Четверг, 19 мая 2016 09:40

Яркие стихи грустного поэта

Оцените материал
(1 Голосовать)

Вступление

Поэт Николай Владимирович Наместников накрепко связан со своим родным городом Витебском Белой Руси. В Витебске Наместников Николай родился, учился в Витебском педагогическом институте имени Сергея Мироновича Кирова, а затем и работал в школах Витебска №7 и №34. Он поэт начала третьего тысячелетия и нового двадцать первого века. Его стихотворные сборники выходили в високосные года: в 2000 вышла книга: «Забытые небеса». В 2004 – «На распутьях ветров и дорог», в 2008 – «Листопад исповедальный».

Високосные года бывают раз в четыре года, а четвертый поэтический сборник Николая Наместникова избранных стихотворений из первых трех книг и с новыми стихами вышел в свет 12.12. 2014 года, уже не в високосный год, но зато в издательстве Минска с символичным названием: «Четыре четверти».

Четыре четверти – это хотя и дробное число, но одновременно является и целым – полновесной единицей. У легендарного поэта Владимира Высоцкого есть стихотворение, в котором канатоходец идет по канату, натянутому над пропастью, над ареной цирка, под самым его куполом, с завязанными глазами, балансируя шестом. Преодолевает сначала четверть пути, затем половину, три четверти, но у зрителей отляжет страх, улетучится из сердца, только тогда, когда канатоходец одолеет опасный путь полностью, все четыре четверти пути.

Вот также и поэт Николай Наместников двигается по зыбкому канату своего творчества и на грани фола, подрывая свое сердце, переживает за судьбу своего города, страны, народа. Он описывает очень сложный период крушения великой страны, катаклизмы лихих девяностых, обнищание и умирание деревни. Кажется, что боги отвернулись от неё, а поцелуями награждает народ, только иуды. Но среди разочарования в стихах Николая Наместникова звучат иронические интонации, мудрые философские мысли, яркие образы. Некоторые стихи его очень сжаты и кратки, но их емкий, яркий смысл, как зажженная внезапно спичка в кромешной тьме высвечивает очертания, контуры сложившейся ситуации.

Сердце немного успокаивается – еще не все потеряно. Небольшой, трепыхающийся на ветру огонек спички выхватывает из тьмы нужные ориентиры, и по ним можно определять курс движения вперед, не спотыкаясь об руины разрушений.

Николай Наместников назвал свое избранное сочинение «Время яблок». Созревают яблоки к осени и в августе последнем месяце лета празднуют яблочный спас. О слове спас и родилось самое оптимистическое и радостное слово «Спасение».

Поэт Николай Наместников в качестве эпиграфа к своей четвертой книге «Время яблок» выбрал и поместил свое стихотворение из двух строф:

День августовский. Яблоневый самый.

Корзинам золотым потерян счет.

И яблоками пахнут руки мамы,

и время соком яблочным течет.

 

Течет долина, небо и дорога

И дым костра. И выспевшая рожь.

А в сердце пробирается тревога –

её ты только с возрастом поймешь…

 

Каков яркий всплеск души: корзинам с золотыми яблоками счет потерян, все пронизано и пропитано запахом ароматных яблок, в которых еще бурлит, бродит яблочный сок. Течение яблочного сока, подмечает поэт, побуждает течение времени, текут поля, долины, дорога и безоблачное голубое небо…

Но почему же при всем этом благолепии в душе наступает какой-то диссонанс, закрадывается тревога? А у поэта на это уже приготовлено откровение. Не стоит в такое время, когда кружится голова от духмяного запаха яблок, которым пропитались даже нежные руки мамы, думать о каких-то тоске и тревоге – «её ты только с возрастом поймешь».

Забытые небеса или муки творчества

Первая же вспышка яркого света спички, высветила неприглядную картину нашего беспамятства. Не зря нас называют и соплеменники и иностранцы: «И веками родства не помнящими». И эта горечь и звучит в строчках Николая. Об этом напоминает, вернее, пытается напомнить нам своим посвистом полевая пичуга – чибис, который очень любопытен и постоянно спрашивает у неутомимых пилигримов: «Чьи вы, чьи вы?»

Про его суету и излишнюю назойливость была сложена когда-то пионерская маршевая песенка: «У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак: «Ах, скажите, чьи вы, ах, скажите, чьи вы? И куда, куда торопитесь вы так?»

Но у поэта Николая Наместникова от посвиста чибиса «Чьи вы?» кошки скребут на сердце. Он переживает за будущее потерянное поколение, которое «благодаря» потери генетической памяти о своей истории, может и превратиться из вольнолюбивого народа в равнодушную толпу из Иванов, непомнящих родства:

Мы в суете забыли торопливо

суть бытия и смысл естества.

Напрасно чибис спрашивает:

- Чьи вы?-

Не помним мы Отчизны и родства.

За это добровольное сиротство

нам отвечать самим, в конце концов.

Но нашим детям, страшно отзовется

беспамятство несчастных их отцов.

 

Стихотворение Наместникова без названия, как впрочем, и некоторые другие, следующие дискретными короткими пунктирными линиями строчек. Они по тематике близки друг другу. Поэтому поэт отделяет их тремя звездочками, чтобы не произошла неразбериха и путаница для читателя.

А эти три звездочки уже хоть на йоту, но раздвигают в сторону кромешную тьму беспамятства, и в голове у читателя начинается просветление. Но если сложить все звездочки этого раздела «Золотые небеса», то получится огромное звездное небо и по этим звездочкам, как по компасу можно будет прокладывать курс, правильно выбранного пути.

Не менее афористично и второе стихотворение без названия Николая:

Разнообразьем не богата,

мысль и привычна, и проста:

коль чаша –

значит для Пилата,

Крест и Голгофа –

для Христа.

Но только что Христовы муки,

когда, забывши обо всем,

мы сами умываем руки

и сами, плача, крест несем.

 

В этом хлестком стихе у самого Наместникова ярко выраженная мысль и она четко отточена и остра. Нельзя равнодушно взирая по сторонам, откреститься от реальных событий.

Именно не злость и злоба врагов, а равнодушие «друзей» больше всего вредит окружающих их людей. С молчаливого согласия равнодушных и происходят злодеяния на этом белом свете.

Пилот умыл руки в чаше с водой, отдав на произвол поругание Христа несправедливому суду, но никогда прокуратору не удастся отмыть свои руки от невинно пролитой крови.

В своем резюме поэт предостерегает заблуждающихся и равнодушных людей, что такой нехороший поступок может больно бумерангом ударить по ним самим. И некого будет упрекнуть в полученной от удара бумеранга травме. За что боролись, на то и напоролись. Как это актуально в нынешней геополитике крокодилы тоже, говорят, плачут, сожрав свою очередную жертву, да только это слезы льются у них из глаз, а вода из впадин под глазами. Яркая иллюзия плача и не капельки сожаления: «Ничего личного – только бизнес». Поэт об этом сказал с большим сарказмом: «Но только что Христовы муки, когда забывши обо всем, мы сами умываем руки и сами, плача, крест несем».

Но иногда у самого равнодушного, простого мужика, безмолвно осуществляющего святотатство, вдруг что-то щелкает в голове, как будто выключателя кнопку нажали, и лампочка загорается. Да вот беда трясется-то этот мужичок не от душевных глубоких переживаний, а от того, что он включил дизельный двигатель экскаватора:

Глаза у мужика пусты.

…Ковш экскаваторный

кресты

бил воровато, торопливо…

К обеду кладбище снесли.

 

Вот как смачно и с надрывом в сердце описывает вандализм руководителей, через поступки равнодушного исполнителя! У него пустые глаза, он не чувствует своей вины, ломая на кладбище кресты и надгробья.

Поэт показывает это одной характерной деталью. Мужик с пустыми, как у мертвеца глазницами себя вовсе не считает распоясывавшимся глумливым варваром. Во всем виноват… экскаватор: «… Ковш экскаваторный кресты бил воровато, торопливо…» Ковш, а не мужик, бил воровато и торопливо кресты-то. Железяка хренова, а с неё какой спрос.

А мужик после акта вандализма наслаждался, с чувством честно выполнившего долга, отдыхал, попивая пивко:

Он пил в тени густое пиво,

и струйки по груди текли.

У кладбища цвела сирень.

И утешаться было нечем.

 

Обыкновенный майский день

перетекал в негромкий вечер.

И медленно темнела высь

А он курил.

В кабине душно.

Рука на руль легла послушно.

Завел –

и руки затряслись…

 

Да… Руки у мужика затряслись, но только от вибрации руля, когда завелся мотор экскаватора. И ни один мускул не дрогнул на лице мужика. Зато подтеки от пива на мощной его груди, мужик аккуратно вытер чистой ветошью.

Лирический герой следующего стиха обращается с мольбой к Господу, чтобы он оградил его от лукавого и не позволил бы ему превратиться в равнодушное животное, подобное плачущему крокодилу. Еще три звездочки зажглись на литературном небосклоне, на страничке книги Наместникова «Время яблок». И поэт продолжает развивать тему «Забытые небеса»:

Незнание –

особая свобода -

дай, Господи,

чтоб обошло меня…

Дай, небо отличить от небосвода,

а Судный день –

от прожитого дня.

Дай, Господи,

чтоб сразу стало ясно,

чья это боль от нас невдалеке:

звезда ли

в небе сумрачном погасла,

слеза ли

прокатилась по щеке…

 

Я уже упоминал про звездочки, которые зажигал на страницах своей книги, разделяя одно стихотворение от другого. А в этом стихотворении он сравнивает два мировоззренческих события: «Звезда ли в небе сумрачном погасла, слеза ли покатилась по щеке».

Когда по небу, ярко вспыхнув в последний раз, покатится, оставляя след на небосклоне, звезда, увидевший эту картину человек, сначала ликует от восторга, а когда звездочка погаснет, то можно почувствовать внезапно и след горючей слезы, скатившейся по щеке.

Но, возможно после слез из-за невозвратной потери вспыхнет и свет в заплаканных очах. Взволнованная душа тому порукой:

И не пытайся –

он напрасный –

не утоленный блеск в очах:

дрова ж не вспыхнут – это ясно, -

когда золой забит очаг:

Не вспыхнет огненною точкой

в ночи, холодной и слепой,

души пустая оболочка,

всегда довольная собой.

 

Сначала меня изумили редко встречающиеся рифмы, примененные в этом стихотворении: очах – очаг, точка – оболочка. А затем и философский смысл сюжета.

Поэт сравнивает, казалось бы, две несовместимые вещи: дрова и душу, вернее оболочку души, а не её суть. Но логика, оказывается, прослеживается четко: дрова не загорятся в очаге, забитым золой – не будет тяги, а оболочка не вспыхнет огненной точкой из-за своего фанфаронского самодовольства. Как сказал Сергей Есенин: «Кто сгорел, того не подожжешь». А философ Диоген, когда он нуждался в деньгах, то не говорил, что он их одолжит у друзей. Он столько сделал для них доброго, что теперь попросит их вернуть ему долг. Но мне кажется, что даже Диогену человек, у которого вместо души пустая оболочка не дал бы и ломаного гроша, сделанное добро быстро забывается.

Следующее стихотворение Наместникова посвящено не равнодушному и самодовольному человеку, а взволнованному и глубоко-сочувствующему:

Он просыпался и курил.

И сам с собою говорил

о том,

что, вроде, все в порядке:

По Сеньке - шапка,

взятки гладки.

А ветер во фрамугу бил.

И было глазу нестерпимо

смотреть из под набрякших век,

как гнется за окном рябина,

роняя

ягоды

на снег…

 

В еще одном всплеске души лирического героя поэт говорит, что душе не нужна золотая клетка. Ей нужна свобода, свобода творчества, а не затхлая атмосфера комнаты, в которой и находится золоченая клетка. Николай озорную душу лирического героя называет соответственно: шалой и чертовкой. Лирический герой проявил милость и выпустил на волю свою душу.

Когда из клетки выпускают птицу, то, как бы хозяин отлично не ухаживал за ней, она никогда не возвращалась в клетку. Так же поступает и душа. Она обрела крылья, и не за что не променяет свободу на пусть и сладкую жизнь, но затворника.

Душа, как птица, выбрала небо. А каково же лирическому герою жить без души? Поэт показывает состояние бездушного героя в прямом смысле этого слова: «И брызнет небо росчерком пера, и ты забудешь, что она – была» Душа не вернулась к лирическому герою, оставив автограф на небе. Творец наградил душу поэтическим даром, и она была лишена не только свободы, но и радости творчества. Так разве можно было ей возвратиться назад?

О муках поэтического творчества Николай Наместников пишет еще в двух следующих стихотворениях. Видимо ему самому приходилось, сочиняя стихи, переживать, сопереживать и мучиться. Но зато, какие великолепные, задушевные выходят у него стихи из-под «росчерка пера», не только на бумаге, а и выходят в свет, сияя и сверкая мастерством.

В стихотворениях Николай показывает, что не нужно относиться к своей душе по иждивенчески, над ней нужно трудиться, тогда и она воздаст поэту сторицей. Тезка Наместникова поэт Николай Рубцов сказал: «Чтоб воду в ступе не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь», А о муках творчества сказал второй знаменитый поэт – Сергей Есенин: «Радуясь, свирепствуя и мучась, хорошо живется на Руси», в том числе и на Белой Руси Николаю Наместникову. Ему и слово:

С души остылой скалывая наледь,

листки перевернув календаря,

Не зря тебя

взыскательная память

вдруг повернет к истокам бытия.

И ты,

постигнув суть первоосновы,

от вечных откровений сам не свой,

твердишь себе:

- Вначале было Слово… -

… и плачешь,

пораженный немотой.

 

Откровение поэта поразительной силы. Не каждое слово можно написать с большой буквы. Да иногда и высказать это Слово трудно. Язык прилипает к гортани и нельзя его вымолвить.

А как сам Николай Наместников легко жонглирует словами. Взять хотя бы его эпитет к слову «душа». Он пишет не остывшая душа, как это звучит в нашем разговорном обиходе, а – остылая. И это прилагательное так созвучно с другим постылая. Неужели душа остылая или постылая может творить? Вопрос чисто риторический, но ответ можно дать тут же. Никогда остылая душа не сможет ничего сотворить. Вот скалывает с неё лирический герой, как дворник ломиком лед.

Очень хороша у поэта и другая метафора: «взыскательная память вдруг повернет к истокам бытия.

А повод – то для напряжения памяти был ничтожный, незначительный. Герой просто перевернул листочек календаря. Но память – то ему услужливо подсказала: «День прошел зазря!» От такого нахальства и сам онемеешь.

Второе стихотворение о муках творчества у Наместникова получилось не менее яркое и даже насмешливое. Но с прошлым нужно расставаться смеясь, и ирония Николая здесь как никогда уместна:

 

Напиши – ка стихи.

Просто так напиши,

ни о чем.

Черный ворон, нахохлясь,

сидит у тебя за плечом.

Молчаливый истец,

соглядатай забот и забав-

в ожиданье строки,

что навязла на стылых зубах.

Расползается ночь,

как бумажный кораблик в воде.

Утром вспыхнет звезда –

и в твоей отразится судьбе.

Черный ворон сидит

и чего-то внимательно ждет.

И с листа, как зерно,

снисходительно строки клюет…

 

В этом небольшом, но великом по смыслу стихотворению у поэта много находок – изюминок.

Лирический герой себя заставляет насильно писать стихи. И стихи получаются «ни о чем». То есть никакие и звать их никак, и читать не зачем. А ведь небезызвестный великий комбинатор Остап Бендер предупреждал своего шалопая – подельника Шуру Балаганова: «Насилие – не есть метод воспитания».

У лирического героя строчка стихов «Повязла на стылых зубах» когда на уме пусто, то вместо броской оригинальной строки в голове получается каша, а во рту обыкновенная жвачка, которая и прилипает к зубам, что не сплюнуть, но проглотить – вредно.

А какая чудесная метафора, в которой черная ночь и черный ворон испугались вспыхнувшей на небе первой утренней звезды. Расползается ночь, как бумажный кораблик в воде – сразу понимаешь, что наступает рассвет и темень рассеивается. А черный ворон, понимая, что днем он будет выглядеть, как белая ворона, начинает воровато склевывать вымученные полевые строчки, что появились ночью на бумаге у лирического героя. А ирония выглядывает из-под эпитета «снисходительно». Ворону и самому не нравится вкус зелен-строчек, но как говорится: «чем могу, тем и помогу». Не дам тебе опозориться, склюю «твои неудобоваримые вирши».

Самобичевание лирического героя продолжается в следующем стихотворении:

Властитель дум,

певец судеб,

он не заметно,

между делом,

когда приелся черный хлеб,

попризадумался о белом.

И голубая роздымь звезд

ушла, растаяла, пропала.

Был крепок стих.

И слог был прост.

А вот чего-то не хватало…

 

Горькая ирония звучит в каждой строчке поэта. Герой думал, что он властвует над думами читателей, что превратился в настоящего акына и поет о судьбе народа, вдруг почувствовал, что вдохновение-то вдруг ускользает от него. Мечты, что скоро с черняшки можно будет перейти на ситник, белый хлебушек, хоппухи. А вернее растаяли. Одной фразой поэт Николай Наместников перечеркнул Маниловские мечтания. «И голубая роздымь звезд ушла, растаяла, пропала».

Тут следует отметить оригинальность образа. Обычно о высыпавших на небе мириадов звезд говорят звездная дымка, звездная россыпь, а Николай избрал новое слово: «роздымь». Поэтам нужно слово не только в ночи, а ежеминутно, ежесекундно. Иначе и стихи не родятся. Об этом Наместников безжалостно и заявляет: «Был крепок стих, и слог был прост, а вот чего-то не хватало…» Не хватало изящества, яркости, которые у поэта Наместникова имеются в достатке.

А что же нужно для настоящей поэзии. Свой рецепт щедро от всей своей широкой души выписал Николай Наместников:

Чужда поэзии манерность

расхожим взглядам вопреки.

Лишь слов и мыслей соразмерность

лежит основою строки.

 

Так ягоды осенней спелость

обманет горечью пустой.

Идет мучительная зрелость

и отрезвленье простотой .

От судьбы не уйдешь…

В новый двадцать первый век, который стал для поэта Николая Наместникова звездным часом, вышла обновленной и наша страна. А вот о катаклизмах лихих девяностых поэт пишет без стенания, с заламываньем рук, без проклятий и брани, а по-философски спокойно, хотя с горечью о поруганной стране.

Лирический герой в стихотворении поэта Наместникова, которое традиционно отмечено тремя звездочками, как крепость трехгодичной выдержки армянского коньяка, ведет разговор со своим незримым собеседником про лихие года:

- Как жили? – спросишь. Так и жили,

как повелося на Руси:

с опаской ангелы кружили

на замутненном небеси.

Из пут объявленного рая

переместилось пол страны:

кто - в кущи дальнего Синая,

кто – к ветрам северной волны.

Безумного пророка строфы

вещали сытые уста.

Оставшимся –

своя Голгофа,

отъехавшим – своя тоска…

Лишь где-то там, за далью дальней,

мерцал среди глухих дорог

меж молотом и наковальней

души неяркий огонек…

 

В шестнадцати строчках стихотворения Николай Наместников сумел вместить всю историю страны двадцатого очень резонансного века. Одна маленькая девочка, когда училась читать, увидела надпись: «ХХ век», где вместо современной цифры двадцать (20) стояла римская цифра, определяющая ту же двадцатку двумя крестиками начертанными крест на крест по диагонали, проживала в Ленинграде. В блокадном Ленинграде оставшиеся в городе жители наклеивали бумажные полоски на стеклах створок оконных рам. Получалась тоже римская цифра двадцать. А маленькая девочка римских цифр еще не знала, зато хорошо изучила алфавит. И она своей маме сказала, глядя на перекрещенные полоски на рамах: «Хе – Хе век».

Николай Наместников, когда он задумал написать это стихотворение, уже вырос из детских коротких штанишек, лямки которых перекрещивались на спине по-римски. Поэтому он прошедший двадцатый век оценил по-взрослому. Его лирический герой отвечает на вопрос собеседника, как же они жили – то в безбожьем двадцатом веке: - «Так и жили, как повелося на Руси».

Лирический герой не называет страну аббревиатурой СССР, а исконным её названьем Русью, где верили в Бога. А в двадцатом веке ангелы-то с опаской кружили в небе над страной. Запрещалось упоминать о них, как о какой-то глупости. С горечью поэт говорит об эмиграции и о репрессиях «из пут объявленного рая переместилось пол страны: кто – в пущи дальнего Синая, кто – к ветрам северной волны».

Для каждой части населения была уготовлена своя участь: одним тоска, другим Голгофа. Но и те и другие сумели в мировых передрягах свою душу. Поэт пишет об этом чуде с надеждой и верой в стойкость народа: «Мерцал среди глухих дорог меж молотом и наковальней души неяркой огонек».

В двадцатом веке пришлось народу жить между молотом и наковальней, но страна сумела проскочить между Сциллой и Харибдой. Только лишь потому, что «Мерцал… души неяркий огонек».

Поэт для эпитета применил слово «неяркий». А какой яркий образ-то получился!

А когда этот неяркий огонек превратился в яркое свечение, то прозрели люди, прозрел и сам поэт. И написал стихотворение о двух основах жизни – о Родине и о Матери:

Пусть боль моя в словах обрящет плоть.

Давно не верю в теплый свет наитий.

Вот Родина. Все остальное - прочь!

Вот мама. Все другие - отойдите!

Когда я шел дорогой непрямой

с наивной детской жаждой откровенья,

я клял одну и часто лгал другой,

отряхивая сбитые колени.

Два солнца. Два родных материка.

И сердце до сих пор не отболело.

Вот Родина. О, как она горька!

Вот мама. Как ты, мама, постарела…

 

Для лирического героя Родина и мама – это два материка. Как умело выбрал сравнение поэт. Ведь самое дорогое у человека – это мать, которая дала ему жизнь, и Родина. Ведь не зря к слову Родина добавляют еще и первое, Родина – Мать. Но и в слове – Материк звучит их совместный корень мать. Повзрослевший поэт и сожалеет по своему недомыслию в более младшем возрасте он клял одну и лгал другой матери. Прозрение пришло и теперь два Солнца освещают путь ему.

Солнце во Вселенной самая крупная мега-звезда. А к звездам всегда стремились люди, продираясь сквозь колючки терновника. Но в городах-то, где нет терний, через какие же преграды нужно пробиться. Но и в урбанизации есть свои препятствия. Николай Наместников в своем стихотворении и рассказал о мечте горожанина, который мечтает вырваться на свободу из «каменных джунглей».

Стихотворение свое Николай разделил на две части. В первой, он как раз и говорит о городских трущобах, а во второй - о красоте загородной природы.

Противопоставление двух разных полюсов:

Нам хватало и зрелищ,

и горького черного хлеба.

Из семейных альбомов

вырастали мы,

как из пальто.

Что за ржавыми прутьями лестниц?

Чердак.

Выше – небо.

Что за небом вечерним?

А это не ведал никто.

… Был такой звездопад –

и представить сейчас не возьмусь я…

Свет струился сквозь щели

в забитом окне слуховом.

И летели над городом

гордые дикие гуси,

расчищая дорогу от звезд

ослабевшим крылом.

 

Во второй части стихотворения поэт опять приводит такую картину внутри строфы, где говорится опять же о звездах, да только звездопадом лирический герой восхищается и сожалеет, что этот звездный фейерверк он не увидит во всей красе – ему загораживают панораму звездопада доски, которыми забито слуховое стекло на чердаке. А мальчик так стремился, взбегая вверх по лестнице на пыльный чердак, откусив кусок черствого хлеба, и увидеть потрясающее зрелище. Но в щелочку между досок весь звездопад, все небо, расшитое золотыми звездными нитками не увидишь. Осталось довольствоваться малым. Но то, что мешало увидеть мальчику падающие звезды, как раз это и мешало гордым диким гусям лететь по небу. У них от дальнего перелета уже ослабели крылья, а тут появляется такое препятствие – звездопад. Но гуси, на то они и дикие, не растерялись, и стали расчищать свой путь, распихивая звезды по сторонам. А мальчику не хватило силы оторвать прибитые доски на слуховом окне, чтобы полюбоваться всласть звездопадом.

Но, если в городе, хотя и случаются какие-то препятствия и препоны для горожан, но жизнь в них кипит и бурлит, то в селах и деревнях жизнь потихоньку угасает, затихает. И боль за распятую душу белорусской вески набатом звучит в сердце поэта Николая Наместникова:

От каждого поля,

от каждой хаты

былого летят отголоски.

Душа и судьба моя здесь распяты

за боль белорусской вески.

Слышу за свистом шалой синицы

Плач схолодевший мамин.

Здесь каждый камень возле криницы –

словно надгробный камень

Встречу в дороге низким поклоном

стайку заглохших вишен.

Я в каждом деревце опаленном

душу живую вижу...

 

Это вам не радостный крик души поэта Суркова: «Вот моя деревня, вот мой дом родной, кубарем качусь я по горе крутой. Вот свернули санки и я на бок в снег, мне в сугробе горе, а ребятам с мех».

А увидев умирающую деревню поэту Наместникову не до смеха. У него сердце кровью обливается. Он в родной белорусской веске увидел отблески деревенского апокалипсиса. В свисте шальной синицы ему чудится мамин плач. А в камне, лежащем у родника, ему видится надгробный камень. Увидев засохший вишняк, он переживает за опаленные деревца, как за сгубленную живую душу.

На Руси всегда была сильна любовь к отеческим гробам и к своим родным пепелищам. Но вид деградирующей деревни резанет по сердцу еще больнее, а заросшие травой отеческие могилы тем паче. Как-то Некрасов посочувствовал бурлакам, тянущих тяжелую груженую баржу по реке – матушке Волге. И написал строчки: «Что за плач раздается над великою русской рекой? Только плач этот песней зовется: то бурлаки идут бечевой».

А Николаю на кладбище и услышать нечего. Мертвая тишина царит над могилами и надгробьями на них. И родилось вот такое стихотворение:

Решетки чугунные намертво влиты,

травой заросли дорогие кладбища.

Овец позадрали, а волки не сыты…

Пора возвращаться к родным пепелищам.

 

Пора возвращаться в иные пределы,

в забытые грады, далекие вески.

Дать праздник рукам, что томятся без дела,

дать волю душе, что иссохла без песни.

Да только слова этой песни забыты,

и слабые руки работы не ищут.

Решетки чугунные намертво влиты,

травой заросли дорогие кладбища.

Рефреном звучат первые две строчки в конце стихотворения. Потому что в них главная смысловая нагрузка: «Решетки чугунные намертво влиты, травой заросли дорогие кладбища».

Но особенно покоробили меня горькие слова о том, что не поются в селе радостные песни, а руки не желают притронуться к необходимой для себя же работы. Поэт сказал о руках, что они слабые и работу потому не ищут. Но мне, кажется, ослабла у мужиков воля, а у женщин руки никогда сильными и не были. Но на этих слабых руках и держалось все деревенское хозяйство. И беда в том, что молодое новое поколение не возвращается даже не поработать на хозяйстве престарелых родителей, а даже не навестить заросшие травой могилы родителей.

Лирического героя, приехавшего в опустевшую и опустившуюся деревню, раздражают даже соловьиные трели. Не потому, что соловьи петь разучились, а потому что некому слушать соловьиные песни. Как известно соловья баснями не кормят, а он и голодный не может жить без песен. И поет… А лирический герой дерзит и возмущается:

Что там глотку дерет соловей?

В горле ком

не от сахарных песен-

от старух,

что безропотно месят

Хляби этих размякших полей.

Нет пророка

на отчей земле!

Кто страдал – не дождется покоя.

Боль пронзит,

лишь услышишь хмельное:

- Потонула, родная, во мгле…

Писатель фантаст Герберт Уэльс приехав в революционную Россию, написал потом книгу «Россия во мгле». Но иностранцу «умом Россию не понять». А когда хмельной русский или белорусский мужик говорит под большим хмельком: «Потонула, родная, во мгле…» Становится страшно, жутко и больно. Тут, если злость не на нем сорвать, то и ни в чем неповинного соловья обругать можно… Никто старушкам, которые безропотно месят хлеба размякших полей, не поможет: ни царь, ни Бог и не герой.

Написав эту изрядно избитую, но все равно крылатую фразу, подумал: «Царя свергли, героев, которые бы взялись поднимать с колен деревню, пока не нашлось, а зачем я упомянул Бога всуе и сам не понял». Но тут же мой взгляд уперся в новое стихотворение Николая Наместникова, в котором Бог-то как раз и понимает тяготы старушек:

Щеки обвисли и посерели,

курья гузка у рта.

Сидит старуха над колыбелью

ни жива, ни мертва.

И лик её строгий и задымленный –

печатью земных забот.

… Христос с почерневшей,

старинной иконы

старухе поклоны бьет.

 

Да, не старуха бьет поклоны иконе с изображением Христа, а сам Христос, понимая какие мучения испытывает старуха, которая уже ни жива, ни мертва, а вот сидит над колыбелью внука, подкинутого ей дочерью – кукушкой и упочивает малыша. Некогда даже помолиться, хлопот полон рот. Вот Христос и бьет ей поклоны. Сочувствует.

В полном недоумении уходит лирический герой из деревни. А его провожают в обратный путь только деревья. Об этих молчаливых проводах и рассказал поэт:

Я замолчу – пусть говорят деревья,

вечерние березы и осины.

На рубеже покинутой деревни

все чаще раздается шаг лосиный.

И вяжут скулы спелые ранеты,

Но - диким и прогорклым соком вяжут.

 

…О песне, что была здесь не допета,

деревья лучше нашего расскажут.

 

Лирический герой стихотворения покинул деревню с тяжестью на сердце, но и в городе живется ему не сладко. В деревне есть печка и, когда наступают холода, можно зажечь огонь в очаге, а потом, подбрасывая полено за поленцем в топку, наблюдать, как язычки пламени пляшут над обугленными дровами. Их пляска завораживает, успокаивает человека. В доме становится тепло, а на душе светлее и комфортнее, уютнее. В городской коммунальной квартире печек нет, а в батареи отопления горячая вода поступает с началом отопительного сезона. Пока этот благословенный сезон не наступил, а холода уже на улице тут как тут, в городской квартире холодно, неуютно, зябко. Об этом очень ярко и оригинально рассказал поэт Николай Наместников:

Замерзла в чайнике вода.

К стеклу примерз сорочий стрекот.

Лишь тихо воют провода

над чернотою мертвых веток.

Как сильно дует из щелей!

Гуляют ветры по квартире.

И ежится скрипач-еврей

на старой пэновской картине…

 

В зарисовке Николая Наместникова и пейзаж и натюрморт присутствуют одновременно. Но оба жанра представлены не какими-то широкими мазками, а четкими характерными деталями. На журфаке мне очень хороший преподаватель объяснял, что в любом литературном жанре, не только у живописцев, очень важны детали. А показал это на примере писателя Михаила Булгакова, как он одним четким штрихом ответил на классические вопросы репортера: «Что? Где? Когда?».

Преподаватель привел фразу из романа Булгакова «Мастер и Маргарита», в которой были ответы на все вопросы: «На веранду летнего дворца Ирода Великого шаркающей походкой кавалериста вошел пятый прокуратор Иудей Понтий Пилат, по прозвищу Всадник Золотое Копье». Что? Понтий Пилат прокуратор, который подписал смертный приговор Иисусу Христу. Где? В Иерусалиме во дворце Ирода Великого. Когда? Во время правления пятого прокуратора Иудеи и казни Христа.

Николай Наместников сочинил великолепное стихотворение, но это не значит, что не нужна точность деталей. А они, эти детали, у него точны и удивительно красочны.

В квартире холодрыга: вода в чайнике замерзла, а сорочий стрекот примерз к стеклу. Какая уникальная метафора. Во время ночного заморозка даже звуки примерзли к оконному стеклу. Но провода не касаются оконного стекла, а потому не молчат, а воют. Черные ветки мертвы, значит, на них не осталось ни одного листочка. По квартире гуляют, хозяйничая, ветры. Но от холода ежится не лирический герой, а персонаж из пэновской картины.

Зарисовка чисто Витебская. Ведь художник-классик Юрин Пэн жил и творил в нашем городе и, не смотря на свою нищету, не продавал свои мастерские полотна, а передавал их на сохранение в городской музей. Не зря говорят, что настоящий художник должен быть бедным и голодным.

В следующем стихотворении Николай Наместников показывает, что в городской цивилизации, если в душе пустота, то также скучно и пусто в городе несмотря ни на какую современную обстановку.

Мы живем дурными новостями.

И, наверно, только потому

вечером уставшими глазами

смотрим в опустившуюся тьму.

Прожили минутку – слава Богу!

Кофе на конфорке закипит…

 

А душа вся рвется на дорогу

где звезда с звездою говорит.

 

Эта пара фраз Лермонтовских строчек. Михаил Юрьевич достиг поэтической славы, когда ему было 23 года, написав о смерти друга великого поэта – Пушкина. И до самой своей гибели Лермонтов оставался на Олимпе. Но оба жили в затхлой атмосфере зависти и злобы. Наверно есть завистники и у Наместникова, но нравы наши теперь другие. И за острое словцо не проткнут насквозь шпагой или не ухайдакают пулей в лоб на дуэли.

Зато в Витебске много хороших поэтов. И поговорить звезде со звездою есть возможность. Но дуэльный барьер все еще витает в голове поэта. Но в стихах своих Николай Наместников говорит совсем о другом барьере, который никого не минует. Но в стихотворении об этом печальном рубеже в голосе Николая Наместникова как раз не звучит грусть. Он с пафосом говорит об оптимизме, о вере и любви:

Куда ведешь,

любовь моя и вера?

Ошибок прошлых не перечеркнуть.

Но знаю

у последнего барьера

он мне зачтется,

этот славный путь!

И хорошо,

что повелось от века

сверять дела и промыслы свои

с извечным устремленьем человека

идти дорогой веры и любви.

 

Кажется, а какой же может быть дальняя дорога, если не с верой и любовью? Но Николай Наместников никогда не говорит так, как будто потом отрезал или топором отрубил. Он любое действие лирического героя подвергает сомнению: стоило поступить так, а не этак?

Вот он и считает, что кроме дороги веры и любви бывают и другие пути, которые постоянно изменяют свое направление, рыскают, как собака на охоте, извиваются змеёй, а иногда поворачивают назад, пересекаясь с той дорогой, на которой пилигрим уже проходил. Кто из нас не блуждал в потемках по дорогам и никак не мог отыскать свою дорогу к дому. У писателя О*Генри есть художественное произведение «Дороги, которые мы выбираем». Там два приятеля, встретившись после долгой разлуки, рассказывают друг другу о жизненных перипетиях, о их метаниях, неправильных поступках. Наконец один из них говорит с сожалением:

- Я тоже хотел поехать в тот же город, где ты жил и работал. Но подвернулся другой случай и уехал в другую сторону. А если бы я выбрал другую дорогу, то у меня сложилась бы жизнь совсем по-иному. Более удачно…

- Нет – оборвал его везунчик. – Если бы ты выбрал, пошел другой дорогой, то результат бы оказался таким же. Это не мы выбираем дороги, а дороги выбирают нас…

И вот Николай Наместников, взвесив все за и против, предлагает на выбор две дороги, по которым прошел лирический герой. И так первая дорога:

Когда бессмысленна дорога

и ненадежен новый путь,

необъяснимая тревога

сжимает ежечасно грудь.

 

И знаешь, что пора вернуться,

иные отыскать пути

Но даже страшно оглянуться -

так много зря успел пройти .

Лирический герой был не уверен, правильно ли он идет, мучило предчувствие: «Какой смысл идти в этот дальний край, на чужую сторонушку?!» Но какой-то бес шептал на ушко:

- Иди и не оглядывайся. Спеши использовать свой шанс. Поторапливайся, и ты достигнешь цели жизни.

Тщетно. Поэт подводит итоги: «Даже страшно оглянуться – так много зря успел пройти».

Второй вариант Наместникова еще более жесткий. Разочарование лирического героя сочится из любой строчки поэта:

Дороги нет. И не было дорог.

Здесь все, чему названье – бездорожье.

Меня не пустят на родной порог,

в калашный ряд, с моей суконной рожей.

И содрогнусь, поняв, что на губах

горчит слюнявый поцелуй Иуды.

 

… Насмешливо чирикнет серый птах.

А годы с веры соскребут полуду.

 

В строчках стихотворения не только страдание блудного сына, вернувшегося в отчий дом. Тут звучит еще больший надрыв, что героя продали люди, которым он верил, доверял. Но вместо воплощения заветной мечты, лирического героя послали… туда, не знаю куда, принести то, не знаю что. В общем, отправили бедолагу туда, куда Макар телят не гонял.

А вот возвращение на родину Георгия Победоносца у поэта Наместникова развивается совсем не по классическому сценарию. Победу-то необходимо ковать не одному, а передавать своим преемникам маршальский жезл и пусть они тоже не жалея живота своего громят врагов, которые ползут несметными полчищами со всех сторон. Проморгаешь, и украдут, уведут победу в свой запек и скажут, что тут она все время и жила.

Когда Егорий победил дракона

и воротился в отчее село,

он твердо верил в правоту закона:

добро всегда одолевает зло.

 

Но потемнела, выцвела икона.

Набравшиеся опыта и сил,

повырастали внуки у дракона.

… Егорий, говорят, бездетным был.

 

Но, как говорится, не переводятся патриоты на родной земле. Не зря Георгий Победоносец верил твердо в правоту закона: «Добро всегда победит зло!»

А когда бьешься не только за свое добро, а за Родину, за Отчизну, то и сила появляется у бойцов небывалая, и зло поражается несомненно. А правому делу и Бог помогает. Об этом и рассказал так красиво и убедительно Николай Наместников:

Окунь - в илистой мути.

В небе - вороний грай.

Крик от Руси до Жмуди:

- Боже, храни наш край!

Пусть прорастают беды

горькой травой – лебедой.

Эхо плывет победы

в поле над Синей Водой.

Шепот колосьев спелых

перевести берусь:

«Пусть остается белой

наша Белая Русь!»

Хлебу и небу внемлю,

помыслам верю чистым.

Боже, храни эту землю!

… ныне и присно.

 

Поэт прибегает к сказочному сюжету и ритму. Эхо победы летит над землей и все люди, весь народ слышат его и радуются. Но не только люди слышат звуки медных труб и грохот литавр в честь победы.

Этого Николаю Наместникову мало. Его лирический герой припадает ухом к сырой земле и… слышит даже шепот колосьев. Но мало услышать, нужно перевести слова, что прошептали ему спелые колосья. И вот голос, ликуя и торжествуя, доносится до всех концов страны:

- Пусть остается белой наша Белая Русь!

На распутье ветров и дорог

 

Название второго сборника интригует изначально своим удивительным конгломератом слов и понятий. Понятно четко только слово «распутье». На распутье, на развилке дорог они пересекаются, ответвляются. Но причем тут ветры? Если дорога основательно лежит и проходит через определенные населенные пункты. Если она и может изменить направление, то через долгие годы, а то и века. То ветры могут менять свое направление на дню несколько раз. Не зря же непоследовательного в своих поступках человека называют ветреным. Но некий подспудный смысл во фразе «на распутье ветров и дорог» есть. Говорят же люди, живущие на перекрестках двух и более дорог, вот так: «Мы живем на семи ветрах». Ветры каждый раз дуют только в одну определенную сторону, но люди-то все же говорят, что живут не на семи дорогах, а на семи ветрах.

И тут ничего нет загадочного. Чем больше пересекаются в одном населенном пункте дорог, тем динамичней кипит жизнь в этом селе, городе. И не ветры из воздушных масс создают эту динамику, а ветры перемен. А сама суть остается неизменной. Дороги – явление статичное, ветры – динамичное. Но иногда создается симбиоз из слияния двух категорий, но об этом мы уже говорили.

Николай Наместников эту тезу и взял за основу в первом же стихотворении из цикла «На распутье ветров и дорог». Лирический герой этого стиха – путешественник, но он не шагает по дороге, а …, расправив крылья, летит над полями, лесами и, разумеется, над дорогами.

Под небом – дорога. Деревни внизу

рассыпаны зернами мелкой фасоли.

Косматая туча скупую слезу

роняет на поле.

Под крыльями – тучи. Лечу от грозы,

В судьбе и дорогу, и небо приемля.

прозрачная капля – дождя ли? слезы? –

упала на землю…

 

Фантастическая живописная картина. Взгляд как из космоса. И дома деревушки кажутся сверху зернышками бобов, фасоли. Зато полет героя продолжающийся между косматых тучек, приобретает дружелюбный характер. Тучки рады новому знакомому. Одна до того расчувствовалась, что роняет слезу умиления. А сам лирический герой тоже в эйфории и не понимает: то ли он пустил слезу, то ли тучка, окропила его лицо дождинкой.

Только фантазеру и выдумщику может привидеться такая картина, или ребенку, разыгравшемуся в детском садике со своими товарищами. Но все мы родом из детства. А поэту просто необходимо иногда возвращаться в страну Детства. Как только душа очерствеет, перестанут возникать в мыслях яркие образы, и поэзия отойдет, отползет куда-то в сторонку. А смотреть взрослому человеку на мир глазами ребенка – это обыкновенное чудо.

Но дорога зовет за собой неутомимого пилигрима, а ветры вырываются на простор, и у поэта рождается стихотворение, еще эффектней первого:

Разомлеть и упасть на траву –

руки в стороны –

видя, как ястреб

в два крыла разлинеял

процеженный ветром простор.

День к закату ползет,

день дрожит,

растворяется в мареве,

гаснет,

как подернутый пеплом

уже прогоревший костер.

Паутины летят,

невесомые тени на травы роняя.

Только иволги свист.

Только ангелов вечный полет.

И душа возопит,

осознав неизбежность изгнания из рая,

потому что дорога опять

убегает, пылится, зовет…

 

Лирический герой падает навзничь на землю, раскинув руки в стороны. С высоты птичьего полета может показаться, что на земле – аэродроме, его сотрудники выложили знак: букву «Т», что означает начало посадочной полосы.

Этот сигнал с неба заметил парящий в небе ястреб. Он то и нарезает круги вокруг посадочного знака, раздумывая сесть или поискать запасной аэродром, более просторный.

Ведь видимость для удачной посадки уменьшается «Дело было к вечеру, делать было нечево» как сказал бы, детский поэт Сергей Михалков. А поэт Николай Наместников это реально показывает более красочно: «День к западу ползет, день дрожит, растворяется в мареве, гаснет, как подернутый пеплом уже прогоревший костер». Эта фраза мне сразу же напомнила фразу Михаила Булгакова про Понтия Пилата, о которой я так подробно чуть раньше разглагольствовал. Хочу добавить, что Булгаков, кроме ответов на вопросы «что, где, когда?» в той феноменальной реплике дал и характеристику самому пятому прокуратору Иудеи. Во-первых, писатель дал понять, что Пилат, прежде чем стать высокопоставленным чиновником, был лихим кавалеристом: «Шаркающей походкой кавалериста», а назвав прозвище Понтия: «Всадник Золотое Копье», указал на его храбрость и волю к победе будущего прокуратора.

А у Наместникова сделана блестящая характеристика умирающего дня: «Он повержен, прижат к земле и ползет в агонии, надеясь избавиться от приближающейся тьмы, к закату, на запад». День бьет лихорадка, он зубами выбивает дрожь, да, и тело его дрожит».

Николай Владимирович сравнивает угасающий день с прогоревшим костром. Угольки уже не вспыхивают искорками, не стреляют.

Серый пепел и зола дожидаются тихонько ночной мглы. А во тьме слышится только плач Иволги по усопшему дню, да шелест крыльев ангелов, которые прилетели забрать с собой на небеса еще не научившую летать душу.

Дальше взгляд поэта скользнул по полю и увидел зеркальную гладь воды озера, в которой уже отразились редкие звездочки, выглядывающие из занавесок – тучи.

Но самое главное, не что увидел поэт Наместников, а как он написал об увиденной красоте. Поэт сравнил озеро… с женщиной. Да, да вот такой нежданный, негаданный образ:

Звезды уже занавешены

на небесах бездонных.

Озеро спит, как женщина

после утех любовных…

 

Ветру в ночи мерещится

Отзвук далеких громов.

Озеро спит, как женщина,

тихо и утомленно.

 

Озеро спит, как женщина.

Спит и во что-то верит.

… Ласково и торжественно

волны целуют берег.

В этом стихотворении поэт говорит только о любви, и о её вершине – женщине. Никаких других эмоций, никаких слов о неприятностях или страданиях: обнаженная женщина затмевает все на свете.

Представляю, каково было волнение автора этого стиха, если в стихотворении из трех строф он трижды произнес (в каждой строфе одна и та же фраза) «Озеро спит, как женщина».

Обнаженное озеро-женщина в каждой строфе предстает перед лирическим героем каждый раз по-разному.

В первой она уснула от «утех любовных», разметавшись томно на постели. И чтобы над ночным телом её никто не подглядывал, она занавесила небеса: пусть даже звезды не смущают её во время страсти.

Только проныра ветер пронесся над озером и подслушал радостные вздохи и вскрики любовников, которые приглушались отдаленными раскатами громов. Но женщина тут же заснула после нежной ласки и спала «тихо и утомленно».

В двух первых строфах поэт фразу «Озеро спит, как женщина» помещал в конце, а в третьей строфе он начал с этого изречения. Но во фразе не только любовь упоминается, а и вера. Разумеется, женщина верит, что любовь не закончится одним всплеском души, а будет продолжаться бесконечно. Ведь даже во сне она своими губами целует любимого – берег.

В следующем стихотворении Николай Наместников рассказывает о своей трогательной любви к маме:

Я не прошу у сини

ни долгих лет, ни милостей –

возле моей полыни

травам уже не вырасти.

 

Вспыхнет сухой огонь.

А на распутьях памятных

вспомнится лишь ладонь

мамина…

 

В жизни лирического героя было не все так гладко и сладко. Горечь полынная ему знакома не понаслышке. Но у полыни имеется не только горечь. А удивительная жизнестойкость. Николай Владимирович упоминает в своем литературном произведении: полынь умеет отстаивать свои права и вытесняет со своего жизненного пространства любую другую траву: «после моей полыни травам уже не вырасти». Такое свойство любой придорожной травы.

Лирический герой жизнестоек. И «на распутьях ветров и дорог» долго постигал науку выживания в любых негативных условиях. Наместников об этом говорит кратко «на распутьях памятных». Этим объясняется, что абстрактное название цикла «на распутье ветров и дорог» слишком обширно, что бы запомнить все от «А» до «Я». Можно воскресить в памяти только выборочные моменты.

Лирическому герою в жизни пришлось увидеть, как высохшая седая полынь, вспыхивает, словно сухой порох. Очень видится, как кратковременная вспышка, да маленькие искорки, с треском отлетающие по сторонам, тут же угасая.

И герою из всех памятных жизненных вех вспомнилась одна деталь: маленькая сухонькая ладошка мамы. На душе становится смутно и горько. Об этом и написал Николай Наместников еще одно стихотворение:

Пей горечь подступившего молчания,

к бездной черной пропасти тянись –

мы столько звезд отдали на закланье.

что опустела сумрачная высь.

Немая ночь не разродится криком.

И, проклиная эту немоту,

в смятении ты будешь безъязыким

искать на небе хоть одну звезду…

 

Стихотворение образное, метафоричное. Поэт выкидывает на карточный стол казино козырный марьяж из двух слов, которые редчайшие и сложносочиненные прилагательные: беззвездная черная пропасть и немота безъязыкого смятения. Но именно эти два слова и управляют всей игрой, которая охватила азартом всех присутствующих.

Беззвездное небо вызывает в душе лирического героя ужас и страх. Ведь и он причастен к черноте беззвездного неба. Много звездочек он отправил на заклание, а другие, испугавшиеся такого бесчинства, сами не решились появляться на небосводе. Не хотят засветиться, а иначе и их заарканят.

Поэт далее показывает, что все беды происходят с молчаливого согласия равнодушных, а скорее всего бездушных людей. Даже в глухую ночь слышны звуки: жуткий хохот филина, треск валежника под ногой сохатого, вой ветра, шум листвы деревьев, качающихся на ветру…

А у Николая Владимировича ночь – немая. У лирического героя у самого язык, как будто, отсох, и на него напала немота – он не видит на небе ни одной, пусть хотя бы малюсенькой, но звезды. Тьма кромешная, хоть глаз коли.

Немая ночь создала такую густую тишину, которая гасит самые элементарные шорохи. Лирический герой угнетен безмолвием леса, тишиной. Ни стука, ни звука… Может быть, герой оглох. Нет, это вымысел поэта. Все зыбко на свете:

И этот звук

на грани тишины,

и ночь

на грани зыбкого рассвета –

последних августовских дней примета,

когда уже в туман погружены

и звезды,

и холодный стук ранета,

и ночь –

на грани зыбкого рассвета,

и этот звук –

на грани тишины…

 

Поэт написал изящное, воздушное парящее над землей стихотворение. Но я сначала не сразу понял, от чего берется эта легкость стиха, но вдруг пришло озарение: легкость стиха происходит от легкой и ажурной конструкции поэтического произведения наподобие Эйфелевой башни Парижа или нашей башни Шухова.

Теперь хочу показать элементы этой конструкции. Все строчки начинаются кроме двух на букву «и». Если тянуть букву «и» то напевно и негромко получается тон звучания голоса. Да и заканчиваются строчки стихотворения почти все на шипящий звук: «ши» - тишины, погружены, снова тишины. Или отбивают ритм та, та, та – рассвета, примета, ранета…

Для усиления звукового эффекта Николай Владимирович четыре раза применяет слово «на грани». При том эта грань проходит дважды через «тишину» и столько же раз через «зыбкий рассвет». Два повторяющихся дважды словосочетания «на грани тишины» и «на грани зыбкого рассвета». Итого поэт применил для конструкции три детали, а значит, вся конструкция стихотворения выполнена из треугольников. Треугольник – самая жесткая математическая (геометрическая) фигура. И потому при таком мягком произношении слов – элементов конструкция тверда и устойчива, хотя наместников и употребляет «частенько провокационно-слабое слово – «зыбкое».

А вот эпитет «холодный» в сочетании с существительным «звук» меня сначала насторожили. Эти два слова по смыслу несовместимы. Звук может быть громким, тихим, но никак не холодным. Ведь звук определяется слухом, а холод – осязанием. Но немного подумав, согласился с поэтом. Стук-то происходит от удара твердой ягоды ранета о землю; и стук получается громким, словно от удара об лед. А лед-то никогда не бывает горячим – только холодным. Вот и весь фокус в этой сложной ассоциации.

Казалось сначала: такая сложная непонятная до конца конструкция, а присмотришься получше, да подумаешь покрепче, и поймешь – стихи-то изящные и ажурные.

Так же произошло с восприятием стихотворения Николая Наместникова про всадника верхом на лихом скакуне, форсирующего водную преграду. Сразу-то, даже трудно понять кто в этом стихотворении главный герой: конь, или наездник. А может главной героиней является женщина, к которой так поспешно поскакал сломя голову конь, которого торопил, пришпоривая наездник? В этом живом треугольнике смешались в одну кучу и кони и люди, а потому предлагаю разобраться самим читателям, хотя и свое суждение тоже изложу.

Дрожал ноздрею, набирался сил

и вдруг,

сорвавшись,

ринулся в стремнину!

 

… Мой старый друг коня заговорил –

на воду и огонь,

на сталь и глину.

 

Вода взбурлила.

Берег в этот миг

мне показался облаком размытым.

Мелькнул в воде знакомый женский лик –

и тот час конь разбил его копытом!

 

Картина написана мастерски твердой и уверенной рукой. И каждая деталька отшлифована и начертана с любовью. У коня дрожат от возбуждения ноздри – ему нужно преодолеть бурную реку.

Причину волнения лошади поэт объясняет тут же. Лирический герой говорит, что коня заговорил местный знахарь. Вот он всего и боится: воды и огня, стали и глины. От таких контрастов голова идет кругом. Вода может погасить огонь, но и огонь может иссушить воду, налитую в котелок дотла, до дна. Сталь крепка и прочна, глина мягкая и податливая. Но из глины вылеплена форма для изготовления стального клинка из раскаленной до кипения стали, а сталь, каким бы острым не был клинок, никакого вреда пластичной глине не нанесет. И не знаешь, кто кого победит, кто чего стоит.

Но вот действия трех фигурантов этой пьесы еще более сложны. Всадник увидел в воде, перед прыжком коня в речку, женский лик, а конь, копытами расплескав воду, не дал возможность разглядеть в зеркальном отражении воды женское лицо своему повелителю.

А интрига еще больше закручивается:

Сошлись концы извечного кольца.

Ты в реку забежала по колено

и посмотрела в воду –

нет лица!-

одни круги.

И муть со дна.

И пена.

 

А конь перелетел через поток,

и что-то глухо болью отозвалось:

плыл по воде уроненный платок…

 

Сомкнулись воды,

чтоб лицо осталось.

 

Как тут не вспомнить слова популярной песенки: «Любовь – кольцо, а у кольца начала нет и нет конца».

Вот и в стихотворении Николая Наместникова «Сошлись концы извечного кольца». И не понять где у этого кольца начало, а где конец. Женщина поджидала своего любимого, увидев его на другом берегу рванулась навстречу. Но ни женщина, ни мужчина не смогли увидеть в речке отражение своего лица. Там, где должны отразиться лица, только круги на воде, да водная рябь. А взглянуть друг другу в глаза, не догадались?! Может быть, муть со дна и пена не на водной глади реки, а у них в душах? Может быть, замутились их чувства в разлуке и потому, и плывет по воде платок, упавший с головы девушки, который ей подарил когда-то её любимый?

Наверно, такие вопросы задавал себе и лирический герой. А поэт развеял все сомнения и закончил стихотворение на мажорной ноте: «Сомкнулись воды, чтоб лицо осталось». Но и минорные звуки музыки слышны: «И что-то глухо в сердце отозвалось». Не бывает в жизни все гладко. И не нам её судить.

Вот какие сложные человеческие отношения рассматривает поэт Николай Наместников. А нужно ли копаться в чужом белье, или даже в своем, бередя воспоминаниями душу? Ведь, по мнению обывателей, поэт должен заниматься чем-то возвышенным, прекрасным. Зачем же ему нужны острые ощущения, которые потом отзываются болью в сердце?

Но, если посмотреть на творчество поэта Николая Наместникова с высоты птичьего полета, то поймешь, что его стихи исповедальные, покаянные. Да он и сам не скрывает это. Один из стихотворных сборников так и назван: «Листопад исповедальный».

Но к нему, к этому сборнику, вернемся позже, а пока я продолжаю исследовать творчество Николая Владимировича в сборнике «На распутье ветров и дорог». Притом на примере стихотворения поэта о творчестве.

Были ночи, и дни,

и тоска,

как холодное лезвие,

но в душе билось Слово –

источник незримого света.

Кто однажды вдохнул

обжигающий ветер поэзии,

тот потом задохнется

без этого чистого ветра…

Стихотворение лаконично и мудро, как японские хокку или тэики. И образно и метафорично по – Наместниковски. Метафоры сверкают как бриллианты: «И тоска, как холодное лезвие». Прочитаешь такое и самому покажется, что не к горлу лирического героя, а именно к твоему приставляется острое лезвие бандитского ножа из игиловского «халифата». Но если организация варваров и вандалов бездуховна изначала, то у Николая есть точка опоры – Слово Бога – «источник незримого света».

Вот оно то, подаренное ему Господом и позволяет творить такие лирические стихи, сотканные из этого незримого света. Николай Владимирович уже глотнул обжигающий свежестью ветер поэзии и теперь не может обходиться, иначе «задохнется без этого чистого ветра», который звучит музыкой, песней в ушах поэта. Следующее стихотворение и посвящено песенной музыке поэзии:

…Снова эта песня за рекою:

боль, тоска – аж оторопь берет.

Но в ней есть сокрытое такое,

что и безголосый подпоет.

 

И пойдет каликой перехожим

в мир, где небо плещет через край.

Осуди и покарай нас, Боже,

только эту песню спеть нам дай.

 

Лирический герой, услышав песню за рекою, даже замер от неожиданной красоты и напевности песни. Вспоминается история про разговор двух приятелей, про «хоровое» пение. Первый спрашивает своего закадычного дружка. Нет, он даже не спрашивает напрямую, а задает косвенно вопрос:

- Вчера за рекой кто-то громко пел песни. Не знаешь, кто?

Ответ прозвучал мгновенно с гордостью:

- Это мы с батькой!

Но после реплики первого:

- Как волки выли! ; второй тут же открещивается от своих слов:

- Это батька!

А в стихотворении Николая Наместникова говорится, что в песне есть какая-то своя изюминка, что её «и безголосый подпоет».

И начинает литься песня разноголосья, но никто не обрывает её, даже если кто-то не попадает в ноту и поет невпопад. Мелодия песни так завораживает, что все поется и прерывать эту песню никому не хочется…

После такой песни очищается и согревается душа у певцов, да так, что хочется обогреть душу и соседу. Эта мысль пронзила поэта, и у него рождается вот такое откровение:

Любую душу поспешу согреть.

Все, что ни есть,

приемлю в человеке.

Но нету сил открыто посмотреть –

глаза в глаза –

идущему калеке…

 

После встречи с калекой у любого из нас шевельнется не только чувство сострадания, но и благодарность Богу, что мы сильны и здоровы. Что нам подарена, более лучшая, судьба. Но разве нам судить самих себя? Все ожидают Судного дня, но может случиться так, что именно калеке, у которого изувечено тело, на Судном дне простятся все грехи, а нам веселым и успешным воздастся по полной программе.

В этом разделе «На распутьях ветров и дорог» Николай Наместников также рассуждает о Судном дне:

Молнии били, как призраки Судного дня.

Тысячи капель дорогу вконец измесили.

Старый цыган распростерся над трупом коня:

- Господи, дай мне силы!

 

Все, кто в корчме придорожной тянули вино,

враз замолчав, свои чарки на стол опустили

и посмотрели в омытое ливнем окно:

- Господи, дай ему силы…

 

…Осенью пахнет. Иду, никого не виня.

Ветер сгибает продрогшие за ночь осины.

Тянется тракт. Ни судьбы. Ни корчмы. Ни коня.

Господи, дай мне силы.

 

Картина, нарисованная поэтом поучительна – все в руках Господа. Идет на улице ливень, как перед Вселенским потоком. Но сидящим собутыльникам в корчме дождь не страшен, и они потягивают винцо, прикладываясь, раз за разом, к чарочке. Пусть за окном гремит раскатисто гром, и сверкают всполохи молний, никто из посетителей корчмы и ухом не поведет.

Но все сразу всполошились, когда на их глазах одна из молний сразила насмерть коня цыгана, которого непогода застала в пути.

Все понимают горе цыгана, ведь цыган без лошади, что скрипка без смычка. Цыган горюет, но благодарит Бога – он-то остался жив. Молитва страдальца проста: «Господи, дай мне силы!».

Ему как эхо вторят завсегдатаи питейного заведения, только видоизменяя молитву: «Господи, дай ему силы…». Но на миру и смерть красна.

А вот лирическому герою выпало снова одиночество. И он идет один по пустынному тракту. Как преодолеть ему эту длинную дорогу? Крутится в голове, но разве он один на дороге? К счастью он это понимает и обращается к Богу дать ему так же силы. Как бы не была длинна дорога, но её преодолеет идущий…

От миниатюр в широкое пространство

Дойдя до середины поэтического сборника «На распутье ветров и дорог», я с удивлением заметил, хлесткие, короткие миниатюры поэта вдруг закончились, а начались пространственно – объемные литературные произведения.

Но что поделаешь, ведь Антон Павлович Чехов, заявил на весь мир свой афоризм: «Краткость – сестра таланта». Сам-то беззастенчиво грешил длинными витиеватыми фразами. Да, у Чехова были краткие сюжеты в рассказах, но фразы бежали в них, как вагоны в тяжеловесных грузовых поездах.

К тому же ехидные остряки переиначили легендарную фразу о таланте, сказанную Чеховым на свой иезуитский лад: «Конечно краткость - сестра таланта, если у краткости есть брат по имени Талант». Все познается в сравнении. И поэт Николай Наместников решил сравнить свои стихи со стихами Тютчева, который «любил грозу в начале мая». Наместников ни в коем разе не собирался посостязаться в изящной словесности с классиком, но свое мнение – то высказывать о таком природном явлении, как гроза, ему никто не может запретить. И он пишет стихотворение о майской грозе. И его образы в этом стихотворении по-своему уникальны и своеобразны. У каждого поэта имеется свой стиль, свой голос, поэтому поэзия живет, и будет жить вечно:

Рябая даль набухла тучами

Гром, как горох летит от стен.

Зачем об этом после Тютчева?

Да разве знает кто – зачем…

 

Есть в майских грозах отзвук готики,

когда на яростном ветру

над головой взымают зонтики

с блестящим шпилем наверху!

 

И целый день в дома безмолвные,

стекая с желтых этажей,

бьют ослепительные молнии,

как блики старых витражей.

Смотри над мокрою столешницей,

предгрозовой прервав полет,

стоит сирень усталой грешницей,

как будто исповеди ждет.

И птичья месса над оврагами

пронзает облачную высь.

И в ожиданьи первой радуги

на вербе свечечки зажглись…

Живописные картины рисует Наместников. Он сравнивает частые раскаты грома с ударами гороха на стене. Хотя обычно про упрямого твердолобого человека говорят: «Ему что ни говори – все отлетает, как от стенки горох».

А поэт-то применил это, почти это же выражение, раскатом грома, но старинное выражение и впрямь зазвучало по-новому. Не по-тютчевски, а по-наместниковски. Ведь у него сказано рябая даль набухла тучами.

Теперь сопоставим с выражением об оспинках на лице рябого человека, в народе говорят: у него морда (пардон физиономия) как будто на ней горох молотили. Вот эти народные присловья и использовал в своих стихах Николай Владимирович.

А каков образ зонтов над головами прохожих во время ливня. Обычно, поглядев на толпу людей, раскрывших над своими головами шатры зонтиков, приходит в голову о волнах моря, которые гонит на берег штормовой ветер или на лавину камней, стремительно скользящую по крутому склону горного обрыва.

А вот Наместников сравнил раскрытые зонты с крышами готического стиля – со шпилями. А ведь стоит восхититься наблюдательностью поэта. Готические крыши сделаны с крутыми скатами в странах, где часто идут дожди. Чтобы не было протечек в кровлях, но и над зонтиком есть хоть и не высокие возвышения, но все же очень похожи на шпили готики в миниатюре.

Раскаты грома поэт противопоставляет безмолвностью стен городских домов. Но зато стекла окон отражают отблески сверкающих молний. Но раз поэт заговорил о готической архитектуре, а архитектура, как говорится. – застывшая музыка, то Наместников не говорит об окнах домов, а показывает их старинными витражам и, которые были модными в средневековье. Внутри за витражами в шикарных залах готических замков зажигались с наступлением темноты свечи.

Наместников же вместо иллюминации внутри здания показывает освещение снаружи: «На вербе свечечки зажглись…». Но его самый потрясающий образ еще впереди. Вот он: «Стоит сирень усталой грешницей, как будто исповеди ждет». Сирень всегда представлялась поэтами: душистой, светлой, белой, как фата невесты, накидкой ароматной, а тут простая грешница, ожидающая исповеди. Но шок быстро проходит, если хорошо вдуматься в эти слова. Ведь над головой сирени разродились хляби небесные, звучат громы, сверкают молнии, значит, сирень в чем-то провинилась перед Богом. Вот она и стоит с поникшей головой, желая повиниться в своих грехах.

Но и на этом поэт Николай Наместников не останавливается, он пишет оду гимн сирени, который так и называется «Сирень»:

Сквозные полушария сирени,

волшебные, как дырочки свирели,

воздушные, как ноздри кобылиц!

Они клубятся сладковатым дымом,

таинственным, почти неуловимым,

как облаком, окутывая птиц…

Такое вы увидите не скоро:

сирень сметает серые заборы,

сирень победным пламенем горит!

Она глядит кошачьими глазами

и, поднимаясь вровень с небесами,

над ошалевшим городом летит!

Из тюбиков повыдавлена краска.

Душа скрипит, видать, пора на смазку.

Но этот звездный розовый столбняк…

Сиреневые гроздья липнут к небу,

как в поле васильки – поближе к хлебу.

И словно солнце в голубой протоке,

сирень, сирень, - в крови возникли токи.

Для множества идущих по весне

сиреневое чудо – внутривенно!

 

…Её бы обломали непременно.

не будь она картиной на стене.

 

Тут на картине поэта Николая Наместникова красуются не белые ветви сирени. Они все же альбиносы, выродились соцветия и приобрели белесый цвет, хотя ароматы запаха такие же, как у самой настоящей первородной сирени с сиреневыми цветами.

Сиреневый цвет поэт получает, выдавливая из тюбиков масляную краску голубых и синих тонов, смешивая их с алыми и красными полутонами. А в натуре появляется неповторимый цвет, который и называется – сиреневый.

Наместников своим острым взглядом подмечает в кусте сирени еще одну существенную деталь. Полушарие кроны сирени пронизаны пустотами, похожими на «Волшебные дырочки свирели».

Именно нажимая, закрывая эти дырочки пальцами, музыканту удается извлекать из такого музыкального инструмента, как свирель, прекрасную музыку. Посвист этой нежной мелодии и слышится уже в названия музыкального инструмента: сви-рель, сви-рель…

Николай наместников пытается передать не только интенсивность цвета сирени, что он мастерски и делает, но и запах сиреневых созвездий. Когда читаешь его строчки: «Они клубятся сладковатым дымом, таинственным, почти неуловимым», нашему чувствительному органу обоняния уже чудится нежный аромат сирени. Память услужливо напоминает нашему носу, каков нежный аромат у сиреневого куста, где он клубится облаком под шапкой сиреневого цвета.

А сиреневый цвет из палисадника струится так напористо и решительно, что сметает всю серость и неприглядность облупившейся краски заборов палисадников. Сиреневые гроздья сливаются даже с голубизной неба, с которым солнечные лучи сыграли шутку, и она из голубого превратилась так же в сиреневое. Но главный аккорд звучит в последней строфе. Кстати, следует отметить, что ритм этого стихотворения задают необычные четырех строчные строфы, а необычные, или скажем так, редкие трех строчные наместниковские строфы. Вот послушайте этот апофеоз: «Сиреневое чудо – внутривенно! …Её бы (сирень) обломали непременно, не будь она картиной на стене».

Эффект от этих строчек сногсшибательный, как в сказке Алексея Толстого «Буратино или Золотой ключик». Когда маленький деревянный мальчишка, оставшийся один в каморке доброго папы Карло, увидел в камине над огнем котелок с кипящей водой, где варился цыпленок, сунул свой длинный нос в камин, чтобы почувствовать аромат вкусной воды, он проткнул носом картон, на котором и был нарисован камин. Фальшивая обманка. Но за картоном-то была все же волшебная дверка, которую можно было открыть Золотым ключиком. А там уже царила на самом деле волшебная, сказочная и, самое главное, творческая жизнь.

А поэт сумел творчески изобразить волшебную силу поэзии.

Но весенние сюрпризы поэта Николая Наместникова продолжались:

Ты смотришь вы окно,

Ищешь белые майские сполохи.

Да полно, родная,

каштаны еще не цвели.

Они расцветут,

эти пирамидальные столбики,

и вновь над весной

загудят золотые шмели.

 

И вспыхнут в листве

невозможные тихие свечечки,

бездомные тени

потянутся в небо с земли…

Они расцветут –

И минуты покажутся вечностью.

Ты только дождись,

Чтоб они, наконец, расцвели.

 

От звуков весны

под ногой мостовая качается.

Пусть дворники хмурые

наши следы подмели –

не будем прощаться.

Все только еще начинается.

Тем более – слышишь –

каштаны…

еще…

не цвели…

 

Многоточия после каждого слова в последней строчке стихотворения Николая Наместникова лишь подчеркивают многозначительность этой строчки.

Каштаны еще не расцвели, и цветки любви скоро проклюнутся из набухших жизненным соком и заблагоухают. Закон природы и против него не пойдешь. Но поэт прекрасно понимает, что в любви важнее всего прелюдия, и она предваряет начало цветения, признаками весеннего пробуждения природы. Каштаны не цвели, но их пирамидальные свечки цветов скоро устремятся ввысь на радость жужжащим от радости полакомиться сладким нектаром золотым шмелям. В предвкушении этой сладости млеют и влюбленные и, как сказал поэт, что им «минуты покажутся вечностью».

А пока что влюбленные идут, словно пьяные по мостовой, а им кажется, что это не хмель кружит их голову, а мостовая, как палуба корабля, попавшего в шторм, уходит из-под их ног. Влюбленные не только часов не наблюдают, они не замечают даже косых взглядов хмурых дворников, осуждающих их за откровенные объятия и прилюдные поцелуи. Пожилым дворникам, шаркающим по асфальту метлой в сердцах их не понять. Они позабыли, что они сами были озорными и влюбленными и осуждают эту весеннюю блажь молодежи. Но главное, что не понимает дворник: «каштаны… еще… не цвели..». Все еще впереди у влюбленных.

Но прошла весна, настало лето. Раньше бы поблагодарили, сказав: «Спасибо партии за это!» Но лирический герой уже остепенился, стал женатым, маститым литератором, добился всех благ: квартира есть и дача. Это разве не удача?

Вот только вдохновение-то редко стало посещать дом героя, а тем паче дачу. Это коматозное состояние лирического героя показал в своем стихотворении Николай Наместников:

Был летний день.

Спокойный, теплый, дачный.

Размеренный,

как будто бег трусцой.

В какой-то дымке плыл полупрозрачной

напополам с июньскою ленцой.

С листа бумаги разбегались строки.

Стихи не шли.

Былой кураж пропал.

Отодвигая замыслы и сроки,

я в кресле у окна полудремал.

Я был в своей незыблемой свободе,

в плену томленья духа своего,

не думая о том, что происходит,

когда не происходит ничего…

 

А в это время,

сильными крылами

седые облака взбивая в дым,

летел над пропыленными дворами

тот самый

шестикрылый

серафим…

 

Лирический герой этого стихотворения Николая Наместникова, тоже литератор, собрат по перу. Занимается поэзией. Но Муза, надув капризно губки, затаив обиду, вдруг перестала быть к герою благосклонной. За окном ослепительно сияет июньское солнышко так, что голубизна неба выцвела и превратилась в белесое полотно. И никаких мук творчества…

Лирический герой от безделья даже задремал и не замечает, что (Наместников со всем сарказмом и иронией применяет отличную метафору) «с листа бумаги разбежались строчки… былой кураж пропал».

Для творческого человека пропажа куража – катастрофа, а герой вместо того, чтобы встряхнуться от лени и сна еще и резонерствует. Он, «не думая о том, что происходит, когда не происходит ничего».

Это выражение – отличная находка поэта Наместникова. Оно очень напоминает мне анекдотическое выступление одного экстравагантного лектора в сельском клубе. Оратор поднялся на трибуну, и словеса полились из его рта непрерывно, словно у фокусника, который вытягивает на глазах почтенной публики цветную бесконечную ленту:

- Санкция бытия, есть абсорбированная субстанция. Не оттого бывает потому. А потому бывает от того. Как вообще, так и в частности.

После такой лекторской ахинеи зал замер в недоумении. А в стихотворении поэта Наместникова случился другой конфуз. Пока лирический герой подремывал в кресле, его инфантильность вылезла ему боком. То, о чем он мечтал, свершилось бы, если бы лирический герой не проворонил то, чем хотела наградить его муза: «А в это время сильными крылами, седые облака, взбивая в дым, летел над пропыленными дворами тот самый шестикрылый серафим».

Вдохновение нельзя получить искусственным путем. Его нужно выстрадать и родить.

Но чтобы докопаться до истины, до сути, нужно было пройти много дорог. В начале века и третьего тысячелетия было много разочарования от долгожданной свободы, но которое так и не стало глотком воздуха. Вместо свободы многие получили безденежье, тоску, нищету. А взявшие на себя ответственность вывести людей в новую жизнь, завели их в тупик. А девяностые года прошлого столетия были похожи на кратер вулкана, замаскированного букетами искусственных цветов.

Красивые фразы, а за ними пустота и всплеск кипящей лавы, которая сжигает на своем пути все живое. Но многим тогда казалось, что люди, стоящие на вершине власти неадекватно реагируют на вызовы времени. А многим хотелось поступить согласно расхожей поговорке: «Ты не ловок, дай-ка Я!» Только пешек на шахматной доске много, а проходной становится только одна.

Николай Наместников написал два стихотворения, которые отражают атмосферу того времени. Привожу анализ первого, поэтому для начала привожу его текст:

В своих скитаниях лихих

познали мы не мало боли.

Тянулись горькие шляхи

по забурьяненному полю.

Когда в глазах – ни капли слез,

когда в душе – опустошенность,

нам оставалась только злость

и вздутых нервов обнаженность.

А небеса, навзрыд трубя,

нас звали в даль свою тревожно.

И знобко верилось в себя,

в то, что взлететь еще возможно!

И каждый знал: уж мы бы там

воздали б точно по заслугам

и обленившимся богам,

и их нетороватым слугам.

 

Кто не знает песню юности: «Эх, дороги! Пыль, да туман. Холода, тревоги, да степной бурьян».

Но в этих песенных словах только описание природы. Театральная заставка. А за словами поэта Наместникова нравственная подоплека и реальность того времени. Называли 90-е годы – лихими? Пожалуйста, вам фраза поэта: в своих скитаниях лихих познали мы немало боли». Слово «лихие» хлестко бьет по нервам, которые, по мнению Николая Владимировича, вздулись, будто бы и не нервы они вовсе, а вены, по которым бьется и пульсирует кровь. А когда приходится перенапрягаться организму, то вены на руках вспухают и становятся похожими на толстые пеньковые веревки.

Не менее красноречиво звучит и другая фраза: «Тянулись горькие шляхи по забурьяненному полю». Вообще то, эпитет «горькие» к шляхам, дорогам вроде бы не подходит. Но шляхи то проходят «по забурьяненному полю». А потому, что бурьян горчит, а поле никто не возделывает и бурьян заполонил все нераспаханные поля, то горечь на губах понятна.

Но еще верилось, что можно, преодолев все невзгоды, взлететь, как вольная птица, обретшая свободу. Дальше у поэта звучит классическое: «Аз воздам!». Многим казалось, что они ухватили бога за бороду: «И каждый знал: уж мы бы там воздали б точно по заслугам и обленившимся богам, и их нетороватым слугам».

Сделав поспешные выводы, лирический герой осекся и стал отыскивать суть событий:

Мы редко можем видеть суть до дна –

надежно глубина секреты прячет.

Вода в облацех, говорят. Темна.

Вода в стремнинах, знаю сам. – тем паче.

 

Не раз бывало на моем пути:

слепой удаче не дивясь не мало,

её уже держал в своей горсти –

она сквозь пальцы тихо убегала.

 

Не постижимо быстрая, как мысль,

текла той самой быстрою водою…

И обнажалось дно. Глубинный смысл

насмешливо являлся пустотою.

 

И гулко хохотала пустота,

бессмысленностью поиска измучив.

А я кричал, что эта суть – не та,

что есть другая – правильная, лучше! –

и брел на огонечек в темноте,

чуть видимый в разливах сонной мути,

все ближе приближаясь к суете

и отдаляясь дальше все от сути…

 

Прочитав стихотворение Николая Наместникова о поисках сути на примерах воды, которая разрисована в разных ипостасях и в жизненных ситуациях ведет себя непредсказуемо, то вспомнил беседу тренера по каратэ со своим новичком. Сенсит рассказывает новичку, как можно добиться успеха на тренировке:

- Не только мышцы, все тело должно быть тренированным и крепким. Оно как кувшин с водой. Если в нем есть трещины, ты донесешь воду до места?

- Нет, вода выльется по дороге.

- Хорошо, вот и ваше тело должно быть без трещин. А что делать, если вода в кувшине мутная? Можно ли налить в него чистую родниковую воду?

- Нет, нужно выплеснуть мутную воду из кувшина и ополоснуть стенки чистой водой. И только потом налить кристально чистую родниковую воду.

- Вот и ты должен побороть все свои недуги и недостатки физического развития, в здоровом теле – здоровый дух. Теперь упражнение тренинга второе: сможешь ли ты пройти по этой дорожке шириной полметра, закрыв глаза?

Ученик попытался тут же выполнить задание, но тренер дал дополнительную вводную:

- При одном условии, что ты идешь по пешеходному мостику без перил, который подвешен над бурлящим потоком горной реки и брызги его разбиваются об огромные валуны.

Будущий каратист зажмурился и, скользящим шагом, как конькобежец, двинулся вперед.

- Хорошо, - одобрил тренер – а мог бы так смело пройти по мостику, если бы он был подвешен на самом деле на пятнадцать метров высоты?

Новичок замялся и покраснел.

- Вот то-то – продолжил тренер. – Не надо стыдиться, что тебе было бы страшно. Глаза увидели опасность, а мозг включает систему самосохранения. Сознание и подсознание неразрывно следуют друг за другом.

Лирический же герой поэта видит воду не мутной, а темной, вообще, в облаках. Но это только оптический обман. Если зачерпнуть воду из бурной реки, то увидишь, что вода-то вовсе не темна, а светла и чиста. Тем более чиста вода дождевая.

Но у Наместникова герой не хочет примириться, что вода светла и чиста. Он сравнивает стремительный поток горной реки с быстротою по скорости мысли. Но и мысли-то текут, по мнению героя, – мутною темною водою. Но Наместников объясняет, почему он, лирический герой. Так считает: «И обнажалось дно. Глубинный смысл насмешливо являлся пустотою».

Для лирического героя – это трагедия. То, во что он верил, оказалось миражом: «И я кричал, что эта суть – не та, что есть другая – правильная, лучше».

Но это еще не самое страшное прозрение. Горячка прошла, и герой включает и сознание, и подсознание и с ужасом понимает, что ни на шаг не приблизился в познании истинной сути, а удалился от неё на огромное расстояние. Но когда появляется мандраж, то по мостику без перил благополучно не пройдешь.

Зато в стихотворении «Ярмарка» Николай Наместников с таким азартом переносит читателя в веселую, разухабистую атмосферу, где царят радость жизни. Про бойкую торговлю говорят: «Расходятся мгновенно, как пирожки». На ярмарке самое главное для торговли быстро продать свои пирожки, а она главная фигура в стихотворении поэта «Ярмарка»:

Возле самой каланчи –

вот устроилась, чертовка! –

продавала калачи

пышнощекая торговка.

 

Налетай, честной народ,

пышки баба продает!

Золотые, с пылу, с жару,

три гроша за них берет.

 

Рвут холстину от жары,

смотрят в небо птахой,

как воздушные шары,

груди под рубахой…

 

Изумительный запев. Говорят про трудный промысел, где надо горбатиться от зари до зари, так: «Нас туда и калачом не заманишь». Поэт Николай Наместников, наоборот, выбрал героиню для стихотворения «Ярмарка» уличную торговку, которая заманивает своим жизнерадостным голосом праздношатающихся по базару зевак – покупать сдобные, вкусные калачи.

Да и сама торговка пышная и сдобная, как продаваемые ею калачи. Вот какие характеристики дает ей сам поэт: «Пышнотелая торговка», а «груди под рубахой, как воздушные шары», или как пышные пончики.

Но торговка не только горластая, а и оборотистая. Она для своей торговой точки выбрала самое бойкое место, которое видно за версту – у каланчи. Покупатели восхищаются смекалкой женщины: «Вот устроилась, чертовка!».

А с каким задором она зазывает потенциальных покупателей: «Налетай, честной народ, пышки баба продает! Золотые, с пылу, с жару, три гроша за них берет». Оказывается уличная торговка, как сейчас бы сказали, умелый и менеджер. Её рекламный слоган составлен на уровне хлесткого афоризма. Краток, звучен, отражает дешевизну пышек и их вкусноту: «с пылу, с жару, три гроша за них берет». На такой призыв, задорный, доброжелательный, увлекательный, с таким же юмором народ и сам откликнется.

Заволнуется народ

от таких её щедрот:

по какому это праву

сдоба сдобу продает?

 

Но и на этом удивления читателя не заканчивается. У меня у самого от рекламного ролика слюнки потекли. И в этом я был не одинок. Поэт показал дальше в стихе еще одну занимательную деталь. На пышнотелую торговку засматриваются мужчины. А одному она так приглянулась, что у этого мужичка слюнки потекли не от запаха пышек, а от истомы вожделения:

Мужичок стоит – сопит,

лапоть трет о лапоть.

Так её и норовит

взглядом всю облапать.

Чешет с томной грустью

бороденки кустик,

и вот - вот уже слюну,

бедолага пустит …

Это что за стыд и срам –

очумевшим глазом

по значительным местам

пробегает разом!

Смотрит – изучает,

кукиш получает:

на, мол, выкуси, сердечный,

сразу полегчает…

Сюжет поэта развивается со стремительной скоростью. Торговка-то оказалась глазастая. И отлично чует, чьим салом кошка, а вернее кот, полакомиться желает. Она сразу же узрела, как лапотный мужичонка её телеса глазенками обшаривает, а очами «пожирает». Но разве можно смутить похотливым взглядом разбитную бабенку. Она перед кислой физиономией мужичонка кукишем покрутила: «- Вот тебе дуля, сердешный!»

А толпа бурно поддерживает свою любимицу:

Взвыла хохотом толпа

от такого жеста,

а беднягу мужика

словно сдуло с места!

 

И любуется народ,

как уже который год,

аппетитна и румяна,

пышки баба продает!

 

Подведение промежуточных итогов

Новый цикл, который еще мною не подвергался исследованию, Николай Наместников издал книгу в 2008 году, поэт назвал «Листопад исповедальный». Осенние мотивы уже звучат в названии книги Николая Владимировича. Листопад самая яркая примета осени и предвестник её. Я много читал стихотворений об осени разных поэтов. И про «пышное природы увяданье» и «отговорила роща золотая, березовым весенним языком». Все они лирические, трогательные с грустинкой, но все же с восхищением. А Николай Наместников, с прямотой истинного римлянина и лаконичностью яркого представителя Древнего Рима императора Цезаря, изречение которого осталось на века, навсегда: «Пришел, увидел, победил!» написал в этом же духе стихотворение «Сентябрь». Та же рубленность фраз, только не три ключевых слова, а четыре столпа, на которых и зиждется смысл осени, сентябрь. Ведь сентябрь первый месяц осени: прочтите стихотворение Николая Наместникова «Сентябрь»:

Желтый клен.

Журавлиный клин.

Небыль?

Сон?

Неба синь…

 

В каждой строчке по два слова, но этого поэту хватило, чтобы нарисовать осенний пейзаж: В синеву неба золотистой кудрявой головой устремился пожелтевший клен. Он колышет листвой, которая уже стала осыпаться, провожая взглядом журавлиный клин, тоскливо курлыкающий, но упорно плывущий по осенней синеве неба. От такого явления люди, стоящие внизу устремляют свои взоры в небеса, находясь, будто в летаргическом сне, не отличая были от небыли – они летят на юг, а рыдают так, как будто бы их шеренгой каторжников – как дольников гонят в лагерь на Север.

Это атмосфера «природы увядания». Но с большой долей исповедальности сквозит и в уже солидном по объему и по смыслу стихотворении «Осень». Для начала приведу две строфы из «Осени», что бы посмаковать, продлить удовольствие от созерцания осенней красоты:

Воздух холодный глотнешь и подумаешь: осень.

Кашель задушит с утра после первой затяжки.

Возле кофейни последние ползают осы

в сахаре буром на дне одноразовой чашки.

Ветер с дождем, как цыган с лошадиною гривой,

с мокрой брусчатки сметает окурки и мысли.

Дни набираются в воздухе мелким курсивом,

чтоб незаметно сгореть, как кленовые листья.

Прекрасный и невероятный образ и заурядная примета осени – дождь, у поэта превращается в какое-то эпохальное событие. Хочу обратить внимание, как Наместников, увидев, как капли мелкого занудливо – моросящего дождя, смазывается порывом ветра и уже летят не вертикально с неба, а горизонтально параллельно земли, создает изящный стихотворный образ. Он видит уже не дождевые капли, закрученные вихрем ветра, а припавшего к холке лошади, пущенной им вскачь, цыгана.

Ассоциации поэта понятны: и ветер и цыган – известные бродяги, но перемещаться любят быстро, стремительно вскачь, вприпрыжку. А летящие на ветру капли и кудлатые волосы лошадиной гривы. Не только похожи внешне, но при мелком дожде они сливаются воедино.

Но ветер продолжает хулиганить по-разбойничьи и дальше. Понятно, что он сметает окурки с промокшей мостовой. Ветер запудрил лирическому герою и мозги – перепутал в голове героя мысли.

В первой строфе так же есть чему удивиться. Глоток сырого холодного воздуха и барометр показывает на пасмурную погоду. Осеннюю. Но закашлялся лирический герой не от промозглости осени, а от затяжки на голодный желудок сигаретного дымка.

Что это за завтрак – глоток кофе еще в летнем кафе? Остатками побуревшего от кофейной гущи сахара могут насытиться, разве что, осы, собирая опивки кофе на дне одноразовой чашки.

Как-то Владимир Маяковский так оценил свое и творчество другого знаменитого поэта того времени Александра Блока:

- У меня – сказал Владимир Владимирович из десяти стихотворений – пять очень хороших. А у Блока из десяти получаются только два хороших стихотворения. Но мне написать лучше этих двух отличных блоковских стихотворений не удавалось никогда.

Так вот, мне кажется, что и у поэта Николая Владимировича Наместникова есть такие стихотворения, лучше которых никому написать не удается. А, сколько неповторимых стихотворений у Наместникова в процентном отношении, не мне судить. Поэзия не математика, она иррациональная штука и не поддается рациональному подсчету. В этом и состоит прелесть поэзии.

Как можно сравнить осенние дни с набором книжного абзаца мелкими буковками – курсивом. Но ведь Наместников умудрился это сравнить. Притом логика в сравнении дней с мелким курсивом – железная. Мелкие буквы и короткие осенние дни сочетаются и совмещаются идеально. Да поэт и сам поясняет это: дни у него уменьшаются до степени курсива, «незаметно сгорая, как кленовые листья».

И когда Наместников, что бы показать, что и современный язык у нас еще великий и могучий, прибегает к старославянскому, былинному:

Вещий Бояне давно мне не лепо не бяше.

Может и лепо, да кто его, бяше, услышит?

Только мой бывший сосед, фронтовик дядя Яша,

Письма сюда из Израиля длинные пишет…

Осень сгорает. Осталось немного, немного.

Сыплет приятель, как будто пшеницу молотит:

- Помнишь, учился у нас в параллельном Серега?

Умер от водки. А жалко, хороший был хлопец.

Что мне ответить? Извечное: «Лазарь, воскресни?»

Где-то рыдает Боянова Дева-обида.

Осень пуста, словно свадьба без свадебной песни,

Если Серега её никогда не увидит…

В прах превратятся хрустящие желтые свитки.

Ухнет совой чье-то эхо в сыром мелколесье.

Осень – последняя, горькая, злая попытка

Предупредить, что уже… никогда… не воскреснем…

 

После яркого начала следует повествование, в котором описываются бытовые подробности, незначительные детали, и осень-то кажется пустой «словно свадьба без свадебной песни». Но на то есть своя такая же бытовая причина – жениха Серегу сбил с катушек и свел в могилу Зеленый змей. Но если учесть, что многие, когда-то бравые хлопцы спиваются, запойно употребляя алкоголь, напиваются в стельку, в доску, в хлам, так это тоже не сенсация… к сожалению.

Зато вывод у Николая Владимировича в конце стихотворения «Осень» звучит как набат: «Осень – последняя злая попытка предупредить…». Резко прозвучала фраза о том, что осень-то лишь предвестница мертвого сезона – зимы. Но, если природа очнется от летаргического сна, то мы-то уже…никогда… не воскреснем» заканчивается стихотворение осень с тремя многоточием между словами. Как будто прерывистое дыхание человека, лежащего на смертном одре и очень ценящего свою жизнь, когда каждый вздох тянется долго, длиной в жизнь. А потому он дорог и дает надежду, что вполне можно еще получить глоток пьянящего воздуха.

Но о предпоследнем, а не последнем вздохе мечтает простой смертный индивидуум. Поэту же, который не может и дня прожить без строчки, хочется даже в последнюю минуту написать такую яркую строку, которую можно записать и на скрижалях.

Николай Наместников, как поэт, и показывает читателю, что как вешний стебель пронзает землю, так же пронзает вечность – поэзия чеканная строка. После «Сентября» и «Осени» поэт пишет стихотворение о поэзии без названия. Но начинается оно со слова – сентябрь.

Сентябрь антоновкою выспел,

потек росою по стволам.

И наступает в грешных мыслях

осенней трезвости пора.

 

Пора той ясности особой,

когда упруго и остро

дрожит кинжальный лист осоки,

как будто вечное перо.

И тишина кругом такая,

что слышно, как издалека

курлычет, к югу улетая,

твоя осенняя строка.

В этом стихотворении проявляется настоящая поэзия. Все для творчества, все для лучшего выражения его и отражения души своей лирической. Осока, её листья, в самом деле, остры как бритва и, ухватившись за её листок, можно до крови поранить пальцы. А поэт сравнивает «кинжальный лист осоки» не с булатным клинком, а с вечным пером. Да называют так ручку «Паркер» - вечным пером. Но поэт-то имел ввиду совсем другой смысл в словосочетании – вечное перо. Оно должно быть всегда наготове и остро, как лист осоки. И если еще строка поэта похожа на песенные крики журавлиной стаи, так это то, что и надо добиваться в поэзии – сколько тысячелетий курлычат журавли, улетая на юг, столько же тысячелетий их с упоением слушают люди.

Время осени бывает не только в природе, а и в возрасте человека. И, если осень считает свои опадающие листья, то люди пересчитывают свои года, подводят промежуточные итоги. Память услужливо подставляет и поступки, иногда не совсем благовидные и хочется исповедоваться. Даже если рядом нет духовника, то исповедаться в своих грехах и прегрешениях хотя бы самому себе. В этом и смысл названия этого стихотворного цикла: «Листопад исповедальный»:

Годы считаешь с тихою грустью –

радости мало от арифметик.

Легкий кораблик плывет себе к устью.

Сам не потонет – буря приветит.

 

Платишь стихами свою десятину,

что, как солому, ветром развеет.

Собраны камни. Выпиты вина.

Пятый десяток мельница мелет.

 

Стерлись шипы на горбатых кроссовках:

думалось – спринтер, выпало – стайер.

Начал с премьера, кончил в массовках –

так что и пробы некуда ставить…

 

Пьешь этой пробы горькую чарку –

чувствуешь века хватку бульдожью.

Легкий кораблик еще не причалил.

Сам не причалит – ветер поможет.

 

Аллегория в стихотворении ничем не прикрыта и видна через растопыренные пальцы, которыми глаза не зажмуришь.

Река в стихотворении олицетворяет жизнь, а легкий кораблик, который неторопливо плывет по реке жизни сам лирический герой. Он плывет по воле волн и капризов непогоды, но все же не хочется попасть в водоворот. А опасности то существуют на каждом крутом повороте реки: «Сам не потонет – буря поможет».

Кто из нас не сожалел о пронесшихся вихрем наших лет юности. Отголосок таких эмоций слышится и в стихах Наместникова: «пятый десяток мельница мелет». А дальше размышления, что и мечты-то заветные не сбылись: «думаешь – спринтер, выпало стайер. Начал с премьера, кончил в массовках».

От этих горьких откровений и жесткой самооценки лирического героя становится неловко не только герою, но и читателю. Ведь многие мечтали о достижениях на своем поэтическом поприще, да не все мечты осуществились. Хотя и спринтер, и стайер могут подняться на верхнюю ступеньку пьедестала, а вот несколько тяжелее чувство не востребованности, если мечталось стать премьером, играть главную роль в поэзии и издаваться огромными тиражами, а в жизни печататься изредка на страницах периферических изданий. Но лирический герой реально оценивает отношение общества, а скорее власть предержащих к искусству.

В 60-х годах прошлого столетия было такое мнение: «Что-то физики в загоне, что-то лирики в почете». После хрущевской оттепели поэты Булат Окуджава, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский собирали на своих выступлениях огромные залы и аудитории, а теперь послушать поэта, если соберется 30-40 человек, так это огромная радость. А теперь поэт восклицает: «Чувствуешь века хватку бульдожью». Тут как в «Свадьбе в Малиновке» распределяет бандит Попандопуло барахло, отобранное у крестьян, со своим подельником: «Это мое, это – снова мое, а это опять мое, а вот это твое…».

Хорошо, что легкий кораблик еще не причалил, но нет уверенности, что все обойдется: могут возникнуть непредвиденные обстоятельства:: «Сам не пригонит – ветер поможет».

Как иллюстрацию к этой мысли, читаю строки стихотворения Наместникова:

Ночую под телегой старой

Бог знает, на какой версте.

В такие ночи прорастают

все страхи и сомненья все.

А звезды, падая, сгорают

и оставляют млечный след…

В такие ночи умирают

и вновь рождаются на свет.

 

Живут, отчаянно мечтая

Хоть что-то изменить в судьбе…

… В такие ночи все прощают –

другим.

Но только не себе.

 

Картина, написанная Николаем Наместниковым – прекрасна и величественна. Заночевать в звездную ночь, к тому же еще и пору звездопада в поле, в дороге – счастье и тревога одновременно. Перед глазами раскинулось безграничное пространство, что сам себе кажешься, мелкой букашкой, пылинкой в системе мироздания, и любуешься красотой звездопада.

Об этой неадекватности обстановки и прорастают в душе пилигрима «Страхи и сомнения».

Говорят, что когда звезда катится по небу вниз, то умирает кто-то из людей. А когда загорается на небе новая звезда – человек нарождается от такого и страха, и сомнения.

Лирический герой примеряет случившийся звездный фейерверк на себя…

Но Наместников делает великолепный маневр и заявляет, что люди не только рождаются и умирают, но и живут, пытаясь не быстро, не сразу попасть под жернова мельницы, которые перемалывают наши годы. Но самое главное и яркое у Николая Владимировича впереди, а скорее в конце стихотворения. Это такое откровение, такой крик души, что ум за разум заходится: «…В такие ночи все прощают другим. Но только не себе».

Самые строгие судьи – это мы сами: наша память и совесть. Самому себе невозможно соврать. Вся твоя жизнь перед тобой, как на ладони. Тему бесконечной дороги Николай Наместников затрагивает и в следующих стихотворениях из цикла «Листопад исповедальный». На стоянках и остановках в жизненной дороге очень хочется поделиться с кем-то своими мыслями или исповедоваться перед кем-то. Опасно в дороге, особенно зимой в снежную вьюгу, когда поземка, метель заметают дорогу. Поэт показал это в стихотворении «Окна»:

Горит окно забытой хаты

в лесной заснеженной глуши.

Сугробы высятся покато.

По всей округе – ни души.

 

Окно – все ярче и заметней

на ледяной ночной версте.

Как будто истиной последней

оно мерцает в темноте.

 

Окно для запоздалого путника является надежным ориентиром. С пути не собьешься, обходы огромные валы сугробов. Вокруг – ни души и не спросишь: - Правильно ли я иду?»

Поэтому и подбадривает путешественника огонек, мерцающий в далеком накрывшемся густым инеем окне. Но вьюга не унимается, и снежные вихри слепят глаза, так нетрудно и ориентир потерять:

А снег, как дым, -

густой, лохматый, -

сбивает с ног, в глаза пылит.

Смахнешь слезу – и нет той хаты.

 

Нервы читателя накалены, натянуты до предела. Задается вопрос: Неужели? Все – хана?... Но в драматургии есть одно непреложное правило: в самый критический момент театральной пьесы артисту, читающего монолог, необходимо вовремя и умело держать паузу. Этот маневр не каждому актеру удается сделать с блеском. Поэту Наместникову такая необходимая пауза удалась. Он, как только лирический герой смахнул рукой набежавшую на глаза слезу, сделал паузу, допустив между строчками пробег, и изрек между строчками:

Окно из вечности горит.

Такой точный акцент а стихотворении очень важен. Все становится на свои места – не на голове стоишь, а на ногах. Никакие сугробы и вьюги не смогут пилигрима сбить с верного пути. Огонек-то светится не из избушки на курьих ножках, а из Вечности.

Но нельзя только и витать в облаках! Нужно быть иногда и приземленным и крепко стоять на нашей грешной земле. Наместников показывает такого мечтателя, который строит воздушные замки. Издали – красиво смотрится. А приблизишься – мираж:

Мечты не поминаешь всуе,

но чуть не доглядел –

и вот

воображение рисует

все то,

что не произойдет.

Потом живешь

и слепо веришь,

слова пустые говоришь.

И небо

долгим взглядом меришь,

забыв,

что на земле стоишь…

 

Но разве можно постоянно копаться в своей душе? Ведь существуют и другие понятия более возвышенные как Родина, Отчизна. Но и об этой глобальной теме поэт Николай Наместников рассказывает через призму длинной дороги. Длиной в век, длиной в жизнь… Вот такой новый поворот:

Дорога повернула на Отчизну.

Скрипели в небе годы, как возы.

Не плачь, родная,

правя злую тризну –

пыль под ногами солоней слезы.

Мы в небесах не отыскали тверди –

они для светлых голубиных стай.

Не дай нам, Боже, легкой, сытой смерти,

веселой нам, в дороге, смерти дай.

Мы шли и шли, -

откуда брали силы! –

с уверенностью высшей правоты,

вбивая в придорожные могилы

простые безымянные кресты.

И слезы те – из той, забытой жизни, -

Как горький талисман с собой несли.

Дорога повернула на Отчизну.

А кто мы есть – спросите у земли…

 

Стихотворение – знаковое. Ведь Отчизна нам мать. А как можно не любить Мать? К тому же сама Отчизна выбрала дорогу, по которой к ней стремятся её дети, народ. Поворот дороги сыновей и дочерей Отчизны видится лирическим героем грандиозным, но со слезами на глазах. Грандиозность герой воспринимает так: «Скрипели в небе годы, как возы».

Обоз проблем, которых накопилось так много и они тяжелы и неподъемны, протянулся от земли до самого неба. А сколько сыновей и дочерей погибло от этих проблем на долгой нескончаемой дороге? Отчизна скорбит, а лирический герой, как истинный патриот и сын страны пытается утешить Родину – Мать: «Не плачь, родная, правя злую тризну – пыль под ногами солоней слезы».

Дальше идет обращение лирического героя к Богу. Но в этом обращении не слышится грусть. Слезы все уже выплаканы, а остались внутри только сарказм и ирония. Вот с некими кощунственными словами обращается лирический герой к небу: «Не дай нам, Боже, легкой, сытой смерти, веселой нам, в дороге, смерти дай».

В кинофильме «Белое солнце пустыни» басмач Абдула говорит красноармейцу Сухову, застав его врасплох безоружного после купания в море нежившегося на золотистом песочке берега: «Тебя, Сухов, как пристрелить: сразу или дать помучиться?». На что красноармеец без всякого страха и смущения заявляет: «Конечно же, хочу сначала помучиться».

Вот и лирический герой не желает легкой, сытой смерти, а просит дать умереть в дороге, весело, но достигнув заветной цели. А к этой цели народы отчизны стремились искренне, не жалея живота своего. Сколько могил и крестов остались по сторонам той широкой столбовой дороги и своей неустанной энергии. У поэта запечатлено это одной фразой: «Мы шли и шли, - откуда брали силы».А как умирали по дороге, у кого не хватило сил идти до конца, поэт Николай Наместников рассказал в другом стихотворении:

За окном обугленные ветки

стынут в ожидании зимы.

Небо блекнет, как халат соседки,

Что тихонько крылась за дверьми.

То, что столько лет казалось раем,

обрело свое названье – жизнь.

Тетя Галя, что ж мы умираем?

Ты хоть - по-соседски – расскажи…

 

Растолкуй, как дураку, - на пальцах –

непонятный этот листопад:

дунет ветер – листья разлетятся,

а не дунет – все равно летят…

 

Глянешь, как с купеческим размахом

носит осень пригоршнями медь, -

ну, каких еще тебе метафор?

Проще сразу взять и онеметь.

 

И лететь с листвой за тучкой рваной

в утренней пронзительной тиши…

Тетя Галя, что ж мы умираем?

Ты хоть - по-соседски – расскажи.

 

В этом стихотворении Николая Наместникова вся квинтэссенция поэтического сборника «Листопад исповедальный». Очень образно в выше приведенном стихотворении Николая Владимировича говорится о четкой грани между жизнью и смертью.

Лирический герой, юноша, а может быть еще маленький мальчик, задает своей соседке тете Гале о таком непонятном для него явлении, как листопад. Время листопада – пограничное состояние между смертью и жизнью. Дерево еще не погрузилось в спячку, но его листва уже отмирает. Сокодвижение в стволе дерева уже прекратилось. Лирический герой еще это не понимает «непонятный этот листопад: дунет ветер – листья разлетятся, а не дунет – все равно летят…

Зато, с каким восторгом мальчик любуется купеческими замашками осени, она «она …носит пригоршнями медь» круглые листья осин или берез подернутые золотисто-багряным румянцем и в самом деле похожи на медные монетки. А подгулявшим купчишкам не жалко не только медных монеток – копеек потратить, выбросить на ветер в кураже. Они от зажженной ассигнации могут сигарету прикурить. Гулять, так гулять с размахом, пока все, что есть в кармане, в кабаке или в ресторане не спустишь. Но не о купеческих загулах тут речь. Хочется узнать, почему же листья летят вслед за рваной тучкой, а тетя Галя не признается, не открывает секрет: почему же мы умираем? А листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом нам под ноги ложатся…

Осень, а её сменит зима.

И снова звучит гордо стих поэта Николая Наместникова об Отечестве. Оно звучит резко и сухо, как винтовочный выстрел, который направлен в Ивана, родства не помнящего. Но не для того, чтобы уложить его наповал на сырую землю. Это выстрел предупредительный –вверх. Остановись! Что ты делаешь безумный? Без Родины ты зачахнешь от тоски. А сладкие пироги и пышки настолько опостылят, что будешь волком выть, выпрашивая сухую корочку черного, черствого хлеба:

Пьешь золотую тоску одиночества.

Счастья – не выпало.

Славы – не хочется.

Все, что имеешь,

осталось с младенчества:

имя без отчества,

дым без Отечества…

Мой знакомый поэт Михаил Назаров написал стихи о Родине задолго до перестройки, перестрелки, когда еще не понимали люди зачем, что-то перестраивать, когда строить-то еще не начинали… Стихи Михаила созвучны со стихами Николая, правда чуть-чуть подлиннее, но такие же хлесткие и пронзительные:

Кланяюсь земле Родимой низко…

Навсегда в свою шальную кровь.

С молоком и лаской материнской

Я впитал к Отечеству любовь.

И поныне полон веры гордой

Родина, любимая моя!

Но и ты с семнадцатого года,

Обещаешь полюбить меня…

А Наместников, сказав «а» про дым Отечества, говорит «б» про любовь к отеческим гробам и пепелищам. Сейчас стали посягать на самое святое святых – на памятники, на захоронения героев, которые жизни положили за свое Отечество, чтоб нам жилось лучше, чем им жилось. Но мы то …

Избави нас, Господь, от маеты

крестовой масти –

а другой не знаем.

Деревьев

не хватает на кресты,

и мы уже железные клепаем.

Кресты –

куда ни глянь –

и тут и там.

Мы даже привыкаем понемногу,

что хотим по отеческим гробам –

легко,

спокойно,

просто ставя ногу…

 

А ведь ходят по отеческим гробам, попирая прах достойных людей, какие-то отморозки а, на первый взгляд, вполне приличные люди, одетые в модные костюмы, белые сорочки, в модно завязанном узлом, галстуке. Он, скорее всего, себя выдает за филантропа и мецената, поборника справедливости. Но нанимает он крушить памятники вандалов, с отталкивающе тупыми идиотскими лицами, свирепыми, как у бульдогов, но истасканными от пьянок, как лохмотья нищего бомжа.

Но нельзя же все время говорить о грустном, о неприятном. Так хочется увидеть, услышать про что-то хорошее, светлое, нежное. И поэт Николай Наместников словно встрепенулся, встряхнул головой, отринув прочь мрачные мысли и выбрал тему пусть и осеннюю, но с оттенками солнечного лета, бабьего лета. Жизнерадостной музыкой звучат строчки стихотворения Николая Наместникова о бабьем лете:

Ошалевшим путником

без цели

я кружусь,

как листья за машиной.

Осень стелет золотые тени

и шуршит,

как выводок мышиный.

Над местечком высится церковка,

и пасутся кони в старом парке,

где мужик с ленивою сноровкой

пиво пьет из запотевшей банки.

Господи,

да разве это диво –

тихий полдень

и чужие люди?

Но душе так радостно-счастливо,

как, наверно, никогда не будет.

Этот гул заброшенной плотины,

Парк, заборы, куст сирени чахлой…

… Бабье лето.

Нити паутины.

Может,

это и зовется – счастьем…

 

Лирический герой любуется красотой бабьего лета. Листья осыпаются на землю, на дорожки аллей парка, сквера. Золотым ковром устилают и дорогу. Промчится автомашина и листья подхватывает скоростной поток, и они взвиваются из-под шин колес и, закрутившись столбом вихря, плавно оседают вновь на шоссе. Поджидают следующую машину, чтобы исполнить опять веселый танец с переплясом и с пересвистом.

Герою кажется, что и он, словно листья, кружит по городу и любуется яркими картинами, в которых важны не только краски, а и звуки: «Осень стелет золотые тени и шуршит, как выводок мышиный». Какая наблюдательность поэта, и какой интересный вывод: легкое дуновение ветерка и опавшие листья приходят в движение шуршат тихонько, словно мышки. А поскольку золотистый ковер начинает шевелиться, то, кажется, будто на этом ковре переливаются светотени.

Вокруг ни знакомых, ни друзей, а хочется весь мир обнять – до чего же сияют счастьем их лица.

Лирический герой не замечает серые заборы, ни чахлые кустики сирени, ни пожухлой травы. Он счастлив, что бабье лето хоть на денек, но посетило промозглую осень.

Иногда, кажется, что явь превращается в золотой сон. Ведь золотом горят не только ковры из опавших листьев, янтарным цветом отливает и кора корабельных сосен. Не метафора поэта Николая Наместникова куда выразительнее, чем обычное сравнение цвета сосновой коры с янтарем. Прочитайте его стихи и поймете сами:

Ты спросишь: «Это сон?»

Отвечу: «Это осень.

Наш золотой причал.

Прощальный горький дым».

Янтарным молоком

набухли груди сосен.

Ищи меня, сентябрь,

среди сосновых стигм!

Пергаменты стволов

слоятся и чернеют.

Но проступают в их

пронзительных юсах

и песни на Илью –

размеренным хореем,

и девки на юру

с кровинкою в устах…

А где-то за спиной –

дороги и пороги.

И посполитый люд,

что, поднабравшись сил,

заерзал на печи –

да вымерли пророки,

и тут уже ни крест,

ни водка не спасли.

Но это все пока

побасенки, не боле.

О них скрипит пером

грядущий Карамзин.

А ты меня ищи

по красным каплям боли,

что разнесут дрозды

из заводей рябин.

Нам сыплет тишина

сосновые иголки.

Сползает по стволам

полуденная тень.

А мы, как воробьи

с руки княгини Ольги,

все ищем краткий путь

в родной Искоростень.

Стихи, прямо скажу не для читателя с интеллектом ниже среднего. И не только в изобилии в лексиконе поэта мудреных словечек: стигмы, юсы, пергаменты, хорей. В стихотворении Николая Владимировича исторических терминов и намеков. Вот поэт мимоходом упоминает: «и песни на Илью – и девки на юру с кровинкою в устах…». Николай не поясняет, кто такой Илья, но намек его прозрачен. Третьего августа – прощальный праздник, Ильин день. Говорят в народе, что уже после третьего августа купаться в реках и озерах нельзя: «Илья-пророк в речку льдинку заволок». А вот наливочки вишневой, от которой у «девках на юру» краснеют рубином губы, глотнуть несколько капель и можно.

Упоминает Наместников и про посполитый люд. Речью Посполитой хотели стать в разные времена и княжество Польско-Литовское, и Польша. Но создать Великое государство от Межа до Межа (от моря Балтийского до Черного моря) не получилось. Теперь считает лирический герой «посполитый люд, что, поднабравшись сил, заерзал на печи – да вымерли пророки».

Эта замысловатая фраза после расшифровки показывает: нельзя сидеть сиднем на печи – бойцовские качества еще можно сохранить, а вот идеологов-пророков не воспитаешь на одном мелкотравчатом национализме, который проповедует только ненависть к тем, кто спасал несколько лет назад от коричневой чумы польский народ.

Проскальзывает между строк поэт о грядущем Карамзине, который сочиняет «побасенки» и уже начал со скрипом их записывать. Ирония. Ведь историк Карамзин написал Манускрипт про государство Российское, в которое входили и Литва и княжество Польское много лет. Теперь они стали членами Евросоюза, где тоже необходимо жить по совместным законам, а не самостийно.

Не забыл Наместников упомянуть об основательнице нашего родного города Витебска – о княгине Ольге. Но и в этом упоминании звучит грустная нота. Поэт сравнивает жителей соседней страны Украины, в стольном городе Киеве, в котором правила Ольга почти с его основания, с воробьями, которые слетали с Княжеской руки, чтобы краткой дорогой приплыть в город Искоростень. Кажется, в чем тут подвох? Да в том, что к лапкам птиц, гнездовья которых были в Искоростени, Ольга приказала привязать паклю и поджечь её. Птицы полетели в свои гнезда и запылали дома города. Остались на его месте пепелища.

Но как бы не цеплялась осень, не желая уступить следующему правителю, не помогли ни бабье лето, ни теплая погода без дождей. Осень нагрянула внезапно, а ушла инкогнито. Дворникам трудную задачку подбросила: об этом эпизоде хочется сказать отдельно:

Дворники выметут город в положенный срок.

Только однажды –

и впрямь как залетная радость, –

в ящик почтовый опустился желтый листок,

где не указан опять отправителя адрес…

 

Нет обратного адреса, но ведь не конверт, а только листочек оставила осень. Но как до неё достучишься, если не её координат… А когда выпадет снежок и засыплет ковер из золотых листьев, про осень и вовсе все позабудут. Будут весну дожидаться.

Когда осенние дожди

размоют пятна желтой краски,

вдруг что-то защемит в груди

под свитерком машинной вязки.

 

Как мотыльки,

на свет витрин

слетятся тетки из трамваев.

Завоет ветер, как акын –

лауреат Джамбул Джабаев,

 

и шлепнет от своих щедрот

на плащ твой листик, словно визу.

И вслед ему соседский кот

мяукнет что-то с укоризной.

 

Ну, а соседка – все про снег:

мол, обещали…

этой ночью…

В её руках урчит, как грех,

обиды мокренький комочек.

 

Если не вдаваться в эмоциональную окраску стихотворения Николая Наместникова, от которой сердце защемит от сопереживания, как у лирического героя, то картина-то совсем простенькая на бытовом уровне.

Да листва от занудных, долговременных дождей побурела, и золотистой окраски уже нет и в помине. Женщины, подъезжая на общественном транспорте, посещают шикарные универмаги, построенные в современном стиле из стекла и бетона, чтобы приобрести себе нарядные обновки и попорхать в них где-нибудь на вечеринке, как бабочки. Оставшийся на ветке листочек, сорвавшись с ветки, прилипнет к плащу лирического героя. А ветер, завивая, понесется вдоль остановки трамвая дальше по городу. Соседка героя, опираясь на прогнозы метеослужбы, дожидается долгожданного снега.

Но важно не про что написать, а как! И у Наместникова, как в детской игрушке калейдоскопе при повороте вокруг оси этой забавной игрушечки, появляются яркие разноцветные картины и любой другой поворот калейдоскопа и – новый сюжет опять радует глаз. А у Наместникова эти картины не только разноцветные, а и очень эмоциональные…

Вот яркая метафора о том, как осенние дожди «размоют пятна желтой краски», прежде чем листва изменит свой фон и превратится бурый пожухлый слой. Сердце щемит не в груди, а «под свитерком машинной вязки».

Модницы не только зашли за товаром в промтоварный магазин, они слетелись «как мотыльки на свет витрин».

А завывание ветра поэт сравнивает с завыванием «акына Джамбул Джабаева», который стал лауреатом конкурса творчества народов СССР, исполняющего песни на свои стихи. Единственный представитель Казахстана, удостоенный такой награды.

А листик с ветки не просто прилип к ткани плаща. Осень его пришлепнула как штамп печати на визовом контроле: «и шлепнет от своих щедрот на плащ твой листик, словно визу».

Ветер не только подражает заунывной, монотонной песне акына – лауреата, он еще раздражает соседского кота, который «мяукнет что-то с укоризной».

А сама хозяйка этого капризного кота, заждалась первого нежного и пушистого снега. Снег же, наплевав на все метеосводки, и не собирается прикрыть неприглядную бурую поверхность земли, превратить её в белоснежную скатерть или простыню.

Она так ждет предзимье, что огорчается до слез… которые льются из глаз непроизвольно, что приходится смахивать их ладошкой. Но обида от этого не исчезает. Дожидается до первой пороши.

И вот наступает визит долгожданной гостьи. Ведь дни без снега сумрачные, а ночи чернее масти вороного коня:

Осенний вечер двор ветрами выдует,

готовя место завтрашней зиме.

Ноябрь тихонько злится и завидует

её благообразной седине.

А поутру погода переменится.

И кажется, что где-то наверху

уже скрипит невидимая мельница,

роняя с неба белую муку.

А та искрится –

легкая, летучая,

пока еще заметная едва.

… И долго позатянутые тучами,

над городом мололи жернова.

Вот и сейчас –

скрипят и сыплют меленько,

ночным телепрогнозам вопреки.

Прохожие уходят дружно в мельники,

от ветра приподняв воротники.

 

В этом осенне-зимнем стихотворении Николая Наместникова не заметишь ни грамма уныния. Такое радостное, приподнятое настроение появляется, читая это воздушное и светлое как сами пушистые белоснежные снежинки, которые сыплются, как мука с неба. Красивая метафора у поэта только подчеркивает настроение людей от первого снегопада: «… Наверху уже скрипит невидимая мельница, роняя с неба белую муку». Прохожие они добровольно и дружно «уходят в мельники, от ветра приподняв воротники».

Словно парус для попутного ветра поднимают, чтобы порхать и лететь плавно, словно в бальном танце, вслед снежинкам.

А в стихотворении «Снег» Николай Владимирович сравнивает выпавший первый снег с ласковой собакой, которая нежно припадает к ногам любимого хозяина после долгого его отсутствия во дворе родного дома. Лирический герой наблюдает за первым снегопадом из окна, где тепло и сухо, а электрический свет лишь подчеркивает темноту зимней ночи за стеклом. А порхающие снежинки за окном он воспринимает «как стайку мотыльков на яркий свет летит к окну из тьмы кромешной».

Но лучше один раз прочитать оригинал стихотворения, чем несколько раз прослушать рассуждение о том, как оно хорошо, уникально и изящно. Прочтите «Снег» сами. Считаю, что наши оценки совпадут:

Он ластился к ногам, как верный пес.

Ложился на деревья и балконы.

Зима свои крутила веретена –

зима за дело принялась всерьез.

Как стайка мотыльков на яркий свет

летит к окну из темноты кромешной, -

летел непостижимый и нездешний,

необъяснимо чистый белый снег.

 

Это какая-то яркая, броская иллюстрация зимнего вечера. И при этой неземной красоте у лирического героя на душе кошки скребут – не идут на ум творческому человеку ни метафоры, ни образы. Даже рифмы куда-то попрятались, а ритмических мотивов, пустой звон и шум в голове. И вот поэт изливает свою душу для читателя, делясь с ним своими откровениями:

А у тебя –

как выстыла душа:

пусть снег пришел –

стихи не приходили.

Как будто безработицу сулили

огрызку твоего карандаша.

К бумаге примерялись так и сяк

пустой строкой, которой не согреться, -

одной из тех,

что ни уму, ни сердцу,

чему в базарный день цена – пятак.

 

Многие читатели, услышав благозвучные стихи, пытаются попасть в творческую мастерскую творца, но не каждому удается это сделать. А тут поэт Наместников подает вам секреты мастерства на блюдечке с голубой каемочкой: «Возьмите и анализируйте мои откровенные рассуждения.

Так выполним его просьбу, услышав крик его души: Стихи не идут на ум – душа, наверное, выстыла и замерзла. Снег пришел, душа встрепенулась, а стихи так и остались где-то далеко-далеко за кромкой окоема. Поэт про свои чувства уже не обращает никакого внимания, он переживает, за огрызок карандаша. Ему, бедолаге, грезит остаться без работы. Критикует поэт и строчки. Они примерялись к чистому листу бумаги и так, и сяк, но куда ни кинь один клин: ни уму, ни сердцу в их смысле.

А цена и вообще смехотворная: «в базарный день – пятак».

От отчаяния лирический герой готов предать душу дьяволу лишь бы появилось снова вдохновение:

Как Фауст,

ты бы душу променял

на пару строф – круженье золотое.

Но этот снег…

Он мучил чистотою,

своею белизною опьянял!

Он все летел за окнами, пыля,

в мерцании рассеянного света,

как добрая неспешная беседа,

как тайна сокровенная твоя.

 

И не было ни следа, ни полследа.

Лишь белый лист. И белая земля.

 

Если Фауст за свою душу пытался получить вечную молодость, весну без края, то лирический герой, не желая творческого бессилия. Вымаливает дать ему за преступную сделку хотя бы пару строф, которые отливая золотистым цветом на фоне белоснежного чистого снега, который не давал покоя лирическому герою. Снег «мучил чистотою, своею белизною опьянял!».

Но герой не сердится на происки снегопада, так как ему кажется, что он нашел в лице снегопада умного и нужного ему собеседника, с которым он общается в «мерцании рассеянного света», как добрые друзья.

Но в финале, как бегун на длинные дистанции, лирический герой применяет рывок, скурит, что бы ухватиться за удачную мысль и выткать на белоснежном листе хотя бы единственную строчку. Но концовка стихотворения «Снег», как впрочем, очень многие финальные строчки у поэта Наместникова неожиданны и непредсказуемы: «Лишь белый лист. И белая земля»,

А теперь хочу показать, как увидел поэт зимний пейзаж не из окна высотного дома, а на маленькой кривой улочке старого города, освещенной электрическими фонарями.

Последние всплески вечерней зари

стекли за холодные дали.

Пролились соломой на снег фонари,

как овцы в хлеву задышали.

 

А ветер гудит, заметает следы,

хохочет злорадствуя, ибо

тропинку,

что от фонаря до звезды,

за вьюгой почти что не видно…

 

В этом стихотворении все предметы. Даже априори недвижимые: вечерняя заря и включенный с наступлением темноты электрический фонарь, находятся в постоянном движении: «всплески вечерней зари стекли за холодные дали» А ночные фонари зажглись и «пролились соломой на снег». Почему пролились соломой? Да потому что свет у электрической лампочки на улице желтовато – соломенный. А всполохи вечерней зари на небе вполне смахивают с потоками всплесков на воде, словно волн в море. Движение ветра никого не удивит, удивляет оценка поэтом обыкновенной вьюги: она «хохочет, злорадствует» и… замела «тропинку от фонаря до звезды». Неразрывная связь земли и неба нарушена. Но разве может сравниться свет уличного фонаря со светом звездочки на небе. Но это только, кажется, что свет фонаря затмит любую звезду на небосводе – так могут только умственно отсталые люди, принимая оптический обман из-за своего невежества за истину.

Но так может думать, или видеть эту картину только зашоренный человек. Лошадям зашоривают глаза, что бы они ни озирались по сторонам, а внимательно смотрели вперед, на дорогу, чтобы не споткнуться в ямке и не растрясти седоков на колдобинах, а человеку, особенно творческому, порой не только не нужны, а вредны, противопоказаны. Человеку нужен широкий кругозор. И вот поэт Наместников показывает панораму зимней вьюги глазами лирического героя, когда он в городском парке вывел собаку на прогулку:

Продут ветрами опустевший парк.

Все по прогнозу – вьюги и метели.

Темнеет рано.

Жизнь идет не так.

Качает черт с ухмылкою качели.

А пес твой скачет, требует играть,

глядит в глаза восторженно и немо…

Как два ножа,

вошли по рукоять

два тополя в зашторенное небо.

 

В старинном парке древнего города Витебска, особенно зимой, когда тьма покрывает своим крылом очень рано, жизнь идет совсем по другому, нежели летом.

Ветер качает качели, на которых не сидят озорные ребятишки, а лирическому герою уже чертовщина мерещится. То не ветер скрипит от потуги и превращает качели в гигантский маятник часов времени. Это нечисть постаралась раскачать маятник часов, что бы попугать случайного прохожего.

А пса нельзя ничем напугать. Для него – свет в окошке его любимый хозяин. Говорят про человека, который взирает на собеседника с умилением, что он смотрит глазами преданного пса. Но пес-то как раз не желает быть преданным, а потому у Николая Наместникова собака глядит в глаза хозяина: «восторженно и немо…». Пес ни какой-то там пустобрех, он глазами показывает свою любовь и преданность своему повелителю.

Небо заволокло снежной бурей, будто занавеской его зашторила природа. И поэт к финалу опять подходит неординально, взрывчато и афористично. Прочитав две последние строчки, я вздрогнул, будто бы меня с оттяжкой ударили по спине хлыстом: «Как два ножа вошли по рукоять, два тополя в зашторенное небо». Вот так располосовал поэт одним росчерком пера зашторенное вьюгой небо. Она отскочила в сторону от двух клинков пирамидальных тополей, и в этих местах удара небо на какие-то секунды просветлело: больно стало до слез зашторенному небу, вот и забелели проталины в мутной пелене.

А в другом стихотворении Николая Владимировича лирический герой от унижения сам чуть ли не плачет:

…Январь завьюжил.

В ночи устало,

как совы, звезды глазами лупали.

Немного водки. Немного сала.

И черствый хлеб с голубою луковкой.

Отогревались с балкона яблоки –

как будто птицы –

двумя ладонями…

А снег летел

Золотыми ямбами,

Кружился в небе часами долгими.

Снег пах Колядами,

заботой маминой,

летун беспечный,

пушистый умница.

И кто-то плакал на кухне маленькой –

слезами чистыми, как снег на улице…

Сюжет стихотворения вроде бы примитивен и прост, как та голубая луковица, о которой упоминает поэт, или как пареная река, как говорится в народе. Ну, уселся мужчина на кухне, один, без компании собутыльников (водки в бутылке-то на самом донышке и самому не хватит, чтобы чуть-чуть захмелеть). Собрал немудреную снедь на столе: хлеб, сала кусочек и та пресловутая луковица. На десерт притащил с балкона яблоки и отогревает их ладошками, чтобы горло не простудить. Обыкновенная бытовуха, поэзией и близко не пахнет.

Но почему же, читая эти стихи Николая Наместникова, сразу засосало под ложечкой, как от зверского голода, или от удара под дых, в глазах помутилось? Когда, очухавшись от острой боли, которая непонятно откуда взялась, начинаешь понимать, что суть в волшебной поэтической лирической магии поэта. Ведь в стихотворении не просто занудно описывается приготовление к пьянке, а ощущение бытия лирическим героем, но с каким изяществом и ажурностью стиля: январь – вьюжит, звезды в ночном небе лупали глазами как совы. Яблоки герой отогревает, будто замерзшую на лету и рухнувшую в сугроб птаху. Двумя ладошками, да еще своим горячим дыханием, может быть и отживет? А снег, в который свалилась пташка, летел золотыми ямбами, и пах заботливыми мамиными руками.

Снег описывается поэтом с особенным трепетом, и эпитеты подобраны к снегу удивительно нежные и ласковые: он – «летун бесконечный и пушистый умница». И в конце стихотворения опять взрыв эмоциональный: и для лирического героя и для читателя: «И кто-то плакал на кухне маленькой - слезами чистыми, как снег на улице…». Но, хочу заметить, что это плакала душа, а не водка.

С не меньшим надрывом написано еще одно стихотворение поэта Наместникова:

Я помню: в тишине ночной

вдруг чей-то страшный крик раздался –

как колокол бил бечевой,

в дворах – колодцах отражался.

 

Наполнив болью и тоской,

его бросала в окна вьюга,

и эхо гулкое несло

по затухающему кругу.

И - смолкло все. Лишь свет луны

на серые пролился крыши.

Такой холодной тишины

я никогда с тех пор не слышал.

В большом городе шум на улицах и во дворах долго не утихает. Детские звонкие голоса раздаются в песочницах. Переругиваются две заклятые подружки. Загулявшаяся компания подвыпившей молодежи обогащает и без того великий и могучий русский язык ненормативной лексикой, слышны визги девчат, с которыми не совсем деликатно заигрывают парни. Но глубоко за полночь во дворах становится тихо, а на улице редкая машинка прожужжит недовольно и мигом скроется за ближайшим перекрестком. Бывает и за полночь вдруг из открытой форточки, куда клубами вырывается папиросно-сигаретный дым. На кухне собутыльники так накурили, что хоть топор вешай, он не упадет на пол. Приятели иногда начинают выяснять: «Ты меня уважаешь? Нет, не уважаешь», а потом начинается потасовка, и дикие злобные крики разгоряченных мужчин летят в ночную тьму, а громогласное эхо вторит им, пугая случайных прохожих.

А Николай Наместников, как вы видите, из обыкновенной бытовой сценки превратил свое стихотворение в душераздирающий триллер. У него в стихах крик, страшный и ужасный, звучит как набат, как вечевой колокол, который созывал новгородцев на пожар, чтобы сбить с горящих домов пламя, при наводнении, когда вода захлестывает улицы из-за вышедшего из берегов Волховой.

Николай Владимирович подчеркивает трагизм ситуации, как эхо бьется, словно крик жертвы, об стенки дворов – колодцев. Резонансным звукам эха помогала поднявшаяся на улице шальная вьюга, подвывая, словно это её хулиганы пинали ногами. Традиционно, на высокой ноте, поэт оканчивает стихотворение. После крика наступила зловещая тишина и этот зловещий пугающий холод.

Николай Владимирович педалируя передает читателям в двух строках: «Такой холодной тишины я никогда с тех пор не слышал».

После осмысления такого драматического сюжета, невольно задаешься вопросом: «Откуда черпает такие душераздирающие сюжеты поэт для своих очень весомых творческих произведений?» Но мне не пришлось далеко ходить в поисках ответа на свой риторический вопрос. Его я отыскал, перевернув страницу стихотворного сборника «Листопад исповедальный».

В стихотворении, которое я отыскал, поэт признается в любви к своему родному и милому городу Витебску, величавую реку – Двину, зелень парков и скверов, где цветут каштаны и липы. И, главное, он вспоминает добром, с теплом в голосе о своих знакомых, которые из них сумели сделать карьеру, а кому-то фортуна не улыбнулась и повернулась равнодушно спиной. Но поэт их всех знал, они его современники и не ему судить: кто прав, кто виноват. Есть другие для этого инстанции. А Наместников – поэт. И его мнение останется как память о своих сверстниках:

Ветер сдует с плеча тополиное счастье хмельное

и заснет в лопухах, одурев от весенних щедрот.

Я люблю этот город. И этот район над рекою.

И тропинку с обрыва, что прямо к воде поведет.

 

Я люблю неожиданность встреч,

что всегда неслучайны,

переулки кривые, где воздух сиренью пропах.

Здесь одни мои сверстники

вышли в большие начальники,

а другие – сгорели в барачных сырых сквозняках.

 

Вон их души летят – над мостами,

Двиной и проспектами,

над заплатками крыш, где дождями омытая жесть.

Где глухая тоска бесприютного частного сектора

органично продолжилась блочной тоской этажей.

 

Пусть набухнет каштан пирамидками скорого лета!

Пусть опустится вечер, по-майски прозрачен и чист…

Нам случилось здесь жить –

в этом месте и времени этом.

И дышать этим ветром.

И слышать расхристанный свист.

 

Здесь, как прежде

звучат три блатные аккорды окраины,

и слетает сизарь со своих невозможных высот…

Я люблю этот город – и речку с блестящей окалиной,

и район, куда ночью не каждый таксист повезет…

 

В своей преамбуле я уже сказал, что в этом стихотворении говорится о любви к родному городу Витебску и к его гражданам. Но сразу же нашлись скептики, которые заявили, что никакой лучезарной любви к городу они не видят. Зачем, например, писать о заплатках на крышах и о проржавевшей жести, которую не удосужились покрасить масляной краской своевременно.

Я бы таким критикам напомнил стихотворение Сергея Есенина про свою Рязань:

Я люблю тебя, город вязевый.

Пусть заглох ты, и пусть зачах.

Золотая дремотная Азия,

Опочила на куполах.

Как видите, любят не за что и почему, а просто любят. У Наместникова есть в этом стихотворении такие метафоры, такие образы, которые притягивают к себе читательские сердца как магнит: «Здесь одни мои сверстники вышли в большие начальники, а другие - сгорели в барачных сырых сквозняках. Вон их души летят – над мостами, Двиной и проспектами» Случалось лирическому герою слышать и «расхристанный свист» и «три блатные аккорды окраины». Но это все житейская шелуха, а само сладкое семечко – любовь к Витебску. И потому поэт гордо произносит две последние строчки стихотворения: «Я люблю этот город – и речку с блестящей окалиной, и район, куда ночью не каждый таксист повезет».

В следующем стихотворении эмоционально насыщенном Николай Наместников взял за основу малюсенький эпизод.

Шоферу на скоростной трассе врезалась в лобовое стекло стайка мелких птичек. Неприятно, грустно, но погибли пичуги… Тоже живые существа. При сегодняшней жизни, когда пьяные, да и трезвые тоже, водители, сбив пешехода, стараются побыстрее смыться с места происшествия, оставив на асфальте без помощи, корчиться и умирать от невыносимой боли, от ран и травм. Только бы самому не отвечать за совершенную трагедию, катастрофу. А этот водитель повел себя совсем по-другому. Доброе слово и кошке приятно, а когда помогают пострадавшим от столкновения с автомобилем, то уже внимание человека позволит легче переносить боль.

И вот стихотворение Николая Наместникова о человеке, у которого имеется сострадание. И не исчезло такое редкое свойство, как совесть:

Его глаза, как блюдца стали,

когда машине прямо в лоб

вдруг шуганула птичья стая

и отлетела на капот.

 

Он мрачно вылез из кабины,

склонясь над ветровым стеклом.

И двое были живы, живы –

кричали, дергали крылом.

 

Смешны, пушисты, длинноносы,

в ладонях спрятались больших.

Он на обочину отнес их –

двоих оставшихся в живых.

 

А после, злой и полусонный,

по трассе гнал свой грузовик,

и каждый встречный звук клаксона

напоминал про птичий крик…

 

На Судном дне зачтется доброта водителя, но когда в душе есть любовь и любимая рядом лежит в полусне, но вставать, разогнав сон, не хочется, то, какое дело влюбленным до Судного дня. А Николай Наместников даже в лирической идиллии любящих сердец, упоминает, что у романтического героя, чья душа парит от любви и неги в небесах, как раз с высоты птичьего полета и возникают мысли о Судном дне. «И в горстке дней моих дрожит тот самый, Судный». Но вернемся к истоку, началу стихотворения удивительно нежного и трогательного:

Петух не прокричит, рассвет не колыхнется…

Я не бужу тебя – спи на моей руке.

Так спит кленовый лист на черном дне колодца,

так тихо спит волна на утреннем песке.

 

Последняя звезда в мерцающей полуде

бессильно упадет в разорванный простор.

И снова будет день. И дождь осенний будет

гвоздями подбивать рябую гладь озер.

 

И я средь тех озер, как будто пес приблудный,

что воет от тоски у запертых ворот.

И в горстке дней моих дрожит тот самый, Судный,

который, как звезда, однажды упадет.

 

Спи, даже если ты уже давно проснулась.

Пока я рядом – спи, спи на моей руке. –

Покуда горсть легка, остуда не коснулась

и вечная звезда мигает вдалеке…

 

Стихотворение похоже интонациями на колыбельную песню. Только лирический герой не поет её укачивая ребенка. Он тихонько шепчет, так чтобы его любимая женщина не услышала этот тихий лепет, и не проснулась. Но в словах или мыслях героя масса деталей с двойным дном и скрытым подтекстом.

Возьмем первую строчку: «Петух не прокричит, рассвет не колыхнется…». Эту фразу можно оценить двояко. Во-первых, в ней звучит явная ирония: в народе существует такая шутка «Петух не прокричит, то и солнце не взойдет». А во-вторых, слова «Петух не прокричит…» - явный намек на библейское изречение: «Петух не прокричит трижды, как Меня предадут друзья и отрекутся». Поэтому во второй строке поэт Николай Наместников говорит: «Я не бужу тебя – спи на моей руке», явно показывает на серьезное намерение лирического героя, смысл которого таков:

- Спи спокойно, милая моя, я тебя не предам, не отрекусь от тебя. Никакая тьма, какова всегда гнездится на дне глубокого колодца, не затмит нашу любовь…

Тем более уже наступает утро, и тьма прячется по закоулкам. Солнечные лучи выглядывают уже из-за горизонта. Чтобы усилить впечатление у читателя, поэт приводит блестящий афоризм: «Последняя звезда в мерцающей полуде бессильно упадет в разорванный простор». Звезда не просто падает с высоты вниз, оставляя золотистый след, она разрывает небесный простор и в эту прореху и врываются солнечные лучи. Начинается новый день. Он дождлив, но дождинки до того мелки, словно через мелкое сито – решето их откалибровали. Как тут не процитировать поэта, что дождь-то будет: «гвоздями подбивать рябую гладь озер». Капельки дождя то того мелки, что на озере поверхность остается гладкой, но дождинки делают свое черное дело: оставляют рябинки-оспинки на чистом лице озера.

А колыбельная продолжает звучать рефреном и в конце стихотворения, только не по-перепелиному в приказном тоне: «спать, пора спать пора», а поэтично – «спи, спи на моей руке».

И все же, как бы ни были сказочны зимние дни, и стар, и млад поджидают с нетерпением Весну. Встреча с весной словно, первое свидание, первый поцелуй, который помнится, сколько бы лет не прошло с этого момента. О том, с какой невероятной силой влияет приход весны на людей, и написал в своем стихотворении Николай Наместников:

Дурманный чад апрельских улиц,

где в неосознанном пылу

весна на цыпочках тянулась

к тебе,

как первый поцелуй.

 

И так светло звенели воды,

и так легко дышала грудь,

Что мне казалось –

можно годы,

как будто градусник,

стряхнуть…

 

И ты глотал пьянящий воздух,

как доказательство без слов,

что возраст –

это только возраст,

он – для анкет и паспортов.

 

Летел,

упившись сладкой ложью, -

вот напридумывал бог весть!

Но чувствовал себя моложе.

И верил – так оно и есть…

 

Поэты эпохи возрождения считали, что любовь порождала неистовую страсть, так как умела овладевать и душой и телом. А весну считали покровительницей любви. Женщинам мужчины дарят цветы, но забывают, что у самых красивых цветов – роз, имеются очень острые шипы. Но любовь кружит голову самым «твердокаменным» мужчинам, которые уже вышли из юношеского возраста.

Чудаки, Николай Наместников показывает на примере лирического героя, что весна так воздействует на него, так благотворно, и он готов свои года стряхнуть, как ртуть в градуснике. Чтобы ни один «доктор» не заметил жар любви в его груди. Тем более сам этим жаром пылающий. Приход весны герой сравнивает с первым поцелуем, когда она хрупкая и юная тянется на цыпочках, чтобы поцеловать своего любимого человека в губы.

Пьянящий весенний воздух вычеркивает из всех анкет и документов все цифры в графе – возраст. А кто ж не знает знаменитую фразу: «Все врут календари!», или «Меня обманывать не трудно, я сам обманываться рад». Но в этот ряд цитат и поэт Николай Наместников тоже решил внести свой вклад: «Летел, упившись сладкой ложью, - вот напридумывал бог весть! Но чувствовал себя моложе. И верил – так оно и есть…»

А дальше в лирическом стихотворении снова говорит Николай Владимирович о любви, с еще большим озорством и иронией.

Солнце – в лужах,

и солнце над городом.

На витринах,

трамваях,

лицах!

Воробьи расчирикались гордо –

хоть и мелочь, а все-таки птицы…

Солнце в каждой девчонке встречной.

Годы – по боку.

Хмель – в крови.

Надо жить, утверждаешь, вечно?

 

Так и надо тебе.

Живи!

 

Красота весны и женщины – великая сила… Но поэту Николаю Наместникову удается написать, создать такие страстные образы, которые более страстные, чем сама страсть.

Новые стихи, как молодое вино нового урожая

Повесть «Судьба человека» написал после встречи на речной переправе с человеком, который прошел огни и воды, но остался человеком, как бы судьба не била его и не ломала. А для поэта Николая Наместникова стала знаковой встреча с лодочником, который переправил Николая на тот берег! Стихотворение совсем другой жанр, с повестью они только тем роднятся, что это – литературное творчество. И в кратком стихотворении, бывает, широко раскрывается душа человека.

Разговора-то, как такового, не было. Перекинулись пару словечками, а теплый след остался. И почему этот разговор запомнился поэту? Сами поймете…

Возле речки луга низинные.

Звезд бурлящее молоко.

- Дед, послушай, перевези меня.

- А куда идешь?

- Далеко…

- Залезай!

Заскрипят уключины.

Вместе с лодкой плывет рассвет.

- С Богом, хлопче! –

а сам задумчиво

еще долго глядит мне вслед…

 

Очень выразительны у Наместникова детали. Заливные луга возле речки. Вода у речки тиха и спокойна. Небо тоже не замутнилось хмарью, но зато в нем звезды бурлят, как вскипевшее молоко, того гляди убежит из кастрюли, да прямо в речную воду выплеснется. Запомнился герою скрип уключин и задумчивая молчаливость деда. Чем-то и его задел паренек за живое. Толи на кого-то из сыновей похож, а может быть на его друга, который на все оставшиеся годы так и останется молодым. А разговор-то был односложный, как будто слова экономили. Зато и запомнились крепко-накрепко. Другой разведет турусы на колесах, аж уши вянут. И ничего в голове не застрянет. А тут разговор запомнился на всю жизнь.

В стихотворении «Сад» лирический герой, вообще, молчит. Взяв в руки лопату, сажает яблоневые саженцы. Может быть, герой начинает первую заповедь каждого настоящего мужчины: посадить сад, что бы, потом построить дом и, женившись, родить и воспитать сына. В голове у новоявленного садовника только роются мысли.

Простые, что погода благоприятствует ему: вчера дождик пролил, и сажать во влажную землю саженцы – хорошо. Но немного похолодало и вполне завтра может быть и град грянет. Но он не сможет погубить саженцы. Они крепкие и, ветки их набрали силу в питомнике:

Ты садишь сад. Ты просто садишь сад.

На глине, черноземе и подзоле.

Кровавятся от заступа мозоли,

а в перспективе – яблоки висят .

 

Вчера был дождь. Сегодня будет град.

Но саженцы твои зазеленеют.

… А яблоко? От Бога ли? От змея?

Ты садишь сад. Ты снова садишь сад.

 

Если в первом стихотворении перевозчик – дедушка был немногословен, а во втором лирический герой сажал сад один, и беседовать с самим собой ему и в голову не приходило: У садовника не ветер в голове гуляет, чтобы сам с собою беседу тихую вести, с ума еще не повернулся. Садовник человек основательный, руки до кровавых мозолей натер.

Зато в третьем стихотворении возница, подобравший по дороге попутчика неразговорчив по природе. Тихие замкнутые люди могут сидеть, обозревая окрестности, но не промолвят ни словечка. Уходят в себя и, может быть, даже медитируют:

Миновали разъезд и криницу,

и мосток – за пролетом пролет.

Я лежу за спиной у возницы

на телеге, что еле ползет.

 

Ни огней, ни прохожего люда,

только хат поредевший пунктир.

А возница застыл, словно Будда,

отрешенно взирая на мир.

 

Молчаливый, хмельной и угрюмый,

Непонятных терзаний и лет,

всю дорогу он думает думы

про людей и про весь белый свет.

 

Точно едет навстречу судьбе…

И скорее обрушится небо,

чем он слово промолвит тебе.

 

Сколько романов, повестей, рассказов, стихотворений начинаются со встречей попутчика в дальней ли, короткой ли дороге. Происходит знакомство, затем заводится разговор, в котором собеседник первому встречному человеку такие подробности о своей жизни, которые он бы никогда и ни за что не рассказал бы в кругу своих знакомых и близких. А тут все проще: встретились случайно, а пути – дороги развели через небольшой промежуток времени в разные стороны и оборвались откровенные отношения навсегда. Но разговор то был открытый и искренний, как на исповеди. Писателю оставалось только запомнить детали этой экспромтом проведенной беседы и, записав на листе бумаги, переплавить в художественное произведение.

В стихотворении Николая Наместникова попутчик оказался не только не многословный, а молчаливый. Даже по глазам его суть не понять, ведь говорят же: «Глаза – зеркало души». Но заглянуть в глаза вознице лирическому герою было невозможно. Он лежал за спиной ездового.

Приходится герою на телеге, которая «еле ползет», считать по характерному стуку колес на бревнышках настила моста, сколько на нем пролетов и определить, широка ли речка в этом месте. Отмечает лирический герой, что едут по невероятно глухой местности: ни огней в деревнях, а, если они и встречаются за обочиной, людей не видно, а зато сразу же бросается в глаза запустение села: «Хат поредевший пунктир» - режет глаз. Возницу Николай Владимирович сравнивает с невозмутимым, ушедший в себя в своих мудрых мыслях Будду, который «отрешенно взирая на мир». Вся восточная философия построена на методике созерцания мира, а Будда яркий представитель и основатель этой концепции.

А вот прототип Будды, мягко говоря, не совсем соответствует мудрецу. Зато поэт охарактеризовал нового мыслителя блестяще: «Молчаливый, хмельной и угрюмый, непонятных терзаний и лет». Но поэт подчеркивает, что мыслит возница не примитивно. Нет на лице его желания опохмелиться и за глоток водки или самогона ни за что не отдает полцарства. Он думает, как трудно живется людям, если так стремительно пустеют его края, на территории его страны, его Родины. Каково же им живется, если бросили родной дом и свое село.

У Сергея Есенина поэма «Анна Снегина» начинается тоже с разговора возницы и поэта, который решил навестить село. Но у есенинского возницы язык непрерывно болтает, как ботало коровы. И Сергей впитывает в себя деревенские новости и удивляется переменам в селе.

А Николай Наместников тоже удивляется переменам в селе, да только от своего попутчика нельзя выдавить и полслова. Это-то и удручает поэта. И он дает оценку молчаливому вознице: «и скорее обрушится небо, чем он слово промолвит тебе».

Но утром, возвратившись в родное жилище, лирический герой чувствует себя превосходно, словно попал в Рай, который существует и на родной земле:

Там, где озерные кувшинки

на сонной плещутся воде,

вечерний ветер в камышинке

поет мерцающей звезде.

 

Листает лето звездный атлас

над очумевшей головой,

и теплый комариный август

звенит над черною водой.

 

А ветерок поет – как дышит,

скребется веткою в окно.

И то, что мир его не слышит,

ему, пожалуй, все равно…

 

Вот с каким пафосом и восторгом рассказывает поэт о земном рае. В этом райском месте, в которое попал лирический герой – тишь, гладь и божья благодать. И Наместников силой своего творчества постарался передать красоту райского уголка с особой яркостью «Вечерний ветер в камышинке поет мерцающей звезде». Она мерцает, так ветерок колышет озерную гладь. Но вечером трудно заметить рябь на поверхности озерка. Поэтому Николай Владимирович сваливает всю вину на кувшинки, выгораживая шалунишку – ветра. Они, по версии поэта, затеяли эту кутерьму и плещутся самостоятельно в сонной, спокойной воде.

Лирический герой очумел от красоты природы, уперся глазами в звездное небо. И заметил уникальную картину: «Листает лето звездный атлас». И в самом деле, с каждым месяцем звезды меняют положение в пространстве, кружась вокруг оси звездного атласа – Полярной звезды, которая в нашем полушарии указывает только на север. Координаты же других звезд вычисляют астрономы.

Лирического героя не смущает даже обилие насекомых. Это не мошка вьется, клубится над озером, а «теплый комариный август звенит над черною водой».

Но вернемся к началу моего повествования о земном рае. Я назвал, что поэт с пафосом рассказал о красоте природы. Возможно, найдутся оппоненты, которые заявят, что пафос – это свойство гражданственности, высокой политики. А я и спорить с ними не буду. У меня есть уже прецедент по поводу формулировки слова «пафос».

Художник Михаил Шемякин, когда его журналист спросил, что такое пафос, по его мнению, он ответил примерно так: «Пафос заключается в искусстве, которое творят люди. Я, например, сижу за мольбертом и тихонько вожу маленькой кисточкой по огромному холсту. Кто-то, поэты и писатели, водят стилем по чистому листу бумаги и тоже занимаются творчеством, искусством. Говорят, что в природе происходит естественный отбор, а среди творческих людей происходит отбор искусственный».

Мне, кажется, что художник прав в своих суждениях. Это я вижу на примере поэта Наместникова. Он точно прошел искусственный отбор. Его поэзия – настоящее искусство. Взять хотя бы его стихотворение «Рябины». Это стихотворение метафизического разлива. Поэт одухотворяет деревья, рябины с красными яркими ягодами, которые рвутся вверх к небесам, но подрастая год за годом на несколько сантиметров вверх. Они оборачиваются, словно в сказке в птиц, которые рвутся в небо, чтобы улететь на зимовку на юг:

В путь собираются рябины –

на юг от осени лететь.

Сентябрь,

что опалил долины,

дай им в полете не сгореть!

Дай отряхнуть рябинам корни

от остывающей земли.

Дай,

чтоб по каплям мерзлой крови

они обратный путь нашли.

Дай им хотя б такую малость -

Чтобы среди чужих лесов

им никогда не повстречалось

ни лесорубов, ни костров.

И чтоб над паутинкой улиц

в неровный выстроившись клин,

все по весне они вернулись

со стайкой маленьких рябин.

И чтобы грозы – мимо, мимо…

И легкий путь…

И добрый час…

В путь собираются рябины

с котомкой красной на плечах.

Вот видите, какую фантастическую, фантасмагорическую историю написал Николай Владимирович: «Сентябрь… опалил долины» и лирический герой в панике: «Дай им в полете не сгореть!». Эта забота, душевное сочувствие и напутствие собирающимся на юг рябинам.

Он понимает, что вообще-то рябины не летают – они корнями вросли в землю. Поэтому герой и обращается к Господу и просит совершить чудо: «Дай отряхнуть рябинам корни от остывающей земли». А затем просит еще одну милость: «среди чужих лесов им никогда не повстречалось ни лесорубов, но костров». Но Бог любит троицу, и лирический герой осмеливается высказать третью просьбу. Он просит, чтобы «по весне они вернулись со стайкой маленьких рябин».

Поэт Наместников, как и его коллега, поэт Лермонтов, сказавший в стихотворении «Молитва юнкера»: «Я, Бог Всевышний, хорош уж тем, что просьбой лишней не надоем!», не назойлив в своих просьбах.

И тут, даже в просьбах, Николай Наместников оригинален. Обычно птицы улетают на зимовку, а весной возвращаются с юга, что бы отложить яйца в гнезда, высидеть птенцов, выкормить и научить, своих отпрысков летать.

У Наместникова совсем другое видение событий в полете на юг рябин. Они хотят вырастить свое потомство за зиму на благодатном юге, а по весне вернуться на милую Родину «с маленькими рябинками».

И как всегда Николай Владимирович шокирует резкостью своего суждения в последних двух строчках очередного лирического стихотворения: «В путь собираются рябины с котомкой красной на плечах». Лирический герой только что умолявший – пусть дорога рябин на родину будет гладкой, как постеленная на столе скатерть, и требовал «чтобы грозы – мимо, мимо… И легкий путь… И добрый час…», словно очнулся от сказочного сна и спустился с небес на нашу грешную землю. И мысли его обретают земной, приземленный смысл: Пусть рябины проделают с вой путь по земле, накинув котомку на плечи, полную ярких красных ягод.

Но, даже шагая по грешной земле, лирического героя не покидают мечты о рае и райской жизни. Но как трудно его приобрести. Только протягиваешь к раю руку, как он ужом ускользает от цепких пальцев твоей руки. После нескольких попыток, которые оказались неудачными, герой решился на отчаянную последнюю попытку, и собирается наступить ногой на его подол рубахи, чтобы рай не ускользнул и на сей раз… Мне после такого вступления, остается только познакомить с мечтами поэта о рае, где без забот и хлопот можно заняться творчеством своей любимой поэзии.

Чтоб небо расплескалось через край,

чтоб сосен вечный шум над головою…

…Найти б себе надежный, тихий рай,

прижать его – чтоб не сбежал – ногою…

Пусть будет в нем лупастая сова

и рыжий пес с печальными глазами.

И целый день придумывать слова

в охотку будет, а не в наказанье.

Озерный заповедный переплеск.

И лодка, как ковчежек для Потопа.

И только для двоих счастливый блеск

Любимых глаз.

И ночи – наши только.

Мы высадим с тобой тенистый сад,

который обязателен для рая.

И будет чудо:

яблоки висят,

а ребятня их радостно срывает!

И теплый дождь.

И первый майский гром.

И чайки над вечернею водою…

… Вот только рай,

который мы найдем,

как долго он протянет под ногою?

А теперь детально разберемся, каким же видит свой рай лирический герой. Райский сад у него пока в мечтах и в планах: он собирается, женившись на своей любимой, этот сад посадить, не огораживать его высоким забором. Пусть ребятишки в любое время, как им заблагорассудится, прибегают в сад и лакомятся райскими яблочками.

А пока рай очень походит на родные места героя, природа уж точно как в Беларуси. Небо расплескалось от края до края. Макушки высоких стройных сосен шумят, но «рыжий пес с печальными глазами» этому шуму даже рад. Озорной озерный переплеск никого не пугает. На случай наводнения – этакого мини Потопа вместо Ноевского Ковчега возле мостков для зачерпывания воды, пришвартована весельная лодка.

Но главное для поэта надежда, что можно целыми сутками заниматься творчеством! Он будет придумывать рифмы и слова: «в охотку, … а не в наказанье»

А как же в раю да без любви? Поэт и про это не забыл: «И только для двоих счастливый блеск любимых глаз. И ночи – наши только».

Но очень хрупок наш окружающий мир. И лирический герой опасается, вспомнив, как он в начале насильно удержал рай, прижав его мощной ногой к земле: «… Вот только рай, который мы найдем, как долго он протянет под ногою?»

Опять две роковых строчки поэта и горькое откровение лирического героя – насильно мил не будешь. Как сказал электромонтер Мечников Остапу Бендеру и Кисе Воробьянинову: «Согласие – есть продукт несопротивления обеих сторон». А рай лирический герой узурпировать изначально.

А вот ироничный, лиричный, трогательный и мудрый рассказ Николая Наместникова о старушке, которая собирала громы, как грибы в лесу:

Грозою небо полыхало,

поило пашни и сады.

А бабка громы собирала,

чтоб не случилось с кем беды…

 

Вязала, щурясь, их на нитку,

за каждым кланялась земле.

Они ворочались сердито,

как угольки в живой золе.

 

Им так хотелось неба, воли,

в них все еще жила весна.

Но в мокром выцветшем подоле

старуха в сад их отнесла.

 

И, хлипкую подставив лесенку,

чтоб зря добру не пропадать,

на вишню бабка их повесила –

скворцов немного попугать…

 

Вот в этом стихотворении при описании грозы, на мой взгляд, Наместников Тютчева-то перещеголял. Он грозовые разряды, как ловкий фокусник, разделил на две части: световую и звуковую. В первой строфе вспышки молнии, зигзагом разрывая небо сверху вниз, то наискосок, а то и вовсе параллельно горизонту, первое, что видит в грозу человек. И, зажмурив глаза от яркого света, приседает непроизвольно и зажимает уши от грозового разряда. Не зря же этот разряд громом люди назвали.

А отчаянная старушка – вековушка, что ей бояться-то, уже всех своих родных и знакомых пережила, громы-то в подол себе собирала. Побаивалась она, правда, не за себя, а за других ротозеев и растяп, вдруг схватятся ненароком за еще не остывший и еще рокочущий гром. Так ведь и обжечься можно. Вот «бабка громы собирала, чтоб не случилось с кем беды…».

Поэт их ворчание сравнивает с ворочаньем с боку на бок в золе. Притом в золе живой, в которой еще угольки не погасли. Обычно остывшая зола подергивает потухшие угли пеплом и впрямь неживая, мертвая. А у Наместникова эпитет золы точный. Она живая.

А каков портрет бабули? Она громы вяжет, на нитку, как грибы для сушки, да чтобы иголкой маленький кусочек грибка – грома, щурит глаза. Подслеповатая стала бабушка, как бы, не промахнуть гром-то, на ниточку нанизывая.

А то, что она при громком громовом ударе земля кланяется, так это не от страха, а поклон Господу Богу: спаси и сохрани!

Потом бабушка, разыскав «хлипкую лесенку», поднялась по полусгнившим ступенькам к краю вишни, подвесила вязаночку громов на ветку: «чтоб зря добру не пропадать… скворцов немного попугать».

Очень рачительная и бережливая хозяйка старушка. И громы не валяются на земле, где попало, а в своей родной стихии, в воздухе висят. Да еще благое дело сделают для бабушкиного сада. Будут ворочаться, и ворчать недовольно глухо на веточки и отпугивать своим зычным голосом хулиганистых дроздов, которые любят полакомиться спелой сочной вишенкой.

Несомненно, струится добротой и стихотворение Николая Наместникова «Чудак». В нем лирический герой – пожилой человек, которого соседи считают, что у него нет царя в голове, чудаковатый старичок.

В кинофильме «Республика Шкид» беспризорники отобрали у интернатовского дворника ключи от калитки входа в школу и повесили их на ветку, что бы преподавательницы, а в колонии для малолетних преступников были в основном учительницы, не смогли достать ключи и запереть калитку на ночь. А хулиганы, набедокурив в городе, на ночь-то в колонию ночевать возвращались. Но, когда возвратились с вечернего шабаша на улицах города, то оказалось, что калитка-то на замке. Причину интернатовские мальчишки сразу же поняли и даже восхитились:

- Умные какие, дерево спилили, чтобы ключи достать.

А у Наместникова старичок очень умный. Ветки дерева так разрослись, что стали затмевать свет в окошках близстоящих домов. Жильцы – соседи хотели, как в истории «Республика Шкид», дерево спилить, а старик-чудак спиливать дерево соседям не позволил. Он, чтобы им было светло и хорошо жить, решил сам спилить… Нет, нет не дерево, а нижние ветки его. Никому тогда не помешает тень дерева. И овцы целы и волки сыты.

Так почему же пожилой человек в преклонные-то годы вдруг взялся за верхолазные работы, чтоб спилить нижние ветки дерева? Ведь риск свалиться с высоты наземь и разбиться насмерть был велик, не зря гласит народная мудрость: «Не руби (не пили) сук, на котором сидишь!». Так какая же сила заставила старичка лезть на дерево и спиливать ветки? Прочитав стихотворение «Чудак» вы сами поймете без всяких пояснений мотивы чудака:

На ветках стали провода искрить,

а он под причитания соседки

не дал сельчанам дерево спилить –

полез на липу, сам обрезал ветки.

 

Что в лоб, что по лбу – мужику одно.

Над мужиком кто только не смеялся:

на липе аистиное гнездо,

так он к нему как в сторожа нанялся!

 

Старик был молчалив и одинок,

с характером и долей непростою…

В свое гнездо вернулись птицы в срок,

и он расцвел, как дерево весною!

 

Он словно молодел день ото дня,

шептал птенцам тихонечко:

- Внучата…

Теперь и у него была родня –

крылатая, как облако над хатой…

Это трогательную историю я прочитал на одном дыхании… Теперь я прекрасно понимал поступок чудака, которого не понимали соседи, в упор его благородные чувства не видели. Ведь характер у деда был не сахар: молчаливый, мрачный, вечно чем-то недовольный, но самое главное – одинокий бобыль. А совершив свой подвический поступок, старик словно помолодел, в нем проснулась и нежность, как у пересушенного сухаря. И я благодарен поэту, что он так проникновенно завершил стихотворение… Просто апофеоз: «Шептал птенцам тихонечко: - Внучата… Теперь и у него была родня – крылатая, как облако над хатой…».

Я долго молчал, прочитав стихи Николая Владимировича. Слишком чеканны они были и классически, но с надрывом на сердце. Я и пытался отыскать пример в классике, а потому молчал и лихорадочно искал созвучие стихотворения Наместникова, с каким то другим классическим произведением. И вдруг в голове мелькнуло само собой: «Так это так похоже на историю рассказа О.Генри «Последний листочек».

Сюжет рассказа витиеват и интрига держится до самого конца, до последней финальной фразы. Вкратце приведу содержание рассказа.

Молодая, но одинокая мать в отчаянии. Её пятилетняя дочка, красивая девочка заболела. Воспаление легких, кашель высокая температура. Она постоянно или спит, или находится в горячечном бреду. Сосед, мерзкий, вечно ворчащий старик, столкнувшись с матерью девочки на лестничной клетке, спрашивает как здоровье малышки. И узнает, что девочка смотрит в окно и с ужасом считает оставшиеся листочки на дереве.

- она вбила себе в голову, что как только на землю упадет последний листочек – пожаловалась старику женщина, - то в тот же день, и она сама умрет.

Даже у внешне неприятных людей бывают минуты, когда они не хотят раздражать своей брюзгой окружающих, и неприятный тип, вздохнув, но оставаясь мрачным, буркнул:

- Может быть, и образуется и в самом деле.

Шли дни, а желтовато-зеленый листочек все еще держался на ветке. На щеках девочки появился румянец, и она в один прекрасный день выздоровела. Мама была на седьмом небе от счастья. Но вдруг услышала шум и суету на лестничной площадке. Женщина вышла посмотреть, в чем дело и увидела, что хоронят неприятного и всегда мрачного соседа.

Но, узнав, почему он умер, зарыдала, словно старик был её родной отец.

Пожилой человек, сосед девочки, узнав про её навязчивую идею: «Она умрет, как только облетит последний листочек с дерева». В любую погоду, в дождь, в сильный порывистый залезал он на дерево и прикреплял к ветке такой же листочек, который срывал ветер. Надежда окрылила девочку и она выздоровела. А одинокий мрачный старик простудился, до нитки промокая на холодном осеннем ветру, и умер.

Только у О.Генри финал трагический, а у Наместникова счастливый. Но эмоциональное созвучие есть. А значит, классическая литература будет востребована всегда.

В стихотворении «Городок» Николай Наместников с любовью говорит о малой Родине, о своем небольшом провинциальном городке. Городок ничем не знаменит, он находится вдали от главных дорог и стальных магистралей. Зато есть в нем католический костел и прихожане заглядывают в него, чтобы отстоять, послушать мессу. Но и в провинциальных городках есть свои прелести, есть свои праздники:

Вечер, точно метлою, вымел

узких улочек суету.

Городок опустел – как вымер:

комара слыхать на лету!

 

Ни старух, отстоящих мессу,

ни героев ночных проказ.

Только в небе прозрачный месяц

между тучек танцует вальс.

 

И потянет тоской-печалью

от холодных ночных теней.

Как вчера журавли кричали!

Кто поймет их, тех журавлей…

 

Откричали. Затихли. Нет их.

Лишь дрожат на ветрах вдали,

как шары на еловых ветках,

затерявшиеся «курлы»…

И мне кажется, что, оставлен

в стороне от больших дорог,

никогда не раскроет ставни

этот маленький городок.

Но в сараях потеют стекла,

тянет брагою со двора!

И горит звезда над костелом:

скоро осень – свадеб пора.

Для лирического героя, который любит свой городок, который «оставлен в стороне от больших дорог», и он такой тихий, уютный и такой домашний, что из дома люди не любят даже носа высовывать, что самому лирическому герою кажется, что его земляки и его жители живут внутри, каким-то своим миром, поэтому «никогда не раскроет ставни этот маленький городок».

Но чтобы читателю проникнуться любовью к провинциальному городку, поэту пришлось хорошо потрудиться. Он сразу же с первой строфы берет быка за рога, и показывает, что вечером на улице городка не увидишь ни одной живой души. Вечер, по мнению поэта, не любит шума городского и поэтому: «Вечер, точно метлою, вымел узких улочек суету».

Вот так жестко расправился вечер с суетой граждан Городка. Но Вечеру никак не совладать с другим явлением природы – ветром. Как известно из стихотворения Пушкина: «Ветер, ветер, ты могуч и гоняешь стаи туч». Так когда тучки плывут по небу без руля и без ветра, то кажется тоненький серпик светлого месяца, почти полупрозрачного, пустился в пляс. Поэт описал эту пляску месяца более изящнее, чем я: «Только в небе прозрачный месяц между тучек танцует вальс».

Но до того, как начал шалить ветер и на землю спустился вечер, взяв в свои руки бразды правления, тишину городка потревожили пролетающие над ним птицы. Лирический герой и восторгается душераздирающим криком журавлей и недоумевает, почему они так жалобно кричат. Ведь все-таки на южные курорты путевки приобрели. Радоваться надо, а не стонать и стонать!

Но даже когда журавли удалились от городка, лирическому герою все вспоминаются их тревожные крики. Эти крики звучат у него в ушах. Прочитайте про образную метафору, сказанную поэтом: крики журавлей он сравнивает с елочными игрушками, которые вешают для них родители – с белыми сверкающими от огоньков свечек шариками. А вот и цитата: «Лишь дрожат на ветрах вдали, как шары на еловых ветках, затерявшиеся «курлы».

Никогда не затеряется этот печальный крик журавлей. Их курлы, как не позабудут дети, повешенные на елку белые, красивые праздничные шарики. Они будут помнить этот праздник до седых волос.

Завершающие две строчки стихотворения очень оптимистичны: «И горит звезда над костелом: скоро осень – свадеб пора. Коли вскоре будут играть свадьбы, то значит, жизнь не угаснет в тихом городке. Она будет продолжаться…

Звезда над костелом была путеводная. Но в августе почему-то любят звезды падать под ноги, как яблоки в саду. И о такой путеводной заветной звезде, которая светит лишь для того, чтобы ты находил по ней верный путь на свою милую Родину и написал поэт в стихотворении «Звезда»:

.. И не поймешь – забрел куда,

лишь ясно, что сошел с дороги,

когда упавшая звезда

тебе котенком ткнется в ноги.

 

Лежит и светится в траве,

как чудо-яблоко на блюдце.

 

Ну где,

в какой еще земле

ты можешь о звезду споткнуться?

 

На своей Родине, оказывается, не надо прорываться сквозь тернии к звездам. Они, звезды, падают в августе на твоей родной стороне, как яблоки на землю. Тебе прямо под ноги. Не споткнись об яркую звездочку, обойди её сторонкой. Пусть она и на земле сияет так же ярко, как и на небе!

Владимир Крайнев

Прочитано 2251 раз
Другие материалы в этой категории: « А судьи кто? Чаровник звона (рабочее название) »