропала – лошадь захромала,

Лошадь захромала – командир убит,

Конница разбита, армия бежит,

Враг вступает в город, пленных не щадя,

Потому что в кузнице не было гвоздя.

А командир полка, который не любил запах мышей и хотел исцелить заразную болезнь переносимую мышами, у своих подчиненных, точно знал, что мелочей на войне не бывает. И вот какие стратегические задачи удалось ему решить. А Владислав Мефодьевич разгадал его стратегический замысел особого задания и написал такой замечательный рассказ.

И по старому букварю можно научиться взглянуть на жизнь по-новому

Начиная читать повесть Владислава Шаповалова «Старый букварь», сразу же мелькнет мысль, что погружаешься в чарующе-заколдованный мир Берендеева царства. Даже за его границы может вывезти только Король. На коняге с такой кличкой дед Матвей и возит каждый день зимой из Беловодовского лесничества ребятишек в поселковую начальную школу.

Везет Матвей «студентов» в «университет» так он в шутку называет школяров, мороз щиплет нос, встречный ветер трет сукном щеки, на пнях высятся белые папахи, с елей сыплется снежная пыльца, а ребятишкам кажется, что солнышко гонится за ними. Они катятся на санях, которые тянет Король, а ярко-оранжевый солнечный диск катится вслед за санями.

Дед Матвей заботливый. Закутает ребятишек в безразмерные тулупы, по двое, а то и по трое, чтобы не замерзли и мчится по Берендееву царству, мимо восковых стволов сосен (восковых, потому что стволы эти, как свечки вверх взметнулись), сам на этого Берендея похожий… Борода у деда, как придорожный кустарник – в инее. Да и брови с заиндевелой проседью, когда нахмурит их, то они как две набрякшие снегом тучки, повисают над глазами. Говорит дед мудрено: «Спеши, не торопись». Два слова, две различные команды, абсолютно противоположные: как это можно, одновременно и спешить и не торопиться? Хотя у древних римлян есть что-то подобное в поговорке: «Фестинеленто», что означает «Спеши не торопясь».

Но дед Матвей неграмотный и труды древнеримских философов не изучал. Он на курсах ликбеза – ликвидации безграмотности, даже букварь не до конца осилил. Зато житейской мудрости, крестьянской сметки и трудолюбия на десятерых хватит. Потому его в Беловодах не ездовым, а завучем зовут. Заведующим учебной частью… Он хоть сам ребятишек грамоте не обучает, но процесс обучения ребят контролирует. Павлушку за неуды журит, это он так двойки называет. Объясняет, что такое ностра, шелуха это от стеблей льна или конопли, когда эти культуры сельхоз на волокна перерабатывает. А стебли густой накали такие густые и жесткие, что брось на них картуз, он так и останется лежать сверху. Ни один стебелек не прогнется. Вот такие жизненные уроки и давал «студентам» завуч. Пока едут в санях дети, слушают мудрые слова деда Матвея, его урок и длится, пока к школе не подкатят на Короле. А там уж власть меняется. Начинаются уроки с настоящими учителями.

На следующую зиму Матвей не возил ребятишек в школу. Бессрочные каникулы им устроила война. Писатель не перечисляет ужасы войны. Но размышления деда Матвея, автор ненавязчиво показывает, сколько бед и забот взвалила проклятая война на хрупкие детские плечики. У двоих его знакомых мальчишек матери похоронки на мужей получили, а у девочки Тани при бомбежке в городе мама погибла. Вот и привезли девочку к дальним родственникам в лесную глушь.

Но ребятишки пришли к дедушке и стали расспрашивать, что же он не везет их в школу.

Шаповалов опять показывает немногословность деда Матвея:

« - Кончились ваши университеты… - выговорил с болью».

Но за этой фразой старика скрывает автор свой подтекст. Университеты жизненные у ребятишек только начинаются:

«Сколько теперь их, сирот, на белом свете, - подумал дед Матвей. – Выходит за отца кому-то надо стать».

Это так думает Матвей - кому-то. А сам-то решение такое для самого себя принял – он их отцом и станет. Вот после такого решения Владислав Мефодьевич торжественно и показывает, как Матвей извлекает на свет божий старый букварь:

«Ребята насторожились, глядя на черный сундук, размалеванный красными маками. А дед, ничего не объясняя, повернул ключ в замке…

В эту минуту в горнице раздалась музыка. Она лилась откуда-то из-под земли. И дети не сразу сообразили, что поёт сундук.

- Дин-дон, дин-дон, - стучали скрытые молоточки, словно в заводных часах.

И вдруг погасли. Отстучали серебряным звоном колокольчики, наступила тишина».

Букварь-то дед достал, но учить-то как ребятишек грамоте, когда он даже слово «бук-варь» по слогам читает, а при умножении у него не каждый день дважды два четыре получается. Тогда Матвей и решился на второй неординарный поступок. Он привез старушку-учительницу, у которой как раз и учился на курсах ликбеза, да так и не доучился. Учительница в шубке, в пенсне, с муфтой на руках, вместо обычных для деревни варежек.

Вместе с ребятишками завуч смастерил скамейки, столы – это его был первый урок труда для своих «студентов».

Учительница Надежда Федоровна засомневалась. А сможет ли она осилить предложенное Матвеем дело:

« - Отжила я своё. Умирать пора. А при этом времени не и подавно жить не хочется.

- Умереть не штука – была бы польза, - ответил, смеясь, Матвей поговоркой. Голос его стал крепче:

– Они-то разве виноваты? – оглянулся он на дверь».

Под напором «завуча» учительница не устояла. В импровизированной школе: горница превратилась в класс сразу для учеников с первого по четвертый, а дом стал школой. Надежда Федоровна только на вид показалась строгой и суровой, а на самом деле была доброй и внимательной, заботливой учительницей. Она вела уроки, а дед Матвей для обеденного перерыва варил каждый день в эмалированном ведре картошку в мундирах, резал краюху ржаного хлеба страшным кинжалом-штыком со свастикой на рукоятке и почти отполированным блестящим лезвием из вороненой стали, а потом и кусочками сало. Когда дед резал хлеб, то кинжал переставал казаться детям страшным, он превращался сразу в обычный столовый нож. Отцовский долг Матвей исполнял исправно – детей нужно не только учить, но и кормить.

Хотел было поучиться с ребятишками и сам завуч. Его школьные знания так и остались после ликбеза на уровне незаконченного первого класса, но помешали его частые тайные отлучки из лесничества. Двадцать лет назад деду Матвею не позволила получить грамоту работа, забота о хлебе насущном, а теперь не позволяли ему учиться… партизанские обязанности. В соседнем лесу в землянках жил, а действовал по всей территории района партизанский отряд.

Что и дед Матвей – партизан, дети могли только догадываться. Взять тот же штык-кинжал с фашистской свастикой. Потом якобы воспоминания Матвея об его эпизодах воинской службы в Первую мировую войну с немцами. Он рассказывает ребятишкам, как он вдвоем с напарником из противотанкового ружья у паровоза паровой котел пробил бронебойным зарядом. Состав с танками и пушками не сумел во время привезти дополнительную технику немцев на поле сражения.

В этом эпизоде проявляется смекалка деда Матвея. По железнодорожному полотну постоянно ходят немецкие патрули с собаками овчарками. Заложить взрывчатку под рельсами практически невозможно. А один выстрел из противотанкового ружья с дальнего расстояния задерживает эшелон с воинской техникой на несколько часов. В современном бою иногда не только минута, а секунда решает исход сражения. Выстрел из ПТР, сделанный за одну секунду, дедом помог решить, может быть, задачу целого фронта.

Только неточность в рассказе Матвея обнаруживается. В Первую мировую о ПТР ни слухом ни духом не знали.

Замечены были частые появления деда Матвея в селе и в городе на Короле и фашистами. Да видимо не только дед Матвей им всю плешь проел. Партизанские операции на железной дороге и вылазки в город, после которых появлялись в нем листовки, с призывами к борьбе с фашистскими оккупантами вынудили фашистов бросить в лес карательные отряды.

Один такой отряд нагрянул и в Беловодольский лесхоз, спалил дом Матвея, разогнав ребятишек по домам, а учительницу, забрав в бронетранспортер, чтобы увезти в гестапо.

Мальчик Федя поднял старый букварь деда Матвея с пола, куда он упал при аресте учительницы и спрятал его за пазуху.

В повести Владислава Шаповалова «Старый букварь» этот первый школьный учебник превращается в символ. Он как эстафетная палочка у спортсменов в эстафетном беге, как переходящее Красное знамя переходит от одного победителя соревнования к другому. Сначала букварь подарила Надежда Федоровна своему сообразительному, но очень занятому работой пожилому ученику Матвею. Потом дед Матвей возвращает букварь учительнице, чтобы она использовала его для благородной цели – обучение детей.

И вот он попадает в руки мальчика-первоклашки – Феде. Федя пытался отдать букварь деду Матвею, но тот не взял его. Матвей передал эстафетную палочку, переходящее Красное знамя победителя новому поколению в лице Феди. Это поколение только начало получать уроки жизни, стали понимать, что такое добро и что такое зло.

Никогда не позабудут дети, «как в огромных сугробах бьется под крышей дедовой хаты пламя пожара и как обрушиваются вниз, на землю, огненные бревна стропил, выбрасывая вверх, высоко в небо, золотистые бесчисленные искры…».

Не позабудут дети и другую картину, написанную Владиславом Мефодьевичем:

«Небо просветлело. Темень в чащу отступила. Белым-бело вокруг, даже глазам больно смотреть. Только пепелище зияет в земле черной дырой… И под той черной дырой торчит в небо голой трубой дедова печь. Та самая, что согревала малышей в непогодь, что варила картошку для них в мундирах, что собирала их у своего огня послушать бесчисленные житейские и боевые истории деда Матвея…».

Эта голая труба тоже символ всего военного лихолетья в нашей стране. Какая страна в мире, кроме нашей перенесла столько лишений и бед во Вторую мировую войну? По пророчески звучат в повести Владислава Шаповалова и слова деда Матвея:

« - Сколько волк не береги – и его возьмут».

Это касается ко всем хищникам и не только иноземным. У читателя может возникнуть вполне резонный вопрос, а можно ли, написав о нравственности великолепную повесть, побороть жестокость хищного агрессора.

Я считаю, что, несомненно, можно. В Древней Элладе чуть больше двух тысяч лет назад, проживал мудрец и драматург Софокл. Однажды его спросили о том, о чем я написал выше:

- Кругом жестокость, войны, а ты зачем-то пишешь по-философски высоконравственные пьесы. Зачем ты пишешь свои пьесы, Софокл?

И он ответил примерно так:

- Я хочу сделать граждан Афин лучше и укрепить государство.

Вот какую на первый взгляд, неосуществимую цель поставил драматург Софокл. Если немного перефразировать его крылатую фразу, то и Владислав Мефодьевич Шаповалов пишет свои высоконравственные литературно-художественные произведения по этой же причине: чтобы мы, граждане России стали чуточку лучше, а Отечество могучей, крепче, сильнее. А для этого такие вечные нравственные ценности как книги Шаповалова. Ведь они будут служить людям во все времена для всех поколений, как и Старый букварь деда Матвея будут востребованы и в войну и в мироне годы. На 85-летнем юбилее писателю обещали к его 100-летнему юбилею преподнести ценный подарок. Как сказал образно Владимир Маяковский: «Лет до ста расти нам без старости». Так что наверняка мы еще увидим еще немало книг Владислава Мефодьевича. В последнее время он всерьез занялся публицистикой. Хотя о своих творческих планах писатель не любит распространяться, следуя оригинальной поговорке: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». У Владислава Шаповалова в произведениях есть и юмор и щемящая тоска, пафос и боль, и гнев, но самое главное – любовь к Отечеству и его гражданам. К нам с вами, дорогие мои соотечественники.

Взрослые игры в детской литературе

Повесть Владислава Мефодьевича Шаповалова «Руки матери», как я уже упоминал, уникальна по реальным фактам, которые хранят в себе какую-то чудодейственную магию. Они кажутся невероятными по своему волшебному совпадению явлений, встреч. Иногда, кажется, читаешь сказку: не может в реальной жизни такого случиться. Ан, нет, бывает. Все факты, изложенные в повести «Руки матери» писатель документально подтвердит.

Зато история издания его повести «Старый букварь» необыкновенно интересна не только сюжетом и замечательным образным языком писателя, а именно тем, с каким трудом, с каким скрипом «Старый букварь» появился на свет божий. Историю рождения и признания книги мне рассказал лично автор.

Шаповалов, написав повесть «Старый букварь», отправил рукопись в престижное издательство Советского Союза «Детская литература» и с нетерпением поджидал, когда книга на свет появится. Но, как говорят, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ждал, поджидал писатель решения от издательства «Детская литература», а от него ни привета, ни ответа.

Однажды включил Владислав Мефодьевич радио и слышит что-то до боли знакомое, передают. Как будто он уже слышал нечто подобное, а где – припомнить не может. Прислушавшись повнимательнее, себя хлопнул по лбу – так ведь это же «Старый букварь» читают. Сконцентрировал свое внимание ещё сильнее и руками развел, диву дается: вроде его, а кое-где вроде и не его слова слышатся.

В лесной школе деда Матвея учит ребятишек не учительница Надежда Федоровна, женщина из интеллигентной семьи, как говорят из бывших, из дворян, а учитель-мужчина явно советской направленности. Так почему же читатель не гордые слова на доске пишет, которые в самом начале букваря значатся и о свободе и достоинстве советского человека свидетельствуют: «Мы не рабы. Рабы не мы». Даже из-за них фашисты, оккупировавшие часть территории Советского Союза и собиравшиеся его жителей не только свободы лишить, но и самой жизни, только за это бы могли и школу деда Матвея спалить, сжечь дотла, а учительницу Надежду Федоровну расстрелять.

Но безымянный учитель в радиопередаче на школьной доске пишет текст листовки: «Смерть немецким оккупантам!» и заставляет учеников его записывать в тетради.

- Да, что же это такое?! – возмутился Шаповалов. – Без меня меня женили. Я ни слухом, ни духом не знаю о судьбе своей повести «Старый букварь», а её на радио читают, исказив и извратив мой замысел.

Владислав Мефодьевич, недолго раздумывая, собрался в дорогу и поехал в Москву. В канцелярии издательства строгая дама, взглянув на него сурово из-под очков, предварительно просмотрев какой-то длинный перечень документов, недоуменно пожала плечами, широко разведя руками, буркнула:

- Нет, в нашем списке вашей рукописи.

- Как же так, - возмутился Шаповалов, доставая из нагрудного кармана почтовую квитанцию заказного письма, в котором он отправил рукопись «Старого букваря». – Вот дата отправки, вот штемпель почтового отделения и пометка в квитанции – «Рукопись повести «Старый букварь».

Строгую даму не смутило возмущение писателя, размахивающего над головой, как знаменем, поднятого во имя справедливости квитанции. Она протерла очки, еще раз взглянула на квитанцию, снова пожала плечами, выдавив из себя окончательный вердикт: «В нашем списке вы не значитесь!».

Потом, сменив гнев на милость после того как услышала весомые доводы Владислава Мефодьевича о радиопередаче, а самое главное, что в местном региональном издании, путь и не всесоюзного значения, но вышла книга на украинском языке с его повестью «Старый букварь».

Автор Шаповалов достал из своего портфеля эту книжечку и показал её даме, подумав о своей предусмотрительности: «Как хорошо, что я прихватил с собой один экземпляр книги на украинском языке».

Что подумала дама, увидев уже изданную, но не в издательстве «Детская литература» книгу, Шаповалов так и не узнал, но увидел, что его аргументация подействовала на пуленепробиваемую невозмутимость дамы. Она стала обзванивать отделы, где могла затеряться или застрять рукопись и доискалась-таки до истины:

- Вашу рукопись отсеяли, на самом низшем этапе. Не прошла она через сито проверки на художественную состоятельность.

- А как же радиопередача? Я туда в комитет по радиовещанию рукопись «Старого букваря» не посылал и свое согласие читать повесть по радио не давал. Откуда там появился мой текст? Кто-то из вашего издательства «Детская литература» это сделал?! – напирал на даму Шаповалов.

Она, поджав губы, предложила ему соломоново решение:

- Ну что вы возмущаетесь! Рукопись-то ваша цела! У нас в издательстве существует целый институт редакторов. Доводить рукопись до печати будут они. Главным редактором книги «Старый букварь» Татьяна Михайловна Тумирова, а доводить до печати повесть, поручено Самуилу Ефимовичу Меринскому. Вот идите и обращайтесь к нему.

Владислав Мефодьевич направился к Меринскому. В редакции его в этот день не было, а после телефонного короткого разговора Самуил Ефимович неожиданно пригласил Шаповалова к себе домой на квартиру. Встреча, в отличие от сухого, резковатого разговора по телефону, была на редкость радушной.

- Проходите, проходите, дорогой мой гость на кухню, - широким жестом пригласил уже к сервированному столу Меринский. – Почаевничаем, поговорим по душам и найдем компромиссное решение. Это только дураки спорят, а умные всегда договариваются. Или хотя бы пытаются договориться. И так приступим сначала к первому, - Самуил Ефимович кивнул головой на дымящийся чай в красивых чашках, источающий нежный аромат и, показав перечень замечаний, - потом приступим и ко второму, хотя лучше сказать к основному нашему предмету разговора.

Неожидавший такого хлебосольства да ещё из-за своей природной скромности, Владислав Мефодьевич в нерешительности мялся возле кухонного стола, переминаясь с ноги на ногу. Меринский, поняв естественное смущение провинциального гостя, поддержал его:

- Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, присаживайтесь, пожалуйста, к столу. Соловья баснями не кормят.

После чаепития Владислав Мефодьевич отмяк, а Самуил Ефимович стал расспрашивать его сладоточивым голосом:

- У вас есть в Москве знакомые, где бы вам можно было остановиться на недельку, чтобы устранить замечания в повести «Старый букварь»? Вот и прекрасно! Возьмите замечания, рукопись и, я думаю, за неделю вы выправите её.

Через неделю встреча двух писателей уже не была столь радостной. Меринский бегло пробежав глазами места, где Шаповаловым были сделаны правки, нахмурился:

- Да вы ничего почти не сделали! – удивленно произнес Самуил Ефимович. – Я, конечно, понимаю вас. Очень трудно резать по живому. И что – свое любимое детище. У любого бы сердце кровью обливалось бы. Вы написали «Старый букварь», а когда Лев Толстой «Азбуку» и «Новую азбуку», он открыл школу в Ясной Поляне и дед Матвей открыл школу в лесу. Только неграмотный Матвей пригласил образованную учительницу, а Толстой сам был интеллектуалом и задавал детям сочинения на разные темы, в которых раскрывалась жизнь с её нелегкими проблемами. Вот из-за этого-то в Ясную Поляну в 1862 году нагрянула полиция и произвела обыск. Власти посчитали толстовскую школу «крамольной» и закрыли её. А ваш дед Матвей разве может сравниться с Толстым?

- У меня и мысли не было сравнивать деда Матвея с Толстым, - спокойно внешне, хотя внутри всё кипело, ответил Шаповалов. – Я знаю, что Толстой высоко ценил сочинения детей в своей школе. Ведь эти крестьянские дети были носителями живого, богатого и своеобразного разговорного русского языка.

Меринский широко открыл глаза и молча, уставился на Владислава Мефодьевича. Он совсем по-другому стал относиться к писателю провинциалу. Не ожидал от него такой эрудиции, осведомленности и спокойной уверенности в правоте и сменил назидательный тон на какой-то шутливый или игривый:

- Но, но! Не стоит идеализировать деревенскую детвору. Простой человек для своего счастья и спокойствия не должен быть слишком учен! Тем более, если вы и в мыслях не держали сравнивать деда Матвея с Толстым, так представили бы его таким чудаковатым шутником. Дети любят таких хохмачей.

- Навроде Шолоховского деда Щукаря? – криво усмехнулся Владислав Мефодьевич. - Так это уже Михаилом Александровичем осуществлено. А у меня дед Матвей хоть и неграмотный, но мудрый и по-житейски практичный человек. Его, неграмотного дети недаром учителем называют. Он хорошо знает жизнь и учит ребятишек жизни.

- Хорошо, хорошо, - бурно зажестикулировал Меринский в знак примирения руками. – О, не стоит уговаривать согласного. Предлагаю нам вот как поступить. Вы же сами уже обмолвились, что в Москве задерживаться вам нет резону. И ладно! Оставьте мне еще раз рукопись, а через месяц другой приезжайте снова в Москву ко мне. Я постараюсь за это время интенсивно поработать над повестью «Старый букварь», как редактор и мы можем по вашему приезду предметно обсудить отредактированный текст.

Шаповалов кивнул в знак согласия. А через месяц он был приятно удивлен, взяв рукопись, он увидел, что Самуил Ефимович проделал титанический труд. Под каждой строчкой, написанной рукой Шаповалова, Меринский мелким четким разборчивым почерком вписал свою отредактированную строчку. Вот уж терпение и трудолюбие не уступающее Льву Толстому. Тот говорят, «Войну и мир» сорок раз переписывал. А Шаповалов, как и обещал Меринскому, привез из Суджи, где он учительствовал книгу, изданную на украинском языке, и показал редактору:

- «Старый букварь», - прочитал название Самуил Михайлович, акцентируя на окончании каждого слова – «ри – ий», певуче, не то что по-русски рычание – «…рый». Зато окончание в слове «буквар» без мягкого знака шокирует, кажется, что на ребенка твердо и агрессивно зарычал цепной пес: «Р – р – р».

- У каждого народа свой язык, - пожал плечами Шаповалов. – У нас буквы «i» нет, а в украинском есть и «И» и «Ì».

- Не скажите, - не согласился с доводами Владислава Мефодьевича Меринский. – До революции, а вернее до 1918 года в русском языке было не 33 буквы, а 36. Три буквы: три буквы: Ѳ – фита, Ѵ – ижица, Ѣ – ять упразднили декретом за ненадобностью.

- Прописали ижицу русскому языку, - сказал Владислав Мефодьевич.

Самуил Михайлович поперхнулся и потерял сразу свой высокомерный вальяжный вид.

- Что, что? – переспросил собеседника Меринский.

- Я говорю, прописали нашей азбуке березовую кашу, высекли русский язык, - пояснил редактору Шаповалов, видя, что он не воспринимает им сказанное и пояснил. – В императорских гимназиях школьники часто путались, где поставить «i», а где «и» и допускали множество ошибок на букву ижица, учитель порол нерадивых учеников березовыми розгами, пока телесные наказания не были запрещены. С той поры и появились два присловья: «прописать ижицу» и «накормить березовой кашей». А твердому знаку, так его тоже не в конце каждого слова ставили, как и мягкий знак, в современном русском языке. У меня даже такой рассказ есть. Когда первоклассники проходили мягкий знак, дети ставили очень часто его, где придется, а негде нужно. Один учитель злился, зачеркивая ошибочно поставленный знак, а другая учительница вычеркивала с улыбкой, понимая усердие ребенка.

- Да, уважаемый Владислав Мефодьевич, - кивнул головой Меринский после разъяснения, - славянофила в царской России ко всякой реформе русского языка относились реакционно. Рассуждая примерно так: «Если посягнуть на официальные правила письма, то почему нельзя усомниться в законности и целесообразности общественного порядка России?». Но вернемся, как говорят, к нашим баранам.

Меринский хлопнул ладошкой по рукописи Шаповалова и, передавая её, сказал:

- Всё сделано в лучшем виде. Можете смело сдавать её в печать - комар носа не подточит.

Владислав Мефодьевич был неопытен в редакторских делах и в литературных кругах не вращался слишком долго. Поэтому по неопытности, да и по широте своей души не скрывал восхищения:

- Уж не знаю, как и чем вас отблагодарить? – сказал он Меринскому.

- Раз не знаете как, то и не благодарите, - ответил Самиул Ефимович. – Я выполнил честно свой долг, редактируя вашу рукопись. Это моя работа.

Как на крыльях прилетел Шаповалов к главному редактору Татьяне Тумуровой. А когда стал читать, проклинал свою поспешность. Рано он стал благодарить Меринского. От его замысла в повести «Старый букварь» камня на камне не осталось.

- Батюшки мои! – Всплеснула руками Тумурова. - Да на вас лица нет. Что случилось? Какие-то неприятности?

Шаповалов протянул ей рукопись:

- Вот посмотрите. Живого места нет. Знаете, когда русский поэт, не зная иностранного языка, берется переложить стихи иноземца на наш язык, то переводчик делает ему подстрочный перевод. Под каждой строчкой оригинального текста он ставит фразу, переведенную на русский язык. Ритм и рифмы сразу же пропадают, поскольку слова звучат по-разному, да и их размер не совпадают, в каждом языке свои особенности. Задача нашего поэта – фразы прозы сделать стихами.

- Так чем же конкретно вы возмущены? – постаралась смикшировать накал разгорающихся страстей редакторша.

- А тем, - продолжил Владислав Мефодьевич, - что же сделал Меринский. Зачем ему понадобилось переводить с русского языка на русский? Или же он переводил с русского по-русски, но на еврейский лад?!

- Ну, что вы! – подлила масла в огонь Тумурова, у Самуила Михайловича псевдоним звучит очень по-русски. Он издает свои произведения под фамилией Полетаев. А русский язык знает в совершенстве и жена его, хотя тоже еврейка, преподает русский язык в балетной школе Большого театра. Балету обучаются с младых ногтей и при театре есть своя средняя школа.

Как не был зол на Меринского Шаповалов, но расхохотался:

- Средняя школа при Большом театре! Надо же! – выговаривал он после каждого приступа смеха. Конечно же, артистам балета нужны великолепные знания русского языка, хотя их сценический язык – мимика жеста, арабески, танец, в конце концов, и говорить им на сцене не приходится.

Но после смеха, когда лицо его сияло как солнце, Шаповалов снова помрачнел. Будто тучка набежала на небосклон и погасила солнечные лучи. Он взял в руки рукопись с пометками Меринского и стал говорить быстро и резко:

- Я понял, что в вашем институте редакторов есть группа лиц, которая вылавливает в рукописях неизвестных провинциальных писателей интересные сюжеты, используют их идеи, перелицовывают на свой лад, в общем, устроили из института редакторов не институт для благородных девиц, а для себя кормушку.

- Вы понимаете, что ваш соавтор придумал сильный ход с текстом листовки на школьной доске. Это вполне патриотично, - пыталась как-то успокоить Владислава Мефодьевича Тумурова.

- Татьяна Михайловна! – воскликнул Шаповалов, а потом, стараясь как можно мягче донести свое мнение до редакторши, убавил металл в голосе и заговорил потише. – Какой же это патриотизм? Это – обыкновенная конъюктурщина. Я никогда не пишу так прямо в лоб. Да и попробуй только расклей дед Матвей в поселке листовки, написанные детским почерком. Немцы бы сразу же вычислили эту школу с их «подпольной» типографией. Такие «патриоты» являются, на самом деле, пятой колонной и не прославляют нашу литературу, а гробят её. Куда пропал мой стиль в повести «Старый букварь», мое лицо писателя? Не литературное произведение, а идеологический ширпотреб какой-то. Как раз тот патриотизм, который звучал в повести оказался выхолощен. Вот так неприлично грубо, но действуют подпольщики от литературы: сделали меня каким-то слабаком, недоумком. Слабые писатели не создадут великую русскую литературу. А выставлять слабаками нас в литературе могут только враги.

Тумурова задумалась.

- Может быть вы и правы. Так что же мы будем делать? – спросила она.

- Не знаю… - еще медленнее продолжал разговор Владислав Мефодьевич. – Но в таком виде отправлять рукопись в печать невозможно. Решайте сами, как поступить, Татьяна Михайловна… Я не могу диктовать вам какие-то условия.

- А, была, не была! – махнула рукой Тумурова после некоторого раздумья. – Давайте сделаем вот так.

Она взяла рукопись, правленую Меринским и бросила её в мусорную корзину, приговаривая: «Эту сюда!».

Затем, достав из ящика письменного стола, первоначальный машинописный текст рукописи повести Шаповалова «Старый букварь», Татьяна Михайловна положила пухлую пачку бумаги на столешницу:

- Эту вот сюда! Отнесу потом в типографию, в печать.

- Вы приняли абсолютно правильное решение, - согласился он с редакторшей, но есть одно небольшое замечание по этому поводу.

- Какое?

- Отдайте мне на память то, что вы выбросили в мусорную корзину. Пусть сохраниться для истории.

«Старый букварь» вышел, благодаря Тумуровой 100-тысячным тиражом в самом престижном издательстве «Детская литература». Даже по тем временам тираж огромен.

Боевое крещение

В небольшом рассказе Владислава Мефодьевича Шаповалова «Четвероногие санитары» поднята огромная тема, которая является основной в нашей русской литературе. Это тема – величие маленького человека в жизни, а на войне в особенности. И не важно, чем мал человек: робостью, ростом, должностью, но когда наступает ответственный момент в жизни он встает во весь свой великанский рост и в мире не хватит мрамора, чтобы высечь ему по достоинству памятник. Написано про это стихотворение у Роберта Рождественского:

«На Земле

безжалостно маленькой

жил да был человек маленький…

...А когда он упал —

некрасиво, неправильно,

в атакующем крике вывернув рот,

то на всей земле

не хватило мрамора,

чтобы вырубить парня

в полный рост!».

Такова и героиня рассказа – Леся. Вот она маленькая, очень маленькая девочка – девятиклассница, которую в детстве называли обидно – «Кнопкой», а в школе еще обидней – «Сверчком». Когда фронт подходил к её городу, написала на чистой стороне синей обложки, вырванной из школьной тетради заявление: «Хочу пойти добровольно в армию и воевать с фашистами». Родители Леси погибли при бомбежке.

Автор показывает в военкомате, какой из неё вояка. Чтобы положить заявление на барьер, отделявший девочку от военкома, ей приходится встать на цыпочки, а в госпитале её мутит от запаха крови, да смотреть-то на неё Леся боится. Писатель на протяжении всего рассказа называет мужественную девочку, а её поступок и желание идти на фронт на самом деле мужественный, уменьшительным именем, как и она сама росточком – Леся. Ведь можно быть хотя бы раз назвать её Олесей или Алесей, но она, же очень маленькая и имя такое же.

Леся боялась, что из-за её роста в армию не возьмут, а оказалось, что малый рост для её будущей службы не недостаток, а преимущество. Вывозить раненых с поля боя на собачьих упряжках лесе придется, иногда, под шквальным огнем противника, а с таким, как у неё росточком, каждый бугорок на земле, каждая кочка – укрытие.

Лесю не только призвали в армию, а даже сразу же назначили командовать отделением, состоящим из шести бойцов – собак санитаров. Девочка, которая искала утешение от обидных прозвищ, у любимой молчаливой куклы, обняв её, она успокаивалась, стала командиром отделения. Есть поговорка «Каждый сверчок знает свой шесток». А вот какой шесток был уготовлен «Сверчку» Лесе – стать командиром.

Девочка сменила свое платьице на гимнастерку, туфельки на огромные сапоги, а украшением, в её возрасте многие девушки носят жемчужные или рубиновые ожерелья, стала… да – да, тоже рубиновая звездочка на пилотке. Но Леся гордилась этой звездочкой. Красная звезда – символ Красной Армии и страны, над Кремлевской Спасской башней, в столице нашей Родины – Москве, тоже сияют ярко рубиновые звезды.

Писатель Владислав Шаповалов неназойливо этот маленький, но важный штрих в рассказе показал.

Началась дрессировка собак:

«Сначала обучали четвероногих санитаров ходить по парно. Бежит Леся по взрытому воронками полю, рядом с нею – Туман с Алмазом.

- Влево! – подает команду Леся и натягивает поводки на себя. Алмаз понимает сразу, а туман упрямится. Ошейник пытается сбросить».

Умный пес Алмаз сразу же стал Лесиным любимцем, а он отвечал ей взаимностью: выполнит задание и на радостях, лизнет девушку в щечку.

А училась медсестра Леся перевязывать раненых и делать им уколы в госпитале, который разместился в той школе, где она когда-то грамоте обучалась. И тут проявились её способности. Перевязку делала нежно и бережно, как в детстве свою куклу пеленала. А от уколов её никто даже не поморщился – такая легкая рука была у Леси.

Шаповалов мастерски применяет в рассказе «Четвероногие санитары» и звуковой эффект в эпизоде, когда Леся со своими питомцами отправляется на фронт:

«Тень от вагона бежит по придорожным кочкам, стучат колеса. Святят из темных углов зеленые, против света огоньки собачьих глаз. И если прислушаются внимательно к звонким колесам, выстукивают они тревожную песенку: «На фронт, т-т, т-т! На фронт, т-т, т-т!».

А в другом эпизоде преподносит не менее эффектный звуковой эффект после команды Леси. Нет, не звонким голосом подает команду медсестра, а шепотом. Но этот шепот, как раз и усиливает весомость и волю приказа Леси: « - Лежать!» - строго приказала им Леся шепотом. Собаки больше ловят интонацию, чем слово, и то, что она говорила шепотом, подействовало на четвероногих санитаров особенно. Собаки присмирели, точно понимая сложность обстановки, прижались к её ногам».

На фронте значимость воинского «подразделения» Леси возросло неимоверно. А сама медсестра стала и тактиком и стратегом одновременно. У поэта Шота Руставели есть такая ироническая фраза в поэме «Витязь в тигровой шкуре», не о собачках, как видите, а о тиграх писал: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Эта крылатая фраза сейчас уже стала афоризмом Шаповаловской Лесе. Без всякой иронии приходится быть стратегом. Она как начальник штаба на наблюдательном пункте изучает стратегическую обстановку на местности из окопа в бинокль, чтобы тактически правильно спланировать войсковую спецоперацию. Изучив ситуацию, Леся направляет разведчика, проверить её полученные данные визуальным осмотром на нейтральную полосу.

Разведчиком становится, конечно же, её любимец собака-ищейка Алмаз. Если Алмаз отыщет раненого, то схватит в зубы кожаный бринзель, болтающийся у него на ошейнике и вернется к Лесе. Бринзель в зубах – условный знак, что ищейка знает, где лежит раненый и медсестра, поняв это, бросится к нему на помощь.

А её напряженную работу стратегической важности писатель Шаповалов представил читателям так: «Когда из немецких траншей поднялась в небо и вспыхнула белым огнем осветительная ракета, поднесла бинокль к глазам. Прямо перед нею, казалось, в метрах двадцати блестела осколком пробитая каска.

Двинула бинокль чуть выше – наткнулась на вражеские траншеи. Траншеи реяли прерывистыми, чуть различимыми линиями, почти у самого горизонта. Оттуда слышались, время от времени одиночные винтовочные выстрелы, короткие очереди пулеметов».

Владислав Мефодьевич преподнес читателю так мощно картину подвига Алмаза, что кажется, не рассказ читаешь, а видишь все наяву, сам находишься в той боевой обстановке, душой и телом, чувствуя нервозность и безысходность ситуации, когда на твоих глазах погибает друг, а ты ничем не можешь ему помочь:

«За горизонтом тукнуло ещё. На этот раз мина упала впереди. Алмаза, видно, засекли и брали вилкой. Пёс, конечно, не понимал, что по нему ведут пристрелку. Он залег, не решаясь идти на облачко разрыва и тихо заскулил. Ему надо было вырваться немедленно вперед, очередная мина обязательно накроет его, а он всё медлил, будто кто приковал его цепью.

- Вперед! Вперед! – не выдержала Леся. Но было поздно…

… Леся высунулась из траншеи. Да ничего не увидела. Но вот в неимоверной тишине и кромешной тьме снова блеснули огоньки глаз. Послышалось тяжелое прерывистое дыхание. Алмаз, смертельно раненый, полз к траншее. В зубах у него был намертво зажат бринзель. Поднялся с трудом на бруствер, дотянулся до щеки…».

Вот этим многоточием и заканчивается рассказ «Четвероногие санитары» Владислава Мефодьевича. Многоточие, как известно, ставится в конце предложения или всего литературного произведения, если остается недосказанность мысли. Писатель умышленно эту мысль до конца не сформулировал и дает возможность читателю самому подумать. А что же произойдет дальше?

Хотя первые шаги главной героини понятны любому. Пёс Алмаз выдержал свое первое боевое крещение, выполнил боевое задание ценой своей жизни. Но кто знает, чем закончится вылазка Леси, ей поиск и спасение раненого? Гибель Алмаза показывает, что смерть ходит на фронте не в четырех шагах, как поется в песне: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага». Доли секунд отделяют жизнь на войне от смерти. И ходить никуда не надо. Смерть безжалостно сама находит свою очередную жертву.

И тут задумываешься не только о бренности бытия, а и о подвиге меленькой девочки, уходящей добровольцем на фронт. В повести Аркадия Гайдара «Военная тайна», главный Буржуин, удивляясь мужеству Мальчиша-Кибальчиша, воскликнул: «Какова же сила этой страны, когда такой малыш умеет хранить военную тайну?».

Девочка Леся мала ростом, но художественный образ её хотя и имеет реального прототипа, но он собирательный. А как раз множество таких маленьких ростом, невидных, не броских людей и совершили на войне то чудо, которое называется сейчас Великой Победой, проломив хребет фашистскому зверю, на военную машину которого работала вся покоренная, сломленная Европа. Леся, возможно, не знала никакую военную, никаких военных секретов, но именно её присутствие на войне, в том числе и привело ее нам – Великую Победу. А в этом и заключается наша военная тайна. Вот тебе и вояка – курам на смех – девочка-невеличка – Леся.

Ольга Берггольц, как будто специально про поступок Леси написала её завещание потомкам вот эти строчки: «Владейте всем, что не досталось мне, и всем, что мною отдано войне».

А теперь я возвращаюсь к сказанному мною выше о собирательном образе Владислава Мефодьевича Шаповалова. Ведь художественный образ – всегда собирательный, он сочетает черты разных людей, объединенными воедино талантом и фантазией автора. А после длительной и кропотливой работы мысли со страниц книги смотрит на нас реальный живой человек.

Разве можно позабыть лицо «Кнопки» Леси с облупившимся на солнце носом и белесыми ресницами, которые можно принять за пушок одуванчика? Никогда. Оно прекрасно, как сияние солнца.

Загадочная русская душа

История, рассказанная писателем Владиславом Шаповаловым в повести «Руки матери» уникальна во многих аспектах. Попытаюсь сейчас подробно объяснить, в чем же уникальность драматичной судьбы простой русской женщины, матери четырех детей – Натальи Травкиной. В военное лихолетье Великой Отечественной войны, когда на всех женщин, на их хрупкие плечи легло огромным грузом столько семейных и житейских забот, родилась эта фраза: «У войны не женское лицо», ставшая после войны уже обычной.

Многим матерям пришлось без мужа растить, поднимать детей, многие потеряли на фронте мужей и сыновей, трудились в тылу, заменив мужчин на производстве, вносили свой посильный вклад в победу, сами находились на военной службе в медсанбатах, поддерживали радиосвязь в действующей армии. А кому-то из женщин пришлось взять в руки и оружие: снайперами мстили за гибель своих близких, сбивали из зениток вражеские самолеты. Сами становились и летчиками. Но рядом с ними были боевые товарищи.

А Наталья Травкина осталась одна: муж прислал с фронта два письма, а потом ни ответа, ни привета. Вроде, как без вести пропал. Потом в одночасье лишилась, когда фашисты вступили на нашу землю, всего остального: дома, хутора, Отечества и всех своих четырех детей.

Я уже упоминал выше – многие матери теряли сыновей, дочерей, но они не видели лично сами их смерти, а узнавали трагическую весть из официального документа-извещения, в просторечии называемые «похоронками». Хотя это не уменьшило горя матерям. А у Натальи Травкиной на глазах убили фашисты не только всех жителей хутора, и её четверых детей: двенадцатилетнего Ваню, десятилетнего Борю, четырехлетнюю Раю и годовалого младенца женю.

Маленького Женю Травкина держала на руках и одна из пуль пронзила насквозь ладонь Натальи, которой она поддерживала головку малыша и, как отметил автор «кровь матери смешалась с кровью ребенка». А всего из автоматной очереди в тело матери впилось их 12 штук. Не жалел фашист ни человеческие жизни, ни патроны.

Травкина чудом уцелела, выжила, но осталась совершенно одна, как травинка в поле. Вот и качал эту травинку-былинку ураганный ветер войны из стороны в сторону. Вот как отразил Владислав Мефодьевич в повести «Руки матери» её трагедию: «Дед Максим бежал в нательной рубахе. Крикнул что-то и, взмахнув руками, точно заговаривая её с ребенком, упал, подкошенный…

Наталья прижала ребенка к себе и закрыла рукой головку. В это время взойкнула мать. Наталья оглянулась, а мать положила руки на голову и, как-то неловко осела на ноги, не своим, а чужим голосом произнесла:

- Вот мы и дожили…

На беду из погреба выскочили дети, они прятались от выстрелов… Ванюша метнулся по ступенькам наверх, за ним – Боря. Раюшка всхлипнула, но тут, же подхватилась и тоже следом Наталья хотела на них прикрикнуть и загнать назад, да тут её будто кто хлестнул железной плетью по рукам. Женя вздрогнул у неё на руках, будто его на мгновенье свело судорогой, и смяк…».

Когда её (Наталью) дальше родственники, она пошла, как говорится в русских сказках, куда глаза глядят. Её троюродная сестра решила уточнить:

– Куда же она пойдет?

Предложила остаться, ведь жить на пять пустынных хат одной в хуторе жутковато.

Автор поясняет одиночество Травкиной кратко:

« - По свету, - отказала Наталья».

Скиталась по свету она долго, а перед приходом наших осмелилась зайти в хутор, чтобы отсидеться в нем, пока подойдет фронт. Там её, одичавшую, и отыскали политработники.

Писатель красочно обрисовал неоднозначную ситуацию, как постарались они на Наталкиной беде построить свою агитационную, пропагандистскую работу. С одной стороны эти наглядный пример фашистских зверств, а с другой стороны Наталья же живой человек. Ей каждую ночь во сне являются погибшие дети, а она с ними разговаривает, как с живыми. От таких переживаний, даже во сне, с ума сойти можно. Поэтому тут любому бы показалось предложения политрука выступить перед солдатами, уходящими на фронт, и рассказать о своей трагедии, дурацким, бредовым, бесчеловечным.

Наталья за ночь перед выступлением не смогла собраться с мыслями и написать что-нибудь путное. Комиссар как будто это предвидел и вручил ей приготовленный им текст. Но его Травкина не смогла прочитать. О том, как это сделал политрук, автор повести «Руки матери», показал блестяще:

« - Бабка, начинай, начинай! Чего молчишь! – понукал капитан шепотом.

- Какая же я бабка, - мысленно обиделась Наталья. – Меня в тридцать лет война в такую согнула.

- Немцы – звери, - запнулась она, еле выговорила, следующие слова:

- Смерть им проклятым врагам!

В глазах у неё помутилось, и она, качнулась. Её поддержали сзади, а капитан выхватил листок бумаги из её рук и вышел вперед:

- Русские люди! Фронтовики! Слушайте голос русской матери! – произнес он громко, чтобы слышали в последних рядах. – В Калиновку ворвались фашисты. Ничего не разбирая, они открыли автоматную стрельбу. Я упала, потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела, что все мои дети убиты, а в моем теле 12 огнестрельных ран. Это сделали немцы?! Таковы они все! О, звери! О, бесчеловечные враги! Слышал ли ты предсмертный крик наших крошек, мой любимый муж?! Так отомстите же за них, за невинную кровь? Истребляйте фашистского гада! Смелее идите вперед на Запад! Смерть детоубийцам! Убей немца! Убей! Убей! Убей!».

Владислав Мефодьевич показывает, что капитан-то не сам эту патриотическую речь придумал. Лозунг – «Убей немца!» придумал Илья Эренбург. А истерические крики капитана, как будто и не военный это произносит, а экзальтированная, нервная дамочка: «Убей! Убей! Убей!» и вовсе вызвали неоднозначную реакцию фронтовиков, к которым капитан и обращался: «Прошли маршем перед автотрибуной на запад, как и призывал капитан. Лица их были не столько суровыми, сколько мрачными».

Неадекватно отреагировала, глядя на длинный строй солдатиков, направившихся на фронт и Наталья: «Они идут в смерть и что, может, не сегодня-завтра кого-то из них не станет».

Она не столько жаждет мести фашистам, сколько переживает за жизнь своих русских бойцов. Нужно убить немца, чтобы победить в войне, но не дай Бог, если его русского солдатика убьют. Вот ведь дилемма-то, какая. Но после митинга и Наталья не могла выносить одиночество отшельника, не хотела слоняться по свету бесцельно. Готовилось грандиозное столкновение, танковой сражение и Травкина попросилась взять её в мастерскую по ремонту танков. Почему она приняла такое решение, Владислав Мефодьевич разъясняет её размышлениями, то ли своими: «Что могли её материнские руки, кроме как хлеб растить, детей пестовать, а теперь побитые и того меньше. Но они, руки матери сгодились».

При ремонте танков нужно не только дырки в бронированных листах башни латать, да тяжелые стальные треки гусениц на катки натягивать, что не каждый мужик сумеет. Наталья научилась делать такую тонкую работу, где и пригодились её чуткие руки матери. Она разбирала, чистила и вновь собирала детали бензонасосов, которые заставляла оживать могучие, тяжелые, но пока неподвижные машины. Мотор, сердце танка, без насоса не может работать.

Её старание и сноровку заметили и назначили кладовщицей. Нужно знать, где лежит, какая деталь на стеллажах и мгновенно отыскав её отдавать по заявке в ремонтный цех. Сейчас без компьютера ни один кладовщик или товаровед не справится, а Травкина всю номенклатуру деталей в голове держала.

Но вскоре произошла передислокация – танковые ремонтные мастерские перемещались вслед за фронтом на Запад, а Наталья Травкина изучала по таким названиям язык войны: эвакуация, оккупация, передислокация.

В кладовую навести порядок на новом месте на стеллажах в распоряжение Натальи выделялись пленные немцы. Чуждалась каждого, как чумового. А в кладовой они работали споро, умело, не спешили, но получалось, что работа делается быстро. Наталью называли, как хозяйку кладовой «команданте» и как в воду глядели. Её назначили после проверок, конечно, комендантом ремонтных мастерских. А пленные немцы были какие-то не такие, которые расстреляли людей на хуторе. Вовсе не звери, а почти такие же как все люди. Травкина одела впервые военную форму и ей выдали даже оружие: пистолет в кобуре. Непросто ей было иметь при себе оружие убийства. Этот переломный момент в её жизни отметил автор, получением пистолета в кобуре.

«Эта зловещая штука тяжелым тупым стуком легла на перила, означала, что она не пустая. Наталья, положив руки на грудь, отступила назад:

- Пошто оно мне… - выдохнула стоном…

- Положено, - казенно ответил особист, и то, как он произнес это слово, дало понять, в какие жёсткие тиски угодила она.

- Мы переходим границу, - объяснил он, смягчая тон, - а там логово. Да и тут по лесам, зверья военного навалом».

По мишеням-то стрелять Травкина научилась, а в живого человека – не приходилось. И опять случилось чудо. В танковые ремонтные мастерские под Вислой приехал на полуторке сержант и уговорил коменданта Травкину разрешить поставить на несколько минут автомобиль на яму. Рессору поправить. Узнав, фамилию женщины стал расспрашивать – у его сослуживца тоже фамилия – Травкин. Это и был «пропавший» муж Натальи – Иосиф. Начальство пошло навстречу супругам и они стали работать вместе в мастерских. Иосифа по ранению перевели в нестроевые, а руки у него были золотые. Ремонтировать танки ему приходилось.

Долго не могла признаться мужу Наталья, что их дети погибли. А Иосиф все расспрашивал и расспрашивал – запомнила ли жена лицо убийцы. Да разве могла она позабыть лицо этого изверга. Она всегда вглядывалась в лицо пленных немцев, видя в каждом из них убийцу. Но настоящий убийца её детей так и не встретился.

Потом случилось еще одно чудо. Я уже вначале говорил, что история, рассказанная писателем Владиславом Шаповаловым уникальная.

«Наталья понесла. Но в том никому не признавалась. Ходила по земле святою, храня таинство. И если б кто-то внимательнее присмотрелся со стороны, то мог заметить, что движения её стали сдержаннее, а осанка покладистей и степенней, как и должно быть у будущей, уж если уже не бывшей матери.

Как-то на плацу для пересчета выстроили новую партию пленных. Глаза о что-то споткнулись, а сердце дрогнуло. И - узнала шрам. Через всю щеку от скулы к губе. Тот самый, который узнала она, когда немец надвигался на неё с автоматными огоньками на животе. Вся боль сошлась в одно у сердца, рука невольно потянулась к поясу.

Когда расстегнула кобуру, и все в ней сжалось до предела, весь мир сузился в одну точку. Да это был тот немец и как бы не то зло. Он съежившись, держа застывшие кулачки в карманах распущенной, без пояса шинелишки, стоял на снегу в опорках, закутанных рогожей. Раскатанная пилотка была натянута до самых ушей, шрам почернел, а синий крючковатый нос обреченно торчал из поднятого, куцего и негреющего воротничка.

Ум что-то медлил, а рука тянулась к беде. Тронула холодный металл, на мгновенье остановилась. Тот смертельный холодок жгучей боли, прощаясь не отозвался другим таким похожим, когда она дотянулась прострелянной ладонью к остывшему лобику…

Нащупала рукоять, как вдруг что-то глубоко под сердцем, глухо, утробно, давая знать о себе сюда, на свет, стукнулось живое, и пальцы её дрогнули. Наталья отдернула руку и застегнула кобуру. Чтоб никогда не расстегивать её».

Так вновь нарождающаяся новая безгрешная жизнь младенца не позволила оборвать жизнь злодея, погрязшего в грехах. Может быть, в этом и состоит высшая справедливость на этом свете? Но произошло то, что произошло. Такую удивительную, психологически тяжелую и в то же время трогательно светлую и нравственно добрую, неожиданную историю о добре и зле рассказал Владислав Мефодьевич.

Она уникальна и в ней светится какое-то волшебство. Но самое главное удивительно то, что в этом литературно-художественном произведении автора «Руки матери» нет, ни капли вымысла. Повесть построена на документальных, реальных фактах. Иногда жизнь нам преподносит такие коленца и выкрутасы для сюжета, что ни одному самому маститому фантасту не придумать их. Так произошло и с писателем Шаповаловым.

В поселок Троицкий на Белгородчине стоял памятник невиннопогибшим мирным жителям, расстрелянными неподалеку на хуторе Калиновка. В монолите бетона старик, скошенный пулей. Упал на одну руку, а другую поднял, прикрыв мать с девочкой. Мать, потерявшая четырех детей послужила прототипом для скульптуры. Об этом в предисловии к повести и написал Владислав Шаповалов.

А в послесловии в эпилоге дает свою оценку происшедшему:

«Наталья Константиновна Травкина отошла в 1985 году, но после войны родила девочку. Пятого ребенка и нарекла Верочкой. Она вышла замуж за коллегу врача. В их семье родилась дочка Леночка. И она когда выросла, избрала самую мирную профессию на земле, работает врачом. Появился на свет и правнук Натальи Константиновны – Андрейка.

И всё же! И всё же: как не пытался враг вырвать корень Земли Русской, а побеги от него золотые пошли. Да и как изведешь его, наш род, если у него есть такие святые матери, как Наталья Константиновна Травкина, способные своим титаническим мужеством вынести неимоверные тяготы самой лютой годины, чтобы дать бесценное потомство, заложив и целительные гены в будущее родного Отечества».

К этому уже нельзя ничего прибавить… автор в своей оценке уже поднял планку её на такую высоту, выше которой уже никакой другой оценки нет – он произнес слова «бесценное» и этим всё сказал.

Часть VI

«Мастерство солнца»

Как прекрасен этот мир – посмотри

Второй том собрания сочинений писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова представляет книгу удивительных замечательных, прекрасных поэтических рассказов об окружающем нас мире и о нас самих в нем. А «Мастерство солнца» - это общее название цикла рассказов. Всё, что окружает нас, вся живая и неживая природа, это колыбель человечества. И оно, вырвавшись из колыбели, совершенствуясь и развиваясь с каждым веком, все дальше и дальше отдалялось от своей колыбели.

В нынешний век и период урбанизации мы добровольно заперли себя в ячейки многоэтажных и многоквартирных домов – муравейников, замкнулись в четырех стенах. Свой реальный окружающий мир природы, заменили на виртуальный. Теперь нам приносит новости не сорока на хвосте, а диктор с экрана телевизора. Зато из-за современного блага мы позабыли, даже как выглядит настоящая сорока.

Писатель в миниатюре-рассказе «Мастерство солнца» и пытается увлечь своего юного друга читателя заглянуть хоть краешком глаза в страну Детства и задает ему вопросы:

- Слушал ли ты, мой юный друг, шуршание пчелиных крылышек на рамке, вынутой из улья? Приходил ли из осеннего леса весь в паутине? Видел ли лес темно-зеленый выгрированный вершинами елей на кромке горизонта? Поле желтой пшеницы, которое кланяется в пояс налитым колосом?! Слышал ли, как жаворонок трепещет мерцающими крылышками в голубом небе…

Владислав Мефодьевич сам же и отвечает на эти риторические вопросы и объясняет причину происхождения этого чуда – мастерства солнца – окружающей нас природы:

« - Солнце рождает всё живое.

- А реки, горы, моря – тоже мастерство солнца? – спросил мой юный друг.

- Да, мастерство солнца, - ответил я.

И тут мой юный друг поставил меня в тупик.

- А смерть – тоже мастерство солнца?».

Рассказ «Мастерство солнца» не открывает книгу. Его разместил писатель где-то в середине книги. И на него Владислав Шаповалов умышленно не дает ответ. Он переадресовал его тому, кто и задал этот вопрос. «Вот на этот вопрос, надеюсь, ответишь ты, мой юный друг, мой Читатель».

Хотя Владислав Мефодьевич до этого диалога в «Мастерстве солнца» в ряде рассказов уже раскрыл суть вопроса, но не стал разжевывать духовную пищу для юного Читателя до консистенции манной каши – только возьми её в рот и проглоти, не разжевывая. Чтобы почувствовать, ощутить вкус и аромат спелого яблока, надо раскусить его и разжевать. А прежде протянуть руку к ветке и сорвать.

Так, чтобы понять прелесть рассказов Шаповалова о природе нужно прочитать их. Сам писатель считает, что чтение книг, тяжелый упорный труд, но приносящий в конечном счете, читающему огромное удовольствие. И я приглашаю вас в мир природа, в мир маленьких открытий её тайн, представленных в «Мастерстве солнца».

А начинается книга рассказом «Синий лен». Дождливая погода заставила скрыться путников в деревенском доме. В нем два брата сидели за столом перед окном, за которым простиралось поле цветущего льна и рассматривали репродукции картин великих живописцев, вырезанных из глянцевых журналов. Мальчики, взглянули на непрошеных гостей, скрывшихся от грозы, от сверканий молний и треска грома, таких, что солнце померкло в их доме. «Глаза у них были синие. Толи от грозы толи от цветущего льна», - отметил писатель.

Вдруг мальчики отложили нарисованные картинки-пейзажи, взглянули в окно, за которым «шумел густою синью капелькою лён». Блеснуло солнце и «редкие косые линии затухающего дождя слегка смазывали картину, отчего она показалась еще сказочней: синяя, как лён, высь и синяя, как небо земля.

- Ух, ты, - воскликнул младший, заметив, что мы смотрим куда-то мимо них в окно на цветущий лён.

Старший тоже оторвал взгляд от журнальной картинки. Посмотрел в окно, толкнул раму. Обе половинки разлетелись, в комнату вошел запах прошедшей грозы, нанесенный влагой земли, синего, не пахнущего обычно льна и теплого солнца.

- Давай нарисуем! – предложил младший».

Заминка вышла с названием. Писатель, было, предложил название «Гроза», но поскольку гроза уже закончилась, тут, же отказался от своего предложения и выдвинул новое – «После грозы».

Но, вдруг его молчаливый и угрюмый попутчик сказал по-простецки – «Синий лен». После такого события – молчун Гордеич заговорил, писатель по-другому взглянул на своего путешественника.

«Дышалось легко и свободно. Цветущий лен, омытый дождем, горел синим пламенем. Гордеич подошел к телеге, замер вглядываясь вдаль. Смотрел он на мир детскими глазами старика. Глаза его отражали синь льна, или синь неба».

Одним небольшим жизненным эпизодом Владислав Шаповалов показал читателям, что, сколько бы не было создано лучшими живописцами мира пейзажей, картин, грандиозных полотен кистью великих художников: Микеланджело, Рембрандтом, Глазуновым, ни одна из картин не передает такого великолепия синего льна, сливающегося перед грозой с синим небом, и отражающимся синью в глазах зрителей, чем самый гениальный художник, которым является сама Природа.

Заслуга юдейхудожников, а также и писателей – обратить внимание на творчество Природы. Вот тут и нужны их зоркий глаз красивый слог, отличный стиль, талант, гениальность. Запечатленный на холсте или на страницах книги один жизненный момент, незначительный эпизод побуждает людей попытаться объять взглядом, слухом, мыслью необъятное, увидеть всю картину мироздания нашей жизни.

Жизнь бесценна, поэтому, может быть, мы недостаточно ценим её, с её маленькими эпизодами, открывающими неожиданно для нас красоту и бесконечность жизни. Но кроме красоты в жизни нужна и доброта. Как возникает любовь и желание сделать добро к ближнему, а иногда вовсе не ближнему, а совсем к незнакомому человеку, хорошо показано Шаповаловым в рассказе «Шайба».

Раиса Егоровна по дороге в магазин повстречалась с игроком дворовой хоккейной команды, которая проиграла матч. Мальчишка пяти-шести лет от обиды был зол на весь свет и сердито преградил ей дорогу. В руках клюшка, которой он был готов замахнуться на женщину- по лицу видно, что вот-вот ударит.

Писатель показал как может разрешиться такой конфликт без агрессивных действий:

«Раиса Егоровна остановилась:

- Ты думаешь, что я шайба? – ласково спросила она.

Малыш онемел. Задумался. Клюшка опустилась на снег. Так и стоял потупившись».

На обратном пути им пришлось столкнуться еще один раз. Мальчик опять стоял с клюшкой, опершись спиной о стену дома, а женщина задумалась и вдруг слышит чей-то голос:

«Раиса Егоровна повернула голову, увидела все того же мастера спорта». Стоял он у стены, смотрел чистыми глазами из-под нахлобученной шапки, держал в руках опущенную наземь клюшку.

« - Что-то? – не разобрала она.

- Я тебя люблю!

Теперь замерла на месте Раиса Егоровна».

Чудесный «мотылек»

Этот рассказ Владислава Мефодьевича вовсе не про бабочек, а про собачек. Семья, в которой живет озорной и веселый щенок Тишка, превратившийся потом в такого же шаловливого пса, называют Мотыльком, за хвост. Когда Тишка виляет хвостом, то он порхает над псом, летает над собакой, как мотылек.

Домочадцы так и говорят, когда Тишка начинает вилять хвостом - включил мотылек. Вообще «Мотылек», Тишка похож на стрелку барометра, указывающего, предсказывающую, какая на улице будет погода: ясно, пасмурно. Писатель шаповалов очень четко отградуировал шкалу живого барометра Тишкиного настроения:

«Вообще хвост у Тишки играет чуть ли не главную роль. Поелозит им туда-сюда, значит, выражает удовольствие или покорность. Замедлит ход, значит, прислушивается. Опустит к земле – весь внимание. А поставит трубой – держись! Сейчас ринется вдогон за кошкой или собакой».

Тишка любит кататься с хозяином на автомобиле. Хозяин за рулем, а собачка за заднем сидении пристраивается, прямо за его спиной.

«Я за рулем клюю носом по ухабам, Тишка у моего затылка с открытой пастью кивает. Слышно его дыхание. Со стороны может показаться, что он за мной гонится. И если нам на пути встречается что-то интересное, Тишка поворачивает голову так резко от одного окна к другому, что уши разлетаются в сторону.

Надо отдельно сказать о Тишкиных ушах. Уши у него свисают ниже подбородка, и, когда он ест, они достают до блюдца. А если бежит, уши его подлетают на скаку вверх, машут точно крылья птицы. И когда помотает головой, они у него хлопают как ладошки».

Владислав Мефодьевич написал несколько рассказов о маленьких собачках и матерых псах. А про Тишку читатель узнает полную историю его жизни. Как он попал в семью мальчика Витальки, и что случилось с ним при переезде его хозяев на другую квартиру.

Виталька мечтал завести дома маленькую, чуть поменьше валенка, но чуток побольше рукавички, собаку. А его отец и подобрал щенка такого размера на улице в крепкий мороз. Собачонка от жуткого холода даже стонала. Совсем как человек. Шаповалов рассказал о бедственном положении кутенка во время встречи его с будущим хозяином.

«Поднял щенка. Смотрю, у него к редким шерстинкам на белесом животе снег льдинками примерз. Лапы закоченели, а из глаз слёзы текут».

На скорую руку смастерили для кутенка домик. Маленький посылочный ящик уложили в ящик размером побольше, а между стенками насыпали опилок. Для утепления.

Напрасно Виталька рассчитывал, что щенок таким и останется – величиной с рукавичку.

Я как-то разговаривал об одном хорошем человеке. Племянница, которую Валя забрала по просьбе сестры из детсадика, выслушав внимательно наш разговор, заявила:

- Я тоже знаю одного хорошего человека!

- Кто он? – спросил я её удивленно.

- Сашка. Мы с ним в одну группу ходим.

- И чем же твой Саша хорош?

- Он хорошо кушает и в тихий час спит.

Тишка оказался тоже хорошим щенком. Хорошо кушал и сладко спал после сытого обеда. В миниатюре «Как Тишка вырос больше своего дома», Шаповалов рассказал, что скоро он не влезал в маленький почтовый ящик, потом застрял и в большом. Пришлось вскоре для него построить нормальную собачью конуру.

Когда стали переезжать хозяева на новую квартиру, Тишка растерялся, не мог понять, что же происходит…

А, что произошло с собачкой потом, нужно прочитать рассказ Шаповалова «Одиночество». Вещи хозяева забрать за один рейс не смогли. Ему наложили в миску овсянки, налили в блюдечко воды и объяснили, что они придут за вещами и заберут его с собой второй ходкой. Жаль, но собака не все слова человека понимает.

Вот Тишка и не остался в квартире, шмыгнул между ног и побежал к машине. Хозяин и принес его назад на руках, погладил, поласкал и запер дверь на замок. А потом:

«Отперли дверь – миска стоит с нетронутой кашей, блюдечко с водой по каемочку точно, как наливали. Тишка рядом. Лежит на полу как-то непонятно. Подняли, а он – холодный».

В ветлечебнице сказали, что он умер, как человек от разрыва сердца. Тишка привык выполнять команды, а разъяснения не понял, рассудил посвоему: «Что мы все съехали, а его бросили. В одиночестве.

Давно уже нет его, нашего славного Тишки, а мы до сих пор несем какую-то вину. Карой она, непростительная вина, оборотилась нам».

В рассказе «Внештатные высотники» Владислав Мефодьевич показал необыкновенную судьбу двух собак: черненькой и рябой. Они прижились у строителей в домике-бытовке на колесах и переезжают со стройки на стройку вместе с бригадой: «На самом верху ходят девушки в комбинезонах. Так высоко, что страшно смотреть!

Прошла девушка с ведром раствора по балкону еще не огороженному перилами, собачки следом. Одна, затем вторая. Как на земле. Сердце ёкнуло.

После работы собачки-высотники спускаются вниз на землю. Вместе со всеми. Строители расходятся по домам, собачки заступают в ночную смену. Объект сторожить.

Тут является охранник дед Тарас, впереди себя разведку пускает.

- Вира! – кричит собачкам.

«Вира» и «майна» у строителей обозначает верх и низ. Стропальщиком Тарас работал».

Собачки понимали деда по-своему, как он их приучил. С вертикальной сигнализации дедушка перешел на горизонтальную. «Вира» для них стала командой «Вправо», а «Майна» - налево.

А утром «охранники» поджидают рабочих, действуя по сторожевому уставу: черненькая следит с правой стороны, а рябенькая с левой.

В рассказе Владислава Шаповалова «Ранюшино солнышко» говорится, как в лютую зиму девочка продышала в заиндевелом стекле окна проталинку и в этот свет в окошке наблюдала за всем происходящим во дворе. А проталинку свою называла Солнышком. Один поэт радость от проталинки-солнышка так описывает: «Ах, как он быстро, быстро пишет, вокруг не видит и не слышит. А я вот медленно пишу и в окна темные дышу. Дышу, дышу, дышу и вдруг… В стекле окна протаял круг».

Наблюдала за собачкой Пальмой, которая под окончание зимы четырех щенков принесла:

«Раюша снова припала к своему солнышку. Она надеялась, что вот-вот на сеновале появится скрытая и загадочная Пальма или покажется из мягкого сена тупомордый щенок. И её воображение рисовало маленьких плюшевых, как игрушки, собачат с куцыми толстыми лапами, плотными спинами. Временами ей чудилось, будто слышит, как они насвистывают и чмокают ртом, отыскивая материнское молоко. И она прикладывала ухо к своему солнышку, вслушиваясь в леденящее завывание ветра».

Поэтому и стала упрашивать Раюша дедушку перенести щенков с сеновала в теплый хлев. А чтобы кутятам было еще теплее, одеяло, которым куклы укрывала, решила щенятам отдать. А Пальма по следу найдет, их будет кормить. Но…

«Раюша прижалась к стеклу и сквозь свое солнышко на самом краешке его увидела настоящее ослепительно-белое солнце. Оно вставало над землей, скованной морозом, чтобы согреть её. Да не было у него сил, чтобы отогреть застывших навсегда щенят».

А в рассказе «Чутье на человека» Шаповалов знакомит читателя с одной особенностью собак. Да, они хорошо чувствуют запахи, могут по следу отыскать зверя или преступника, чуют запах наркотика, где бы его не прятали владельцы наркотрафика. Но, на примере одного пса, Владислав Мефодьевич показал, что собака каким-то необъяснимым образом различает хорошего от злого или очень плохого человека. Провели эксперимент:

« - Ты знаешь! – обращался репортер уже на «ты» к Тимофеевичу, хотя тот был старше его втрое.

- Нет, не знаю, - отвечал Тимофеевич, - у нас Туман все знает.

- А что он знает, - рвался к завхозу репортер.

- Всё знает. Точную характеристику может дать. Любому».

Мимо пса прошли по одному, по очереди. Когда проходил репортер Славка, пёс зарычал и чуть ли за ногу его не цапнул. Посмеялись все над шуткой завхоза, но задумались: отчего туман облаял, только одного.

«Значит, знает что-то.

- А как же! - горячо доказывал Тимофеевич и это «что-то» называл чутьем на человека».

В рассказе «Встреча в лесу» разбирается в людях даже иволга. Вот какой занимательный разговор состоялся в лесу между птицей и мужчиной:

« - Ты – иволга?

- Верно, а ты я знаю кто, ты – человек.

- Вот и хорошо, давай знакомиться. Но, куда ты улетаешь?

- А я не знаю.

- Чего ты не знаешь?

- Какой ты человек?..».

Прочитав «Встреча в лесу», задумываешься, как же удается писателю так интересно рассказывать о, казалось, о незначительных, на первый взгляд вещах, явлениях природы, поведении братьев наших меньших. Какой зоркий глаз нужен, чтобы в калейдоскопе мирской суеты выловить из массы отходов битых мутных стекляшек сокровище – сверкающий искорками света всех цветов радуги драгоценный алмаз. Но задержись на минутку, Иволга, и ты узнаешь, какой человек с тобой разговаривает: творческий и прекрасный. Он не только сам познакомился с тобой, но и тебя познакомит с читателями всех возрастов. И старому и малому, городскому и деревенскому одинаково радостно познавать окружающий нас мир и любоваться его картиной. Как это сделали две девочки Тани из рассказа «Рисованные письма».

«Приехала Таня городская к Тане деревенской и завоображала. Идет по лугу – хвастает:

- Разве это трава: бурьяны какие-то. Вот у нас на газоне – всё подстрижено. Под машинку.

Идут к речке. Таня городская свое слово и вставит:

- Фу, речка… Одни лягушки. Вот у нас бассейн – голубая вода.

Идут по лесу.

- Сыро. Темно. Как в погребе. Вот у нас в парке – аллеи посыпаны желтым ракушечником, белые скульптуры между деревьями стоят.

Так они гуляли по лугу, припорошенному белой ромашкой, бродили по лесу, вдыхая пьянящий аромат сосновой смолки, загорали на прибрежном песочке и купались в мелкой, но теплой речушке Заболоти. И не заметили, как прошло лето и пришло время расставаться. И, как наступила эта пора, им обеим почему-то взгрустнулось. А почему взгрустнулось, не знают».

Решили писать друг другу письма, а поскольку еще писать не умеют, стали почтой пересылать друг другу рисунки.

Из города на рисунках машины, поезда, тракторы нарисованы, а из деревни приходят листочки с нарисованными кочанами капусты, яблоками.

Но как-то само собой получилось, что городская Таня, вспоминая чудесное лето, стала по памяти рисовать луг, лес и заболоченную речушку. А почему не знает, не понимает. А вот Владислав Мефодьевич понял происходящую метаморфозу в душе Тани городской, понял, что любовь к Родине начинается у всех с милых сердцу лугов, полей и рек малой родины и написал об этом.

Небесные ласточки… И другие деревенские обитатели Земли

Ласточки бывают разные: береговые, домашние, деревенские и городские. В том смысле, что гнездо свое прикрепляют на домах, а не ручные. Но те и другие ласточки привлекают к себе внимание изящным силуэтом фигуры, своим народным и нарядным видом – черный фрак с длинными фалдами, с белой манишкой на груди, делают любую ласточку франтом или великосветской модницей.

Писателю пришлось сталкиваться с небесными ласточками и в красном уголке полевого стана и в поле на комбайне. Ласточки на столько привыкли к людям, что вили гнезда: одно в помещении Красного уголка, другая прямо над козырьком комбайна.

Чтобы ласточки могли кормить своих птенцов непрерывно, механизаторы оставляли форточку открытую настежь на всю ночь.

Комбайнер обнаружил ласточку под козырьком кабины, когда подошла страда и началась жатва. На планерке обсуждали сроки, а он думал, как птичью семью сохранить, спасти.

Подвязал чулок под гнездом так, чтобы оно оказалось в сетке гамака. У матросов вместо коек гамаки, чтобы при качке в шторм на пол не выпасть, и у ласточки тоже – качка у комбайна не меньше чем у корабля.

Приноровились. Комбайнер остановки сначала делал, чтобы ласточка смогла птенцов накормить, а потом уже по ходу «заправляла» питанием, мошкарой своих питомцев. Как топливозаправщик над океаном заправляет транспортный военный самолет, так ласточка над бескрайним полем из волн пшеничных колосьев из клюва в клюв мошкарой птенчиков кормила. О приключениях небесных созданий писатель рассказал в миниатюре «Страдная пора», а в рассказе «Узелки» о маленьких хитростях заботливой ласточки-мамаши.

Ласточка облюбовала себе место для устройства гнезда в сенцах хаты. Дверь летом в них никогда не закрывается:

«Порхая туда-сюда, ласточка налепила пунктиром на стене у потолка бугорков из мягкой глины и принесла соломку. Стала вплетать соломку, изгибая её между бугорками. Потом залепила соломинку той же мокрой глиной. Получился серник, прикрепленный к стене. Серник подсох и на него можно было опереться лапками.

Вскоре гнездо было готово. Из комочков глины и соломинок. Но я тогда не знал, что ласточки вплетают в гнездо кое-где из конского хвоста или гривы. А концы оставляют внутри свободными».

Не знал писатель и о предназначении этих волосков. Оказалось, ласточки привязывают этими волосками птенцов за лапки, чтобы из гнездышка не выпали. Один очень бойкий, шустрый птенчик, у которого к тому же была очень длинная привязь, умудрился всё-таки вывалиться наружу. Но «парашют» не позволил ему разбиться. Желторотый птенец повис, в прямом смысле этого слова, на волоске.

Озорника на место водворили люди, а ласточка, сделав несколько узелков на волоске, укоротила его до такой степени, чтобы птенчик уже не смог вывалиться из гнезда. И развязала всем узелки мамаша, когда поняла, что её детки уже смогут свободно летать. Интересную историю рассказал Шаповалов в миниатюре «Летучая мышь».

Однажды ласточка свила гнездо в школьном спортзале под самым потолком, и потомство успела вывести. Мамаша в открытую дверь влетает-вылетает, а несмышленыши-птенцы бьются в стекла окон второго света спортзала, думая, что там только воздух и никакого препятствия для полета нет. Но, когда в деревенских сараях ласточки поселяются, то в ворота все ласточки беспрепятственно летают и туда и обратно.

И тут до школьников дошло: в сарае-то темно, вот они в просвет двери и шмыгают. Все окна спортзала не затемнить. Стали дожидаться ночи, а колхозный сторож Платоныч ребятам помог. Принес «Летучую мышь». Школьники сначала не поняли: причем тут мышь, притом летучая. Оказалось, что это не крылатое существо «Летучей мышью» называют. Керосиновый фонарь с дужкой, как у ведра, с фитилем и со стеклом под сеткой, чтобы огонек ветром не задуло. Его раньше, когда электричества в селе не было, на молочных фермах применяли доярки, себе рабочее место освещали. Подвесят за дужку фонарь под потолком, а он и светит.

Для ласточек ночью фонарь «Летучая мышь» послужил маяком. Поставил Платоныч его у входа в спортзал, а они на его свет и вылетели наружу.

Рассказал в своей «Мастерской солнца» Владислав Мефодьевич о всякой живности: про ежиков, лосей, кошек, лисичек, зайцев, коршунов, сыча, галок, лягушку, ящерицу, белку. Нет, всех не перечислишь. Но разве только о них пишет он?

Взять хотя бы рассказ «Мушка – вековушка». У насекомых век короткий, а вот бывают мушки-вековушки. Зимой не спят, а летают тихонько в доме. Бабушка мальчику рассказывала, что мушка-вековушка жилой дух бережет. Разве можно позабыть теплые слова писателя про мушку-вековушку: «Все мы знали мушку-вековушку, и не трогали, а жалели и даже оберегали, чтобы случаем не придавить. Пусть, мол, бережет дух очага. А то, что это за очаг без мухи».

Или рассказ «Сердце матери». Он не только о кошке Мурке и её котенке. Этот рассказ и о нас с вами.

Котенка тетя Шура отдала в хорошие руки. Расставание животные переживали тяжело: «Они виделись каждый вечер. Подойдет Барсик к окну, когда завечереет, посмотрит на темные стекла. И так жалобно позовет её, мать. Потом сядет у двери и ждет. И она, Мурка не замешкается. Точно у них время назначено. Мяукает по ту сторону двери. Трогательно по-матерински. Котенок весь встрепенется.

Забыл бы, конечно, наш Барсик её, как все котята забывают матерей. Так нет же – есть на свете сердце. Одно единственное. Сердце матери. Оно-то и не дает нам забыться».

В первой главе «Мастерство солнца» мальчик поставил в тупик взрослого человека вопросом о смерти. Неужели и она происходит от светила. В рассказе «Удачная охота» писатель частично отвечает на этот вопрос.

Заядлый охотник промашку допустил. Сам в солому скирды забрался, чтобы ему было теплее в засаде лису на приманку поджидать, а в ружье на морозе смазка замерзла. И оно допустило осечку при выстреле. Лиса словно почувствовала его беспомощность и прямо на глазах у охотника приманку, жареную индюшку-то, и съела. Посмеялась вроде бы, над неудачником. Он сначала молчал – люди-то над ним посмеются, а потом даже хвастаться начал. Много удачливых случаев было, и все они позабылись. Случай же с лисой, которая индюшатиной полакомилась, помнится.

Вот охотник всем и заявлял - это моя самая удачная охота была. Объяснял он так: «если его спрашивали – почему, он отвечал: «Что толку, всё забылось, а эта запомнилась. На всю жизнь осталось. Доброй памятью».

Не убил лису охотник. Осталась жить живая душа. Вот добрым словом и вспоминается.

И в рассказе «Сударыня» Владислав шаповалов касается извечного вопроса жизни и смерти, приблизившись, как говорят на ипподроме игроки: «Ноздря в ноздрю», в своем психологическом изыскании к Толстовскому Холстомеру. «Сударыней она была в прошлом. Назвали её так давно, ещё в молодости, когда она выделялась и статью, и горделивой ходьбою. Сударыня как-то особо, по-лебединому, с достоинством держала шею, размеренно, подобрав удила, переставляла торцовые копыта, и её белесо-блондинистая грива рассыпалась на скаку волосами очаровательной русалки».

От тяжелой, монотонной работы и она превратилась из грациозной кобылки в старую заезженную клячу. Различала знакомые слова – конюшня, поле, столовая, бойня. Ей не нравилось слово «бойня», когда она приходила туда, её пугало от тошнотворных запахов.

Однажды её не запрягли, а зловещее слово «бойня» при этом прозвучало: «Неясное, но страшное предчувствие не давало покоя. Рано утром, как только засиял восток, она, подергав поводья, распустила на железном кольце привязь, вышла незаметно из конюшни на двор. Окинув тяжелым, с повисшими на зрачок веками, взглянула на луга, где резвилась беззаботным лошаденкам тысячу раз, на изъезжанную дорогу, где была истрачена трудом вся её жизнь, ветхую с полузаваленной крышей конюшню, что всегда согревала её теплом в ненастье, двинулась в сторону леса.

Её нашли у опушки леса. Лежала она среди душистых трав и цветов с вытянутой шеей и, казалось, дышала их пряными запахами».

Впервые в жизни не подчинилась судьбе Сударыня. Не стала безропотно ждать, когда её уведут на бойню, и решила хоть несколько мгновений пожить на свободе, подышать её вольным воздухом, с пряным запахом душистых трав и цветов.

Дает частично ответ на извечный вопрос писатель в рассказе «Отсчет времени». Все знают о мифе, что кукушка, кукуя в лесу, нам отмеряет года жизни. Как будто кто-то ей разрешил нам длину жизни напророчить. Но всё равно, с опаской слушаешь кукушку, а вдруг и вправду осталось жить всего год или два. Писатель в этом плане оказался счастливым человеком: «Но так случилось, что в детстве кукушка накуковала мне лет больше, чем я ждал счет. А когда вырос – то, ясное дело, уже и не занимался счетом. Да всё равно, услышу, где кукование с благодарностью подумаю: то – мне! И вспоминаю беззаботное детство.

Сиреневый вечер

В новелле «Сиреневый вечер» писатель Владислав Шаповалов, в который раз обращается к романтике поэзии. Другим языком невозможно спеть песню первой любви восьмилетнего мальчика. И, как поется в песне: «Песня первой любви в душе до сих пор живет…».

Пройдут годы, и мальчик вырастет и поймет, что не любовь это вовсе была, а влюбленность, но светлое чистое чувство первой любви он пронесет в своей душе всю жизнь. Разве можно позабыть женщину появившуюся впервые в ослепительно белом наряде, который сияет ярче, чем лучи солнца уходящего лета.

Мальчик Ежик, так назвала его учительница, приехавшая в соседнюю половину жилого школьного дома, в котором жили и родители Ежика, не знал еще строчки Пушкина посвященные Анне Керн: «Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты: как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». Но после, когда он их прочитал, понял, что Люба Петровна в белом платье, золотившемся в лучах солнца, и явилась к нему в тот день, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты, подарив ему чудные, чудесные мгновенья теплого, доброго, пока не совсем понятного, вновь нарождающегося чувства.

Не забудет никогда Ежик и сиреневый вечер, который провели они только вдвоем с Любой Петровной впервые в жизни и единственный раз. Они были в лесу на этюдах, и когда сиреневый вечер вытеснил солнце, на костре пекли картошку, и не было слаще в мире угощения, чем та картошка для восьмилетнего мальчика, и милее тепла и света костра: «Костер боролся с теменью. Темень то наступала под самые сучья, то отскакивала под самые кусты. Посвистывали на поленцах синие хвостики пламени. Тлели, оскаляясь белым жаром, древесные угли».

Не менее поэтично отобразил Владислав Мефодьевич состояние Ежика перед встречей с Любой Петровной: «Мальчик проснулся, посмотрел на мир широко моргающими невидящими глазами и снова уронил голову на подушку. Луч солнца придвинулся к щеке.

Мальчик проснулся, сладко зевнул. На глаза выступили слезы. Это были самые блаженные слезы на свете…

Утро было чистым, непорочным. Белыми пушистыми песцами нежились в купели неба редкие облака, густели зеленью деревья. Звенели неразберихой воробьи».

Любови Петровне ежик напоминал её парня в детстве, фото десантника в берете и полосатой тельняшке она хранила в рамке на комоде. Саша вот-вот должен был демобилизоваться и она ждала его. А всю свою нерастраченную любовь и нежность переносила на малыша Ежика.

А у того сердце замирало от непонятного чувства. И сердце воробышком трепыхалось в его груди, желая вырваться наружу из клетки, правда, не всамделишней, с грудной.

Ежик старался походить на Сашу, ревнуя к нему Любу Петровну. На плечи пиджака белыми нитками пришил погоны, подаренные ему солдатом из соседней воинской части, а на груди сверкали значки, прикрепленные неровно. Но эти обстоятельства Ежика не смущали. В холодный осенний день он без верхней одежды пришел в гости к учительнице, чтобы она увидела погоны на его плечах, что он совсем взрослый мужчина, почти как Саша.

После такой прогулки Ежик заболел. Но Любе Петровне объяснил свою простуду просто - купался в речке во сне. Осенью-то никто не купается в речке реально, наяву, даже самые отчаянные мальчишки.

Мальчик готов распахнуть свою душу перед любимой учительницей и делится с ней самыми сокровенными тайнами, которые обязательно шепнет ей на ушко, чтоб другие не слышали. Он получил наконец-то четверку по арифметике и что на радиоантенне, на крыше сидят две птички. Пока учительница собралась посмотреть на это редкое явление – две птички-невелички на жердочке сидят, они возьми, да улети:

« - Ежик, ты запустил веселый спутник! – усмехнулась Любовь Петровна.

Малыш уже знал ученический жаргон.

- Нет, правда, - выговорил с чуть заметной шепелявинкой».

У Ежика как у любого первоклассника-второклассника стали выпадать молочные зубы. Но вот Саша приехал, а мальчик, услышав за стеной незнакомый голос, и не пошел на другую половину усадьбы. Заветная дверь для него была навсегда закрыта. Он спорол погоны с курточки и отвинтил значки.

Первая любовь принесла не только радость, но и первое нервное жизненное потрясение и опять: «Был сиреневый вечер, светились последним розовым полетом облака, темнели между облаками глубинной бездной когда-то голубые проталины.

Мерк сиренный вечер, тухли последние зарницы. Как-то раньше весь мир был ему, а он миру – единым, неделимым. Доступным. Он смотрел на облака – и облака были его. Смотрел на звезды – и звезды были его. Теперь же он мучительно постигал, что в жизни что-то изменилось. Мир жестоко разделился».

Вот так живописно вырисовывая небо, Владислав Мефодьевич обозначил начало любви и её конец. Начинается она почти безоблачным голубым небом, которое синеет между проталинами, между редкими пористыми облаками, а оканчивается она тоже проталинами, темными с глубинной бездной, которые и гасят сиреневый вечер, ставший для Ежика кульминационной точкой восторга, озаренный теплом и пламенем костра и полетом его искр в небесах, до самых высоких и ярких звезд. За стеной кричали традиционное на свадьбах «горько»: «Но не было так никому горько, как мальчику. Мальчик плакал. Это были самые горькие слезы на свете…».

Черный аист

В этой новелле Владислав Шаповалов поднял актуальную тему родительского долга и безграничной любви родителей к своим детям, которые готовы пожертвовать своей жизнью ради счастливой жизни своих детей.

В небольшой новелле писатель сумел запечатлеть картину семейной жизни двух аистов. От ремонта своего гнезда, до отправки своих четырех аистят в перелет на зимовку в теплые края.

По народному поверью, аисты приносят людям счастье, приносят им детей. А потом, стоя в высоком гнезде, оберегают, стерегут их счастье, а беду к дому не подпускают. А у Владислава Мефодьевича старый аист и аистиха сами пожелали себе счастья, и оно появилось у них: из гнезда вытянулись вверх четыре шейки.

Интересное сравнение придумал писатель, как супружеская аистиная пара кормит детей:

«Покажется в небе отец с лягушкой или кузнечиком в длинном клюве – птенцы все подадутся на край гнезда. Вытянут шеи. Появится мать – передвинутся к ней. И только она ударится вытянутыми ногами о край гнезда, как с другой стороны отталкивается вверх аист-отец. Вроде акробатов на доске, положенной сверх бревна: один прыгает, другой взлетает.

А как старая аистиха осталась навсегда, осталась на болоте еле приметной кочкой, заботы легли на плечи одному. Аист-отец был стар, к вечеру крыльев не чувствовал.

Старый аист учил аистенков в гнезде держать равновесие, расправив крылья. Потом, взмахнув ими продержаться в воздухе над гнездом хоть несколько секунд.

Следующее тренировочное упражнение – перелететь аистенку с одного края гнезда на другой. А как аистенки поняли силу своих крыльев, приступили к полетам.

Аист-отец всегда делал три тренировочных полета, один круг над болотом, где нашла свой последний покой аистиха. Это была дань памяти матери. Потом все выше и выше, пока город не становился чуть больше тарелки, а земля превращалась в географическую карту.

Но вот наступил день, когда не только четыре аистенка старого аиста забеспокоились по какому-то необъяснимому чувству и «тот круг для молодых аистов был особым знаком. Сделали почетный круг над башенкой теперь все вместе – прощальный круг, легли курсом строго на юг!».

Аист-отец совсем ослабел и вернулся в гнездо, как только его питомцы слились со снявшейся со своих насиженных мест аистиной колонной, которая тоже взяла курс строго на юг. Он теперь был спокоен за судьбу молодых аистов. Перезимуют за дальним, синим морем-океаном, и возвратятся назад к нему в родное гнездо: «Лег на землю снег. Высветились дали. Заиндевели деревья. А белый аист стоял мертво памятником в гнезде и на фоне белой зимы был черным». Стал памятником родительской самоотверженности.

Этот рассказ писателя Владислава Шаповалова включен в учебник русского языка для учеников 7 класса. Мелькают в учебнике тексты упражнений для прочтения и написания их. А под текстами мелькают знакомые фамилии классиков: Чехов, Бунин, Горький, Шолохов, Шаповалов. Да, да и писателя классика Шаповалова не позабыли и есть в учебнике для седьмого класса рассказ его «Черный аист».

Изучать русский язык помогает рассказ Шаповалова «Черный аист»

Наш родной русский язык красив, могуч и велик. Но как трудно и сложно изучать его даже русским школьникам, не говоря уже об учениках другой национальности. Каким образом можно постичь все тонкости орфографии и синтаксиса, когда эти слова, названия разделов грамматики вызывают у ученика отторжение, если не отвращение.

Раньше, когда иностранный язык изучался в школах по методике, которая предполагала зазубривать слова и при письменной речи, а устным занятиям отводилась второстепенная роль, выпускники, покинув альма-матер на иностранном языке, которому их обучали, разговаривать не могли. Это наглядно показывает пример Владимира Ильича Ленина. Когда он с женой Надеждой Константиновной Крупской появился в Лондоне, то вдруг с удивлением понял, что лондонцы не понимают их английский «язык». Хотя оба человека были довольно не глупыми людьми и, разговаривая дома по-английски, друг друга понимали. А вот лондонцы принимали «английский» Ленина за какой-то экзотический язык, например, эсперанто.

Но если говорить правильно на русском очень трудно, то, сколько титанического труда нужно приложить ученикам, чтобы научиться правильно и грамотно писать по-русски?

Александр Григорьев в «Белгородских известиях» рассказывает, что к новому учебному 2011/2012 году столичное издательство «Дрофа» выпустило учебник для учащихся седьмых классов общеобразовательных школ под редакцией профессоров – доктора педагогических наук Маргариты Разумовской и доктора филологических наук Павла Леконта. Это пятнадцатое стереотипное издание учебника. В учебник в качестве иллюстрации включен отрывок из рассказа «Черный аист» писателя Шаповалова. Чтобы семиклассникам всей России было не скучно изучать суффиксы и наречия, профессора М.М. Разумовская и П.А. Леконт решили заинтересовать учеников великолепной прозой Владислава Мефодьевича. Опытные русоведы в учебнике «Русский язык» для седьмого класса предлагают школьникам: «Спишите текст, подчеркивая наречия как член предложения. В наречиях сравнительной степени обозначьте суффиксы».

Неправда ли, предложение двух профессоров подчеркивать наречия и обозначать суффикс явно не вызовет энтузиазма у учеников седьмого класса. Но заманчиво звучит приглашение взрослых взять и потрудиться. И скучно и грустно, и не кому ручку, шариковую разумеется, подать. И каждый вытаскивает свою шариковую ручку из портфеля, но прежде чем забегать пером по чистому листу тетради школьники сначала читают текст.

И куда же вдруг исчезает скука и её подруга зеленая тоска. Семиклассники оживляются, у некоторых на лицах появляется улыбка. Читая про полет аиста, у самих ребятишек, будто крылья вырастают за спиной. И им кажется, что это не аистенок заблудился в тумане низкой облачности, а они сами. И если аистенок от испуга и неожиданности раскрыл широко клюв, то семиклассники широко открыв глазенки, с увлечением читают строчки из рассказа писателя Владислава Шаповалова «Черный аист». Они жадно впились в учебник, и читают волшебную прозу писателя и учителя: «Теперь молодые аисты летали каждый день и задерживались в небе всё дольше и дольше. Заберутся ввысь, сила – пируют кругами. Они впервые ощутили безмерность неба, и чем выше уходили вверх, тем сильнее и шире расступались перед ними дали…

Снизу казалось, будто не аисты, а белые голуби мерцают в ослепительно голубом небе. Смельчак так увлекся, что врезался в тучу и сразу оторопел и растерялся, не зная, что делать. Раньше ему приходилось наблюдать туман.

Теперь же он с разгона влетел в пар и широко раскрыл зачем-то клюв. Аист не на шутку испугался этой бесконечно белой жути.

Так же неожиданно и мгновенно, как приманок глазам непроглядное молоко, блеснуло солнце. Солнце блеснуло весело, и внизу мерно заколыхалась контрастная мозаика земли».

Детям понятны переживания и ощущения первого полета аистят. Разве школьники в детстве не попадали в облако непроглядного густого тумана возле реки, куда они пришли с отцом на рыбалку. И только присутствие рядом с ними старшего не позволяло крикнуть от испуга и сохранить присутствие бодрости и духа.

Как заинтересовать ребят, как возбудить интерес их и тягу к знаниям хорошо знают авторы учебника. Потому-то для изучения одного из разделов русского языка они и выбрали волнующий воображение ребят отрывок из рассказа Владислава Шаповалова «Черный аист».

Маргарита Разумовская – крупнейший ученый в области преподавания русского языка в школе, автор около двухсот книг по изучению русского языка, профессор, доктор педагогических наук, Отличник народного просвещения, Лауреат премии Правительства Российской Федерации в области образования.

Павел Леконт – крупный специалист, языковед, основатель Грамматической научной школы. Профессор, доктор филологических наук, Заслуженный деятель науки Российской Федерации. За многолетнюю плодотворную работу по развитию и совершенствованию учебного процесса награжден знаком «Почетный работник высшего профессионального образования».

Они прекрасно понимают, что воспитательный процесс должен быть интересным и творческим. Такого же мнения и писатель Шаповалов, отрывок, из рассказа которого они использовали. Он считает, что человек, не родивший или не воспитавший дитя, в какой-то мере паразитирует на обществе».

Лаборатория солнца

Мне кажется, чтобы создать, написать такие весомые вещи из миниатюр-притч, как «Россыпи» и «Мастерство солнца» писатель Владислав Мефодьевич шаповалов сначала создал лабораторию солнца, солнечную лабораторию, ювелирную мастерскую по обработке и огранке для изучения и систематизации золото-алмазного фонда нашей Родины – великого русского языка с помощью… нанотехнологий.

Сейчас очень модное слово и техническое направление – нанотехнологии. С их помощью невидимых простому невооруженному взгляду наночастиц совершаются такие преобразования обычных веществ и материалов, что приобретенным новым свойствам их диву даешься. Так как же можно было Владиславу Шаповалову утерпеть и не применять нанотехнологии к такому живому организму нашего общения, как русский язык?

А исследует в основном писатель результаты воздействия великого и могучего на очень тонкий и хрупкий материал – на детей. Он как учитель постоянно общаясь в детской среде, где царит чистота, доброта, искренность, сам остался в душе ребенком и тонко понимает мировоззрение, самые невероятные нюансы движения детской души. В своей солнечной лаборатории Владислав Мефодьевич и увидел свою мечту возможного перехода от создания на Земле «Города Солнца» до сотворения «Планеты Солнца». Мечта светлая, искренняя, как наивная улыбка ребенка познающего окружающий мир, но не такая уж и утопическая. Часто балансируя на грани войны и мира, человеческая цивилизация всё-таки извлекает уроки, что только совместными усилиями всех народов земли можно сохранить мир. Трагедии ядерных взрывов в Японии в периоде от Хиросимы до Фукосимы, который намного короче ядерного полураспада, показывают, насколько хрупок современный мир. И нужно прислушиваться к здравому и созидательному, экологически чистому медвяному звону, а не к карканью воронья, пожирающего падаль, которая остается после налетов ястребов войны, скрывающихся под тогой голубя мира, на мирные страны. Шаповалов в миниатюре «Глупее не придумаешь» развенчал лицемерную политику «ястребов». К чему столько ракет нужно производить с ядерными боеголовками, когда уже имеющиеся количество их достаточно, чтобы уничтожить всё человечество пять-шесть раз.

Вот и вся суть нанотехнологии Шаповалова: незаметно, ненавязчиво, умело, подбирая нужные слова, создать у ребенка ощущение вечности медвяного звона, самим быть или хотя бы стараться быть чистым, добрым и искренним всю жизнь. У такого благородного желания в нашей великой русской литературе уже имеются исторические традиции.

Алексей Константинович Толстой и его двоюродные братья Жемчужниковы, объединившись в творческую группу под единым на всех псевдонимом «Козьма Прутков» создали с помощью краткости, нанословесный шедевр: «Необъятное – не обнимешь». Владислав Мефодьевич Шаповалов задался одной целью: «Увидеть невидимое». Вернее результаты труда неприметного, невидимого сразу процесса воспитания нравственности подрастающего поколения. Его миниатюры-притчи на это нацелены. Ведь бывают случаи в жизни, что не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Яркий пример тому притча «Старуха и паук».

«Старуха и паук» не знали друг друга и были счастливы. А узнали – начались беды, одному и другому. Ей - что есть паутина ему – что есть веник».

А как увидеть и запечатлеть ветер в миниатюре «Фотография ветра» ребенок спрашивает взрослого, может ли он сделать фотографию ветра. И фотограф берется рьяно за дело: щелкает фотоаппаратом, делает кадры, волнуется от ветра пшеничное поле, вздымаются волны на море, качаются ветки деревьев, гнется в реке камыш, в небе плывут облака. Фотографии показывают мальчику, а тот недоволен – это следы действия ветра, а не сам ветер. Но следы появились под воздействием ветра, а значит, всё-таки сделана фотография ветра! Он невидим, но реально существует, как нравственность человека.

В произведениях писателя много неологизмом, за которые ему крепко доставалось от закоренелых банальных трескучими фразами критиканов.

И в этом случае Шаповалов обращается не только к традициям русской литературы, но и к её истокам: к творцам русского языка – детям. Только благодаря маленьким мудрецам наш великий и могучий способен обновляться, самоочищаться, развиваться качественно и разрастаться в ширь и в глубь.

Корней Иванович Чуковский еще до революции снискал славу блестящего литературного критика, а как тонкий, вдумчивый языковед он предстает в трех книгах: «От двух до пяти», «Высокое искусство», «Живой как жизнь».

Книга от «Двух до пяти» вышла в 1933 году, а кто не восторгается и сейчас детским языковым творчеством? Разве не изумительно слышать из уст ребенка вместо «вентилятор» - «вертилятор». Вентиляция, перемещение воздуха принудительно слово иностранное и поэтому не совсем, понятно детям. А когда ребенок видит, как вертятся лопасти вентилятора, то сразу и рождается аналог иностранному слову – вертилятор.

Когда отец с восторгом замечает, что рыба клюет, то реплика сына приводит его в изумление: «Никакого клюва у рыбы нет. Я знаю!».

А ставшие хрестоматийными слова «Стрекозёл» - муж стрекозы? А «почтаник» вместо почтальона. Такой полет фантазии, такое творчество, а потом удивляешься, что язык наш живой, как сама жизнь.

Тут, наверно, можно и отыскать основательный, а не частичный ответ на тот вопрос, который задал мальчик взрослому, поставил его в тупик:

« - А смерть – тоже мастерство солнца?».

Жизнь никогда не исчезнет на земле, пока происходит смена поколений, времен года. В цикле рассказов-миниатюр писатель показывает, что Земля, вращаясь вокруг Солнца, проходит все циклы человеческой жизни. Весна – рождение и детство; лето – пора мужания и созревания; осень – не только опыт богатства и сбор плодов своего труда, но и чувство угасания жизни; зима – это глубокая старость и … смерть!

А смерть ли? Ведь следом за зимой вновь приходит весна, жизнь продолжается, всё на земле обновляется и возрождается в новом качестве. И так будет продолжаться вечно. Смерть и бессмертие во многих мировых религиях выражены в священных писаниях. В том числе и нашем православии. Читая литературные произведения Владимира Шаповалова, убеждаешься, что у него, уважающего десять заповедей, смерть не является тупиком, обесценивающим всё земное бытиё существования его на земле. Смерть это только мост, по которому ты переходишь в другой мир. Пусть бренно тело, лишь жила б душа. В литературном творчестве писатель придерживается восточной мудрости: «Работай в этой жизни так, как будто ты живешь в ней вечно. Но зато готовься к будущей жизни так, как будто ты умрешь завтра».

Поэтому Владислав Мефодьевич столь открыто проповедует идею русского национализма и противится проникновению в нашу русскую культурную цивилизацию меркантильности, западничества, где господствует дух одной только земной жизни, а значит дух неизбежной смерти. А проповедовать идею бессмертия человечества (Планеты Солнца) может только Великан духа.

Читаешь мудрые книги Шаповалова и убеждаешься, что в его литературных произведениях нет ни капельки вымысла, всё только правда, всё только так, как бывает в жизни на самом деле, что он испытал отчасти и сам. Потому-то и получаются его произведения интересными и актуальными на все времена, что он свое собрание сочинений не сочинял, а прожил… и создал - книги и себя, русского писателя, продолжателя нашей великой русской литературы мирового уровня. Создал вопреки, а не благодаря жизненным обстоятельствам. Ему всегда приходилось идти против ветра и течения, преодолевать искусственно создаваемые препятствия. Не прятать, как страусу голову в песок, а идти по жизни с гордо поднятой головой, несмотря на подстерегающие его беды и опасности. На это ему хватило сил и мужества. Тем, кто завидует его судьбе, считая, что писатель родился под счастливой звездой, отвечу просто: «Судьба помогает тем, кто имеет смелость и мужество противостоять её ударам». Как сказал Игорь Северянин: «Что толку плакать и тужить: Россию нужно заслужить».

У Владислава Мефодьевича не увидишь в миниатюрах прямолинейных выводов, нравоучений, как это бывает в конце басен: мораль сей басни такова, что не боится заяц льва. Для этих вещей в литературе и существуют метафоры. Скажет отец: «Как у меня трещит голова», а сын его спрашивает: «А почему же треска не слышно?». Посмотрит в окно и задумается: «Скоро морозы ударят!», а сынок уже план действий составляет: «Не буду на улицу выходить, и меня морозы не ударят».

Как не удивиться неожиданному выражению девочки, которая возмущается перед подружкой тем, что родители после работы не хотят с ней играть: «Папа сразу на диван и читает книгу, а мама – барыня какая, сразу стирать начинает…».

Смеетесь? Я так же смеялся, изумлялся, удивлялся творческим находкам писателя Шаповалова. Но больше всего удивлялся тому, что находок этих у него – россыпи. Золотые россыпи.

Корней Чуковский считал, что дети «гениальные лингвисты», а Владислав Мефодьевич много лет проработал с детьми в школе. Трудно устоять перед соблазном стать гениальным лингвистом, когда тебя окружают только такие «языковеды»: придирчивые, пытливые, творческие.

Созданы в творческих произведениях писателя и удивительно необыкновенные, свежие, сочные, неожиданные образы. Я уже приводил некоторые из них выше. У Ярослава Смелякова в стихотворении про главкомов создан потрясающий образ:

В петлицах шпалы боевые

За легендарные дела.

По этим шпалам вся Россия,

Как поезд, медленно прошла.

Перед нашими глазами в произведениях Шаповалова так же медленно, как поезд по шпалам проходит вся наша Матушка Россия в её величии и нищете, с её «Белыми берегами» и «Серыми великанами».

Разве можно было представить творчество Владислава Шаповалова без миниатюры – «Чутье на человека»? а разве состоялся он сам, как писатель, без его удивительно тонкого чутья на человека?

Писатель Сергей Шаргунов, довольно еще молодой человек отмечает: «Меня радует, что вопреки общественной деградации (надежду на авангардное обновление, вспыхнувшее в начале «нулевых» сменило ощущение абсурдной беспросветной реакции), культура жива.

Новую социальность можно назвать старым словом «народничество». Сопереживание простым людям, бедным людям, способность окунуться душой в «большинство» и насладиться его, нет, не серостью, а светлостью. Ваша светлость, товарищ народ! Лирическая нежность к грубой земле под ногами идет от того же народничества. Перечисленное – психологические меты поколения».

Сергей Шаргунов, как представитель молодого, нового поколения имеет в виду это, свое поколение. Но всё новое – хорошо забытое старое. То о чем восторгается Шаргунов написано и есть в литературных произведениях писателя старшего поколения Владислава Шаповалова и лирическая нежность к грубой земле и светлость русского народа. Своим метким высказыванием Сергей Шаргунов только подтвердил мои слова об актуальности творчества Владислава Мефодьевича Шаповалова.

Меня всегда учили старшие коллеги-журналисты, писатели, что концовка произведения должна быть краткой, как вырвавшийся из груди крик перед атакой: «Ура – а – а!».

Но, к сожалению, а может быть и к счастью, рассказать кратенько о творчестве писателя Шаповалова мне не удалось. Но повторюсь трудно отказаться от соблазна. Завершаю исследование короткой фразой, которую произнес с великим уважением губернатор Евгений Савченко, поздравляя с 85-летним юбилее Владислава Мефодьевича и вручая ему пятитомное собрание сочинений, обращаясь в зал:

- Дорогие друзья, читайте мудрые книги русского писателя Шаповалова!

Часть VII

«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи»

Духовное завещание современникам и потомкам

Шли годы. Но чем дальше удалялись тяжелые и лихие времена, тем масштабнее становилась панорама литературной деятельности писателя, и чётче выкристаллизовывались черты творческого портрета Владислава Мефодьевича Шаповалова. После грозы и бури бурный поток, стремящийся с крутых берегов в чистую реку, может на время замутить воду грязной пеной, мусором. Но река, уже через километр-два самоочищается и катит дальше чистую и полноводную волну к морю-океану.

Писателя уже не только ругали, но и хвалили. Ничто не изменилось в творчестве Шаповалова - всё тот же стиль, тот же прекрасный язык, но как сказал поэт Сергей Есенин: «Большое видится на расстоянии». И каким бы крупным не была фигура писателя, отдаляясь во времени, можно увидеть, хорошенько разглядеть его лицо. Расстояние этого удаления измеряется прочитанными книгами. У Валерии Николаевны Колесник жизненное кредо: «Возможность быть наедине с книгой дает возможность быть наедине с Богом, поэтому, читая «Медвяный звон» Владислава Шаповалова она сумела разглядеть прекрасное лицо писателя и человека.

Помог ей в этом Заслуженный художник России Станислав Косенков. Он иллюстрировал книгу Шаповлова «Медвяный звон» и познакомил Валерию Колесник, автора исследования «русская икона как ментальный комплекс» с Владиславом Мефодьевичем, сказав: «Это настоящий писатель. За что попало я не берусь». Косенков сделал отделению фонда культуры щедрый подарок – несколько гравюр к «Медвяному звону». Среди них был и портрет Владислава Шаповалова.

Валерия Николаевна в своем эссе «Духовное завещание современникам и потомкам» отметила. Что из белгородских писателей Станислав Косенков признавал только Шаповалова. Ни одной книги других авторов он больше ни ранее, ни позднее не иллюстрировал.

Колесник была в восторге от подарка художника: «Графический портрет В. Шаповалова работы С. Косенкова – это образец психологически достоверной передачи образа портретируемого. Это не просто реалистическая передача антропологических характеристик персонажа. Сказать, что писатель на этом портрете красив – ничего не сказать. Да ведь так и есть – гордо посажена голова, красивая лепка славянского лица, мудрый цепкий взгляд, сцепленные пальцы рук (жест, передающий постоянную внутреннюю работу мысли). В портрете писателя Шаповалова передана русская порода».

Такое живописное описание портрета я встречал только у Лермонтова. Вот как он нарисовал облик своего «Героя нашего времени» Печорина: «У него были белокурые волосы и черные, как смоль, усы. Как бывает у белой лошади черная грива – признак хорошей породы».

Заметила это и мать Валерии Николаевны: «Увидев этот портрет, ахнула: «Он как французский просветитель!».

Несомненно, на портрете Станислава Косенкова шаповалов имеет внешнее, да и внутреннее сходство с Вольтером. Уловила и сама Колесник, что художнику удалось передать то состояние писателя, когда он ушел в себя, в свои думы, в мучительные поиски и размышления своего таланта. Валерия Николаевна приводит образное выражение поэта Боратынского: «талант – это поручение Бога». А на отрешенном лице Владислава Мефодьевича хорошо видно как он старательно стремится выполнить это высочайшее поручение.

По мнению Валерии Колесник «Медвяный звон» хоть и получил диплом Госкомиздата РСФСР и премию журнала «Подъем» как гармоничное взаимопроникновение двух видов искусств – литературного и изобразительного – но это феномен до конца не изучен и не исследован ни литературоведением, ни искусствоведением. А сам Шаповалов о философском симбиозе двух видов искусства, литературы и живописи, сказал: «Находясь на природе, не быть философом нельзя». Шаповалов до 10 лет прожил на природе, в деревне. Отсюда и такая чеканная проза у Владислава Мефодьевича. Как образно и филигранно показала мастерство писателя при сотворении «Медвяного звона» в своем эссе Валерия Николаевна вряд ли кому еще так удастся. Остается только по белому позавидовать ей и привести цитату: «хочется Вся поэма – это чётко выверенные фраза к фразе, слово к слову, словно звонкая и чистая капля утренней росы на пахнувшем яблоневым цветом кусте ранним утром, когда побыстрее проснуться и окунуться в привычный ритм сельской жизни. Перечитываешьстраницы поэмы, словно пьешь чистую колодезную воду».

Размышления о значении творчества Пушкина Станислава Косенкова опубликованы, а Виктории Колесник посчастливилось присутствовать при сиюминутном озарении его: «Он, Косенков, лукаво заулыбался, как ребенок, воскликнул: «Боже мой!» Как же я раньше никогда не задумывался над тем, что Пушкин юные годы провел в деревне на природе! Именно те, важные годы, когда формируется личность! Он тоже деревенский!».

Вот так увязал двух поэтов одним узелком – деревней. У Пушкина эпиграфом к «Евгению Онегину» служит игра слов и понятий: «О, Русь! О, рус!». Расшифровывать восклицание «О, Русь!» не имеет смысла – оно камертоном звучит в сердце каждого русского патриота. А «О, рус!» - в переводе с латинского звучит тоже славно – «О, деревня!».

А Владислав Шаповалов очень ценил дружбу со Станиславом Косеновым: «Имея друга, ты как бы вкладываешь свой капитал, который всегда может к тебе возвратиться с процентами. Я приобрел, благодаря другу Косенкову недюжинный капитал. Теперь получаю проценты».

Теперь хочу возвратиться к строчке Сергея Есенина из маленькой поэмы «Письмо женщине» (Пушкин называл свои развернутые стихотворения, не дотягивающие по объему до поэмы, маленькими трагедиями, а Есенин – маленькими поэмами), ставшей давным-давно хрестоматийной: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи». Всяк цитирует её, фигурируя своей эрудицией, но редко кто знает, что следует-то за этой хрестоматийной фразой. А следует за великолепным, возвышенным и светлым образом следует апокалиптическое настроение человека, который попал в эпицентр шторма – стихии называющейся революция: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи. Когда дрожит морская гладь, корабль большой не плакал, не блевал и не ругался. Их мало с опытной душой кто трезвым в качке оказался. И я тогда под дикий шум, но твердо знающий работу, спустился в корабельный трюм, чтоб не смотреть людскую рвоту».

Станислав Косенков изобразил на портрете Владислава Шаповалова, не смотря на невзгоды и жизненные неурядицы, человеком с опытной душой, который оказался трезвым во время качки и шторма и твердо не только знающий, но и делающий свою необходимую работу. Сосредоточенного и целеустремленного, не обращающего внимания на то, что других сложившаяся ситуация наизнанку выворачивает. А вот сам-то Станислав Степанович… по отношению к трезвости дал слабинку, как часто бывает с талантливыми людьми. В том числе и с Есениным, который продолжает свое повествование: «Тот трюм был русским кабаком. И я, склонившись над стаканом, не вспоминая ни о ком, себя губил в угаре пьяном».

Владислав Мефодьевич считал, что Станислава Степановича не уберегли: «Зная слабость Славы я ни разу не выпил с ним ни одной рюмки… Никогда не давал повода. И это, ни каким образом не отразилось на наших дружеских отношениях, наоборот, укрепляло их в противовес собутыльникам, с которыми он после выпивок конфликтовал».

Что такое плечо друга писателя Шаповалова Валерия Колесник почувствовала в одной жизненной ситуации сама. Семья Шаповалова вместе с другими друзьями Валерии Николаевны, вспоминает она, помогли ей духовно выпрямиться, не сломиться и осознать: «Не упав, не поднимешься!».

Неслучайно и писатель заострил внимание на такой детали про тонкость ремесла художника: дети, наблюдая за тяжелым, изнурительным процессом гравировки с нетерпением ожидали, когда на готовом клише начнут печатать картинку. Положил чистый лист бумаги, прокатал и увидел уже через секунду изображение на нем. Тяжелый труд писателя Шаповалова так же не заметен тому, кто читает книгу. Легко, интересно, увлекательно. Тут любой, если возьмется, также написать сумеет. Но, чтобы было легко читать книгу, нужно очень много потрудиться.

Хорошо знает об этом и Валерия Колесник. Потому и высоко ценит фразу, сказанную русским писателем Шаповаловым: «Цените друг друга!». Для неё она звучит как духовное завещание, как призыв современникам и потомкам.

Страницы жизни и творчества писателя

Такой заголовок придумала для своего исследования творчества Владислава Шаповалова Татьяна Приставкина.

Татьяна Афанасьевна написала обзорный очерк, сначала рассказав о родителях писателя. Хорошо проиллюстрировав архивными фотографиями. Мефодий Михайлович шаповалов, отец писателя представлен дважды. На первой фотографии Мефодий – курсант фельдшерской школы при Голицинской больнице для питомцев Московского воспитательного дома. В кителе с петлицами и пуговицами в два ряда на широкой груди, выглядит молодцевато, а густой вихрастый чуб, волна до того крупна, чем еще больше подчеркивает пышность волос, придает Мефодию Михайловичу еще более бравый вид. Учился Мефодий в фельдшерской школе в 1916-1920 годах. Это было такое сумбурное, сумасшедшее время, но врачи нужны во все времена. Шла Первая мировая война, когда Мефодий поступил учиться и ранеными были забиты все госпитали и больницы, и он получил хорошую практику. Начало социалистической революции пришлось на середину его обучения. Сменилась власть, но фельдшерскую школу не распустили, и два года Мефодий Михайлович приобретал фельдшерское образование при советской власти, когда шла гражданская война и врачи были необходимы стране, как воздух.

На второй более поздней фотографии Мефодий, наклонив голову и опершись подбородком на правую руку, устремил свой взгляд в будущее. Его фотография размещена рядышком с фото красавицей женой Марией Кущевской. Мария тоже, как и муж по театральному позируя перед фотоаппаратом, также склонила немножко свою изящную головку вправо. А чуть ниже, но между родителями расположено еще третье фото, стоит пятилетний мальчик – Владислав. Подражая отцу, он тоже опирается щекой на кулачок правой ручки.

Приставкина, проанализировав творчество писателя Шаповалова. Провела классификацию по тематической направленности и разбила на четыре блока: отражение событий Великой Отечественной войны, произведения, написанные для детей, отражение социально-духовного развития российского общества в так называемый «застойный период», публицистика, связанная с журналистикой, редакторская деятельность.

Татьяна Афанасьевна отметила, что военная биография Владислава Мефодьевича сближает его с другими авторами-фронтовиками, но его творчество отличается разносторонностью писательского дарования. Он детский писатель и прозаик, публицист и издатель, но всегда общественный деятель, исполняющий честно свой гражданский долг перед Родиной. Прожив два года в зоне фашистской оккупации, он извлек уроки истории и знал не понаслышке жизнь по обе стороны линии фронта. Тяжелые испытания, выпавшие на его долю, сделали писателя сразу, ещё в подростковом возрасте и взрослее и мудрее. Вот, что писал он в письме домой с фронта в 1944 году, когда ему ещё было 18 лет, шел 19 год, а он уже провоевал почти два года: «Мне теперь понятно. Что жизни теперь нет нигде, ни здесь, ни там. Правда, может, для кого и есть, но это паразиты». Вот с каких лет воспитал в себе Шаповалов гражданскую зрелость – нетерпимость к приспособленцам всех мастей и окрасок.

Татьяна Приставкина увидела, изучая литературно-художественные произведения Владислава Шаповалова скрупулезную его работу: «Автор по крупицам собрал увиденное на войне. Посмотрев на прошлое с позиции взаимоотношения животных и человека. Здесь ещё раз пронзительно прозвучала мысль писателя гуманиста, что война ужасная реалия, не щадящая ничего живого не земле. Патология жизни…». Шаповалов создает емкие образы природы, чутко реагирующие на чудовищную силу уничтожения всего живого на войне. Портреты героев отличаются особым психологизмом.

В некоторых рецензиях прозвучал упрек автору в некотором дидактизме, снизившем динамизм изложения. Но писатель, как сторонник ненасильственной педагогики стремится художественными средствами воздействовать на юное поколение.

Формирование духовности начинается в семье, вот почему во многих книгах звучит обращение к взрослым: «Купите хорошую книжку исконно русского писателя, впитавшего истинно национальный русский язык с молоком матери и доносящим нам, потомкам, человеческие сокровища, наполненные нашими предками – словотворцами».

Татьяна Афанасьевна сравнивает прозу о детях Шаповалова и ставит её в один ряд с великими писателями XIX века, как Толстой, Аксаков, Гарин-Михайловский. Описание природы Владислава Мефодьевича считает она, это продолжение традиции Паустовского, Пришвина, Бианки. Шаповалов обладающий тонкой художественной рефлексией уже тогда задумался над экологией культуры, личности, общества. Вот почему считает Шаповалов: «Миром править должны умудренные опытом дети…». Иными словами у властипридержащих должна оставаться хоть частичка души ребенка, а не только прагматизм, рационализм и жесткость, которая зачастую граничит с жестокостью.

Во фразе писателя: «Душа болит за землю русскую, за русский язык» Приставкина видит истоки его политических воззрений патриота. И в то же время она считает, что откровенность автора настораживает своей безапелляционностью, когда Шаповалов свидетельствует о «жидомассонской оккупации власти золотого тельца».

А как же можно разговаривать с теми неважно, к какой бы национальности эти люди не относились, если они, пытаясь оболванить нашу молодежь, стремятся ложь и разврат выдать за правду и благоденствие? Недавно Никита Михалков вступил на телеэкране в спор с Маратом Гельманом, представителем общественной палаты Госдумы. Гельман пытался доказать, что православная церковь слишком рьяно вмешивается в «светские» дела государства. Упрекая, что церковнослужители построили церкви в глухой российской глубинке, где даже нет здания сельсовета. И они, общаясь там с молодежью, пропагандируют свою православную веру.

А Михалков не стал объяснять, что православный священник не будет превращать свой храм в синагогу – это дело самих евреев к каким относится и Гельман, и проповедует то, что должен проповедовать по своим религиозным убеждениям. Никита Сергеевич показал какую «художественную» выставку организовал Гельман, оскорбляющую не только чувства православных верующих, а и простых российских граждан. На одной картинке облик Христа на фоне рекламы быстрой жратвы Макдоналдса, а на другой к русскому солдату, стоящему в позе «зюю» (со спущенными штанами до колен), пристроился сзади молодчик в фашистском мундире, и с возгласом: «Да здравствует Россия!» хочет нашего солдатика «поиметь», как говорят сейчас продвинутые «демократы», требующие свободы – секса извращенного.

Я ещё раз повторю, дело тут не в жидомассонстве, а именно в золотом тельце. Когда идет опускание культуры ниже плинтуса, национальность вовсе не причем. Приведу, с какой горечью сказал еврей юморист Роман Карцев еврейке Кларе Новиковой про её «творчество»:

- Клара, когда ты, кривляясь, изображаешь бестолковую тётю Соню, то даже ярые сионисты становятся на какое-то время антисемитами.

Объективность должна всегда преобладать. Как в вышеприведенном примере. Поэтому пророчески звучат слова известного нашего литератора: «И пусть каждый на века уразумеет, что с потерей ума, ты теряешь не себя, с потерей памяти – утрачивается Отечество.

Возьми свой предел

Учительница русского языка Валентина Ивановна Лобова нашла опору в творчестве Шаповалова для проведения урока «Нравственные ценности в современной литературе» во время участия её в областном конкурсе «Учитель года». Материалом для своего показательного урока Лобова выбрала повесть Василия Шукшина «Калина красная» и поэму Владислава Шаповалова «Медвяный звон».

Учительница много лет использовала для внеклассного чтения учеников 5-6 классов книги Владислава Мефодьевича. Она видела, с каким увлечением дети читают рассказы писателя о братьях наших меньших, семиклассники «Старый букварь» и «Черный аист». А десятиклассники «Медвяный звон».

Валентина Ивановна соотносит по силе воздействия литературных произведений Шаповалова на юных читателей с такими признанными мастерами русской прозы XX столетия как Пришвин, Бунин, Паустовский, Солоухин, Волков, Распутин.

Особое внимание Лобова обращает внимание читателей на маленький секрет звучания самого названия поэмы – «Медвяный звон». Он, по мнению Валентины Ивановны в сочетании аллитерационного названия и звукозаписи: «Длинное мягкое «В» в слове «медВяный» словно едва заметное дуновение ветерка сливается с пчелиным «зВоном». Слова «звон» (звукозапись) – фонетическое подобие «звуковой золотинки» (пчелы), облетающей ранний пушок зелени. Этот художественный прием придает яркую эмоциональную окраску названию, рождаемому в воображении разнообразные картины».

Валентина Ивановна старалась на уроке показать школьникам, как психологически тонко передал писатель духовное единство ученика и наставника в поэме «Медвяный звон», «Каждый о своем думает, а вместе». В мирное время живут герои поэмы. Но вот Женя увидел на спине Тихона шрам от осколка и полон сострадания. Не находит мальчик покоя и во сне: «Ему снилось, будто идет война. И он бежит с автоматом наперевес, а пули свистят и воют. Снаряды - и вдруг нестерпимая боль в спине. Страшная боль той глубокой раны, которую он увидел. От раны Женя ворочается на госпитальной койке. От неё он и проснулся».

Мальчик понимает. Что ему снился сон, а проснулся от острой боли, будто он был ранен на войне, после которой он только на свет появился.

Но надо читать призывает Александр Дороган не только детям, а и взрослым. Владислав Шаповалов в «О чтении» говорит о значении этого чтения: «Я разделил людей на две части: читающих и не читающих. Сразу видно одних и других. От первых исходит одухотворенный свет, от вторых пахнет тьмой и невежеством. Иными словами: кто не читает, тот не живет, а существует. То есть, читая – мыслишь; не читая – начинаешь хрюкать. И ещё: читая – становишься человеком с большой буквы; не читая – становишься на четвереньки».

Высказывание Владислава Мефодьевича побудило Александра Дорогана копнуть ещё глубже. Ведь если мысль подоспела у кого-то одного, то она будет пробуждаться уже в умах многих индивидуумов. Проблема чтения волновала не только Шаповалова. И вот редактор газеты «День литературы» отметил Дороган, Владимир Кондратенко задает вопрос известному прозаику Михаилу Попову: «Почему в России сегодня стали меньше читать? Что можно сделать для возрождения литературы?».

На этот простой и ясный вопрос редактор получил неординарный, даже можно сказать парадоксальный ответ:

- Знаешь, иногда возникает мысль – пусть лучше читают меньше!

Михаил Попов ответил так, считая, что если читать кое-какие вещи из сегодняшнего чтива, то можно отравить свой мозг им и стать дебилом.

Александра Дорогана убедил в этом услышанный им разговор в метро двух женщин. Одна держала на коленях книгу Донцовой, а вторая поинтересовалась: «Новинка?». «Нет, - ответила первая, - это я перечитываю».

Александр был поражен ответом, он считает, что перечитывать Донцову – нонсенс и восклицает: «Какой следующий шаг сделает в своем умственном развитии эта мадам? – мычать начнет?».

После такого «великосветского» разговора, Дороган понял, что проблема чтения выглядит намного сложнее, хотя и настолько же трагичнее: «Чтение теперь не обучающий труд, оно превращено в процесс потребления. Но ведь и потребление – не самоцель. Важно ведь не то, что мы потребляем, а то, что усваиваем и как затем используем полученную энергию. Чтение, как и писательство, категория нравственная, а не потребительская».

Поэтому я рад, что учительница Валентина Лобова проводит такие замечательные уроки по изучению поэмы писателя Шаповалова «Медвяный звон», публицист Александр Дороган за основу своего очерка «Надо читать!» взял размышления Владислава Мефодьевича «О чтении».

Лобова на уроке передает своим ученикам великолепие симфонического звучания поэмы «Медвяный звон». Лучшего композитора, чем сама Природа на свете нет, а Александр Дороган выискивает в шаповаловских повествованиях фразы-изюминки для пиршества взрослых.

Прививать любовь к чтению нужно, несомненно, на всех уровнях возрастов нашего общества. От мала, до велика. Пропагандировать, что книги наших классиков не только мудры, но и интересны - также необходимо. Ведь если читатель откроет любую книгу Владислава Шаповалова и прочитает несколько строчек, то его потом будет нельзя оторвать никакой силой от чтения.

Однажды мне в детстве попалась книжка с мудреным, а потому не очень понятным названием «Оцеола – вождь семинопов». Не правда ли, почти всё название состоит из непонятных непривычных слуху слов: оцеола, семинопы – что это такое, кто это такие. Но, раскрыв книгу, меня сразу же привлекло вступление автора: «О, LINDAFLORIDA! О, Прекрасная Страна Цветов! – так воскликнул первый мореплаватель, впервые увидевший твои берега». Романтические приключения героев Майн Рида захватили меня. В романе было всё как в жизни: смелость и трусость, благородство и подлость, любовь и ненависть, жизнь и смерть.

Через полвека я раскрыл книгу Шаповалова «Серые великаны» и те же полузабытые детские впечатления охватили меня. От того-то я, перечитав все литературные произведения Владислава Мефодьевича Шаповалова, и принялся за исследование его творчества. Как тот майн-ридовский мореплаватель открыл для себя мечту Шаповалова о «Белых берегах», почувствовал, точно меду отведал, сладость и горчинку «Медвяного звона», возненавидел, хотя и раньше-то не испытывал никаких симпатий к «серым великанам». Чуть ли не ослеп от блеска драгоценных бриллиантов его «Россыпей», восторгался единением человека и природы в рассказах «Мастерство солнца», поражался мужеству героев и их жажде к жизни в «По всей линии фронта».

Мастер художественного слова

Творчеством Владислава Шаповалова интересовались многие искусствоведы, филологи, литературоведы. Но наиболее полно и объемно отразила из всех ранее прочитанных мною отзывов о творчестве Владислава Мефодьевича кандидат филологических наук, доцент Лидия Степановна Маркина в своей статье «Мастер художественного слова», посвященной 80-летию Шаповалова.

В статье семь глав, у каждой свой подзаголовок: «По всей линии фронта», «Старик и огонь», «Непобедимая, несокрушимая…», «Вечный звон», «Сага о сером великане и златокрылой пчеле», «Философ. Поэт. Гражданин» и… «Великан Духа».

Прочитав название «Великан Духа», мне показалось, что я услышал раскат грома среди ясного неба. Телепатия какая-то. Я начал исследование произведений писателя Шаповалова с названия «Великан Духа», а Лидия Маркина этим названием заканчивает свое исследование, озаглавив последнюю главу «Великан Духа».

В истории открытий есть много курьезов и казусов, когда два человека независимо друг от друга, параллельно приходили к одному выводу, делали одинаковые открытия в одном временном периоде: Попов и Маркони – радио, Тесла и Эдисон – электробытовые приборы, использование электричества в быту и в промышленности, Христофор Колумб и Америго Веспуччи - изучение и открытие новых земель, материка Америки. Итальянец Маркони буквально на несколько часов раньше русского изобретателя Попова подал патент на изобретение радиосвязи, передачу звука без проводов на расстояния. До сих пор идет спор: кого считать первым – Попова, который практически раньше Маркони установил радиосвязь, находясь в комнате на суше с военным кораблем, который шел по курсу в открытом море, или Маркони, оформившего патент на изобретение раньше Попова. Очевидное нельзя отрицать.

Я спорить и бороться за пальму первенства не собираюсь. Отдаю её той, кто заслужил её по праву – Лидии Степановне Маркиной. Не собираюсь наследить в истории Америго Веспуччи, именем, которого назван континент, открытый Колумбом. Но континенту-то неважно в честь кого он назван. Он существовал и до открытия Америки Колумбом, посчитавшего ошибочно, что он достиг берегов Индии. Существует Америка и после исследователя мореплавателя Веспуччи, увековечившего открытую землю Колумбом своим именем. Поэтому и виновным себя тоже не чувствую.

И мы исследуем тот материк Литературы, на который по-своему, необычно взглянул писатель и смог оценить открывшееся ему величие континента, написать о своем открытии в книге, рассказав в ней о силе человеческого духа. Такой подвиг мог совершить только Великан Духа. Великаном Духа нужно было стать, придумать такой титул невозможно никакому исследователю. Это название витало в воздухе в той литературной атмосфере континента, созданного философом, поэтом, гражданином и мыслителем, мастером художественного слова Владиславом Мефодьевичем Шаповаловым.

По всей линии фронта

Лидия Маркина считает, что книга Шаповалова с таким названием не имеет аналогов в отечественной литературе. Она адресована детям, но с не меньшим интересом читается и взрослым.

Особенно потряс Лидию Степановну небольшой рассказ «Не своим счастьем». В нем вроде бы нет никакой героики. Выкупила у продажного полицая бобылка, не испытавшая личного семейного счастья женщина, пленного за золотое колечко, которое сняла она со своей руки. Нет, не колечко сняла и не на откуп жадному полицаю использовала свой дар женщина, а отдала она ради спасения жизни пленного свое золотое сердце, подарив самое бесценное, что есть у человека – жизнь. О том, как сумел отобразить этот поступок бобылки писатель и пишет Маркова:

«Сразу даже не поймешь, как на таком простом материале автор добивается такого накала напряженности. По уровню мастерства художественного слова и, главное, по уровню эмоционального воздействия и воспитания подлинного патриотизма этот рассказ ставит имя Владислава Шаповалова в один ряд с такими шедеврами отечественной словесности как «Судьба человека» Михаила Шолохова и «Русский характер» Алексея Толстого».

А огорчена Маркина, как доцент, что отсутствуют отечественные научные исследования книг талантливого автора Владислава Шаповалова, хотя, по её мнению, творчество его представляет не только читательский интерес, но и с научной точки зрения.

Лидия Степановна приводит один необычный случай. К Шаповалову обратился из далекой Бельгии студент Брюссельского университета с просьбой дать согласие на защиту диплома по его произведениям. Дипломную работу студент выполнил блестяще, что высоко и отметили профессора из Брюсселя. Зато за четверть века наш Белгородский университет ни разу не пригласил писателя к студентам, не говоря уже о дипломных работах. А о диссертации Маркина даже не заикается…

Без научного, скрупулезного, тщательного подхода по изучению творчества Шаповалова, считает Лидия Степановна невозможно открыть все тайны его магии, притяжения к его прозе необыкновенного множества читателей. Я и сам неоднократно с удовольствием видел в детских библиотеках потрепанные, ветхие, протертые до дыр обложки и странички книг Владислава Мефодьевича. Не торопитесь спрашивать меня, почему я радуюсь ветхости детских книжек! Отвечу сам: читают и часто берут эти книжки ребятишки в руки. Но вместе с радостью перелистывается и недоумение: так почему же тогда эти книги не переиздаются, если пользуются такой популярностью у школьников, таким успехом у взрослых?

Вот потому-то и считает доцент Маркина, что научный подход к интерпретации художественного текста позволил бы высветить такие его стороны, о которых не подозревал и сам автор. По ее мнению у писателя в период создания литературного произведения откуда-то берутся такие наивысшие силы, превышающие размер его личности. И Лидия Степановна задается вопросом: «Кто диктует ему вдохновенные строки? Собственное Я, Муза, ангел, дух?». Наверно, все вместе. А общество получает в дар талантливое художественное произведение. Даже не одно…

Во второй главе «Старик и огонь» Лидия Маркина анализирует повесть Шаповалова «Зачарованный бор». Она сравнивает аллегорическую схватку Старика-лесника с Огнем, с другим Стариком из повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». За это произведение американский писатель получил Нобелевскую премию. Лидия Степановна не может влиять на комитет по награждению Лауреатов высей литературной премии мирового уровня, но высказать свое мнение по этому поводу, никто её право не может отнять: «Я не влияю на выставление кандидатур на Нобелевскую премию, - пишет она, - и смотрю на жизнь приземленнее. Но мне кажется, что повесть «Зачарованный бор» заслуживает включения её в список обязательного чтения по школьному курсу литературы. Это – гимн мужеству того поколения победившего коричневую чуму».

Кстати Альбер Камю, написавший повесть «Чума» в 1947 году, тоже стал лауреатом Нобелевской премии именно за повесть «Чума». Француз «обошел» тогда, «отодвинув» нашего великого русского писателя Михаила Шолохова. Роман «Тихий Дон» и по объему и по эпохальности был куда весомее «Чумы», но, что случилось, то и случилось: Шолохова наградили Нобелевской премией, но в 1965 году.

Несомненно, классики русской литературы сделали огромный вклад в развитие мировой культуры, а «Тихий Дон» Михаила Александровича, несомненно, был романом XX века. И не зря на Западе шарахаются как черт от ладана от простецкой фразы: «Русские идут!». Отсюда и стараются затереть очевидный литературный талант. И мне так хотелось бы, уважаемая Лидия Степановна, чтобы вы имели влияние на выставление кандидатур на Нобелевскую премию. Но уверен, что такие талантливые произведения, как произведения писателя Шаповалова дождутся самой высокой оценки. Дождался же её «Тихий Дон» Шолохова. В «Зачарованном бору» звучит былинная тема со времен скифов, когда малочисленное, но гордое, свободолюбивое племя скифов не покорилось стотысячному полчищу войск персидского царя Дирия, используя тактику выжженной земли. Всё, что не могли забрать с собой при отступлении скифские воины: имущество, постройки, посевы, мосты, леса, луга, они предавали огню. Подвиг лесника из «Зачарованного бора» Шаповалова, изложенный с таким надрывом, с такой пронзительностью и факты уничтожения неубранного урожая хлеба осенью 1941 года нашими крестьянами настолько потрясли меня, что я посвятил этим событиям небольшое стихотворение:

Хлеб разрежешь – он белый, белый

С золотистой корочкой спелой.

Сверху чуть потемней, румяней

От разреза запах дурманный

Цвет зимы и весны, и осени

Хлеб впитал своими колосьями.

От шального, хмельного, вольного

Ветра, хлеб колыхался волнами.

Умывался дождями, росами.

Хлеб зерном наливался к осени.

Только осенью этой горькой,

Не дождалось поле уборки,

А сапоги на подковах из стали,

Хлебные стебли без жалости мяли.

Вечером в поле взметнулась зарница –

В поле костром загорелась пшеница.

Тот, кто ладонями поле взлелеял

Труд свой на пепел, на ветер развеял.

Лишь на щеках закопченных и грязных

Белые шрамы прорезались сразу.

В главе «Непобедимая, несокрушимая…» Лидия Маркина исследует роман Шаповалова «Белые берега». Вот как начинает эту главу Лидия Маркина: «Этими эпитетами сопровождалось любые упоминания о Красной Армии. Писателю осмелившемуся писать правду о войне предстояло выслушивать в обвинении и очернении светской действительности и отсутствии патриотизма». А Владислав Шаповалов написал правдиво.

Лидия Степановна говорит о развернутой метафоре, часто применяемой в романе «Белые берега» Владиславом Мефодьевичем и о его умелом применении метода ретардации. Этот прием состоит в задержке сцен повествования с помощью отступлений, рассуждений, вводных картин. От ретардации роман становится более многомерным, объемным и эпизоды «Белых берегов» становятся выпуклыми: то, как в стереовидение, то, как в голограмме.

В начале может читателю показаться, что такое название «Непобедимая, несокрушимая…» взято Лидией Степановной с иронией в насмешку над неудачами впервые месяцы войны, но надо дочитать до конца не только исследование Маркиной, но и роман «Белые берега» Шаповалова.

Приведу в параллель пример теперь из истории греко-римских войн. Римский военноначальник ступивший со своим войском на греческую землю послал к полководцу греку парламентера, который вручил противнику ультиматум, где предлагалось сдаться на милость неприятеля. А дальше следовала угроза и предупреждение в однократном случае: если персы силой захватят город, то он превратится в руины, камня на камне не останется на том месте, где стоял город.

Греческий полководец молчал и парламентер, не выдержав, спросил его:

- Какой ответ передать мне своему военноначальнику? Вы так долго обдумываете, что он будет, наверно, очень длинным?

- Нет, он будет очень кратким, в одно слово и вы запомните его: ЕСЛИ!

Лаконичнее дипломатического ответа не было за всю историю. Разрушить город можно, ЕСЛИ его захватить. А если не если?.. Эту притчу в другой интерпретации приводит Маркина.

О полном разгроме Красной Армии генералы и фельдмаршалы Гитлера докладывали трижды: наши войска у стен Москвы, Ленинграда, Сталинграда. Если мы завтра захватим город, большевики капитулируют. Но это «ЕСЛИ» постоянно срывало планы фашистского блицкрига. И наша Красная, а потом Советская Армия оказалась и в самом деле непобедимой и несокрушимой. Говорят об итогах: цыплят по осени считают. Мы подвели итог весной – 9 Мая. А Лидия Степановна этой нотой завершает свое эссе: «Так заканчивается роман о Родине и о нашей несокрушимой Армии, которая переломала-таки хребет фашистскому Дракону… Так будет всегда, пока на белых берегах Днепра ласково плещутся легкие струйки воды, вкус которой не сравнится ни с чем, так как это вкус нашей горемычной, но прекрасной Родины».

В главах «Вечный звон» и «Сага о сером великане и златогривой пчеле» филолог Лидия Маркина продолжает развивать свою идею о том, что творчество писателя Шаповалова следует воспринимать не только как великолепную беллетристику с точки зрения читателя, но и с научной точки зрения.

«Вечный звон у филолога и начинается с любованием звучания названия поэмы: «Медвяный зв-оон…Зв-он. Звон…».

Медвяный звон сопровождает читателя на протяжении всей поэмы. С позиции оптимистической выразительности этот звуковой образ достигается осознанным повтором согласных и гласных звуков, но в творческую мастерскую автора не хочется заглядывать бесстрастным оком ученого. Ибо мастерские Мастера – это пасека звуков, которые складываются в подобные слова».

В этом тексте восхищенного человека хотя и говорится, что на красоту не стоит смотреть беспристрастным оком ученого, но как говорится: Платон мне друг – но истина дороже. Как же может удержаться ученый, исследуя даже самые великие мировые шедевры искусства и литературы, чтобы не взглянуть на них беспристрастным профессиональным взглядом ученого.

Вот и у Маркиной после восхищенного возгласа, следует научный лексикон:

«Гармония ключевого слова с фантастическими аккордами округляющих слов и создает необходимый звукообраз… Ключевой слово-звон. Оно ведет основную мелодию. Отголоски создаются цепочкой первого голоса: зима, заутра, низы, звезды, зеленые, запах, прорезываются, горизонт. Вторым голосом поют слова со звуком «С»: весна, осень, слышать, сила, рассыпать, роса, серые, осветленные, стрекающие».

И заканчивает рецензию Маркина оптимистично: «Медвяный звон как символ бессмертия жизни дает надежду на лучшие времена».

В «Саге…» Лидия Степановна по научному раскладывает по полочкам прозу Шаповалова богатую своим внутренним контекстам: «Так случилось с серыми великанами. Из носителей Добра они превратились в носителей Зла. Чтобы звучало доказательно, нужно провести понятие «серые великаны» по всей лестнице контекстов. Для этого нужно пройти по шести ступеням контекста: 1 – общесловарного, 2 – условно-словарного, 3 – литературного направления, 4 – авторского контекста, 5 – контекста литературного цикла, 6 – контекста эпохи.

Получаем следующую картину концептуального развития понятия «серые великаны»: 1 – кролиководство, 2 – семейственность, 3 – коррупция в партаппарате районного и областного звона, 4 – коррупция в Политбюро, 5 – гибель государственной системы, 6 – гибель социализма как идеи».

Если учесть, что Маркина в статье уже называла Владислава Мефодьевича Шаповалова пророком, то в подконтексте двух цепочек сухих научных схем звучит романтическое начало исследования Лидии Степановны – о пророчестве писателя:

«Для русских людей пчела священна, поскольку она произошла из слезы распятого на кресте Иисуса».

Несомненно, автор, написавший «Сагу о сером великане и златогривой пчеле» о Добре и Зле, является Пророком или хотя бы провидцем.

Живите подольше, родные, Солдаты Второй Мировой

Этими словами оканчивалось стихотворение поэта, председателя Белгородского отделения Союза писателей России, Владимира Ефимовича Молчанова, которое он посвятил всем фронтовикам, в том числе и писателю Владиславу Шаповалову, но прочитал лично ему на 85-летие Шаповалова с большим размахом. Место проведения юбилея чего значит – Большой зал Дома правительства Белгородской области. Ведущие предложили писателю присесть за журнальный столик и сидя принимать положенные в такой день почести, учитывая довольно солидный возраст юбиляра. Но разве мог сидя выслушивать русский интеллигент. Он подходил, встав со стула, к каждому выступающему – высокий, стройный, подтянутый, с гордо поднятой головой и, мягко улыбаясь, внимал словам.

Первым вышел поздравить Владислава Мефодьевича губернатор белгородской области – Евгений Степанович Савченко.

- Сегодня хочется сказать слова об особом человеке, о нашем современнике, о Шаповалове Владиславе Мефодьевиче, - произнес губернатор. – Об удивительно чистом, честном, светлом человеке, очень талантливом, очень почитаемом всеми белгородцами. Но начну я поздравление с несколько другой географической точки нашей Родины. Вот третий день нахожусь под впечатлением поездки, во время которой я посетил Алтай и родину Шукшина Василия Макаровича – село Сростки. Это была давняя моя мечта и она осуществилась. Побывав в школе, где он учился и преподавал, посмотрел, где жил и, общаясь с жителями села, побывал на горе Пикет, где скульптором Вячеславом Клыковым поставлен удивительный памятник Шукшину. Вот там и подумал – как нам сегодня не хватает Шукшина. Но сегодня я с глубоким удовлетворением заявляю, что у нас есть свой Шукшин, есть шаповалов Владислав Мефодьевич. И я уверен, что придет время, когда все белгородцы, как алтайцы гордятся Шукшиным, как куряне гордятся великими писателями, такими как Валентин Овечкин, как Евгений Носов, как мы гордимся Станиславом Косенковым. И сегодня Владислав Мефодьевич среди нас. Но я бы очень хотел, чтобы он был в каждом из нас, чтобы был частицей каждого белгородца. А для этого у меня одно пожелание: давайте читать, читать и перечитывать прозу Владислава Мефодьевича Шаповалова. Давайте познавать красоту и глубину житейской мудрости через удивительные слова его прозы. В одном из его произведений, поэме «Медвяный звон» есть такие слова: «в старости мы всегда сожалеем о том, что не сделали в молодости». Наверное, это о многих из нас. Но это, ни в коем случае не относится к Владиславу Мефодьевичу. То, что он сделал, написал, это только частица задуманного, но это ни в коем случае не говорит о том, что писатель о чем-то жалеет. Да и жизнь-то ещё продолжается, Владислав Мефодьевич. Поэтому я вас от всей души хочу поздравить с замечательным юбилеем, хочу пожелать вам здоровья и творческой неугомонности. Счастья Вам и с днем рождения!

Савченко вручил писателю медаль высшей доблести Белгородчины – «За заслуги перед землей Белгородской».

После губернатора Шаповалова поздравляли учителя из Суджанского района Курской области, с которыми он работал, ученики, которые стали учителями по примеру своего наставника. Приехал поздравить его и глава администрации из Суджи Николай Иванович Ильин.

- Мы до сих пор считаем Вас земляком, - сказал Ильин, - потому что Вы сделали очень много для образования и культуры нашего района. Все ваши ученики, узнав, что мы едем поздравлять Вас, передавали Вам низкий поклон. Да и «Черный аист», который стал классическим произведением, это наш Суджанский аист. Приезжайте к нам в Суджу, навещайте свои родные места. Дай Вам Бог всего доброго. Спасибо за всё.

Следом за курянами выступил сопредседатель регионального отделения Всемирного Русского Народного Собора, член Президиума Общественного совета Центрального Федерального округа, председатель Общественной палаты Белгородской области – Виктор Васильевич Овчинников. Начал он речь с возвышенного прилагательного:

- Глубокоуважаемый Владислав Мефодьевич. Я имею полное право сказать: «Дорогой мой учитель». Мне, наверно, было бы неправильно подменять литературных критиков и знатоков русского слова. Зато, как читатель, я с огромным удовлетворением и большим вниманием читаю Ваши литературные произведения. Я прочитал 12 тысяч книг, всю классическую европейскую, американскую, русскую литературу и считаю Вас Великим русским писателем. Но не это главное. Как главный редактор «Белгородской энциклопедии» изучил более 50 тысяч биографий и каждую выписал своими пальцами на клавиатуре компьютера и могу судить, что в основном все выдающиеся люди – эгоисты. Да они реализуют свои устремления, безусловно, творят, но на самом деле они стремятся реализовать самих себя. Но и среди них есть та соль земли – наши великие святые русской православной церкви, великие соборные люди земства и гражданского общества, которые не только реализуют себя, но и посвящают свою жизнь людям. Если взять журнал «Звонница», общественную деятельность Владислава Мефодьевича – скольким десяткам молодых поэтов и прозаиков он дал путевку в жизнь, сколько книг издал. В этом и выражается его неуемное желание творить для людей добро. И это высшее признание человека служить обществу. Это очень сложно и тяжело, не каждый человек на это способен. Огромное спасибо Вам. И я рад, что удостоен чести иногда вечерами позвонить ему и вместе с ним гулять по вечернему Белгороду, обсуждать вопросы, которые волновали Достоевского. И восхищает меня, что сколько сил и энергии, чувств, личной гражданской ответственности ещё есть у Владислава Мефодьевича. Они нужны ему, чтобы каждый раз в своем журнале выписывать вот эти страдальческие слова за русский народ, за его величие. Эти слова неприятия той политики, которая наносит вред России, неприятия тех людей, которые изо дня в день стремятся в различных зарубежных международных, да и во внутренних организациях наносить вред и ущерб нашей России. Я как-то сравнил журнал «Звонница» с танком Т-34, который непобедимо идет не только по полям Великой Отечественной войны, а он главный водитель танка Т-34. у нас есть много среди деятелей культуры замечательных артистов театра и эстрады, а среди писателей отличных поэтов и прозаиков, есть немало толковых профессоров, хороших идеологов, но если сказать по большому счету, кто сегодня стоит на пьедестале властителя духовных дум Белгородчины, мне думается от русской интеллигенции – Владислав Мефодьевич Шаповалов.

Поздравил писателя Шаповалова и председатель Белгородского регионального отделения Союза писателей России Владимир Ефимович Молчанов. Он вручил Почетную грамоту Союза писателей России Владиславу Мефодьевичу и красочный альбом с фотографиями Суджанского района и Курской области «Земля, воспетая в былинах», сказав:

- Когда выступали куряне, я боялся, что такой альбом о Курской области, где Вы жили и работали, подарят они. А я столько времени его выискивал. Поэтому с удовольствием и вручаю Вам первым такой подарок и придумал, что подарить на Ваше столетие – альбом Днепропетровской области, в которой вы родились.

Потом Молчанов и прочитал стихи, строчку из которых я вынес в заголовок.

Трогательное поздравление произнес и коллега Шаповалова, писатель Олег Евгеньевич Кириллов.

- Дорогой, Владислав Мефодьевич, - поприветствовал он юбиляра. – Юбилей - всегда юбилей. В это время человек подводит итоги, оценивает всё сделанное. Но у тебя удивительная судьба – все твои юбилеи всегда совпадают с юбилеями великого поколения, к которому ты принадлежишь, к поколению, которое останется навсегда в истории России, как самое великое поколение, равное тем поколениям, которые выстояли на Куликовом, на Бородинском, на Прохоровском полях. Это знак, это судьба. Для меня чрезвычайно свежи в памяти девяностые годы, когда великая страна была разорвана на части, когда страшный трупный яд сочился с телеэкранов, когда нам говорили о том, что патриотизм – это последнее прибежище негодяев. Вот именно тогда Белгородская область и начала строить первые монументы в Прохоровке и в других памятных местах области. Было принято непростое решение, и тогда же писатель Шаповалов учреждает журнал «Звонница» - это тоже было непростое дело. Я помню то время, с каким змеиным шипением встречали иногда выход того или другого номера. Но Шаповалов из великого поколения, и именно он привел журнал к общероссийской общественности. Его журнал равен не менее великому журналу «Наш современник» по задачам, по целям, по отчаянной смелости, по великой любви к нашей России.

Владислав Мефодьевич не только писатель, он ещё и блестящий публицист. Поэтому вслед за писателями на сцену вышел поздравить юбиляра начальник управления печати и телерадиовещания Белгородской области, председатель правления региональной организации «Союз журналистов России» Александр Георгиевич Ходеев:

- Замечательные слова прозвучали в этом зале, - сказал он. – и они справедливы и по праву, потому что богатый и содержательный путь юбиляра – это очень яркий, убедительный пример служению России, отечеству. На поколение послевоенное и последующее сильное влияние оказало творчество вот этой блистательной плеяды литераторов, писателей, которые были напитаны самой мощью землицы Центрального Черноземья. В Воронеже – Гавриил Троепольский, в Курске – Евгений Носов, а в Белгородчине – Владислав Шаповалов. Об этом уже упоминал губернатор Евгений Савченко. Мы очень рады, что творчество таких великих людей, идиомы доблести, милосердия, любви к ближнему, высокой нравственности и духовности позволили выстоять нашей стране в непростые последние годы. Нам вместе с главным редактором газеты «Смена» особенно приятно отметить талант публициста Владислава Мефодьевича. Он частый автор выступлений в наших газетах, на радио, телевидении, где он ведет искренний и правдивый диалог с читателями, слушателями, зрителями.

Было сказано много теплых эмоциональных слов, но и пришло время выступить с ответным и Владиславу Мефодьевичу:

- Дорогие, соратники, - обратился он к залу. – Я безмерно благодарен всем вам, что вы нашли возможность уделить время и внимание моему юбилею. Хотя считаю это мероприятие не столь уж и важным событием. К нему можно и привыкнуть: ну, шестьдесят, ну, семьдесят, семьдесят пять, восемнадцать, восемьдесят пять… Есть юбилеи куда по грандиозней, и сегодня нельзя не вспомнить о грандиозном событии года – 65-летии Великой Победы. И угораздило же меня родиться в тяжелейшее время для Отечества: в мои 15 лет война и сразу два года беспросветной ночи немецкой оккупации. Вам нынешнему поколению трудно представить, что это такое. Одна только бытовая деталь: все течение жизни вмиг оборвалось и сразу не стало работы, не стало зарплаты, магазинов, снабжения, отопления, воды, ничего не стало. Ну, это еще, куда ни шло. Надо было увернуться от лассо, арканящего рабочую скотинку на каторжные работы в Германию. И это ещё не всё! Надо было не угодить подзатылочный шлеп, а я был отчаянным малым, угодил однажды на отсидку в гестапо. Потом два года фронта. Это вам до некоторой известно по фильмам, книгам, рассказам очевидцев. Но опять не представить ад войны полностью не возможно, ибо у человечества нет ещё средств, ни словесных, ни технических, чтобы изобразить тот ад, который был в действительности.

Восемь метров. Моя страна, СССР, мое Отечество отмерило мне восемь метров. Ну, можно выразиться поэтически доверила мне восемь метров открытой врагу, передовой фронта. Слева от меня такой же, как и я, и справа. А впереди – пространство, побитое пулями, снарядами, осколками. И за всем этим напролом непролазной стены смерти сидит в окопе напротив меня такой же только ариец. А вообще-то война до примитивности проста: сплошная полоса удач или неудач. Удача – я его, неудача – он меня. И до непостижимости сложно. Словесное и техническое изображение войны при помощи кинопленки, было заидеологизированнно и загероизированно. А идеология и патриотизм – это подгон взаимоуничтожения двух лучших рас на земле – славянской и германской, в то время как главный виновник войны и беды отсиживался за бугром. Но вернемся в наше время. И здесь я не могу не прочесть несколько строчек из письма, которое пришло из Москвы по электронной почте от замечательного человека, поэта и Гражданина Отечества с большой буквы, моего товарища, а теперь и друга Владимира Тимофеевича Фомичёва. Он был здесь в мае этого года на «Прохоровских литературных чтениях», где стал лауреатом этой премии:

«Всем рассказываю, что Белгородчина дала мне крылья, которые были напрочь отрезаны после путешествий в течение последнего полугодия по пяти областям – Ярославской, Вологодской, Архангельской, Калужской и моей – Смоленской, где абсолютно послевоенная разруха, поля заросли бурьяном, кое-где пробивается уже кустарник, а фермы без окон и дверей».

Воспользуюсь и я этим замечательным сравнением. Почти тридцать лет назад я приехал сюда совершенно безвестным литературным птенцом. Правда, членом Союза писателей СССР. И Белгородчина дала мне крылья, из белгородского гнезда я поднялся в определенную известность, и не отметить этого тоже нельзя. И заканчиваю жизнь в тяжелейшее для Отечества время. Да, был май 1945 года, цветущий май, были салюты, была Победа… Но победа не завершилась, ибо война не прекращалась ни на один день, и пока мы её не завершим, нашу Победу, не будет порядка и покоя на родной земле.

Праздник юбилея писателя был неплохо оформлен и музыкальным сопровождением. В самом начале в честь Владислава Мефодьевича исполнил песню «День Победы» заслуженный артист России и Украины Владимир Ермолаев. Он же и завершил музыкальный концерт песней «Я люблю тебя, жизнь». Слова для неё написал тоже фронтовик, поэт Константин Ваншенкин. Кому как не фронтовику, который ходил всю войну в четырех шагах от смерти не понимать и не любить жизнь. Только такие люди, как Ваншенкин и Шаповалов, хлебнувшие военного лиха, так проникновенно и пронзительно могут написать гимн жизни. Один это сделал в стихах «Я люблю тебя, жизнь», другой в поэме «Медвяный звон».

Был зачитан и указ о награждении Владислава Мефодьевича самой почитаемой среди солдат медалью «За отвагу». Исполняли для юбиляра песни маленькие артисты детского ансамбля «Акулинка».

А под цифрами «85» под завершение праздника на слайде журнала «Звонница» засиял девиз и журнала и самого писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова, главный девиз его жизни, его Гражданина Отечества, отдавшего все свои силы на служение ему: «Мы должны сказать правду и тем обессилить зло, это наш долг перед потомками!».

Командирский символ

Повесть Владислава Мефодьевича Шаповалова называется «Буланка». Буланка – породистая, грациозная, буланой масти лошадка и про неё ведет речь автор.

Но, ни она, ни командир, лейтенант Владимир Шабунин, только что принявший роту в которой и значится верховая лошадь Буланка, не являются главными героями повести. У Владислава Мефодьевича в повести главный герой – образ собирательный и вовсе не конкретный человек, а воинское братство разведчиков роты, в которую назначили служить Шабунина. А Буланка является только символом этого братства, скрепленное боевой дружбой и преемственностью традиций сменяющихся поколений в роте. А поскольку костлявая старуха в белом саване лихо и безжалостно размахивает косой направо и налево, то сменяемость в команде разведчиков и в руководстве и в рядовом составе происходит быстро и часто.

И только Буланка постоянно остается символом, связывающим таких разных, очень разных людей, как разведчики. Буланка почти точно такой же символ, вокруг которого закручивается основная интрига сюжета, как в повести Шаповалова, так и в романе Лермонтова «Герой нашего времени». Этим символом является скакун Карачёз. Карачёза у Лермонтова, ни за какие деньги или презенты и коврижки не желает продать или обменять Казбич, он его спас от смерти. Так и Буланка у Шаповалова, спасшая своего командира, предшественника Шабунина – Костика Петрова, разведчики не согласны обменять даже на несколько золотых часов, отвечая мудро: «Память не продается».

Но об этом речь пойдет позже, а пока я напомню читателю, как торговался Азамат с Казбичем в «Герое нашего времени».

« - Славная у тебя лошадь! – говорил Азамат. – Если б я был хозяином в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!».

Высокую цену назначил Азамат, а Казбич вместо согласия, стал рассказывать джигиту о том, как Карачёз спас его.

Он думал, что Азамат поймет, что уже сказали разведчики в повести Шаповалова: «Дружба не продается!». Но у Лермонтова горячий горец обезумел от своей мечты и предлагает за Карачёза ещё более высокую почти на порядок цену выше, чем называл первоначально:

« - Если бы у меня был табун в тысячу кобыл, - сказал Азамат, - то отдал бы тебе его весь, за твоего Карачёза.

- Иок, не хочу, - ответил равнодушно Казбич».

В повести «Буланка» лейтенанту Шабунину не удалось повоевать, и он сожалеет об этом. Пока он учился и стал офицером - война закончилась, а ему так хотелось быть защитником Родины. Его переживания запечатлел писатель Владислав Шаповалов:

« - Эх, жаль, - сказал себе Владимир Шабунин и подумал о своем возрасте, что как раз поделил людей на тех, кто воевал и кого кое-кто и из его сверстников успел опалить себя огнем войны, и, если б не училище, он наверняка бы успел».

Лейтенанта предупредили, что ему «желоторотику» придется не просто командовать разведчиками не раз глядевшим смерти в глаза. И Шабунину с первой встречи пришлось почувствовать, как были правы его опытные военачальники, предупреждавшие его о трудностях.

Шаповалов запускает интригу и как скакун сразу, с ходу в карьер. Происходит стычка с ефрейтором Нигматулиным, у которого по меткому выражению автора, который «с одной лычкой на мятых погонах и двумя медалями на груди» обращается к офицеру на «ты».

Второй весомый штрих, относительно воинской службы и субординации, Шаповалов показал в диалоге Шабунина со старшиной Орловым и во внешнем виде ефрейтора:

«Что-то комичное было в этой приземистой и мешковатой фигуре: и длинная, чуть ли не до колен, гимнастерка и трофейные, с широкими голенищами сапоги, и, насунутая прямо на глаза фуражка, с матерчатым козырьком.

- Это ординарец нашего командира, товарищ лейтенант, - объяснил старшина Орлов, сопровождавший Шабунина.

- Бывшего, - уточнил Шабунин.

- Павшего смертью храбрых при освобождении города Праги, - поправил старшина, и Владимир Шабунин осекся».

Для лейтенанта Константин Петров бывший командир, а это слово бывший коробит старшину Орлова, для него погибший командир навсегда остался в памяти.

Указом главнокомандующего после войны Героев Советского Союза, погибших в бою и награжденных посмертно, оставляли навечно в списках личного состава воинского подразделения: роты, полка, дивизии. И на вечерней поверке, когда дежурный по части выкликал фамилию Героя, то правофланговый делал шаг вперед, выходя из строя, рапортовал: «Герой Советского Союза рядовой Иванов Иван Иванович смертью храбрых пал в бою за нашу Родину!».

Возможно, Костик Петров, героически погибший в самом конце войны: бои за Прагу велись ещё 9 мая 1945 года, когда официально Германия уже капитулировала и мы празднуем День Победы, не получил звезду Героя за свой подвиг. Но в списках сердца разведчиков он остался навечно. Потому-то так с вызовом и ответил лейтенанту старшина Орлов.

Третий урок преподнес Шабунину всё тот же ординарец Нигматулин. Из конспирации, опасаясь за Буланку при докладе Орлова о количестве лошадей, ефрейтор его поправил:

« - В роте тридцать восемь лошадей. Из них двадцать четыре верховых и четырнадцать упряжных…

- Двадцать пять верховой и тринадцать упряжной, - поправил его Нигматулин.

« Да какое это имеет значение!» - мысленно возмутился Шабунин и закончил осмотр. На лошадей он не обратил внимания, в училище он занимался техникой».

Какое имеет значение количество верховых лошадей и упряжных Шабунин вскоре поймет, а вот читателю следует обратить внимание на фразу «… в училище он занимался техникой». Смысл её, который заложил во фразу писатель, можно будет понять только в финале повести «Буланка».

В ночном вызове лейтенанта в штаб Владислав Мефодьевич начинает понемногу приоткрывать завесу таинственности над некоторыми деталями повествования, на первый взгляд казавшиеся непонятными.

Вот, например, упоминал шаповалов про ефрейтора «с одной лычкой на мятых погонах и двумя медалями на груди». А Шабунин, увидев в штабе офицеров с иконостасом наград на груди, и вовсе стушевался, растерялся: «То, что не было светомаскировки, ещё раз напоминало: война кончилась. Всё свершилось без него. И, глядя на офицеров, которые собрались тут, на их китель и гимнастерки, отяжеленные благородным металлом орденов и медалей, в тайне завидовал им. Он вспомнил, как встретили его разведчики в роте, как смерили снизу доверху оценивающими взглядами его новенькую форму с начищенными пуговицами, чистую, без наград и оттого казавшуюся впалой грудь и вместе с чувством общей радости за победу у него появилось личное, никому не высказанное чувство сожаления о том, что вот он опоздал «совсем немного, но опоздал и служить не так интересно».

А, когда генерал ставил задачу, автор подчеркивает, что генерал боевой, не отсиживался в блиндажах, а с передовой фронта не вылезал: «Генерал поздоровался, махнул рукой – знак садиться, и Шабунин, заметил, что пальцев у командира дивизии не было. Обрубленная ладонь выглядывала из рукава детской лопаточкой». Да вот задачу генерал ставил совсем не боевую, а почти мирную - предстояло дивизии передислокация на Запад, на Родину. Офицеры вычеркивали на картах маршруты и дороги, по которым они будут двигаться по загранице к дому. Немного было непонятно, почему же совещание генерал проводил так экстренно, ночью, а движение на Родину, не на войну же сражаться, где каждая секунда на счету, в такие жесткие сроки, но свои ходом, а не железнодорожным транспортом. К чему такая конспирация? Шабунин разочарован. Только приехал и уже назад.

Зато понял, почему занимались конспирацией разведчики, считая Буланку не верховой лошадью, а ездовой. Подошел к нему с улыбкой капитан и попросил:

« - Я хотел, товарищ лейтенант, поговорить об одном деле, - сказал он, но с тем особым акцентом, по которому легко узнать и определить горца. – Правда, может оно не стоит разговора. Я прошу обменять лошадь.

Капитан нажал на слово «лейтенант», показывая разницу в звании. Шабунину это не понравилось.

- Какую лошадь? – не понял он.

- Любую – не Буланку.

- Какую Буланку? – опять не понял Шабунин.

- У разведчиков есть верховая лошадь, а они её в обозе держат? Это нехорошо для лошади».

Шабунину хотя капитан и не понравился, но он согласие дал. К лошадям он относился равнодушно – как конной тяге. Его в училище приучали к более совершенному ведению боя – к битве машин. Под Прохоровкой все осознали, что в армии многое, если не всё, решает техника, танки, самолеты, пушки, скорострельное оружие.

Но он-то согласие дал, не зная ситуации, а разведчики, когда пришел капитан в роту за Буланкой, угнали её, вроде бы, за капустой, а на самом деле спрятали, чтобы не отдать лошадь горцу.

В роте бы еще один символ памяти о погибшем командире Петрове – медсестра Аиде – восточная красавица, симпатизирующая Костику. И вот капитан Хачиров, чтобы завоевать сердце Аиде, собирался покрасоваться, погарцевать на Буланке перед девушкой. Оба символа памяти разведчиков о командире собирался отобрать Хачиров, а Шабунин этого не знал.

Тогда горец решил действовать по зову гор. Он решил тайком увести Буланку ночью: «Шабунин… пошел следом за ординарцем. И вскоре на лугу, где скрылся Нигматулин, заметил непонятную возню. Две тени держали под уздцы одну и ту же лошадь, каждая тянула её к себе. Одна тень уперлась ногой в другую. Выругалась непонятно. Другая, сопротивляясь, молча, сопела.

- Оставить! – крикнул Шабунин, подбегая.

Теперь он узнал, что один из них был его ординарец. Сагитт Нигматулин, другой капитан из хозвзвода Хачиров. Хачиров что есть силы рванул узду. Нигматулин дернулся следом. Повалился на него, теряя равновесие, но уздцы не отпустил. Вывернулся ловко, потянул лошадь к себе.

- Отставить! – крикнул Шабунин громче.

Капитан оглянулся и, увидев перед собой лейтенанта, с силой пнул татарина. Оторванный погон бессильно заколыхался на плече.

- Товарищ капитан, вы пьяны!

Хачиров прислушался, соображая, что ему говорят и кто говорит, повернул налитое кровью лицо.

- Заткнись молокосос! Люто кинул он лейтенанту и потянулся к его груди. Не достал, захватил пятерней портупею. Тонкий поясок лопнул, хлестнув Шабунина по коленям. Нигматулин в тот же момент вырвал поводья.

- Взять его, - приказал Шабунин.

Откуда только взялись Кононов и Умрихин? Подхватили сзади под руки, поставили на ноги ровно. Капитан мял пьяным ртом слова и пытался вырваться. Медали на кителе кидались в стороны.

- Каво?! Меня, сопля зеленая? – рвался капитан к Шабунину, но руки разведчиков держали его крепко».

Владислав Мефодьевич разъясняет в авторском тексте, что разведчики думали меж собой о Шабунине, примерно, то же самое и могли бы и ему высказать в глаза те же обидные слова, что выкрикивал пьяный капитан. Но капитан из хозвзвода желал украсть их память, их Буланку, посягнуть на любовь Костика Петрова – Аиде, да и, наверное, ревновал разведчиков к лейтенанту. Ведь не он – капитан командир, а всё ещё командир взвода мог бы стать командиром роты по праву. Так нет же, прислали новоиспеченного лейтенанта. На эту должность, на которую капитан метил. Потому-то так яростно и стремился отобрать у разведчиков символы памяти о командире – Аиде и Буланку.

Разведчики-то в отличие от Шабунина хорошо понимали, но вступились за лейтенанта: капитан, оскорбляя его, их командира, косвенно оскорблял и разведчиков.

Когда капитан потянулся рукой за пистолетом, его разоружили и не преминули напомнить, что он в своем хозвзводе, хотя и получили награды, но подвигов-то великих не совершал:

« - Ты им много фашистов настрелял? – сказал Василий Кононов, передавая пистолет старшине Орлову на хранение».

Апогей этой кульминации у автора повести «Буланка» передан кратко, но сильно:

«Раздался смех. То смеялась Аиде».

Патриотизмом пронизана вся повесть Шаповалова «Буланка». Но это чувство у разведчиков Владислав Мефодьевич умудрился показать, даже не произнося слово Родина, следуя одной из десяти библейских заповедей: «Не упоминай имя Бога всуе». Разведчики греются на привале у костра, и каждый рассказывает о том замечательном месте на земле, где родился, вырос и жил. И нет нигде больше прекрасней его родного края.

Итог спора подводит сам писатель: «Однако, если сложить все эти места в одно, то и получится та земля, что для каждого называется одинаково».

Вот так без пафоса не называя это обобщенное место, словом Родина, Владислав Шаповалов говорит о патриотизме.

Подумать о своей Родине, заставляет Шабунина кореянка Аиде. Она-то выросла в Советском Союзе, а не в Корее, откуда бежала её мать, всё от той же проклятой войны. Корею оккупировали японцы.

А Владимир Шабунин вырос в детском доме и не знает ни имя своей матери, ни места своего рождения. Его мучило всегда это белое пятно его биографии, но вывод, который сделал Шабунин в повести «Буланка» удивителен:

«Да, - говорил он себе. – Родина не дается рождением. Она не приданое. Не манна с небес в виде богатого наследства или довольства от изобилия. Можно быть по Родине, не найдя Родины. Нет, это не что-то прирожденное, это - обретенное. Добытое в честной и праведной борьбе. Самим человеком. Навек. Навсегда!».

Вот так твердо и убежденно стер белое свое пятно из биографии Владимир Шабунин. Он обрел свою Родину в честной борьбе, а не получил её как приданое. Он ответил своим монологом сразу за двоих: за себя и за Аиде. Она тоже воевала, служа медсестрой, хотя и родилась в Корее, в роте с разведчиками за свою Родину. Постепенно, а особенно после смелого поступка в стычке с капитаном, разведчики стали признавать лейтенанта за командира. А сам Шабунин понимал, что иногда простое человеческое слово, сказанное подчиненному, действует намного сильнее, чем сухая педантичная команда, а тем более грубый окрик.

Когда дивизия подошла почти к границе Союза и была у подножия Карпат, генерал опять появился в роте Шабунина. Не вызвал его к себе для разговора, а приехал сам. Вручил новую карту, где кроме одной жирной линии основного маршрута были отмечены ещё несколько пунктиром: они были сложнее, шли в горах, но намного короче основного маршрута:

« - Так сложились обстоятельства. Надо спешить, - коротко объяснил генерал…

- Здесь надо посмотреть особенно хорошо.

Крестик обозначал перевал.

- Если не выйдет, разведайте проход севернее».

Никто ещё из разведчиков не понимал, почему нужно так спешить, искать сложные короткие маршруты. Не война же. Еще больше смутили их слова ответа генерала Пронина:

«Война после войны страшнее войны», что означают эти слова, даже в конце повести писатель Владислав Шаповалов не разъяснил, а только намекнул:

«Полки грузились в эшелоны, чтобы двинуться за тысячи километров на далекий восток, где еще тлелось пламя зловещей войны, охватившей тогда почти всю землю».

Сложившиеся обстоятельства, о которых говорил генерал, и была предстоящая война с Японией. Только механизированные полки дивизии смогли-таки за две-три недели разгромить японских милитаристов. Их-то и направляли на «далекий восток». Все войска перебрасывались на Дальний Восток секретно, тайно: внезапность удара всегда создает перевес нападающей стороны. А за годы войны с германским фашизмом советские войска испытали внезапность удара на своей шкуре. Теперь урок пошел впрок и в войне с Японией у нас был настоящий блицкриг.

И зря беспокоился лейтенант Шабунин, что он опоздал. Ему дали возможность пройти обучение в военном училище и стать офицером те солдаты-разведчики, к которым его назначили командиром роты после училища. Он изучал тактику ведения боев с современной техникой. Такие офицеры и как раз нужны в боях с японским милитаризмом. Наступила очередь проявить свое военное мастерство и Владимиру Шабунину. В жизни всегда найдется место для подвига.

Очень трогательно написано Владиславом Мефодьевичем сцена возвращения разведчиков на Родину, переход их государственной границы. Сагитт мечтал первым увидеть границу. Ведь, когда он шел с Востока на Запад, то, как разведчику ему пришлось ночью, ползая на животе пересечь её так и не увидев, в каком же месте она проходит. И вот свершилось:

«И как проехали заставу – с гербом на полосатом столбе, с пограничниками в ярко-зеленых фуражках с длинным шлагбаумом - вроде ничему не удивился…

Сошел на землю, припал на колени. Три долгих поклона отбил:

- Здравствуй, Родина! - сказал по-татарски. И хотя это была не татарская, не якутская, да и не русская – бессарабская земля чествовали её одинаково и сибиряк Василий Кононов и татарин Сагитт Нигматулин.

- А где моя Родина?

Только тут обратили внимание на Аиде. Стоит одиноко, неприкаянная, сжалась вся от невысказанной боли.

- Мы – твои Родина! – ответил Сагитт Нигматулин».

А Владимир Шабунин тоже много передумал. О себе и о погибшем, а не о бывшем командире Косте Петрове. По-философски его ощущения и внутреннее смятение передает писатель Шаповалов, читателям:

«… Владимир думал, что вот он есть, существует, живет и действует в роте, а подчас для них, разведчиков, его ещё нет. А Константина Петрова нет – мертв он! – а во всём живет, движет поступками людей и помогает ему молодому командиру, через разведчиков и, как ни странно, через Буланку.

Он думал как это доброе, безобидное существо, что так стремиться понять всех окружающих, помогает и ему стать между людьми».

Да, Буланка и память о командире Петрове позволили найти место в общем строю Владимиру. Но он понял и еще более существенное, говорит писатель: «Молодой Шабунин начал постигать как много, очень много надо ему совершить, чтобы стать живым у живых и не умереть мертвым. Как тот, Константин Петров». Отправляясь на Дальний Восток, попрощались с Буланкой. Она там не понадобится, а ее редкая порода понадобиться конезаводчикам для продолжения рода породистых скакунов. Но Шабунин успел поучаствовать в парадном марше через первый советский городок, повстречавшийся им на пути. Это было красочное зрелище: «Буланка легко держала свое тело на стройных ногах, приветливо светился во лбу её ромбик. … медные застежки на седле были начищены до золотого блеска. Лошадь, круто повернув голову, смотрела большими глазами, то на командира, то на четкие ряды разведчиков, то на своего неизменного друга Сагитта Нигматулина».

У Буланки была не только на лбу белая звездочка, а и на ногах, но только на трех, белые чулочки. Для народа Сагитт решил исправить ошибку природы. Он обвязал белоснежным бинтом ногу Буланки, накрутил по спирали, чтобы получился носочек над копытом, для симметрии:

«Сел на лошадь, виднее стали разведчики. Раздвинулись дали горизонта. Рука детская из форточки показалась. Машет белым крылом ладошки и здесь по обе стороны живого коридора, сплошные руки. Цветами машут. И там, на «виллисе» тоже рука в белой перчатке пальцами, набитыми ватой. Поднес к генеральской фуражке, приветствует разведчиков. Он опустил ветровое стекло. Никто не подумает, что это ненастоящие пальцы.

Вдруг под лошадь бросились косички. Изогнулся весь, точно джигит к земле, подхватил букет. Навсегда врезались в память детские косички с тряпочками вместо ленточек.

Выпрямился и тут же смутился, не зная, куда деть цветы. Посмотрел туда-сюда, подъехал к Аиде. Ей отдал. Прижала она к медалям – стала еще красивее.

«Вот она победа наша!».

Парад победителей проходил экспромтом, пальцы набитые ватой в перчатке генерала были не настоящими, но самым настоящим был боевой генерал, не выпячивающий напоказ свое ранение. И самой настоящей, долгожданной была и Победа. Хотя война еще не закончилась.

Часть VIII

«Браво, Маэстро!»

Такие схожие судьбы

Изучая творчество писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова и его жизненные коллизии, я обратил внимание на некоторую схожесть судеб фронтовиков творческих профессий.

Наиболее похожи, на мой взгляд, судьбы писателя Владислава Шаповалова и кинорежиссера Григория Чухрая. Оба участвовали в самой гуще воинских боевых сражениях Великой Отечественной войны. Поскольку Григорий Чухрай чуть старше, то и повоевал побольше.

И Чухрай и Шаповалов награждены боевыми наградами. Они авторы известных в стране крупных художественных произведений. У Чухрая фильмы «Сорок первый», «Баллада о солдате», «Чистое небо», у Шаповалова романы «Белые берега», «Серые великаны», сборник повестей и рассказов «По всей линии фронта», поэма «Медвяный звон». Григорий Чухрай с женой прожили 57 лет, и Владислав Мефодьевич с Раисой Егоровной живут шестой десяток лет и дай Бог им и дальше жить и жить в любви и согласии.

Шаповалову и Чухраю, несмотря на признания их таланта в последствии, сначала пришлось продираться сквозь тернии к звездам, получая уколы и царапины от колючек терновника (завистников и злопыхателей) и синяки и шишки от булыжников камнепада летящего с гордой кручи властьпридержащих?

Но и у того и у другого нашлись почитатели и покровители среди уже именитых мастеров. Григорию Чухраю помог известный кинорежиссер Иван Пырьев, а писателю Владиславу Шаповалову не менее знаменитый прозаик Евгений Носов.

Фильм «Сорок первый» по повести Бориса Лавренева Григория Чухрая вовсе не о войне с фашистами, развязанной Гитлером с Советским Союзом 22 июня 1941 года, а о противостоянии и событиях революционного времени гражданской войны между белыми и красными. Трагическая судьба любви представителей двух враждующих сторон белогвардейского поручика Отрок-Говорухи и красноармейки, снайперши Марютки, которая вела учет убитых врагов и промахнулась как раз в поручика, а он был её сорок первой по счету жертвой, казалась для чиновников кинематографистов искусственно-придуманной. Возмущались вверху и неожиданным образом для белогвардейца Отрока-Говорухи – он как человек благороден, а не просто «ваше благородие», честен, порядочен, хотя и люто ненавидит красных. Оказавшись на островке в Аральском море вдвоем, Марютка и поручик (её играет Изольда Извицкая), роль которого сыграл Олег Стриженов, полюбили друг друга. Но на остров первыми прибыли белые, и поручик в порыве радости бросается навстречу собратьям по дворянскому сословию, забыв, об свой мимолетной любви к крестьянской девушке. Марютка на этот раз в сорок первого офицерика не промахнулась, и только застрелив поручика, в отчаянии понимает, что убила не врага, а свою любовь.

Картину хотели положить на полку, но тут произошло чудо, её случайно посмотрел Никита Хрущев. Он-то и решил отправить «Сорок первый» на Каннский кинофестиваль. Мол, знай наших, мы тоже не лаптем щи хлебаем. «Сорок первый» получил приз фестиваля за лучшее художественное реалистическое воплощение лирического образа героев и событий фильма. Роман Владислава Шаповалова «Белые берега» подверглись предвзятой критике, предавался остракизму за то, что писатель показал врагов немцев правдиво. Отметил, что немцы умело воюют, чисты, опрятны внешне, педантично, умело управляют на захваченной территории местным населением, назначая на службу не только своих офицеров, но и гражданских лиц из того же населения. Да, были жестокость и зверство, но нельзя выставлять врага придурковатым идиотом и тупоголовым убийцей, были и среди немцев разные люди. Из песен слов не выбросишь, а если и выбросишь, то эту песню не поймешь или изменится задушевный смысл. Потому-то Владислав Мефодьевич и не выкидывал из романа неудобные слова, фразы, эпизоды, но именно эта его последовательность и принесла роману «Белые берега» достойную оценку.

Когда Григорий Чухрай взялся снимать «Балладу о солдате», он опять пошел к сердцу зрителя нестандартным путем. Молодой паренек, его сыграл Владимир Иванов, показан на войне всего в одном бою, где он, с «испугу», так сам герой фильма оценил свой подвиг, отвечая генералу, подбил фашистский танк из противотанкового ружья. Получив отпуск на десять дней, парень встречается в вагоне эшелона с сеном, перевозящих лошадей с девушкой, её играет Жанна Прохоренко. Молодые люди влюбляются. Григорий Чухрай показал войну в «Балладе о солдате» с внутренней стороны, со стороны граждан страны, оставшихся в тылу страны и короткую, как яркая вспышка встречу солдата с матерью. Ведь отпуск у него уже окончился, и с матерью солдату удалось только обняться и распрощаться… Навеки. Его смерть не показана. Только диктор за кадром упоминает об этом.

История с полкой кинохранилища повторилась. Как мог фронтовик, ставя кинокартину о войне, не показать войну кроме одной, батальной сцены? Но опять произошел счастливый случай. Зять Хрущева, Аджубей высказал ему несколько лестных отзывов о «Балладе о солдате» и картина снова попала на кинофестиваль, и опять имела успех. Интересно, что Григорий Чухрай на роль солдата сначала пригласил уже прославившегося в «Сорок первом» Олега Стриженова, но вовремя понял свою ошибку. Героя должен играть не зрелый, с мужественной внешностью мужчина, а юный безусый мальчишка, искренний и наивный, который ещё не познал любви и женской ласки. И Олег Стриженов понял доводы Чухрая. Иванов блестяще сыграл роль и получил зрительское признание.

У Владислава Шаповалова в «По всей линии фронта» тоже война показана с необычной стороны. Герой Советского Союза младший лейтенант Петька Волжанов из повести «Мишка» взял себе на воспитание медвежонка, подобрав его осиротевшего на опушке леса. Романтическая влюбленность летчика Петра и официантки офицерской столовой Нади возникла благодаря медвежонку. Надя поила молоком малыша. А ведь хозяином Мишки был Петр и внимание к одному перенеслось на другого. Любовь людей к братьям нашим меньшим, а их к людям Владислав Мефодьевич показал и в повестях «Буланка» и «Четвероногие санитары». Но в жизнь вмешивается война, она губит любовь ещё и не полностью раскрывшуюся, оставляет сиротами не только детей, но и животных, поскольку их родители погибают на войне. Но романтика жизни и любви на войне неотъемлемая часть творчества писателя Шаповалова в его рассказах и повестях сборника «По всей линии фронта».

Оба творца и Григорий Чухрай и Владислав Шаповалов созвучны в параллелях третьих своих произведениях «Чистое небо» и «Серые великаны». Уже идет послевоенное время, но война для бывших фронтовиков не закончилась. Если раньше на войне у врагов была цель – уничтожить их физически, убить тело, то после войны друзья» - бездуховные карьеристы и мздоимцы, пытаясь во что бы то ни стало удержаться у власти пытаются растоптать людские души. И тут у Владислава Шаповалова метафора о великанах Духа сопротивляющихся злу в «Серых великанах», на мой взгляд, даже сильнее, чем у Григория Чухрая в «Чистом небе». Хотя автор за свой роман «Серые великаны»никаких премий и призов на фестивалях не получал, а доставалось ему от критиков по полной программе.

Зато оба фронтовика стойко и мужественно отстаивали свое право рассказать о жизни, таковой, какая она есть, сумели показать в своих произведениях, что силы зла умеют мимикрировать, сливаться с окружающими, сливаясь с общим нормальным фоном обычных людей нашей Родины. Тем самым и показали, где таиться опасность возникновения новых конфликтов, локальных войн и глобальности мирового зла.

Творческие люди, создавшие уникальные художественные произведения, вынесшие все тяготы Великой Отечественной войны, завоевавшие Победу, своим трудом, талантом, всей самоотверженной жизнь до сих пор стремятся эту Победу сохранить и не дать её ни очернить, ни позабыть. Забвение – это смерть.

Главный спорщик

У Владислава Мефодьевича Шаповалова за долгие годы литературного творчества скопилось много жизненных замечаний, мыслей, записанных кратко, четко на уровне афоризмов о прозе и поэзии, о творчестве и имитации его, о друзьях и врагах, о доброжелателях и завистниках. Свои заметки о литературном творчестве писатель собирает с 1949 года, и по сей день, и эти мысли частично были опубликованы в журнале «Звонница» № 5 за 2004 год под рубрикой «Браво, маэстро!».

Губернатор Евгений Степанович Савченко, поздравляя писателя с 85-летним юбилеем, предложил присутствующим: «Читайте мудрые книги писателя Шаповалова», тем самым давая оценку его творчества. Но хочется отметить и дополнить, чтобы появились на свет мудрые книги – автору нужно было иметь в первую очередь мудрые мысли, отражающие правду жизни и истину. Этот сгусток, этот кладезь мудрости автора афоризмов из цикла «Браво, маэстро!» может сейчас прочитать любой из нас, желающий прикоснуться к тайнам мастерства Владислава Шаповалова. Но любой, самый драгоценный клад требует оценки, а истина, как известно, рождается в спорах. Недаром философы древности, чтобы показать изящность и красоту мысли искали оппонентов для спора и критики своих взглядов, воззрений нате или иные вещи и спорили, спорили до хрипоты. Истина всегда нарождалась с трудом.

Иногда философы спорили сами с собой. Точно также, как и шахматист, не имея в данный момент партнера по игре в шахматы, садится один за шахматную доску играет, делая попеременно ходы: то играя за белых, то за черных. Так поступали и философы. Они задавали себе самому любимому вопрос, который волновал их в то время, и мучительно отыскивали на него ответ. Существует легенда, что Сократ и Платон – это не два разных человека, а один. Только один из них в спорах и в поисках истины задавал вопросы, а другой отвечал. Спор внутри себя у философа был очень принципиальным и изречение Сократа: «Платон мне друг, но истина дороже!» живет около трех тысячелетий.

Но и у писателя Шаповалова, прежде чем, накапливая интеллектуальный капитал мудрых мыслей из ответов, наверняка были и вопросы, мучившие его долгое время, прежде чем Владислав Мефодьевич нашел достойный ответ. Решая в школе математическую задачку, любому ученику ставится вопрос, условие задачи и исходные данные, манипулируя которыми, решая задачу, школьник получит ответ. Важно, чтобы ответ был правильный. Мне предстояла обратная задача: мудрые, правильные ответы о литературном творчестве Владислава Мефодьевича Шаповалова мною были прочитаны, оставалось подобрать вопросы к научному трактату писателя Шаповалова. Эти вопросы мне тоже не пришлось придумывать, их задавали на протяжении литературного творчества Владиславу Мефодьевичу друзья и враги, журналисты и писатели, взрослые и дети. Мне только оставалось обобщить задаваемые ранее вопросы и, как в литературе создается литературный образ обозначить собирательный вопрос в конкретной выкристаллизованной и индивидуальной мысли писателя-философа Владислава Шаповалова. Полученный диалог «спорщиков», возможно, придаст большую динамику и весомость афоризмов из цикла «браво, маэстро!».

В университете Кембриджа существует многовековая традиция очень страшного экзамена - тройписа. Уже давно позабыли, откуда и когда родилось это название – тройпис. Скорее всего, потому, что экзаменатор сидел на высоком, как теперь сидят журналисты канала НТВ, на придуманной ими передаче «НТВэшники» трехногом табурете. Экзаменатор, так же как и журналисты НТВ, пользовался неограниченным правом задавать студенту-школяру язвительные вопросы, на которые ответить экспромтом, остроумно было очень трудно. За выдающиеся ответы по математике лидер мог получить, завоевать высшее отличие – «Старший спорщик!». Затем, как и в спорте, на пьедестал почета становился спорщик третий, но и третьим не ограничивалось. У спорщика не было оценки, а лишь порядковый номер: двадцать, двадцать первый и так далее. Чем выше порядковый номер спорщика, тем ниже склонял голову от стыда, пряча в пол глаза, экзаменующийся. Издевки экзаменатора над неудачниками не осуждались, а даже поощрялись.

После следовали старшие и младшие оптимы, а затем и вовсе бакалавры без отличий. Зато самый «выдающийся» студент занявший последнее место по рейтингу Кембриджа вновь получал оскорбительный титул: «деревянная ложка». И это прозвище следовало за неудачником всю жизнь. Хотя малопривлекательно звучало звание – «Мистер Скотт младший 39 спорщик 1863 года». Это же не вино, марка которого ценится выше от его давности получения. Вот из-за боязни получить оскорбительное прозвище и нацепить на себя ярлык неудачника. Который придется носить всю жизнь, и назывался экзамен «страшным». В Кембридже, я уже упоминал, ценятся знания, и мастерство за которые студент стал первым и получил звание «старший спорщик». Если бы Владислав Мефодьевич шаповалов участвовал на «страшном» экзамене по литературному творчеству, то своими ответами, опубликованными, как афоризмы, в цикле «Браво, маэстро!» сорвал бы у экзаменаторов не только аплодисменты, а получил бы, несомненно, не только звание «старший спорщик», он стал бы самым главным спорщиком по вопросам литературного творчества. Это мое субъективное мнение, но прочитайте ответы писателя Шаповалова, которые я привожу ниже и вы, я думаю, согласитесь со мной.

- Владислав Мефодьевич, что вы считаете самым главным в вашем творчестве?

- В творчестве главное полюбить работу. Полюбить тему, героев, всё то, что ты изображаешь. Полюбить сам материал, пусть он будет и негативный, скажем. Война. Тогда легче пишется.

- Что помогает вам писать?

- Творчество (сам процесс писания) – это уже совсем иное нервно-духовное состояние души, тела и самой жизни писателя.

- Владислав Мефодьевич, что нужно, чтобы написать крупное, эпохальное произведение? Ведь написать такую громадину, как «Белые берега» вам пришлось несколько раз дорабатывать рукопись. А Лев Толстой, говорят, переписывал «Войну и мир» сорок раз Нужно быть предельно кратким, чтобы писать крупные вещи. И еще десятикратно лаконичным при работе над эпопеей. Легче всего козырять, трудно – творить. Писать надо не зло, но убийственно.

- Владислав Мефодьевич, говорят, политика – дело грязное, а как удается вам в своем творчестве не испачкаться в грязи, издав такие глобальные литературные романы, как «Белые берега» и «Серые великаны». Вся их ткань повествования пропитана политикой.

Художественная литература – есть сфера большой политики, но в отличие от существующей политики противоположно наполнена высокой духовностью, чистейшей нравственностью, неподкупной правдивостью.

- На какие темы вам нравится писать, а за какие тяжело браться?

- Когда я пишу о природе, я блаженствую. Когда я решаю социальные вопросы, я чертовски утомляюсь, изнашиваюсь до предела. Когда я берусь за политику, у меня в жилах закипает кровь.

- Бывают ли у вас счастливые дни, свободное время, когда вы не заняты творчеством в поисках истины, а предоставлены самому себе?

- Самые счастливые дни - это когда не надо никуда идти, не надо никому звонить по телефону, не надо никого принимать у себя дома. И главное – не надо что-то делать. Это когда я предоставлен сам себе. То есть своим мыслям. Это и есть творчество. Вдохновение – мгновение: упустил – потерял. Как хорошо не писать! Большей истины на свете нет.

- Каков ваш творческий метод?

- Творческий метод в художественной литературе только один – правда. – Все «измы» - наносное, багно, мусор, который уносится половодьем времени. Без честных писателей, правда умрет. Но и ложь не сможет жить: ей не на что будет паразитировать.

- Владислав Мефодьевич, что движет писателя в творчестве?

- На сколько я помню, Лев Толстой сказал, что его движет в творчестве самолюбие. Обратите внимание: не себялюбие, а самолюбие. Не я лучше, а я сделаю лучше других. Талант всегда самолюбив, бездарность – себялюбивая.

- Как вы относитесь к писателем, которые используют информацию не первоисточников, а из СМИ?

- Пришел ко мне довольно молодой для прозы человек – Вадим Емельянов. Принес полустихотворение, поносящее Сталина. Я прочёл и сказал: «Ты всё взял из телевизора. Не повторяй телеэкран, не повторяй газеты, радио, самого Льва Толстого не повторяй – и может что-то получиться.

- Владислав Мефодьевич, у вас критический склад ума. Но не кажется ли вам, что иногда молодого писателя или поэта стоит не только критиковать, а и похвалить?

- Мне гораздо удобнее и проще критиковать, чьи либо произведения. Когда я хвалю их, мне кажется, что льщу.

- Много ли у вас литературных друзей?

- Когда меня спрашивают: «Это твои литературные друзья?», я отвечаю: «Это мои литературные завистники – литературные козни. У наших писателей так: как важно то, что он имеет, и не важно то, что пишут другие. За своими опусами мы не видим книг других, даже часто талантливее своих. Развитие художественной литературы у нас идет по пути увеличения фамилий умеющих создавать литературные имена и уменьшения имен, создающих литературу.

- Горько осознавать, Владислав Мефодьевич, сказанное вами о приспособленцах в литературе, но гении, которые создали нашу великую русскую литературу, так и остаются гениями. А значит, есть, у кого учиться молодым писателям?

- У гениев учиться писать нельзя: гении убивают тебя. Надо учиться писать у бездарей: так писать нельзя. И что-то получится.

- Возможно, не все гении были как обычнее люди и примером для подражания. Но книги-то их остались примером для начинающих писателей?

- Лучше иметь дело с книгами, чем с людьми. Люди часто причиняли мне огорчения: книги несли на крыльях очарования. Блаженны декабрьские дни. Богатые тихим безмолвием, нескончаемыми вечерами, уединением, обширнейшим общением с друзьями, окружающими меня в тихом кабинете, смотрящих на меня глазами заглавий.

- Владислав Мефодьевич, как вы относитесь к литераторам нынешних всевозможных литературных премий?

- Обычно литературные премии даются за то, что нужно сегодня, а не за то, что надо вечно. Художественная литература – это высочайшая нравственность, даже идеал нравственности. Иначе – она не имеет смысла и не литература, а преходящая потреба, переходящая в непотребу. Художественная литература – слово, полученное от народа и возвращенное ему.

Во времена Советского Союза существовали писательские дома творчества, где собирались именитые известные люди, произведения которых были в то время на слуху. Помогали ли новоиспеченным писателям общение с современными «классиками»?

- В писательских домах творчества, куда съезжаются все спеси, от чего крыши поднимаются на коттеджах и где гении с кривляньями самомнения и напускной игрой в исключительность ходят, как наполненные сосуды, не колыхнув содержимое, наблюдается болотно-засасывающий застой мыслей.

- Приведите, пожалуйста, пример очарования и разочарования чьей-то личностью.

- Смотрю на портрет молодой Любови Забашты в подаренной ею мне книге. Эта женщина необыкновенной красоты! Бог собрал все свои силы, все краски, всё мастерство в одном образе. А познакомился с нею… старой, с палкой и ходить-то сама не могла, её под руки водили. Киевская подруга – поэтесса. Это было в Коктебеле в 1986 году. Боже мой, какое преступление делаешь ты, Бог, старостью!..

- Может быть, из-за страха ощутить разочарование после очарования вы так резко употребляете слово «женщина» в своих романах»?

- В русском языке слово «женщина» не благозвучно по отношению к предмету. Это надо же было втиснуть в одно слово «ж» и «щ». и в украинском неудобоваримо: «жiнка». Слово это должно быть мягким, чтобы его можно было петь – много ли в песнях встретится это слово. Уже немецкая «fray» - звучит лучше. Неплохо и английское «women»… В итальянском еще лучше «donna». И в песенный стих ложится превосходно. Вот почему в своем письме я так мало употребляю это слово.

- Хорошо, что вы сейчас, Владислав Мефодьевич, упомянули про песенные стихи. А то мы только про прозу, да про прозу толкуем. А как же вы оцениваете поэзию?

- Детство начинается со слова. И тут вступают в силу стихи. Ребенок воспринимает стихотворения охотнее речи. Не все понимает, а слушает. Запоминает. Тут, видимо, включается подкорка – очень активный фактор мыслительной деятельности. Слушая стихи, ребенок воспринимает звуковой ряд слогов, ритмику построения фразы, интонацию предложения. Пусть не совсем сознательно, однако воспринимает. Должно быть, потому, что стихотворная речь более упорядочена ритмически, а ритмика – основа всего живого. Ритмично работает сердце, легкие. Ритмична ходьба. Ритмичен, хотя на первый взгляд и хаотичен, космос, который питает нас ритмикой. Пожалуй, и сознание наше работает ритмично.

- Не от того ли вы написали поэму в прозе «Медвяный звон», что в жизни пчел во всем наблюдается гармония ритмики?

- После своих первых литературных потуг, неудачливых, разумеется, я взял себе самого строго учителя – детскую литературу. И после терпимых проб для детей можно писать и для взрослых. Однажды на читательской конференции в связи с вышеизложенным, я ответил: «Есть понятие магнитного поля земли. Для меня дети – это магнитное поле, которое направляет стрелочку-острие моего пера.

- Владислав Мефодьевич, вы прекрасно знаете, что только опыт – критерий истины. Откуда же вы смогли практически узнавать, как воспринимают дети ваши литературные произведения: рассказы, миниатюры, части повестей?

- Признаюсь ещё в одном грехе – я свои первые детские произведения «прокатывал» на ребятах. Моя Раиса Егоровна преподавала в начальных классах. Я давал ей рассказы и она, отодвинув там всяких дутых советских классиков от детской литературы в сторону, занималась на уроках моими работами. Вместе мы изучали, как дети воспринимали ту или иную вещь. Вносили правки. Так на детском оселке доводились до тонкости «комариного писка» (выражение поэта) те или иные повесть или рассказ.

- Но дети любят не только стихи, а и сказки. Почему они с удовольствием слушают их? Ведь в сказках неправда, а вымысел.

- Почему детей так увлекают сказки, небылицы, фантастика? Неужто оттого, что, не зная, конечно, реальной жизни, какова она есть, они не хотят её и, осознавая это предчувствие, тянуться к вымыслу?

- Горький сказал, что для детей нужно писать, как и для взрослых, но только лучше. А вы разделяете поэтов на детских и взрослых?

- Одни поэты представляют себя стихами, другие позорят. Есть у нас поэты, у которых превалировать «как подать себя» над «что подать» - гоноровитый гонорар. По – хо – ро – ни – ли! Остались гоноровитые поэты с карманами бомжей.

- А каково и в чем различие, по-вашему, между прозой и поэзией?

- У поэта рука и сердце сливаются воедино, у прозаика добавляется еще мозг.

- Но и поэтам приходится, чтобы отобрать несколько нужных слов для четверостишья – думать, думать, думать. Так что же труднее, на ваш взгляд, писать стихи или прозу?

- Так трудно писать прозу, что я удивляюсь, как можно было создать «Войну и мир», «Тихий Дон». Нечеловеческий труд. Проза – это сгустки авторской крови! Богатство одного хорошего писателя хватает всему миру.

- Полностью согласен с вашими мнениями. Особенно с тем, что богатство одного хорошего писателя хватает всему миру. Оттого-то и стала наша русская литература великой, потому что создала огромные запасы драгоценных литературных произведений мирового уровня, по которым и иностранцы изучают загадочность русской души и все пытаются разгадать тайну. Но ведь это так захватывающе: писать роман?

- Пока роман вымучишь, он тебя сотни раз вымучит. Литературно-художественное полотно – это контур, по которому читатель проводит жирную линию своего видения мира, направленного писателем.

- Чтобы стать штурманом и указывать читателю направление, в какую сторону двигаться, нужен огромный опыт и талант. А что такое, по-вашему, талант в литературе?

- Талант – это способность автора обратить внимание читателя на существенное в жизни. Талант имеет возрастной спектр. Каждый возраст дает определенную полоску светогаммы. Упустил пять лет - утратил участок волнового диапазона, потерял какую-то часть радуги.

- Владислав Мефодьевич, есть прекрасные слова классика, характеризующие вдохновение. Когда оно внезапно появляется, то рука невольно тянется к перу, а перо, чуть ли не само тянется к бумаге, и рождаются чудесные строки. А как обстоят дела, когда вы приступаете писать прозу?

- Чем больше я обдумываю, тем меньше пишу. Когда не пишется, сетуешь, что не пишется. А когда пишется, тоже останавливаешься, что это так пишется – не подвох ли? Юрий Олёша сказал: «ни дня без строчки!». Так и есть – ни дня без строчки.

- Хочу еще раз вернуться к вашему изречению о направлении читательского видения мира писателем. Но штурману даже используя такой надежный инструмент, как магнитный компас, предстоит принимать решение, делать выбор, куда плыть: у земли два полюса – Северный и Южный.

- Диполярность искусства состоит из ЧТО и КАК. Причем «что» - легче, «как» - труднее.

- А как вы, Владислав Мефодьевич, относитесь к писательским и вообще, к творческим «династиям», певуны и певуньи, режиссеры и телеведущие тянут своих отпрысков за уши, чтобы они продолжили «дело» известных и уважаемых людей, их родителей, дедов, бабушек. Есть ли такая тенденция в литературе? Стремитесь ли вы хлопотать за своих родственников, ведь и у вас есть свои дети и внуки?

- Никогда более менее талантливый писатель, умный, разумеется, не станет «делать» своих детей писателями. Ремесленник от литературы часто весь из кожи лезет вон, чтобы продолжить свою фамилию в потомках.

- Технический прогресс создал для литераторов прекрасную информационную базу в виде Интернета. Ваше мнение по этому поводу?

- Искусство и технический прогресс – два рельса одного пути, по которому должен идти экспресс общества. Да что-то экспресс-то перекошен. Петр Георгиевич Сальников, читая мой роман «Белые берега» на полях рукописи написал: «Всё бы это – Богу в уши. Но люди далеко зашли и без пушек говорить разучились». Процесс художественного творчества состоит тоже как бы из двух противоречивых чувств: сомнения и уверенности.

- Какое же из этих чувств всегда в вас побеждает?

- Вечные спутники писателя: вера и неуверенность.

- А что легче или труднее переживается?

- Легкость сказанного и трудность написанного слова. Один очень хитрый поэт сказал мне однажды так: «Если не удается стать Есениным, то побуду на пиру во время чумы Вознесенским или Евтушенко».

- Каждый вносит свою посильную лепту в общую копилку, которая называется литература. Может быть, это и честно: если не можешь писать, как Есенин, то хотя бы написать что-то как Вознесенский?

- Русскую классическую литературу создали десяток имен. Советскую литературу не могут сотворить десятки тысяч членов Союза писателей СССР, считая и умерших. На одном из съездов писателей в одном из выступлений прозвучало, что в приемной комиссии ждут приема около двухсот поэтов. Четыре железнодорожных вагона поэтов! А литература где?

- Многие литераторы ценят поэтические произведения выше прозаических. Беседуя с вами, я увидел, что вы убеждены в обратном и отдаете пальму первенства прозе, а не поэзии. Почему?

- Ритм прозы намного богаче и колоритнее ритма поэзии. И хотя внутренне ритм поэзии может иметь множество мотивов, внешне он скован барабанно-стандартными стопами. Отсюда, видимо, попытка сломать заранее заданный стандарт Владимиром Маяковским. Разумеется, ради логичной, а не формальной цели. Ритм прозы исходит из логики, ритм поэзии из формы.

- Владимир Мефодьевич, в своих художественных произведениях вы критикуете не только коллег, но и власть. Что же нравится вам во власти?

- Самая законная и самая добровольно принятая на себя власть над человеком – это власть искусства. А многие коллеги любят тенором петь о свободе… Басом греметь о власти!!!

- Вы на протяжении всей беседы так трепетно отзывались о книгах. Чем она вам интересна?

- исполнением. Интересна задумана книга. И ты постоянно видишь, кто на тебя смотрит, просит слова. Берешь с полки, даешь ей слово. И нет блаженней состояния, находясь тет-а-тет с мыслью.

- И всё же, Владислав Мефодьевич, живой разговор с друзьями-коллегами писателю необходим.

- У писателя друзей-коллег больше в мертвых, в живых больше завистников и на этой почве недугов. Среди писателей искренней дружбы не бывает, в наших взаимоотношениях, какими бы искренними они не были, всегда примешивается искринка зависти успехами другого. Искренне к тебе, как к писателю, и к твоим успехам может относиться человек сторонней, иной профессии, не связанный с омерзительным соперничеством.

- А в чем причина такого… соперничества?

- Писатели никого кроме себя (своих творений) не видят, а если видят, то ненавидят. Такова наша природа. Чувствую, вот сейчас меня схватят за рукав ревнители высокой морали. Как так! Неправда!!! Для таких добавлю, за редким исключением…

Диспут о литературе закончился, но у меня в душе еще осталась какая-то неудовлетворенность, неуютность от какой-то недосказанности, чего-то не прозвучавшего в мудрых ответах писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова. А потом понял, что Владислав Мефодьевич из-за своей деликатности не привел конкретные примеры про завистников писательских, про ревнивое отношение к друг другу творческих людей, а привел обобщенные собирательные образы негативных проявлений писательской средств.

Взять хотя бы последний ответ: «Писатель никого кроме себя (своих творений) не видит, а если видит, то ненавидит… За редким исключением». Вот это «за редким исключением» казалось большим преувеличением. Но казалось так до поры до времени.

Чтобы отвлечься от мучавших меня сомнений, я постарался найти мнение писателей такого же уровня, масштаба, как Шаповалов, по поводу: видит - ненавидит.

Искать долго не пришлось. Я наткнулся в эссе Юрия Бондарева «Разговоры» об Александре Твардовском, на диалог автора с редактором «Нового мира». Твардовский положительно относился к прозе Бондарева, к его военным повестям, но с предубеждением относился к повести «Тишина» о послевоенной жизни. Ругал Юрия Бондарева за «постельные сцены» - «Зачем вы разрушаете русский реализм?».

И вдруг случайная встреча и выясняется истинное отношение Твардовского к «Тишине»:

«Он (Твардовский) подал медлительно крупную руку, слабо улыбнулся одними щеками, как умел улыбаться, когда думал свое.

- Ну… как?

- Да вот пощипывают в «Литературке», в «Огоньке» ругают за мрачность, - сказал я чрезмерно кратко.

- Ну, ничего. Так и должно. Литература, есть литература, - ответил он фальшиво-успокоительно, но в этой его фразе было что-то от участия свысока, некая олимпийская неприкасаемость человека, которого обходит, не задевая, суета земная, ибо известен, признан и много лет прочно защищен от всяческой критики своим положением первого поэта.

Он помолчал, хмуро взглянул…на длинную кольцами очередь вокруг кинотеатра «Россия» за билетами на кинокартину «Тишина», и, странно прищуриваясь, спросил:

- Приятно, а? Успех… Очереди-то на ваш фильм второй месяц мерзнут.

Он вяло пожал мне руку и вышел, а я, будучи еще неиспорченным литературной средой, наивно подумал: «Неужто ему свойственно, как всем смертным, чувство ревности?».

Вот и мне, не «испорченному литературной средой» показалось, что во взгляде видит – ненавидит, Владислав Мефодьевич немного преувеличивает в своей резковатой оценке. А чем дальше я углублялся в эссе Бондарева, тем больше видел, какая глубокая пропасть пролегает между противоборствующими группами писателями, находящимися в одном доме – Союзе писателей, под одной крышей. Вот какое мнение высказал Твардовский о единственном Нобелевском русском лауреате, получившем премию не покинув пределы родины, не сбежавшим за границу – о Шолохове: «Писатели старшего поколения отмалчиваются, не вмешиваются в процесс литературы, считают – литература после них кончилась. Да, Шолохов создал себе при жизни памятник «Тихим Доном». Поклониться надо ему в ножки. Всё остальное ненаписанное, не идет в сравнение. Я ведь в журнале не напечатал вторую книгу «Поднятой целины». Слабо, слабо!».

Прочитав это «Слабо, слабо!» о том, что он, Твардовский, не опубликовал вторую часть «Поднятой целины» Шолохова в журнале «Новый мир», где был редактором, понял, что в оценке писателей друг друга Владислав Мефодьевич был близок, очень близок к истине. Концепция предложенная писателем Шаповаловым на рассмотрение читателям: «не видит, ненавидит» - действует невзирая на личности. Но тем не менее и Твардовский сомневался в столь категоричных оценках, какие делал сам.

Он считал, что у писателя, кроме таланта, должны быть еще трудолюбие и целеустремленность, чтобы довести свое произведение до логического конца, как уже отметили писатель Шаповалов, веря и не веря в его значимость. Эти качества были у Льва Толстого, считал Твардовский (а я считаю, что они есть и у Владислава Шаповалова). Вот, что интересно: «Анну Каренину» Толстой писал для денег, гонорар был отдан духоборам, считал, что ненужную вещь пишет. А мы… Как бы вещь туго не шла, как бы не казалась помпезной, слабенькой, надо доводить её до конца. Бог знает, что получится. Если демократия, то демократия нужна деревне, а нам за столом нужна монархия воли.

Зато высказывания Леонида Леонова вполне созвучны с мыслями Владислава Шаповалова о мыслях: «Самые счастливые дни – это, когда никуда не надо идти. Не надо никому звонить по телефону, не надо принимать у себя дома. И главное – не надо что-то делать. Это, когда я представлен сам себе. То есть своим мыслям. Это и есть творчество».

Это только обывателю кажется, что писатель работает, когда он садится за письменный стол. А если ходит по тенистым аллеям, сидит, вальяжно развалясь в удобном кресле или лежит на диване, то ведет праздный образ жизни, а проще - бездельничает. Но, чтобы огранить мысль, уходит масса времени, может быть, день, а может быть и год. А на чистом листе бумаги появится всего ли одна строчка. Но эта мысль, зато, может быть, будет помниться потомкам не одно столетие, а может быть и тысячелетие. Литература без мысли, это не литература. Тем более проза. В стихах еще поэт может выехать на эмоциях, а проза без мысли невозможна.

Я уже упоминал афоризм Владислава Шаповалова: «У поэта рука и сердце сливаются воедино, у прозаика добавляется еще мозг». А вот и изречение Леонида Леонова: «Лишь литература, мышление может завоевать мировое господство, первое место во всемирной культуре, если человеки еще не окончательно превратили искусство в мелкий лавочный товар. И в конец не перестали читать серьезную книгу. Но, несмотря, ни на что, надо неподкупно, рыцарски хранить острые таланты в бархатном футляре».

Итак, исследование литературного творчества писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова близко к завершению, а конец – всему делу венец. Так что же позволило автору столько разнообразных литературно-художественных произведений по темам, по жанрам, по стилю добиться успеха. Обращаясь к вышесказанному, сошлюсь уже на известные факты.

Успех выпадает только тому, у кого есть сила духа. Владислав Шаповалов «воспитывая своим романом «Серые великаны» молодое поколение Великанами Духа, не мог сам не быть Великаном Духа. Автор мудрых, едких, остроумных афоризмов мог дать фору на сто очков любому «старшему спорщику» Кембриджа, поскольку в литературе он стал Главным Спорщиком, но храня «острие таланта в бархатном футляре», никогда не переступал грань между остротой и хамством, критику и оскорблением, был Неподкупным Рыцарем, всегда стремясь к «Белым берегам».

Сколько нужно было Владиславу Мефодьевичу вытерпеть самому критиканства, оскорблений, обвинений, не приведи Господь. Хотя мнение его «доброжелатели» считали, что он пишет «ненужную вещь», как отметил, заступаясь за Толстого Твардовский, Шаповалов, не зная этого изречения, за писательским столом был Монархом Воли.

Оттого-то, благодаря всем вышеперечисленным качествам Владислав Мефодьевич и сам не стал от отчаяния зарывать свой талант в землю, но не позволил это сделать, зарыть талант в землю, и его врагам.

Не благодаря, а вопреки обстоятельствам художественно-литературные произведения Шаповалова достигли до широкого круга не столько взрослого читателя, а и самого благодарного книгочея – детей. Звенит «Медвяным звоном» у них в душах поэма, юношей призывного возраста волнуют «Белые берега» и все, от мала до велика, ненавидят «Серых великанов». Не сам роман, разумеется, а тех, о ком он написан.

Несмотря на то, что писатель отпраздновал свой 85-летний юбилей, он полон сил и энергии и работает уже в мемуарном жанре, пишет свои воспоминания. И всё, что выходит из-под пера долгожителя русского писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова, Великана Духа, Главного Спорщика, Неподкупного Рыцаря и Монарха Воли тоже будет жить долго – вечно!

Часть IX

Читая, становишься Человеком с большой буквы

Пятое поле писателя Владислава Шаповалова

Год 2013 для писателя Владислава Шаповалова выдался как никогда напряженным. В начале сразу же после встречи в семейном кругу Нового года, Владислав Мефодьевич взялся штурмовать новую литературную вершину: готовить к публикации рукопись «Чаровник звона», продираясь, сказать фигурально, «сквозь тернии к звездам». В марте 2013 сотворение «Чаровника звона» состоялось.

Но цена этой колоссальной работы для писателя Шаповалова оказалась весьма высокой. У его жены Раисы Егоровны непроизвольно вырвалось в ответе на мой вопрос «каких усилий стоило Владиславу Мефодьевичу написать такое эпохальное произведение о легендарных – Третьем и Четвертом полях России»:

- За счет бессонных ночей три месяца подряд и двух инфарктов.

Видимо, Четвертое поле – наша земля хлеборобов на всей территории России давала силу писателю. Как и античному герою, Антею в борьбе с серьезным и крупным противником. Кажется, титан уже побежден, но стоило прикоснуться ему лопатками к Земле-Матушке, тотчас тело Антея наполнялось новой неожиданной уже для врагов силой. И он из схватки выходил победителем.

А май выдался таким насыщенным на общественно-политические мероприятия, что казалось Владиславу Мефодьевичу лишний раз голову-то повернуть некогда. Праздник Великой Победы, 75-летний юбилей его друга писателя Олега Кириллова и 15-летие своего детища - журнала «Звонница». Чтобы активно выступать на таких значимых событиях, надо иметь недюжинную силу и не всякий молодой человек сможет выдержать подобный марафон. А Владиславу Мефодьевичу, между прочим, всего-навсего восемьдесят восьмой год! И ничего! Крутится, как белка в колесе и везде успевает.

У меня даже закралось подозрение, что писатель скрывает от глаз людских еще одно пятое поле, которое придает ему силы возделывать литературную ниву – пятое поле великой русской культуры.

Пока это ещё один из российских брендов.

Но количество тех, кто занимается чтением книг, с каждым годом всё уменьшается.

В своей критической статье «Меч Белогора» (об одноименном романе Юрия Хабибуллина) Шаповалов задает читателям и себе много вопросов, на которые очень трудно сразу ответить:

«Ради чего мы живём? Для получения бесконечных удовольствий, комфорта, вкусной еды, престижных вещей? Для того, чтобы добиться финансовой независимости, власти над другими людьми, безнаказанности за любые свои поступки? Или, всё-таки, для чего-то другого?

Что происходит вокруг нас? Видим ли мы, чувствуем ли тончайшие и кажущиеся пока совершенно безвредными холодные ручейки и речки отчуждения, изоляции и нарастания внутреннего противостояния, напряжённости в обществе, с близко знакомыми людьми?

Есть такое грустное ощущение, что время, когда наша страна была самой читающей страной мира, ушло безвозвратно. Со второй половины восьмидесятых годов, когда границы Советского Союза настежь открылись для западной видеопродукции и компьютерных игр, когда на головы наших граждан и, особенно, молодёжи, мутными потоками хлынули из стран "свободного мира" реки видеокассет с расчленёнкой, порнухой и всяческой "живодёрней", когда стало модным и престижным хвалить "западный образ жизни", "мочить" врагов на экране компьютера и зарабатывать деньги не реальным трудом, а мошенническими и многоходовыми финансовыми операциями, что-то во многих головах нашего подрастающего поколения изменилось. Сместились приоритеты, были позабыты Божьи заповеди, задвинуты в дальний угол традиции, совесть, стыд».

А когда я прочитал в газете «Белгородские известия», что Владислава Мефодьевича называют патриархом русской литературы, то есть одним столпом её, то вмиг вспомнилось сразу же стихотворение Дмитрия Кедрина «Красота». Он писал об удивительных картинах русской природы так органично сочетающихся с ликами исконно русских людей, населяющих нашу землю:

«Эти гордые лбы винчианских мадонн

Я встречал не однажды у русских крестьянок,

У рязанских молодок, согбенных трудом,

На току молотивших снопы спозаранок».

Так начинается стихотворение Кедрина «Красота». А красота всемирное понятие. Вспомним Достоевского «Красота спасет мир». Вот поэт Кедрин и вспомнил о мадоннах Леонардо да Винчи, художника эпохи Возрождения, а творца сравнил с Атлантом:

«Он на плечах широких, как Атлант

Немного выше поднял нашу землю».

И я подумал, что любой художник, в том числе и в литературе, сумевший сказать свое благородное слово миру, по сути – Атлант.

А разве Владислав Мефодьевич мало что сказал мудрого миру? Разве он не борется за возрождение нашего пятого поля – великой русской культуры и литературы? Поэтому писатель Шаповалов, как Атлант, чтобы предотвратить всемирную катастрофу, уже давно подставил свое плечо под небесный свод, не давая ему раздавить нашу планету. Пусть земной шар будет стоять чуточку выше от напряженного усилия Великана Духа. «Я как часы, заведен на сто лет», - записал Дмитрий Кедрин в своем рабочем блокноте, в котором было много набросков, записей для вновь задуманных произведений. Не знаю, есть ли подобная запись в дневниках Владислава Мефодьевича, зато уверен, что в его часах огромного творческого потенциала, установлен не обычный механический часовой механизм, а радиоэлектронный заряд, у которого период полураспада длится 400 тысячелетий или миллионов лет.

«Рукописи, - как сказал Булгаков, - не горят», а созданные творцами мудрые мысли живут века, тысячелетия.

А теперь спустимся с небес на нашу грешную землю и вернемся на юбилей писателя Олега Евгеньевича Кириллова.

Сотрудники редакции «Белгородских известий» сожалели, что формат праздничного репортажа не позволяет включить в него «мудрое и в чём-то даже полемическое выступление знаменитого писателя – Владислава Мефодьевича Шаповалова». А говорил он о высокой культуре и о том, почему нашему обществу таковой культуры не хватает. Мы решили исправить упущенное.

Уже в начале выступления писатель Шаповалов произнес необычное интригующее обращение к слушателям, применив ораторский прием, достойный Цицерона:

«Дорогие читательные друзья!

Дорогой писательный юбиляр!».

Владислав Мефодьевич вместо прилагательных «читающие» и «пишущий» употребил «читательные» и «писательный», вызвав замешательство зала – неужели мэтр допустил оговорку? Ничего подобного! Он так произнес эпитеты, чтобы обнажились корни их основ: от каких существительных произошли прилагательные, употребленные в обращении писателя.

И он без обиняков, сражу же, поясняет: «Вот и сошлись писатели и читатели воедино, живя врозь.

Почему - читательные? Да по тому, что ни одно электронно-техническое новшество не даёт ту высокую степень развития интеллекта, как издревле обыкновенное чтение. Я делю всё человечество на читающих и не читающих. Читающего сразу отличишь по светящемуся ореолу высокой культуры. Читая, становишься Человеком с большой буквы; не читая, становишься на четвереньки и начинаешь блеять, а то и хрюкать».

Дальше следует не менее блистательная метафора: «И вот мы пришли к нашему славному юбиляру через чтение, ибо другой дороги к писателю нет».

Конечно же, чтобы понять величие писателя следует изучить внимательно его творчество, прочитать книги. И хотя, Шаповалов и ссылается на регламент мероприятия, который в обрез по времени и не позволяет сделать хотя бы краткий анализ творчества Кириллова, но и это удается сделать Владиславу Мефодьевичу:

«Олег Евгеньевич Кириллов - это эпопея о белгородской земле и на белгородской земле. Его творения - это его жизнь. И я вторгся в его жизнь и взял частицу его жизни себе, ибо, как автор ни пытается скрываться за разными персонажами, а в каждый художественный образ вкладывает и щепотку своего Я.

Гений русской мысли Иван Александрович Ильин говорит: «…Каждый из нас есть то, что он читает… и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочитанного - как бы букетом собранных нами цветов…»

Невозможно здесь дать хотя бы короткий анализ творчества юбиляра - регламент в обрез. Шеститомник надо читать, читать вдумчиво, обмозговывая каждый образ, страницу, так как из этих частиц и складывается цельное полотно - столь огромный пласт нашей истории. Однако писателю необходим не только большой круг читателей, чем шире, тем лучше, но и помощь. Творческая личность не может выжить самостоятельно без чьего-либо продвижения. Как говорится:

Таланту надо помогать,

Бездарности пробьются сами».

После этого резкого заявления Владислав Мефодьевич с горечью говорит, что «не всё спокойно в Датском королевстве». Упрекает Белгородский Союз писателей России, вернее часть его функционеров, ответственных за продвижение высокой литературы к читателю, в полном бездействии, а иногда даже тормозящим литературный творческий процесс:

«Помощь заключается в популяризации, чем подвижнически, успешно занимаются наши замечательные библиотекари. Но это, так сказать, внешняя, механическая сторона дела. А вот внутренняя, аналитическая сторона, помогающая читателю постичь глубину той или иной вещи, у нас в загоне. В белгородской писательской организации рецензионно-литературоведческий процесс осуществляется крайне непрофессионально и часто предвзято, а порой и заказно».

Обвинение, выдвинутое писателем Шаповаловым слишком серьезное, и он тут же пытается расшифровать его, объясняя и подтверждая свои постулаты фактами:

«У нас бытует ложное мнение: покритиковал стихи - нажил неприятности, а то и врага. Думаю, что критиковать следует, не унижая человеческое достоинство, а возвышая авторский дух, совершенствуя рукопись.

В былые времена каждое издательство художественной литературы выпускало книги по литературоведению, а в писательских организациях существовали секции не только поэзии и прозы, но и секции критики. Замечательная традиция утрачена. Скажите, сколько диспутов по тому или иному произведению члена Союза писателей провела наша местная писательская организация? Сколько наш издательский совет при администрации области выпустил работ, анализирующих творчество уважаемого, сидящего здесь в кресле почёта, юбиляра? Сколько диссертаций в нашем филологическом цехе защищено по его эпопее?».

Тут Шаповалов немного переводит дыхание и после града вопросов, не услышав ни одного внятного ответа, хотя и невнятного-то тоже не было, сам подводит неутешительный итог:

«К большому сожалению, явление Кириллова ещё далеко не востребовано, да и как следует не осознано обществом.

В Прохоровке живёт и работает белгородка, кандидат филологических наук Балабанова Альбина Владимировна. Вы думаете, она защитилась в Белгородском университете? Ждите! В Курском. И по творчеству белгородского автора? Ждите! По творчеству Евгения Ивановича Носова. Сейчас мне возразят: так это же Носов! Отвечу: так это же Владимир Васильевич Михалёв - народное дарование, поэтическое достояние нашего края, полузабытое и полузатоптанное завистливыми ремесленниками от литературы. Намёк, я думаю, понятен».

И всё же, намёк намеком, но никто и пальцем не пошевелили из тех забюрократившихся функционеров Белгородского отделения Союза писателей России, чтобы намотать на ус высказанные критические замечания мэтром в их адрес. Намёк-то, как говорят в народе, слишком тонкий, но указывает на толстые обстоятельства. По которым обычно делаются оргвыводы. Но это уже не епархия Шаповалова. Владислав Мефодьевич со скорбью в голосе отмечает в своем выступлении, что рыба гниет с головы и вверху не особенно-то заботятся о постоянно снижающемся уровне нашего когда-то мирового бренда - великой русской культуре и литературе.

«В Японии самородкам дают высшее звание «Живущее национальное сокровище». Куда нам до японцев! В былые времена мудрецы за кремлёвскими зубцами учредили звание народного поэта. Народный поэт Дагестана Расул Гамзатов и так далее - до ингушей и чукчей. Кроме русских. У нас нет ни «народных», ни «сокровищ». А наших литературных овчаров от верха до низа вожделенно одолевают иные заботы - хлопоты по самовыдвижению путём вась-вась, где административный ресурс скачет поперёд стихов, состригая нелегитимные премии, нелегитимные звания, нелегитимные награды и, как результат, показушно-фальшивое признание. Когда пригашаются литературные звёзды, на бледном фоне и серятина может выделиться».

И всё же, даже на таком негативном «пейзаже» Владислав Мефодьевич видит какие-то позитивные сдвиги. Как сказал поэт: «Но не скроют тучи солнца». Нет, конечно же, не скроют. Хотя и считает писатель Шаповалов, что «уважаемые нами учёные мужи, тоже отгородившись «берлинской» стеной от современности, в затишке былой классики стригут учёные степени». Но есть обновление и на этом порище. Шаповалов с радостью сообщает зрительному залу хорошую новость: «И вот то, что сегодня произошло, благодаря обновлённому руководству в учёном мире, является знамением времени: присвоение звания почётного профессора Белгородского государственного университета писателю Олегу Евгеньевичу Кириллову. Это впервые на Белгородчине. И как многие начинания в нашей области - служит не только добрым примером для других регионов, но и бесценным вкладом в сокровищницу нашей культуры.

И вот теперь мне видится, как те же руки, что возводили «берлинскую» стену, раскидывают её по кирпичику, отчего умудрённый лучик науки прорвался из университетской кафедры и в первую очередь осветил многотомник нашего замечательного юбиляра.

И ещё видится мне, как свежее, младое дуновение выметает застольно-застойную атмосферу из куреня, заполняя наш литературный дом истинно деловым духом».

Завершил свое выступление писатель шаповалов динамично и так точно, что нельзя ни убавить, ни прибавить. Но ему уже было необходимо готовиться к полемике на 15-летнем юбилее журнала «Звонница»

«Звонница» - маяк в бурном море великой русской литературы

Опять на удар нарвусь,

Хоть силой ни с кем не мерюсь

Глупливо плюет на Русь

Пригретая ею нерусь.

Все клятвы пошли на слом!

Давно ль, чтоб не быти биту,

Вы били Руси челом:

«Возьми под свою защиту!?»

Начетки вражды не зля,

За довод – не стану брать я –

Мол, прадеды наши зря

Сказали друг другу: «Братья!»

Но рвете вы братскую нить

Живую и вековую…

Не ведаю: как тут быть,

Защиту найти какую?

(Стихотворение Сергея Макарова

«Найти защиту»)

Писателя Владислава Мефодьевича Шаповалова в честь 15-летия выхода в свет журнала «Звонница» пригласили в радиостудию Белгорода. И как оппонентов для дискуссии члена-корреспондента Международной Кирилло-Мефодиевской академии славянского краеведения Виктора Васильевича Овчинникова и поэта члена Союза писателей России - Николая Николаевича Грищенко.

- Такого фолианта, такого толстого журнала, как «Звонница» в Белгороде, по-моему, никогда не было? - задал первый вопрос писателю ведущий радиопередачи. И сразу же дуплетом прозвучал второй. – так как же вам удалось создать его – общественно-политический и художественно-литературный журнал «Звонница»?

- Издавались и в Белгороде толстые журналы, - усмехнулся Шаповалов. – Правда давно, еще до революции. И начинать мне издавать журнал пришлось очень трудно. Эти трудности не творческого характера. Были авторы, много публикаций. Но финансировалась «Звонница» от случая к случаю. Но по решению Белгородского правительства с 1997 года журнал стал издаваться регулярно и достиг теперь своего максимального выхода – два раза в год. Журнал «Звонница» автономная некоммерческая организация и желающих выступить на его страницах много.

- В том числе у вас есть публикации первых лиц? – сделал акцент на слове «первых» ведущий и спросил. - Как вам удается привлекать их? Вот в последнем семнадцатом номере «Звонницы» вы опубликовали выступление губернатора Белгородской области Савченко Евгения Степановича «Дело столыпинского масштаба». Кому адресованы эти материалы?

- Выражение Столыпина «Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия» - стало крылатой фразой. Он был, недооценим в свое время. Недавно отмечали 150 лет со дня рождения Петра Аркадьевича и появились его последователи. Наш губернатор - Великий Реформатор, под стать Столыпину. Реформатор с большой буквы.

Вступил в диалог и Виктор Овчинников:

- Нужно прививать людям чувство слова, этического родства и патриотизма к Родине. И выдавливать методично шаг за шагом философию провинциальности. Она состоит в том, чтобы не замечать рядом талантливого человека. А это тяжкий грех, а иногда бывает, не только талант не замечается, а разрушается, то совершается еще больший грех. Провинциальность снижает ценность талантливости. А Шаповалов – это глыба национального уровня. Это классик русской литературы. Работая в провинции, он имеет некоторые ограничения. Не может, как столичные писатели, столь часто общаться с известными людьми на всех уровнях. И будь у него такие возможности, как в столице, то вполне смог бы создать журнал пушкинского уровня. Космос «Звонницы» - это отражение глубины литературы России, выдающегося творения русской мысли. Я как-то сравнил «Звонницу» Шаповалова с танком Т-34, который прославился в Великую Отечественную войну. А Владислав Мефодьевич фронтовик, воевал в Великую Отечественную войну. Он и сейчас в «Звоннице» борется за Родину, за Правду. Против лжи. Шаповалов собирает на страницах журнала писателей почвеннического направления. Печатаются в «Звоннице» писатели и поэты Украины, Белоруси, Сибири и Поволжья, Москвы и Санкт-Петербурга. Так пусть же, колокол «Звонницы» звенит, отражая национальное самосознание и весомость литературы и патриотизма её.

Ведущий снова обратился к Владиславу Мефодьевичу:

- Как удалось вам на страницах «Звонницы» соединить столь разные мнения писателей, найти сторонников и не сторониться противников, давать им тоже слово. Что категорически не воспринимается вами, и никогда не опубликуете в журнале?

Владислава Мефодьевича вопрос ведущего не смутил. Он опытный полемист и ответил, не задумываясь:

- Для меня неприемлемы фашизм, экстремизм и агрессивный национализм. Конструктивный национализм сохраняет нацию, а агрессивный выходит за рамки своего государства и агрессивность националистов заключается в том, что они стремятся поживиться и жить хорошо за счет людей другой национальности, поработив другой народ. За примерами далеко ходить не надо. Многие национальные республики, оказавшись осколками огромной страны, не могут позабыть, что жили когда-то неплохо, за счет ущемляющего себя в чём-то государствообразующего народа – русских. Проходил я как-то около супермаркета. Впереди идет громадный детина, а на футболке огромными буквами надпись: «татары – сила, живут красиво». Он, видимо, почувствовал мой взгляд, повернул свою бычью шею и посмотрел самодовольно на меня. Что же татары не пьют, не курят, у них в каждой семье куча малолетних детей мается. А мы-то утрачиваем это. Я совсем недавно писал об авторе Юрии Хабибуллине, который в романе «Меч Белогора» говорил о схватке с крымскими татарами. И тут вот такая демонстрация национализма. Этот крепкий парень, как бы обозначает свое кредо подписью аршинными буквами: «Татары – сила, живут красиво», мы уже здесь. Будьте бдительными. Нам в редакцию журнала было множество звонков на эту тему. Пользуясь случаем, что нас услышат, возможно, и они, приглашаю выступить со своими мнениями в «звоннице». Обещаю, что не выброшу ни единого словечка из написанного ими текста.

Ведущий с таким заявлением писателя не совсем согласился и в разговор включился снова Овчинников.

- На страницах «Звонницы» присутствуют разные точки зрения. Есть абсолютно полярные… Но, если они в правилах литературной культуры, то могут иметь место их высказывания. Сила правды не в количестве позиционной правды, а сила в самой правде. Иногда сила правды заключается в высказывании одного человека, а сто человек оказываются неправыми. Они зачастую выпускаются на глянцевой бумаге, красочные и приторные. Зато чувствуется с их страниц запах ненависти, предательства и заграничных денег. Не отражают они и качество писательского труда. А в «Звоннице» Шаповалова всё пропитано любовью к Отечеству.

- Те, кто читает «Звонницу» позвонили и нам в радиостанцию, - сказал ведущий. – Они не только прочитали журнал, но и прислали нам в редакцию радиовещания, так сказать, сдали нам под расписку, как тему для радиопередачи.

Затем ведущий пригласил к разговору и Николая Грищенко, до сих пор скромно молчавшего, спросил его мнение о журнале.

- «Звонница», - произнес тот, - это, прежде всего, сам Шаповалов. Он ведет её по правильному курсу. Владислав Мефодьевич отмечал уже, что чтение важный фактор интеллектуального развития и отмечал, что даже пишущие люди, а иногда и журналисты признаются: «Я не читаю книгу, я листаю ноутбук. Поверчу его туда-сюда и всё понятно и быстро».

- А есть ли у них чувство книги? Ведь в книге существует своя аура, есть даже энергетика в каждой строке, - задумывался Шаповалов после таких признаний.

Потом Николай Николаевич рассказал об одном противоположном случае. Он смотрел как-то спектакль «Молва». Там один человек захватил в какой-то разоренной дворянской усадьбе библиотеку в пять тысяч книг и мечтал, что прочитав такую уйму книг, он станет умнейшим человеком. А, может быть, и самым умным на свете. Но мало читать книги. Нужно отобрать важную для себя информацию из вороха прочитанных, но неосмысленных книг.

После такого заявления Грищенко сказал:

- «Звонница» возвышается над культурным пространством России, как маяк. Она стала маяком в бурном море литературы. В ней есть статьи и Василия Белова и Станислава Куняева. Есть в России, кроме «Звонницы» еще уважаемые «толстые» журналы: «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Роман-журнал XXI века». Печатаются поэты в рубрике «Наши юбиляры», это замечательно. Вот мой знакомый поэт Евгений Федорович Дубравный собрал как-то из своего архива все статьи написанные о нем и его творчестве. Получился увесистый сборник. Но из периодической печати трудно уловить необходимые о каком-то авторе информацию. Она раздроблена по газетным полосам, разобщена по времени. А в «Звоннице», благодаря рубрике «Наши юбиляры» этой проблемы нет. Тут создана Владиславом Мефодьевичем целая система. Будущим историкам, краеведам журнал «Звонница» станет неоценимым кладом, находкой.

Но если бы не было на этом маяке Шаповалова, то не было бы и «Звонницы».

Кажется, очень емко объяснил свою позицию Николай Грищенко, но всё же, Владислав Мефодьевич сумел добавить ещё кое-что, не сказанное о своем журнале:

- «Звонница», - сказал он, - общественно-политический и художественно-литературный журнал. После нескольких лет редактирования его, я добавил ещё одно слово – и научный. И это понятие позволило так расширить рамки журнала, что можно браться за тему и выносить её на страницы, про которую не осмеливаются дискутировать даже в очень высоких кругах.

А Виктор Овчинников вернулся снова к теме патриотизма. Ведь совсем недавно с большой трибуны гремело: «Патриотизм – последнее убежище негодяев!». Виктор Васильевич спокойно, без излишнего пафоса, но с глубоким убеждением заявил:

- К патриотизму стали как-то относится снисходительно, а в «Звоннице» ставят патриотизм во главу угла. Надо помнить, что мы живем в Третьем Риме и нужно гордиться этим. Мы носители православной цивилизации. Сначала христианство возникло в Древней Римской империи. Вторыми, кто поднял это знамя были Константинополь и Византия. Затем нашу русскую славу подхватили славяне. Россия стала страной носителем православной цивилизации, проявив стойкость и показав силу. Русская православная цивилизация – немеркнущий светоч. Если ты русский человек, то значит и православный. А если ты не верующий, то ты незнакомое, неведомое нам существо. Об этом говорил философ Ильин.

- Так что же объединяет нас в любви к своей Родине? – поинтересовался ведущий.

И Овчинников пояснил:

- Мир никогда не был однородным. Мы всегда или объединялись или разъединялись. И во все времена было мерилом, вектором общества – справедливость. Она как стрелка на весах. Если чаша на весах со справедливостью перевешивает, то мы объединяемся. Если перевешивает другая чаша с несправедливостью – разъединяемся. Если человек справедливо стал миллиардером и занимается социальными вопросами для работающих на его предприятии – ради Бога! Никто плохого слова не выскажет в его адрес. Но, когда справедливость не видно даже в бинокль, то люди в заблуждении, смятении; потом возникают движения возмущения. Равенства, скорее всего, не будет никогда. Такова учесть природы общества. Но и в неравенстве должна существовать справедливость.

- Сейчас нарастает шквал звонков по поводу лозунга «Татары – сила…», - сказал Шаповалов. – Этот парень выделяет, выпячивает свою национальность, а это экстремизм. Какую бы реакцию вызвала бы надпись на футболке молодого, здорового парня «Не татарин – это сила»? я жил в окопах на фронте, чтобы этот парень смог родиться. А он стал агрессивным националистом, экстремистом.

- Сейчас в преддверии 70-летия Курской битвы мы преклоняемся перед русским народом, - произнес Овчинников. – Русский народ объединял другие народы, и они вместе творили чудеса и победили фашизм. Сталин, поднимая тост за Великую Победу, сказал: «Все народы великие, великие народы нашей земли. Но если бы не было нашего великого русского народа, то не было бы и Великой Победы». Пример Югославии показателен. Не будет единения, нас разобьют точными ударами: ракетными или идеологическими.

- Дипкорпус Туркмении, - сообщил новость ведущий, - ведет переговоры с Россией об установке памятника воинам-туркменам, погибшим на Курской дуге. А это тоже говорит о единстве и силе, величии духа.

- Я был на Крайнем Севере в командировке, - добавил поэт Грищенко, - и увидел, что охотники, отправляясь добывать зверя, чтобы охота была удачной, все прикладывали свою руку к какой-то дощечке. Это была обыкновенная деревяшка. Она была грязная и замусоленная от прикосновения множества рук. когда её аккуратно очистили от многогодовых наслоений, то оказалось, что это икона. А на ней лик Святого Николая Угодника.

В единстве наша сила. А те, кто занимается глобализацией и подкидывает нам «идейки», стараются превратить православие в формальную религию, а настоящей религией представить ту, что проповедуют секты разных мастей. Автономизация населения приведет к раздроблению, разрушению нации.

Виктору Овчинникову выпала честь подытожить дискуссию, и он опять напомнил о главной её теме – патриотизме.

- «Звонница» Шаповалова – это патриотизм. А Звонница, стоящая на Третьем ратном поле – это величайший символ патриотизма, - сказал Виктор Васильевич, - и напоминание о других знаменательных исторических событиях святой Руси и России. Первое ратное поле – Куликово и второе – Бородино, стали в один ряд со Звонницей. В Ровеньках Белгородской области установлен памятник российским воинам, погибшим в Первую мировую войну. А мне хочется обратить ваше внимание на истоки этих ратных побед. В «Звоннице» на второй странице титульного листа есть небольшая эмблема – памятник Святославу, разгромившему Хазарский каганат. Он – сын православной матери княгини Ольги и отец Крестителя Руси – Владимира… Хотя сам был язычником, но великий воин, заботился о каждом витязе из своей дружины и слыл умелым полководцем. У нас православная страна, хотя в быту и остаются элементы язычества, но настолько органично вошли через века в нашу жизнь, что превратились в единый сплав патриотизма русской души. Избранный Богом народ объединил все народы России вокруг себя. Русские, жертвуя собой, принимали вызов времени, несли культуру малым народам, а не расстреливали и уничтожали их, как индейцев в Американских Штатах. А «Звонница» звонит о единении всех, а прежде всего славянских народов: Белоруси, Украины и России. Верится, что они поймут и найдут силы, чтобы объединится. Ведь стояла и жила единой, сплоченной тысячу лет Святая Русь и будет стоять вечно.

Прочитано 4864 раз