Пятница, 03 февраля 2017 13:27

ТАЙНА ИВОЛГИ

Оцените материал
(1 Голосовать)

В темном лесе, темном лесе

Взяв в руки стихотворный сборник Витебского поэта Бориса Павловича Бележенко, я замер от любопытства: «В чем же тайна иволги?». Взглянул на обложку и интрига стала еще больше распирать меня. Название «Тайна иволги» разделила небольшую птичью стайку из трех особей крупную иволгу и двух нахохлившихся снегирей одной чертой посередине обложки.

Иволга оказалась сверху в голубом весеннем небе, а яркогрудые снегири в рое белых пушистых снежинок в зимней пурге. Что еще больше сбило меня с толку: такого же не бывает.

Но чтобы узнать побыстрее тайну иволги, я принялся читать взахлеб. И повели меня стихи поэта в… лесную глушь, в сказочное Берендеево царство. А в сказках много тайн.

Я шагнул вслед за поэтом в полумрак леса, который своими ветвями загораживает свет «нижний этаж» от солнечных лучей. Стало как-то неуютно, но выручил Борис Павлович. Ему самому не нравилась темнота леса, и свою «Иволгу» он начал так:

Светлячок лесной из детства,

Помани меня опять.

Ты же где-то по соседству.

Поверни минуты вспять.

 

Что же собирается разыскать в пуще лирический герой необыкновенное, что приходится ему искать днем с огнем? Автор знает, как трудно найти то заветное, что хранится в тайнике надежно, за семью печатями. Но делает для читателя снисхождение и подсказывает намеком:

Мой дружок – светлячок,

Этот путь так далек.

Ты его освети …

И меня унеси.

Разумеется, туда, в то место где хранится тайна. И вот более точная примета поисковику, который отправился как в сказке: «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…». А герой с помощью света светлячка (какой необыкновенно яркий образ создал поэт), уже понимает, что идет он искать не что-то реальное, осязаемое, а виртуальное и воодушевленное – свою былую мечту:

Может, там мечта осталась,

Зацепилась за сучок.

Может там мою усталость,

Снимет резвый ручеёк.

 

Все силы природы бросились помогать лирическому герою, отыскивать мечту. Ведь мечта это вам, братцы, не мешок картошки, или пуд халвы. Это мечта!

И поэт рисует образами, метафорами, сравнениями изумительно красивый пейзаж, где в ярких пестрых красках неживой природы остается место и другим обитателям леса, которые своими песнями и звуками славят окружающую их среду. Птицы, крылатые птицы, как более подходящий символ для мечты. Ведь и она летает, витает в воздухе на крыльях любви и вдохновения.

Клюква сочная алеет,

Звонко иволга кричит.

А вверху безмолвный аист

Выжидающе кружит.

И надеется – не каюсь,

И вернусь в былую жизнь.

 

Вот и привел автор в то место, где кричит звонко иволга. Но тайна её песни еще не раскрыта!

И мне тотчас вспомнились строчки другого поэта Сергея Есенина, которые он написал, когда ему было всего 15 лет в 1910 году. Но краски картин обоих поэтов, их оттенки созвучны, соцветны и сочны:

Выткался над озером алый цвет зари.

На бору со звонами плачут глухари.

Где-то плачет иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется – на душе светло.

 

Но ни Есенин, ни Бележенко не раскрыли тайну песни иволги, хотя эта солистка выступала в обоих литературных произведениях, хотя в разных интерпретациях. У Бориса Павловича иволга звонко кричит, а у Сергея Александровича иволга «плачет, схоронясь в дупло», а значит её песня – плач звучит глуховато, а не звонко.

Но, если Есенин привел песню иволги, как контраст для радостного лирического героя, то Бележенко восхищен мастерством вокала иволги и продолжает на протяжении всей поэмы «Иволга», а ведь в ней 43 эпизода!!!

Лирический герой «Иволги» не только романтик с тонкой душой, но еще и охотник. И он прокрался, мягко ступая по покрову леса в самую гущу задолго до рассвета взяв с собой манок. Охотник желает перехитрить осторожную птицу, для того и взял с собой манок.

Начнется наш обманный пересвист,

То прячусь я, то петушок губатый.

На опыт он, наверное, богатый:

То вверх порхнет, то кувыркнется вниз.

 

Вам не терпится узнать, дорогой читатель, чем закончилось песенное соревнование, творческая дуэль вокалистов? Не торопитесь – всему свое время. Дуэлянтов отвела от барьера песня иволги. Но тайна её так и осталась за семью замками:

И вдруг над сонной глушью вековой –

Такая трель, что дрожь от удивленья!

Мелькнуло золотое оперенье.

И приумолк внезапно рябчик мой.

 

Куда ему до иволги.

А охотник уже явственно слышит сквозь залихватские трели ненаглядной певуньи каверзный вопрос: «Зачем ты сюда пришел? Чтобы нарушить покой лесной чащи?» И герою приходится оправдываться:

… Здесь некогда бродил мой древний пращур

И по памяти я сюда иду.

Охотник встал как вкопанный и почувствовал единение с природой:

Связует лес дремучий времена,

Роднит давно разрозненные души.

Еще, еще бы иволгу послушать.

Чьим голосом промолвит мне она?

 

После этих строчек мне подумалось: «Может быть тайна иволги» в красоте необыкновенной её песни? Но красота песни для лирического героя «Иволги» лишь инструмент наподобие музыкального камертона, чтобы определить по тональности голоса тот забытый слегка голос своего пращура.

Но и оторваться от трелей иволги герою невмочь. И его ведут ноги в лесную глухомань сами по себе, подчиняясь мелодии песни иволги. Да и не вглубь леса, а вглубь его души ведет золотой голос иволги.

Иду… что-то тайное шепчет листва.

А в кронах тенистых – большие глазницы…

Вот – вот и пойму колдовские слова,

Что мне повторяет лесная певица.

 

Но что может ответить автору лес, весь и скореженный осколками снарядов? Ведь и его родные участвовали в Великой Отечественной войне, кто-то, может быть, и партизанил в этой глухомани, которая надежно укрывала своих воинов, своих сыновей и дочерей под кронами деревьев. И именно чащи леса больше всего боялись фашисты, умеющие «храбро» и беспощадно сражаться с мирными гражданами Беларуси.

Лирический герой озирается вокруг, и боль тех людей, что погибли в этом лесу, передается ему, пронзает его тело, сердце, душу. А наружу рвутся слова стихотворения:

Всё – тайна, куда б ни направил я взгляд.

И вымыслы просятся немо на волю,

И чувствую: корни деревьев болят,

Как нервы мои от страданий и боли.

Ах, иволга, больше мне душу не рань,

От шороха в дебрях нежданного струшу.

И сердцебиенье моё глухомань

Услышит, наверно, ушами волнушек.

 

Какой изящный образ: сердцебиение чаща услышит ушами волнушек. У грибов волнушек на шляпе, как на ушах человека множество дуг и закруглений, для улавливания звука у одних, для удерживания влаги росы у других.

Не менее сильно и сравнение о безмолвном стремлении вымыслов лирического героя на волю. И боль нервов и страданий души пронзают героя насквозь так, что он кривится так, словно воспалился корень зуба. Боль пульсирует, сводит с ума, а в мозгу всплывает чувство, что это не корень зубной его донимает, а болят корни искореженных деревьев.

Но только ли страх и страдания, боль и мужество царили в этом лесу? Разумеется, нет! Поэт Борис Бележенко, затаив дыхание, чтобы неожиданным криком, не вспугнуть иволгу, которая не торопится раскрыть тайну своей песни. Но зато его лирический герой поэмы «Иволга», убежден твердо, что его память хранит не только горькие страдания, но и мгновения счастья:

Зови же, иволга, зови!

И пусть услышишь только эхо,

Знай: из дворца своей любви

Я не ушел и не уехал.

 

Лирический герой опасается лишь одного, чтобы диалог между певуньей и слушателем не превратился бы в монолог. И он выказывает свою тревогу иволге:

Я каждой жилкой слышу зов,

Поймешь ли ты мое безмолвье.

Значительнее многих слов

И рождено самой любовью.

 

Эта строфа не простая сентенция, а переплавленная в стихи народная мудрость: «Слово-серебро, молчание-золото!». А что может быть выше золота самой высокой и чистой пробы? Разумеется – Любовь!

И герой стремится услышать в песне иволги тот замечательный отголосок, который он когда-то не понял, или не услышал:

 

Быть может в толчее людской

Где суета глухая часто,

И голос долгожданный счастья

Когда-то не расслышан мной.

Эпитет к существительному суета «глухая» очень неожиданный. Обычно суета, она шумливая, бестолковая, но все же динамичная, а эпитет «глухая» настолько статичен, что нельзя ни докричаться, ни достучаться до адресата: вокруг этой суеты крепкая броня непроницаемой мертвой тишины.

Поэт как спортсмен легкоатлет, или даже и штангист делает несколько подходов, попыток, чтобы одолеть штангу, снаряд, дистанцию, или высоту, или длину прыжка. Но вот наваждение, все попытки не увенчались успехом. И у героя «Иволги» возникает вопрос: «Кто же – Иволга? А может, что же это за явление?» Кто следит зорким взглядом за лирическим героем в чаще, а сам остается невидимым? Только ли иволга?

У страха глаза велики и уже герою кажется, что не сладкие и звучные трели он слышит певчей птицы, а кто-то пугает его слух, издавая какое-то шипение и мяуканье?

Но разве героя «устрашит мяуканье рыси, вот – вот готовой к падению с выси»? У охотника всегда наготове огнестрельное оружие.

Оторопев в растерянности, я

С плеча ружье срываю машинально.

Но слышу вдруг: в ветвистой кроне дальней

Шипит уже озлобленно змея.

И ворона донесся все же стон…

О, Господи! В змею и зверя, в птицу

Смогла моя колдунья превратиться…

Что это? Явь или обманный сон?

 

Жуткая картина, мистика и колдовство. Как тут не уповать на Господа… Но, если здраво осмыслить все тревожные сигналы, то лес полон неожиданных встреч, звуков, шумов. Старое охотничье присловье отвергает страхи, исходящие от таинственности Берендеева царства. Охотники придумали такую бесшабашную поговорку: «Волков бояться – в лес не ходить!». Ведь всё собой образуется, если следовать законам природы, а не нарушать их, ломая вековой уклад. Ведь в лесу свои неписаные законы. Один из них звучит очень просто: «Закон – там, где медведь – хозяин».

Это хорошо понимает поэт и изрекает очевидную истину:

Может все затаенное,

Что искать мудрецам

Сторож царства зеленого

Вдруг откроет мне сам.

А когда человек и природа находят понятный для разговора, для диалога язык, то мировоззрение путешественника тут же изменяется в лучшую сторону.

Иногда, когда два собеседника, горячо обсуждая очевидные вещи, не понимают друг друга, то им друзья советуют: «Перестаньте говорить на птичьем языке, говорите на человеческом. И не будет между вами никаких споров!»

Так и поэт старается найти тот краеугольный камень в отношениях человека и природы и уложить его в фундамент гармонии души, из которых по кирпичику и складывается храм, где все понимают даже птичий язык.

И вот уже лирический герой понимает, что не зря бродил по зарослям лесным. Он не видел из-за деревьев леса, а теперь и вовсе лес-то для него стал Храмом, а в душе поселился Бог.

 

Мне, страннику лесному, бор, как храм:

Колонны сосен, своды крон над ними

И чье-то неразгаданное имя

На все лады вещает птичий гам…

 

А чье еще имя могут восславлять божьи твари и птицы? Но Борис Павлович идет дальше. Его герой тоже преображается и по другому воспринимает окружающий его мир:

И кто дворец таинственный возвел?

Святилище, где живы предков духи,

Где от духовной нынешней разрухи

Я, кажется, приют себе нашел.

 

Величие Духа лирического героя показывает грандиозно, монументально, когда к человеку приходит прозрение, он становится сразу титаном, исполином. Как в храме отсветы огоньков, которые мотыльками трепещутся над свечами, отбрасывают неясные тени на лики святых, так и в лесу от косых лучей заходящего солнца полыхаются на иконостасах сосновых мелькают призрачные тени и полутени. Поэт же освещает своим талантом строчки о возрождении героя:

Сосны – призраки – в дреме, в янтарных слезах

Чьи потери оплаканы и обретенья?

Кто сказал, что темно в наших вечных лесах?

Вот вернусь в глухомань – и наступит прозренье.

Вдруг всю душу, как молнией что-то пронзит.

И она исповедно готова открыться.

И покажется вдруг: в беспредельный полет

Отправляюсь ликующей птицей…

 

Эти строчки Бориса Павловича Бележенко каждый творческий человек мог бы выбить на скрижалях как пункты своей исповеди. Это тот момент истины, когда не только у тебя в душе переворачивается все вверх дном и наступает прозрение, но свет этого прозрения воздействует и на окружающих тебя людей, и они тоже становятся хоть на капельку лучше и светлее. Потому-то душа и желает воспарить над миром, и парить над ним ликующей птицей.

Но в лесу поет не только иволга. В нем немало и других птиц. Но цикл стихотворных строк в поэме «Иволга» не закончен и Борис Павлович, повстречавшись в бору с кукушкой, уделяет свое внимание другой вещунье, которая по народному поверью предсказывает любопытному путешественнику, сколько же лет и зим предначертано прожить на этой прекрасной земле.

А у Бележенко, услышав монотонное и неторопливое: ку-ку, ку-ку, появляется вдохновение, и стихи слагаются легко – строчка за строчкой.

В мир лесной медлительно

Я вхожу с опушки.

В выси удивительный

Колокол кукушки.

 

Почему купол колокола? А вспомните слова известного барда Юрия Визбора: «качнется купол неба». А кукушка-то над этим куполом летает. Да и звуки колокола: «бум, бум», разве схожи по краткости и монотонности кукушкиному – ку-ку!

Поэт же, не задумываясь, продолжает сочинять стихи:

Не дыша считаю я,

Сколько напророчит

Мне вещунья давняя

До начала ночи.

 

Все, кто хоть разик считал «пророчества» кукушкины пытались выглядеть, рассмотреть, где же притаилась лесная гадалка. Но кукушка редко кому попадается эта удивительная птица, про которую ходят противоречивые слухи. Кукушкой называют плохую мать, которая подбрасывает своих детей другим женщинам. Но как только зазвучит гипнотизирующее любого человека ку-ку, в мозгу что-то щелкает, словно в счетчике таксомотора и количество звуков ку-ку машинально, помимо воли, отсчитывается.

Лирический герой шагнул из залитой солнечным светом опушки в лесную глухомань, а там свои заунывные песни спели не одна кукушка, а бесчисленное множество. И он как заводной улавливает чутким ухом кукушкины: ку-ку:

Над судьбой моей – за кукушкой – кукушка

И которой поверить, не могу я понять.

Подлетят, посчитают, исчезнут за дальней горушкой,

Одного в глухомани оставят меня.

 

И эта глухомань своей жутью заставляет путника шарахаться от превратности судьбы, где каждый куст, или обломок дерева, лежащий поперек дороги или тропинку, кажутся страшным чудищем, или заморским кровожадным хищником:

Лесная глухомань… Здесь люди не ходили.

Следов зверей никак не различить.

Полуистлевший ствол как остов крокодилий

Лег поперек пути, хоть караул кричи.

 

Автор сборника «Тайна Иволги» одним словосочетанием уносит читателя в былинные времена. Где «в заповедных и дремучих в древних Муромских лесах, всяка нечисть бродит тучей, на прохожих сея страх. Страшно, аж жуть!»

Ирония у Бележенко всегда в подтексте. Иначе от переживаний и кондрашка может схватить. Но с неуловимой рукой судьбы и Борис Павлович считается. Ведь вся жизнь наша – игра. И каким боком повернется к человеку фортуна, один Бог ведает. Об этой огромной неведомой силе судьбы и говорит в очередной строфе поэт:

Фортуна, как буран, что выкорчевал елку,

Фортуна, как метель с сугробами до крыш.

Но, может быть, вот здесь не проползти и волку.

Где ты теперь, пиит, задумчиво стоишь.

 

То, что сейчас средства массовой информации называют стихийным бедствием для всех жителей того региона, где это бедствие и происходит, то поэт называет для лирического героя фортуной. Ведь он один, и надеяться на помощь Министерства по чрезвычайным происшествиям не приходится. Нужно в такую кутерьму в лесной чаще надеяться только на свои собственные силы, да на помощь свыше – на судьбу или фортуну.

И вот пилигрим и охотник услышал более благозвучные песенки журчавшей воды. Герой вышел к ручью. У Бележенко возникли такие же певучие строчки, шелестящие, как водица в ручейке: чу-чу-чу!

Ручей лесной, как будто бы ручной,

Как будто бы давным-давно приучен.

Не счесть в нем поворотов и излучин.

Как не пойду, а он передо мной.

 

А мне вспомнился миф о прекрасном с лица юноше, с таким же прекрасным именем, словно у нежного и величавого цветка – Нарцисс! Юноша любил любоваться своим отражением в зеркальной глади воды тихого лесного ручья. Пока однажды у него не закружилась голова от самолюбования и Нарцисс, потеряв сознание от собственной красы, бухнулся головой в воду и утонул. Но много столетий, а может быть и тысячелетий писатель – романтик Оскар Уайд добавил в древний миф свою окраску, и литературное произведение засияло новой лучезарной краской. Писатель практически в мифе не изменил ничего, он добавил маленький, тоненький штришок. Уайд вставил дополнительный эпизод в миф. Безутешные нимфы и лесные дриады после гибели Нарцисса стали расспрашивать ручей: насколько был красив юноша. Ведь только он один видел каждый день вблизи лицо Нарцисса. Но ручей не смог рассказать подробности о красоте лица юноши, сказав:

- А я не помню лица его!

- Как? – возмутились девушки. – Вы не могли не запомнить такую неземную красоту, которую, увидев даже издали забыть невозможно.

Но ручей поверг нимф и дриад в шок своим неожиданным ответом:

- А я не разглядывал черты его лица, я вглядывался в свое отражение в его глазах.

Нечто произошло в рассказе Бележенко в рассказе о ручье. У него ручей, который повседневно исполняет множество песен и речей, оказывается надежным другом и товарищем. Он никогда не предаст друга и не разболтает при всей его говорливости тайну. В том числе и тайну иволги.

Ручей забытых песен и речей…

В нем чьи-то клятвы утонули, может

Вполголоса потери он итожит,

Но тайны не раскроет он ничьей.

 

Был сочиненный и раньше детский стишок, или считалочка с подобными рифмами: «Тек по улице ручей чей? Конечно же, ничей». Но смысл про мелкий ручеёк у Бориса Павловича очень глубокий. Можно даже сказать глубинный. И рябь воды текущего по камушкам ручейка вдруг сверкнет на солнышке искоркой алмазного света. Нет, свет и согревает душу лирического героя. И не страшна ему лесная нечисть и всякая другая: черт, сатана, бес:

Я бродил одиноко в бессонном бору,

Три кукушки считали года, не сбиваясь.

Не соврали они, то и я не совру:

Век мне долгий пророчили, черную зависть.

А кукушки кукуют, и бесится бес.

Взбаламутили, видно, его те подсчеты

Зашумели деревья, качнулся весь лес

От ветрища, гонимого чертом

 

В двух строфах, которые я процитировал, у Бележенко много поэтических находок и открытий. Взять хотя бы словосочетание «бессонный бор». Он никогда не спит, так как его ветви постоянно раскачиваются даже от легкого дуновения ветерка, не говоря уже «от ветрища, гонимого чертом». А шипящая и свистящая метафора поэта: «бесится бес»?! Эта бесовщина и «взбаламутила кукушек, которые без устали как метроном отсчитывают не секунды, а года.

Я уже упоминал, как поэт использовал в начале поэмы «Тайна иволги» образ змеи, ползущей по ветвям кроны дерева. В нем содержалась явная и тайная угроза птицам. Змея, скорее всего, ползет, чтобы полакомиться содержимым яиц, отложенным для продолжения рода пернатыми обитателями леса. А в случае защиты и отпора наседки, нанести смертельный укус птахе. Но не рой яму другому, можешь сам в неё свалиться! И поэт следует этому золотому правилу – змея наказана:

Извивается змея, извивается

От насевшего орла отбивается.

Все хватает за перо, ядовитая.

Знать не хочется змее быть убитою.

 

Но опасности подстерегают пилигрима в лесу на каждом шагу. И даже цветущая белоснежными цветками лепестками сирень, в лесу бывает также ядовитой. Борис сравнивает красивую пышную сирень в лесу с наивной улыбкой, за которой скрывается смертельный змеиный яд. И делает предупреждение доверчивым людям:

Не раз под этими кустами

Змея приют имела свой.

И знай, медовыми устами

К отраве позовут порой.

 

Метафора поэта «медовыми устами к отраве позовут порой» отрывают поэтические строчки от частного случая со змеей, до общего всеобвинящего вселенского смысла. Медовые речи, ласкающие слух могут оказаться отравленными ложными истоками, а то и прямой ложью. И он делает конкретный вывод: «змеиную» политику ждет неизбежный крах: не шипеть змее опять, не шушукаться: откликнется-то так, как аукнется».

Народную поговорку: «как аукнется, так и откликнется», поэт сумел переплавить и отчеканить. Так как афоризм приоткроет замысел тайны иволги. Увы, в поэме «Иволга» Борис Павлович так и не посмел открыть её, эту тайну. Он, шагнув из лета, где звенела песня иволги, в осень, а потом в зимние «Метели», а затем в весенние «Пробуждения». (Я перечислил все названия цикла, который начинается с поэмы «Иволга») и ведет за собой читателя, как в хорошем детективе, не открывая тайны следствия до конца романа. И лишь намеком дает понять: ищите и обретете. Вот этот намек Бележенко:

Моя пичуга – истинный мастак,

Ничто пред ней сорока или сойка,

И ей одной досталось тайны столько,

Как никакой не укрывает мрак…

Да строгую хранительницу тайны - сойку, конечно же, нельзя сравнить с болтливой сорокой, которые услышат любую сплетню, тут же разнесут эту «новость» на хвосте другим сплетницам.

И поэт призывает тех, кто желает узнать истину, запастись терпением и сделать облет над лесом, чтобы самим увидеть. Ведь увидеть один даже раз, лучше, чем сто раз услышать. Особенно от сороки, или от сойки. А сам поэт уже мысленно этот облет совершил и делится впечатлениями:

Дремучий окаем охватим вмиг,

Промчимся по над кронами стрелою.

Все зрящие глаза она откроет…

Какая бездна отразится в них!

 

Поэт ставит от восторга восклицательный знак, но мы-то еще не окинули окаем своим оком, и для нас «Тайна иволги» так и остается без ответа. И знак вопроса, скрюченный от боли неизвестности, так и остается маячить впереди нас неприкаянно.

ОСЕНЬ

Осень – пора зрелости. И не только природы, но и в жизни людей. Люди, как и птицы, стремились вылетать из насиженных гнезд и устремиться в поисках неизведанного.

А теперь и поэт, почти с первых строчек второй поэмы «Осень» торопычам птенцам: «И зачем спешить от дома? Ты гляди не промахнись». И обращается к желторотому птенцу Борис Павлович почтительно, но с нотками назидательности: «Безрассудный мой летун», нет на свете милее края:

Где грустит ромашек стая,

Где шиповника табун…

Был и я в свой час торопким.

Окрылен, ………… смел

И торил к ромашкам тропки,

И в шиповнике горел.

 

Вот такой яркой картиной отображены чувства и птенца и умудренного жизнью человека. Так может быть тайна иволги заключается в том, что у человека всегда была тяга покорять не только моря и океаны, а и воздушный пятый океан. Вспомним миф об Икаре. Как он рвался в небо. Сделал себе крылья, прикрепил их к плечам, рукам воском и в дерзком порыве, можно сказать, безумия, устремился в высь, стремясь долететь до самого солнца. Но оно наказало храбреца. Сначала опалило перья крыльев и скорость снизилась, а цель не стала стремительно приближаться к Икару. А когда расплавился воск от горячих лучей солнца, и крылья отвалились, то и произошла та катастрофа со смельчаком…..

Поэт же объясняет, почему ему и осень в радость: Это время собирать урожай! Раньше рожь и пшеницу убирали не комбайном, а серпом: Вот и сентябрь назывался нашими предками серпенем.

И вид убранного поля радовал глаз:

Серебрится паутина над ершистою стерней.

Ах ты, серпень! Травы мяты

Полегли наискосок…

Недоступно, непонятно,

Необъятно день высок.

Под серпом солома ноет.

Русью пахнет ширь и даль.

Ходят об руку со мною,

То веселость, то печаль.

 

Все в этих стихах понятно с полуслова, с полунамека и одновременно «недоступно и не понятно», хотя везде русский дух и «Русью пахнет ширь и даль, а метафора «необъятно день высок» сражает наповал самого изысканного любителя поэзии. Как так может быть день не длинным, не долгим, не тянучим, а «необъятно высоким». Таким, что этот день нельзя обхватить ни руками, ни каким аршином не измерить…

Как и положено день сменяет ночь. Так и поэт после полуденной жатвы ведет читателя в ночное. Дать коням отдохнуть и подкормиться травой – муравой.

Жатва так уморила жнеца, что у него не только трещит от усталости поясница, но, кажется, весь шар земной готов расколоться от тяжелой работы:

Я веду коня в ночное.

Полнолунье надо мной.

Кажется, от боли ноет

Обагренный шар земной.

 

Ведь здесь по этому полю неоднократно взад-вперед прокатывалась война. Будь она трижды проклята. Но Земля все воспринимает и горе и радость. На её веку всякое бывало. Немало перенес и испытал и автор:

Все в себя Земля вместила.

Мало ль горя я вместил!

Небосвод прожжен луною,

Или это смотрит сам

Бог в окошко золотое:

Как же тут живется нам?

 

Вот как умело мастерски изобразил полнолуние поэт.

Луна не Солнце и на ней нет клокочущей раскаленной магмы. Но и её холодный свет каким-то образом (лазерный луч, наверно) прожигает насквозь небосклон. И через это золотистое окошко, как ризы на образах, выглядывает сам Бог. И наблюдает за нашей жизнью. Изумительный образ….

А после ночного, когда белогривый конь, осторожно ставя копыта, чтобы не споткнуться, лирическому герою уже ветки яблонь под тяжестью яблок, наклонившись до долу, кажутся гривами коней.

Кони же светлой масти, бродящие по лугу ночью, кажутся поэту Бележенко отражением звездного неба на земле:

Может кони мои превратились в созвездья:

Грустных глаз их мерцание на небе вижу

Кто на них незнакомые дали изъездил

И кнутом хитроумные линии выжег?

 

Разумеется, в этом образе поэт зашифровал Млечный путь, который похож на след от удара плети по крупу коня удалого всадника. Этот след не прям, как проведенная по линейке линия, а витиевато извилист. Эпитет линий – хитроумные, подчеркивает эту расплывчатость звезд, а их мерцание поэт сравнивает с мерцанием глаз усталых и грустных коней от монотонной повседневной работы. А какую необыкновенно искрометную метафору Бележенко применил все тем же глазам рабочих лошадок, которые мечтают во весь опор галопом промчаться ясным днем по столбовой дороге. Поэт желает вселить надежду своим верным лошадкам: «Я потешу себя, что веду их до дома, и слезинки у них на пушистых ресницах …»

Но тут лирический герой отбрасывает прочь грусть и, бросив взгляд на звездное небо, опять представляет на суд читателей снова яркий светящийся огнями звезд образ:

Искры из под копыт, или это кометы

Обожгли мне глаза и изранили руки.

Задыхаются кони от звездного света

Или, может быть, от бесконечной разлуки.

Да, звезды на безмерном, бесконечном пространстве ночного неба на самом деле чувствуют себя в бесконечной разлуке. А кони на земле задыхаются не от стремительного бега, а «от звездного света».

Но кони для мальчика – пастушка в ночном не только магические сказочные персоналы. Они его надежные защитники. Пастушку вдруг померещилось в блики луны полуночной бес. И лирический герой не испугался, а с удовольствием говорит:

Не посмел и шутя он затронуть меня,

Знал: подковы остры у коня.

И костер выжигал мне магический круг.

Что-то думал под ним звездолобый мой друг.

 

Да, белое пятно на лбу гнедого вороного коня называют деревенские мальчишки «звездочкой». От того и конь для героя стиха Бележенко – «звездолобый». Но как конь из ночного органично сочетается с лунной ночью:

Стриг ушами прохладные струи луны…

Как зазвать его ныне в тревожные сны?

 

Бележенко воспевает в осени не только «Время зрелых плодов – долгожданное диво», а и тревожное время улетающих на юг перелетных птиц:

Отлет… Дух во мне пробудился бродяжий,

И хочется в даль, да не знаю – куда,

Я, словно пяленый журавлик бумажный

Прихваченный ниточкой за провода…

В груди моей больно колышется эхо.

Ну, что я поделаю, если без крыл?

Трепещет кораблик ветрам на потеху,

Хотел, да за птицами все же не взмыл.

 

После этих строк поэта Бележенко у меня в голове вдруг неожиданно вспыхнуло озарение. Ведь чем обеспокоен человек, глядя в след улетающей птицы? Тем, что он не может вот так – вольно и свободно, оттолкнуться ногами от земли и взмыть в небо и присоединиться к журавлиному клину. Может быть, нераскрытая тайна песни иволги и заключается в нашей несовершенности: Мы бескрылы и не можем совершать полет в бездонном, бескрайнем небе?!

Мы бескрылы, а душа так и просится, так и рвется в полет.

Многие поэты воспевали золотую осень и писали незабываемую пору этой золотой проказницы под совсем не романтическим названием – «бабье лето», когда в красках угасающей природы врезаются в золотистую палитру краски лета. Не удержался от этого соблазна и поэт Бележенко. Для него багряно-золотистая листва деревьев кажется яркими эполетами на гусарском мундире:

Я осенью в саду, в багряных эполетах

Брожу и нахожу приметы лета.

 

Вот видите, как сад, в котором бродит лирический герой, сам совершает променад по осени, одев мундир с багровыми эполетами.

Не менее ярки краски уходящего лета в этом стихотворении поэта:

Еще как малахит играет зелень листьев,

Еще каштан таит плодов созревший выстрел,

Еще на лепестки белеющей ромашки

Усталая пчела садится без промашки.

 

Сочные тона красок малахита и не поблекшая белизна лепестков ромашек ласкает взор, а предчувствие выстрела из расколовшейся от внутреннего напряжения скорлупы орехового плода каштана заставляет с огорчением отметить, что дни лета и бабьего лета уже сочтены.

Плоды осени создавали и весна, и лето, а потому поэт и отдает им тоже почести не меньше чем осени.

Бележенко заканчивает это стихотворение удивительным афоризмом, в котором отдается должное не только осени, но и предшествующим временам года:

В нем мною сожжены дни и весны и лета

За это и легли на плечи эполеты?

 

А какие философские мысли возникают у лирического героя, глядя на ворохи пшеничных зерен в амбарных сусеках. Бележенко обращается не ко всему собранному урожаю, а только к одному единственному зернышку, в котором он видит капельку солнца. И как в капельке воды можно при желании разглядеть мировой океан, так в одном зернышке пшеницы Борис Павлович разглядел сгусток солнечной энергии:

О, крохотное зернышко пшеницы!

В амбарной тьме выслушивая стены,

Ветров и ливней, грома и метелей

Ты каплю солнца сберегла в себе.

 

Если Николай Васильевич Гоголь сравнил Россию с птицей – тройкой, то Борис Павлович Бележенко сравнивает осень просто с птицей:

Птица – осень, на глазах слезинки,

Предрекаешь ты дыханье стуж.

Перышки, да легкие пушинки

В зеркалах похолодевши х луж.

 

Уже не ярко – красные эполеты можно увидеть в зеркале, повешенного в зале дворянского гнезда, а на зеркальной поверхности льда можно увидеть в глазах Осени слезинки – дождинки. Но эта стадия осени граничит уже с Зимушкой – Зимой. Крылья же Осени Бележенко видит в теплых тонах и полутонах осенних листьев:

Осени оранжевые крылья

Растеряли перышки и пух.

Их полет туда, где народили

Силы неба бесконечный круг.

Эта бесконечность жизненного круга, поэтом ощущается наиболее остро на погостах своих предков, где он преклоняет колени в знак почтения у могил родных и близких, которые лежат там бездыханно. Он с мольбой обращается к их душам:

Сгорело ли их листопадное пламя

Светлеют ли души от зарева рощ?

Порхает птенцами листва между ними

И падает медно-осиновый гром.

Листья осины, которые дрожат как в лихорадке от любого дуновения ветерка в летнюю пору, осенью становятся медно-красными, как медные старинные монетки. И осень щедро разбрасывает листья – грошики и на погостах людских. Разглядывая это осеннее расточительство, лирический герой задумывается: А чем он оплатит долги свои перед ушедшими в мир иной его родственниками… Он стоит на коленях и вслушивается в вечность. Но она хранит неизменное свое молчание. Золотая осень красива, но, как и иволга, никогда не открывает свои тайны. Хранит и молчаливо и надежно.

МЕТЕЛИ

В зимнюю пору завывают вьюги и метели. Земля замерла, замерзая от стужи и холодов. Неуютно зимой всем подданным снежной королевы. От её ледяного сердца веет холодом. От происков своей хозяйки впадают в глубокий сон снега сугробов, а вьюги устают от своего пронзительного стона и воя.

Этот стон особенно пронзителен в заброшенном Богом краю, где от прошлых строений изб и домов остались только фундаменты. Но память-то будоражит ум, и воспоминания плывут к лирическому герою на волнах памяти. Поэт об этой трагедии сказал четко:

Меж памятных камней заброшенных подворий

От иволгиных тайн и до открытых душ

Спешу, не торопясь, и не спешило б горе

Туда, куда и я так много лет иду.

 

А теперь хочется обратить взгляд читателя снова на обложку книги «Тайна иволги». Вверху иволга, устремленная взглядом вперед, а внизу под ней нахохлившиеся от холода снегири.

Такое в реальной жизни не встретишь никогда. Но в поэзии возможны и не такие чудеса. Это прекрасно понимает и Борис Бележенко. Он пишет в одной из строф цикла «Метели»:

И не сойтись вовек в лесу моем

Двум снегирям да иволги поющей…

Витает тайна над уснувшей пущей

И что-то спит уснувший окаем.

 

Иволга не могла по естественной причине – иволги зимой не поют, передать снегирям эстафету. Она не раскрыла им свою тайну. Эта загадка так и осталась не разгаданной. Поэт нарисовал эту картину живописно. У гениального живописца, великого русского художника Ильи Репина есть картина «Не ждали». Семья арестанта – революционера уже свыклась с его отсутствием, и внезапное его освобождение от ссылки раньше срока из-за его болезни шокировало домочадцев.

Шокированы и красногрудые снегири, прилетевшие в лес на смену иволги:

На зов твой прилетели снегири,

Но опоздав. Давно исчезли трели.

Уже пороша облачила ели,

Белесые развесив фонари.

 

Ситуация такая непостижимая: иволга и снегири вместе – партия несовместимая! А потому и рифма птичьи (иволгины) трели и заснеженные ели не только контрастна, но и не реальна. И эта рифма как раз и показывает парадокс ситуации. Задумка поэта состоялась, а… загадка иволги так и осталась тайной. А поэт к загадке и тайне иволги прибавят еще тайну красногрудого снегиря.

Кочующий снегирь на веточке продрогнет…

Что думает о нас двуногих и бескрылых.

Снегирь, что не погас на всех ветрах постылых?

И полыхает грудь на белом фешало ….

Куда он держит путь, комочек солнца малый?

 

Но и зимой жизнь не замирает. Морозец бодрит, а по белому снегу в ярких свитерах красных, желтых, оранжевых как грудки снегирей прокладывают лыжню напрямик через сугробы мальчишки и девчонки.

Ребятишки щурятся от яркого солнечного света, а у солнышка рябит в глазах от пестроты красок разноцветных свитеров:

Кто-то движется на лыжах,

Галки топчутся гурьбой.

Солнце щурит глазом рыжим,

Душу радует покой.

 

Каков великолепный образ использовал поэт: «Солнце щурит глазом рыжим»! Не детвора щурится от солнца, а солнце хитровато прищуривает рыжий глаз. Может это у меня и повтор, но повтор сознательный, словно рефрен в веселой и задорной песне.

Необычен у Бележенко и образ метели. Это не на мотив русской народной песни: «Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет». Лирический герой поэта именно зимой вдруг осознает свою крылатость. Пусть в юности не удалось пошагать по хорошо проторенным дорогам – это не беда. Все препятствия преодолевались на одном дыхании, а через заторы и препятствия перелеталось, словно за спиной крылья вырастали. И вот уже воспоминания являются в памяти, словно наяву:

Ждут незабвенные дороги

Крылатой юности твоей.

Они в извечной немоте,

Они провинциально кривы.

Иных метелей вьются гривы,

Сугробы высятся не те.

 

Конечно, вот где была бы уместна рифма: метели – ели, но поэт игнорирует её. Почему? Я уже объяснял выше. Но метафора «Иных метелей вьются гривы» - бесподобно хороша. А рифма кривы – гривы как нельзя уместна. Лирический герой ликует от пейзажа: когда у метелей вьются гривы, и он радуется и громко кричит от восторга:

Замри и растворись в ночи

Чтоб крылья легкие метели

С тобою вместе вдаль летели,

И в восхищенье помолчи…

 

И тут ничего не попишешь. Восхищенье можно выражать и молча.

Нечто подобное я испытал один раз в жизни, слушая песню одного из первых советских бардов, у которых тонкость и изящность стиха стояли на первом месте. Имя этого барда широко известно – Юрий Визбор. Процитирую его две строфы:

Заплачет ночь дискантом,

И ржавый ломкий лист зацепит за лужу

И белый – белый снег падет с небес десантом.

Чтоб черным городам придать голубизну.

И тучи побегут, созвездиям гонимы.

Поднимем воротник, как парус декабря.

И старый-старый пес с глазами пилигрима

Закинет морду вверх при желтых фонарях.

Стиль Визбора не похож на стихотворный стиль Бележенко. Но какое-то смутное созвучие в напевах снежной метели, сопоставляя два произведения, ощущается.

Взять хотя бы две задорные и одновременно горькие строфы поэта Бориса Бележенко:

Кто мне сказочку расскажет,

Кто мне песенку споет?

За окном метель пропажу

Ищет, ищет – не найдет.

И спешит куда-то вьюга,

И ослепла, и пьяна.

Но того, что нужно, друга

Не отыщет мне она.

 

Да, безвозвратную потерю не отыскать даже пронырливой вьюге, которая свободно может проникать в любую, самую тонюсенькую щелочку. Это в сказках только выполняется приказ: «Иди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что!». А в жизни все знаешь про судьбу друга, но никакая вьюга не отыщет его след на земле. Друзья оставляют свои следы в душах и сердцах своих близких и родных.

Самый вьюжный зимний месяц – это февраль. Но он еще и самый близкий месяц с весной. И после очередной вьюги случается обязательно оттепель. Оттепель – сердечный привет людям в зимнем месяце от весны.

И Бележенко так трепетно и нежно сумел показать февральские метаморфозы:

Среди зимы – внезапный ручеек.

И талая вода, снега целуя,

Родит вдруг аллегорию такую,

О коей до сих пор я был далек.

 

Поражает аллегория поэта: «талая вода, снега целуя», проникая друг в друга, и порождает то, что называется весной и любовью. И притворщик февраль настолько по своей сути становится похожим на весенний месяц март, что поэт не смог удержаться от иронического возгласа:

Фу, какой же враль февраль.

Разве это зимний месяц?

Люди дол ногами месят

И в грязи сапожки кроль.

 

ПРОБУЖДЕНИЕ

Так назвал следующую часть поэмы Борис Павлович. О Весне. Именно весной пробуждается природа и Бележенко создает символ этого пробуждения: он, показывая картину обыкновенной капели, что происходит от таяния снега на крышах, сравнивает её с праматерью… дождей: «праматерью дождей – нестройная капель».

Да, это не заунывная музыка метелей, капли с крыши падают невпопад, а как им заблагорассудится, но именно этот нестройный перестук капель и пробуждает в людях радость. Главная её составляющая – возвращение перелетных птиц в свои родные гнезда.

Но и птиц встречают не только восторженные возгласы детишек, но и ружейные залпы охотников. Одни звуки прославляют жизнь, другие… несут вслед за собой смерть. И сердце поэта противится этому, противоестественному и безжалостному истреблению птиц:

О, эти люди… Почему они забыли

О том, как радостно, когда душа на крыльях.

И кто крылат, пометив путь прекрасный,

Лишь изредка в дороге безопасной.

 

Весной хорошо бродить вдвоем, сгорая от любви и, как очень тонко подметил поэт «хмелея от звездного неба». Эти звезды не окинешь оком, поэтому и называли словесно наши давние предки понятным словом для всех: «окаем». Очень емкое и точное слово…

Но самое главное поэтическое открытие у Бориса Павловича вырывается из груди от удивления. Это необъяснимое звездное небо, оказывается, легко умещается в узком русле деревенской речушки:

А ночью в узкое русло

Вмещаются звезды Вселенной,

И, растворяясь, греют корни садов.

 

Уникальная метафора. Яркие звезды, которые горят на небе, растворяются в вешней воде, а теплая вода согревает корни садовых фруктовых деревьев. Вот так лирический, поэтический образ звездного неба тоже превращается в сугубо практический образ.

Но какая же весна без цветущих садов? Такого не бывает. И сады вновь засыпает, нет, не снегом, а белой капелью цветочных лепестков. А какой аромат струится от цветущих деревьев – сердце распирает от радости:

Пахнет Русь черемухой – полон хмеля май…

Боже, мне дарованный май не отнимай.

 

Май мой, мой, не отнимай, звонко звучат слова поэта, а хмельной, пьянящий аромат черемухи кружит голову всех прохожих. И у каждого май сочетается с другим благостным словом – рай!

Не только солнечным дням радуются весною люди, а даже обычный весенний дождичек поэту представляется вольной свободной птицей. Лирический герой стихотворения Бележенко заявляет искренне своей возлюбленной:

И я надеюсь, ты поймешь

Что между нами

Как сизый голубь, этот дождь

С двумя крылами:

Одно в мое окно стучит,

В твое – другое.

Письмо он длинное вручит

И проливное.

 

И тут поэт объясняет, что письмо, которое принесет почтовый голубь сизокрылый, очень необычное по размеру. Оно в маленькое оконце вряд ли уместится, зато только душа может вместить все чувства, что вложены в текст этого письма. Возникает вопрос:

Вместишь ли ты мое письмо,

Что на полсвета?

Пока наш ливень не умолк,

Я жду ответа…

 

Но лирический герой не только поджидает, что на его счастливую голову, свалится вдруг манна небесная. Он призывает и себя и любимую женщину незамедлительно действовать:

Спешите действовать! Года резвее рек

Текут порою мимо наших окон.

И вправду: лишь в одно мгновенье ока

Живет и исчезает человек.

 

В этой скоротечной жизни нашей необходимо быстро действовать, чтобы насладиться теми короткими мгновениями жизни, которые нам отмеряны Богом.

Действовать в юности, а весна это юность года. Приходится быстро передвигаться по планете, по стране, по своей малой родине – сельской округе. Но пешком пройдешь не очень-то много путей-дорог.

В наш быстротечный век бешеных скоростей преодолевать расстояния приходится на железнодорожном, авиа и водном транспорте.

Лирический герой «Пробуждения» начинает с маршрута село-город. А этот путь всегда начинается с вокзального перрона. И вот уже пригородный поезд уносит пассажиров вдаль:

Мой пригородный поезд

Плывет во тьме ночной.

Голубоватый пояс на талии земной.

Затягивает туже дорога поясок

В накидке звездных кружев и запад и восток.

 

Замечательная находка поэта в голубоватый поясок превращается пригородная электричка. Она обвивает не обычное сельское пространство полей и нив. Этот пояс по воле поэта опоясывает талию нашей планеты – Земли. А что поделаешь? В юности кажется, что весь мир распластался у твоих ног. А на плечи спадает накидка из звездных кружев. Если звезды кто зажигает на небе, значит, они пригодятся тебе в дальней дороге. Нужно только покрепче затянуть поясок дороги, чтобы не сбиться с пути…

Тяжелее нам кого, когда приходишь на вокзал не встречать любимую, а провожать её. Если при проводах любимого человека идет дождь, то это к счастью. Природа плачет по разлуке любимых. Но и утешает: расставание будет недолгим, а расстояние между ними быстро сократится и произойдет новая радостная встреча.

Лирический герой вздыхает:

Что шепнуть тебе тайное?

Не опишешь пером…

Дождь как будто заказанный,

Тучи как на показ.

У фортуны заказаны

Оба глаза для нас.

Провожает незрячая

В путь – тебе, мне – домой.

Дышит небо горячее,

Разогрето грозой.

Дышит иволга где-то там.

Тайны песни звенят.

Ходит в черном одетая

Мука подле меня.

 

Борис Павлович умело показал, как все силы природы стараются скрасить горечь разлуки: тучи – словно на показ – скоро дождь перестанет, небо горячее, грозою разогретое. И даже главный персонаж поэм Бориса Павловича ровно дышит, но тайны песен хоть и звенят в тиши, да так и остаются неразгаданными.

А вот реальные, рукотворные символы эмоций олицетворены в «Фемиде незрячей», у которой для непредвзятости завязаны оба глаза. Но ей безразлично, что оба влюбленных уезжают с вокзала в разные стороны. Но главное, что она не видит, как мука героя закрывает от него свет любви черным одеянием. Может тайна песни иволги в её сочувствии мукам героя? А может иволга хранит тайну таланта поэта Бележенко? Известный поэт Советского Союза Давид Самойлов очень ярко написал, чем поэт отличается от прозаика. В любовной лирике Борис Павлович тому пример. Очень похож на формулу, созданного изречения Самойловым: «Попробуйте выступить перед публикой с рассказом о ваших любовных страданиях, и вы поймете разницу между поэзией и прозой».

Хотя любые, даже средних способностей люди, стремятся достичь поэтических вершин, но не каждому это удается. Средний человек способен к высшему… Образованию…

От сухопутного транспорта пора обратить свой взор на морской. И по воле поэта лирический герой очутился на берегу моря-океана. Где на берег, песчаный и пустой набегают с гулким шумом волны. И, разумеется, в шум волн и их плеск врываются крики морских чаек. И от симфонии моря, написанной поэтом, наслаждаешься самозабвенно, и не можешь сбросить её очарование:

Встречали чайки волны, причащались

Хватая клочья влаги, захмелев

Кричали так, как будто бы прощались,

Но был прилив – ликующий припев.

 

Ликующий припев прилива – этой строчкой Бориса Павловича можно восторгаться ликуя…

А самой картиной набегающих волн на берег? Нет, её нужно разглядывать через призму восприятия самого поэта. Он видит в бурных волнах гонцов его и наших предков:

Уж не гонцы ли предков – вал за валом?

И вот они легли у самых нег.

И море жадно землю целовало,

Надкусывая, будто бы пирог.

Но то, что я прочел затем, меня потрясло до глубины души:

Во мне томилась кровь далеких предков,

Я это осязал всем существом.

Казалось – волны в каждой моей клетке,

И вздрогнуло крыло под рукавом.

 

Может быть, в этом и есть, в этой последней фразе стихотворения поэта тайна иволги? Ведь когда, чувствуя каждой своей клеточкой своего организма, человек начинает ощущать зов своих далеких предков, то он обретает крылья? Вот и у лирического героя Бележенко и «вздрогнуло крыло под рукавом». Это уже не высшая, а великая магия поэтического слова.

Трогательную картину сумел показать поэт и в сусальном золоте желтых одуванчиков на зеленом лугу. Бележенко видит родную белорусскую землю счастливой и радостной, а себя самым богатым человеком на этой родной золотой лужайке:

Спасибо земле за такую награду.

Стою среди золота я на лугу,

И дарит она мне нежданную радость,

Никак наглядеться вокруг не могу.

В чем же заключается эта радость? Полюбуйтесь сами:

Это одуванчики рядышком со мной,

Солнечные зайчики на земле родной.

 

Но все течет, все изменяется. Одуванчики вскоре потеряют золотистый цвет и соцветия их превратятся в белоснежные пушистые шары, которые даже от легкого дуновения ветерка превращаются в отдельные пушинки и разлетаются во все стороны.

Поэт обращается к одуванчикам с одной прекрасной просьбой:

Куда ж, одуванчики, вы улетите,

Какие ж вас ветры подхватят в пути?

И всем расскажите в высоком зените:

Милей белорусской земли не найти.

 

Вот так без громких слов и излишнего пафоса можно прививать людям любовь к Родине – Беларуси.

Природа сама также прививает любовь к родному краю. Вот окончание одного из последних стихотворений Бориса Бележенко из цикла «Пробуждение», как подтверждение моих слов:

Аист черной косыночкой медленно машет,

Пролетает он, словно посол старины.

Наклоняясь под ветром, целуют ромашки

Придорожные камни родной стороны.

 

Замечательные образы: ромашки целуют камни родной стороны, а белоснежный аист, который по легенде приносит детей в дом людям, вблизи дома которых он свил гнездо, машет приветливо им своей черной косыночкой, то есть кивает головой, на которой не белые, а черные перышки (косыночка).

РОДНОЕ

Тему любви к Родине Борис Бележенко продолжает и в стихотворном цикле «Родное». И понятно, почему даже по названию. Ведь родное, Родина, родня, род – слова однокоренные, тесно связанные между собой по смыслу и неразрывны генетически.

Но интересно то, что в цикле «Родное» поэт представляет историю Родины – Беларуси не только состоящей из радостных мгновений и любви к ней, а и из страданий её и народа, которые выпали в течение всей истории страны многократно. И, тем не менее, любовь к Родине только укреплялась, а страдания и неприятности с честью преодолевались.

Вся поэзия в разделе «Родное» пронизана смыслом одной аксиомы, произнесенной древне - римским философом Марком Аврелием: Живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью, как будто время, оставленное тебе, есть неожиданный подарок». Нужно не забывать, что не бывает вечной славы. Это сущая суета и все мимолетно. Запоминаются те, кто вовсе и не помышлял о славе, а ходил в заплатах и рубище…

Начинается цикл «Родное», как мне кажется с программного стиха поэта Бориса Бележенко. Он сразу же обращается к Родине с вопросом:

Разве ты не плакала,

Родина моя,

Как светил заплатами

На одежде я?

Лирический герой говорит со скорбью о своем босоногом детстве во времена военного и послевоенного лихолетья. Но тут же спохватывается и отмечает в следующей строфе, что Родина-то страдала в эти годы не менее его:

Иль твоих не видывал я голодных глаз?

Общими обидами

Единили нас.

Далее поэт говорит конкретно о страданиях и утратах:

Волею Треклятого

Вызревал развал,

Одарил утратами

Тех, кто век страдал,

И на ком державушка

Держится как впредь,

И как в поле травушка

Их не славит медь.

После обращения к Родине, поэт обращается к народу и задает его представителям риторический вопрос, на который тут же сам и отвечает:

Умные Иванушки,

Кто дурачит вас

Общие заплатушки

И теперь у нас.

Тонкий намек на толстое обстоятельство в строчках конца стихотворения, где говорится о том, как умных Иванушек кто-то дурачил, прозрачен и ясно понятен. Одурачили умных Иванушек, обвели вокруг пальца во времена перестройки и лихих девяностых заморские мудрецы, посулив демократический рай на земле. А проще клюнули простодушные Иванушки на халяву. Был такой рекламный ролик в то время. Сидит рыбак на берегу реки из денежных банкнот, которые он вложил на счет МММ под великие проценты. И руки потирает, приговаривая: «Я сижу, а денежки ко мне идут по щучьему велению».

Ходил в годы перестройки и иронический, но с большой горчинкой, анекдот, как разговорный диалог двух приятелей:

- Ты знаешь, Вася, про перестройку еще в двадцатых годах 20 века написал писатель Алексей Николаевич Толстой?

- Я, Петя, об этом ничего не слышал. Да и «красный граф» писал художественные произведения, а не о социальных прогнозах.

- Вася, ты не прав. Возьми книгу Алексея Толстого «Золотой ключик или приключения Буратино» и открой эту сказку на 105 странице.

- Ну и что? В «Золотом ключике» о перестройке ничего не говорится.

- Нет, Васенька, там все ясно сказано: «Еще не наступил рассвет, а в стране Дураков уже кипела работа!»

Посмеялись, вспомнив, как мошенники кот Базилио и лиса Алиса хотели сначала надев, как бандиты в 90 годах, черные маски и под угрозой пистолета отобрать у Буратино пять золотых монет. Но он не отдал грабителям ни одного сольдо. Тогда лиса и кот предложили закопать (посадить как картошку) на поле чудес золотые монеты и дождаться утра, когда из них вырастет денежное дерево, а вместо каждого листочка на деревце будет висеть золотая монетка. И Буратино, собрав урожай, станет богачом.

Заокеанские мудрецы предложили Карабасу-Барабасу, известному взяточнику (он клал Градоначальнику в туфли-тапочки золотые монеты, чтобы тот приказал своим слугам – цепным псам наказать хулигана-Буратино, который обижает сироту казанскую – Карабаса-Барабаса) провести ваучеризацию всей страны, чтобы одним махом превратить коллективную (общественную) собственность Советского Союза в частную.

Ваучер был ценной бумагой, которую Анатолий Чубайс оценил стоимостью по цене двух Волг. «Волга» (разумеется, автомашина, а не река) стоила 40 тысяч рублей. И чтобы накопить 80 тысяч рублей гражданину СССР, нужно было откладывать по сто рублей в месяц, то потребовалось бы работать лет 75. А, если учесть, что гражданин начал работать с двадцати лет, то столько прожить и проработать лет – невозможно.

А тут такое счастье привалило. Но вскоре из-за гиперинфляции и дефолта на 40 тысяч можно было купить лишь батон колбасы, а на 80 тысяч бутылку водки. Что многие Васи и Пети и сделали, продав свои ваучеры Карабасам-Барабасам. Пропали ни за понюшку табака земельные паи и дома в промышленных предприятиях.

ГАЗ (Горьковский автомобильный завод, который выпускал автомобиль «Волга») обанкротили, и «Волги» выпускать перестали. А на ваучеры ситроены, фольксвагены или джипы не отоваривали. И частными собственниками стали не граждане всей страны, а единицы. Наиболее яркие представители бизнес – элиты. Мэр Москвы Юрий Лужков, например, и советник Президента Борис Березовский. О яркости Лужкова основательно высказался Борис Абрамович: «Врут многие – но он ярче всех».

Таких перлов было полно и у самого Юрия Михайловича про другого продвинутого человека:

- Казалось бы, все нормально, а счастья нет – появляются новые чубайсы.

Или об выдаче зарплаты заводчанам готовой продукцией, которую они на заводе изготовляли:

- Я говорю: очень хорошо, что мы перестали производить ракеты. А то ракетный завод, чем же должен выдавать зарплату своим рабочим?

Любил Лужков говорить и о своей самоотверженности в отношении родины:

- Я готов стать грудью за спиною Росселя.

Вот так и одурачивали умных Иванушек, которые поверили в американскую демократию. Жалко, что они не читали некоторые заповеди и изречения первого американского Президента Авраама Линкольна:

Первая о циничном эгоизме:

- Я не знаю, кем был мой дед: меня занимает, кем будет его внук (то есть он сам Линкольн).

Вторая заповедь об одурачивании умных Иванушек:

- Можно все время дурачить некоторых, можно некоторое время дурачить всех, но нельзя все время дурачить всех (просто не удается).

Третье изречение от фарисейства:

- Лицемер: человек, который убил родителей и просит о снисхождении, ссылаясь на то, что он сирота.

Четвертая о трудолюбии Линкольна:

- Отец много говорил, что надо трудиться, но он не говорил, что надо любить трудиться.

Пятая о демократических выборах (президента избирают не избиратели страны, а выборщики), что конкурентов не стоит отстреливать:

- Избирательный бюллетень сильнее пули.

Шестая о жадности. Линкольн напоминал своим коллегам о словах одного иллинойского фермера:

- Я не жаден, я хочу только ту землю, что примыкает к моей».

Седьмая о вранье:

- Ни у кого не достает памяти, чтобы всегда лгать с успехом.

Восьмая про хорошую мину при плохой игре:

- Если вы держите слона за заднюю ногу, и он вырывается, самое лучшее – отпустить его.

Девятая заповедь об узком кругозоре американцев:

- Книги нужны, чтобы напомнить человеку, что его оригинальные мысли не так уж новы.

Десятая последняя о том, что счастливыми могут быть, только идиоты:

- Большинство людей счастливы на столько, насколько они решили быть счастливыми.

Набор инструментов для одурачивания Иванушек долго хранился в арсенале США и исполнители в нужное время и в нужном месте собрались в Москве и исполнили тщательно все десять заповедей.

И в следующем стихотворении Борис Бележенко продолжает тему любви к Родине. Только называет её по другому, но не менее возвышенно – Отечество:

Отечество… слегка прищурю веки,

И сквозь слезинки грезится мне дом,

Поодаль сад, за ним блуждают реки,

Сирень вдоль берегов – забытым сном.

 

Говорят, чтобы понять, познать аромат цветущей сирени, необходимо не слушать, как она пахнет, а понюхать веточку её цветков. Все верно, но Борис Павлович так смачно рассказывает, как он пьянел от ароматных запахов сирени, что память обманывала меня и я, а вернее мне казалось, что даже в зимний день я чувствую аромат одинокой ветки сирени, поставленной в вазе на столе моей комнаты.

Не менее ярко нарисована белоснежная картина слоя тополиного пуха, лежащего сугробами на горячем асфальте знойного июля. От этой белизны тополиного пуха становится светлее даже ночью. Понятно, что свет льется сверху от ночного светила – луны, но создается иллюзия, что это луну освещают шапки белоснежных сугробов из пуха.

Но вдруг сердце лирического героя обливается кровью, что не все еще совершенно в нашем подлунном мире и есть еще люди, не имеющие на обед даже куска хлеба. Да и такое бывает и есть…

Столько простодушных, безлошадных,

Что в праздник не имеют калача.

Там каланча от горя накренилась,

И с купола упал в крапиву крест.

И Божья милость где-то заблудилась

В дали от этих, мне родимых мест.

 

Обращаю внимание читателей на византийскую витиеватую и изящную связь письма поэта, когда после слова калача звучит рифма рефреном – каланча. При том каланча – это невысокая башня для пожарных, а церковная звонница, у которой вырван язык – колокол, чтобы звонница не смела призывать прихожан к истинной вере. Пусть лучше они пребывают, забывшись сном беспамятства, и позабыв о Вере.

А при словах, что крест с купола колокольни свалился в крапиву, у самого мурашки бегут по коже, и вздрагиваешь, как будто не крест, а тебе ошпарила кожу кусачая крапива.

Но есть кроме Любви, Веры и Надежды, что Божья милость-то хоть где-то на время и заплуталась, но уже увидела нужный ориентир и спешит на помощь ошеломленному народу. А потому следующее стихотворение Бориса Павловича полно оптимизмом:

Ангел Белой Руси – солнцедарные очи!

Ты меня вознеси над рыдающей ночью.

Ты мне высь распахни, занеси в занебесье

И меня извини за печальные песни.

 

Лирический герой желает избавиться от злобы, жадности. Ненависти и других людских пороков и устремиться к светлой мечте, которую освещают яркие звезды! Тут опять прослеживается желание героя поэмы «Тайны иволги» обрести крылья. Ведь у ангела есть два крыла, а почему же нельзя их приобрести и человеку… И герой восклицает:

Выше! К звездам летим, к вечным их хороводам,

Но Отечества дым мне и там будет медом.

 

Да, дым Отечества для героя не горек, а сладок, как мед. Но он желает, чтобы это чувствовал не только он сам, а весь его любимый народ своего отечества:

Ангел Белой Руси! Ты мольбе моей внемли,

Просветли и спаси мой народ, мою землю.

 

Мне кажется, такая искренняя молитва должна, услышана, и попасть прямо Богу в уши!

Волны памяти опять уносят героя в далекое, никогда не забываемое Детство, в дом дедушки и бабушки. Это как раз те представители рода Бележенко, которые и сами от кого-то приняли эстафету и твердо стояли на своей родной земле.

Ностальгия лирического героя понятна. Он вспоминает, как бабушка белила на лугу льняные холсты, а потом из этого добротного материала скроила и сшила иголкой рубашку для внука. Холст на лугу казался герою в детстве широким и огромным, словно мост через речку. А пошив новой рубашки, запомнился мельканием быстрых бабушкиных рук, где ниточка так бесподобно неукоснительно следовала за иголочкой.

Поэт Бележенко бережно переложил эти воспоминания лирического героя на белые листы бумаги:

Вспомнился мне вдруг

Бабушкиных быстрых бег с иглою рук

Нежную, как иней, белую, как снег,

Ручками своими шьет рубашку мне.

 

Трогательное воспоминание, но главное в этом стихотворении все же не умиление от воспоминания о таком подарке, а народная мудрость: «Дорог на подарок – дорога любовь. А эта мудрость и заключена поэтом в двух последних строчек стихотворения, в его концовке:

И в придачу к рубашке той.

Дарит мне три слова: «Ты – мой золотой».

 

В детстве я прочитал сказку «Гвоздь из родительского дома». Потом неоднократно смотрел спектакль по пьесе на тему из этой сказки, и казалось, что именно все удачи и преодоление невзгод помог герою этой сказки именно гвоздь из родного дома, который он вбивал в стенку своего временного пристанища, пока не построил собственный дом. И, вбив этот талисман – гвоздь в своем доме повесил на него куртку и шляпу.

Борис Павлович наверняка читал и знал эту сказку, но его стихотворение, хотя также многогранно, не смотря на его кратность. Хотя как не вспомнить Чеховское: «Кратность – сестра таланта». Но и тут ностальгическое настроение лежит на поверхности, а потому и тронет сердце любого человека, который родом из страны Детства, афористическое четверостишье Бориса Павловича:

Бабушкин домик, просвеченный солнцем насквозь.

Так далеко, словно ветром за тридевять

тайных земель унесло.

Кто в нем теперь вскинул шапку на дедовский гвоздь,

А возле клети оставил сырое весло.

 

Поэзия России началась с Александра Сергеевича Пушкина. Это он стал применять простонародные гибкие, меткие, богатые красками слова, отвергнув стихосложение «высокого штиля», в котором громоздились неуклюжие, неповоротливые словеса. А народную устную речь Пушкин изучил, слушая сказки своей няни Арины Родионовны.

А родная бабушка Прасковья рассказывала сказки маленькому Боре Бележенко, которые написал Александр Пушкин. И произведения классика так потрясли будущего поэта, что даже спустя много-много лет он об этом с благоговением вспоминает:

Сладко нежась на подушке

Сказку слушая, узнал,

Что её когда-то Пушкин

Знаменитый написал.

И легко, не спотыкаясь,

Плыл и плыл за слогом слог.

Благость ластилась такая,

Словно рядышком был Бог.

Нет, казалось не напрасно,

Лучше не было печей,

Чем она – из темно-красных

Разогретых кирпичей.

А теперь Борис Павлович рад бы увидеть на погосте хотя бы тень бабушки Прасковьи и поделиться с ней, как в детстве, своими горестями:

Рассказать бы ей про муки

Про кромешную беду.

Целовать бы её руки

У Вселенной на виду.

 

Говорят на миру и смерть красна, но мир принимает смиренно и искренне покаяние.

ПАМЯТЬ И ТРЕВОГА

В этих главах поэт Борис Бележенко размышляет о неразрывной связи жизни в селе и городе. Село – отправная точка жизненного пути, город – бурная жизнь, полная тревог и надежд. Но с годами память лирического героя все чаще и чаще заставляет, оглядываясь на пройденный путь-дорогу, осмысливать начало пути. И задает себе вопросы: стоило ли покидать родное гнездо? Разве не было возможности прожить счастливую жизнь на малой родине? Соберутся ли когда-нибудь родные и близкие вместе. Или будут общаться только по телефону или писать письма?

В первом же стихотворении Бележенко задает тон всему циклу. Это первое стихотворение - его программное. И цитирую его полностью:

Где вдоль обочин – бег столбов

А в выси стан мирозданий.

Там много низеньких домов

И переулков без названий.

Не огорожены сады,

Не замыкаются колодцы.

А из печей струится дым.

Над Промыслами песня льется

И наполняют небеса.

Голубизна, тепло и горечь.

Я это все оставил сам,

И укатил когда-то в город.

Ну почему я вновь и вновь,

Не признавая расстояний,

Спешу к домам без номеров,

И к переулкам без названий.

 

Лирический герой без сожаления когда-то уехал из села и нельзя никого обвинить за такое решение. Да он никого и не обвиняет. Но какая-то сила заставляет его «спешить к домам без номеров и к переулкам без названий»? Может быть, в городе было легче жить, и легче зарабатывать деньги?

Не в деньгах счастье, говорят шутники, а в их наличии. Хотя другой комик-актер Граучо Маркс, не обращая на труд своего однофамильца Карла Маркса «Капитал» был совсем другого мнения о наличном капитале в своих карманах. Когда Грауча спросили, как много он зарабатывал во Флориде, то он остроумно ответил, смутив спрашивающего ответом:

- Несколько лет назад я приехал во Флориду без цента в кармане. Теперь у меня в кармане один цент.

Неплохое состояние сколотил актер Маркс. Зря он не читал «Капитал» своего однофамильца. Но когда Граучо Маркса спросили, поддерживает ли он марксистов, то комический актер ответил:

- Я марксист – граучианского направления.

А Борис Павлович при встрече со своим школьным товарищем Геной соглашается, что трудно угадать, что ждет или ждало их впереди. Хотя, наблюдая за течением Двины, и, бросая плоские камушки по речной глади, загадывали, что если чей камушек подпрыгнет над водой, хотя бы на один прыжок больше, чем его товарища, то тот и достигнет больших вершин в карьере и жизни. Но… Вот что сказал со временем поэт:

Былые школьники – ребята

Смотрели мы за горизонт.

С крутого берега – гадали.

Но угадать мы не смогли

Кого бы волны укачали,

Кого бы волны вознесли.

 

Но встреча с закадычным дружком хороша и приятна. Каждый солдат, говорит пословица, мечтает стать генералом. Но жизнь показывает, что большинство мечтателей так и остаются в славном звании – рядовой. На эту тему и беседуют друзья:

Мой школьный кореш, Гена верный

И ты, как лунь, и я седой.

Мы жгли свои нещадно нервы,

И сколько драчек за спиной!

Несчастья, горечь испытали,

И мимо счастья не прошли.

Пусть в генералы не попали,

Но плыть кому-то помогли.

 

Но почему же встретились в селе только два друга, а куда разъехались другие одноклассники? Разве детская дружба не самая верная? Одни вопросы, разлука была долгой, а ответов на эти вопросы нет. И поэт упоминает о наступившей внезапно неловкости:

Поразбрелись по дням былым

Все одноклассники куда-то.

И мы внезапно замолчим,

Как будто в этом виноваты…

Друзья не снимают с себя мирского долга, и приходят на погост почтить память родных и знакомых, покоивших здесь. Но и медовое вино не снимает напряжение:

Не сладок хмель медового вина

Воспоминания не ласкают слуха.

Я не виновен. Почему ж вина

Стучится болью в сердце мое глухо?

Молитвенна надгробий немота…

В душе мольба течет сама собою…

Сверши, Всевышний, чтоб внимали там:

И в небесах, и под сырой землею.

 

А тревога закрадывается в сердце автора поэмы «Тайна иволги» в ожидании мирового катаклизма. Может быть даже Вселенского масштаба. Виной всему постоянные природные аномалии. Бележенко на их основаниях и делает прогноз:

В Испании метель, в Сибири наводненье…

Еще денек другой и кувыркнется вдруг

Надежный шар земной.

И враз, в одно мгновенье

Где зябкий север был, там воцарится юг.

 

Но сомнения мучают поэта и он готов выслушать мнения авторитетных товарищей: Шекспира, Авиценну, например… Ведь время и события движутся по спирали и на каком-то витке события повторяются в новой интерпретации. Как угадать эти совпадения? Бележенко и пытается угадать алгоритм событий:

По суете, как с горки вниз

Скользят деньки, года сползают

В стране небытие без виз

И без свидетельств принимают

По суете, по мишуре,

На мелководье, вне Шекспира

Живет жюри, жует пюре

И наградить спешит жуира

Вокруг знакомые черты –

На кафедрах или на сценах…

Как излечить от мелкоты,

Скажи, премудрый Авиценна?

Хотя Борис Павлович и упоминает великие имена: Шекспир и Авиценна, я мысленно аплодировал поэту за блистательный пассаж: Живет жюри, жует пюре и наградить спешит жуира. Прозвучала эта строка басовито, как шмель: жу-жу-жу… Словно шмелиный Шаляпин пропел арию из Бориса Годунова.

Но сарказм Бележенко по отношению к жюри ровно тот, который использовал Никколо Макиавелли – рассказов о споре в отношении властителей: Государя нужно любить, или бояться. Никколо на этот вопрос ответил так: «Любят государей по собственному усмотрению, а бояться по усмотрению государя. Поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого». То есть Макиавелли сделал вывод, что любой правитель чаще применяет кнут, нежели пряник. А в оценке действий жюри поэт использовал сарказм. Это с одной стороны легкий укол, а с другой – снисходительная усмешка.

Борис Павлович выбрал золотую середину, но цели своей добился: Члены жюри морщатся, но шила в мешке не утаишь, и приходится мириться с некоторым неудобством от уколов шила.

Но что же делать, когда приходится выбирать, между смелостью и осторожностью? На мой взгляд, поэт выбирает смелость, а не осторожность. Ведь судьба – женщина и её осторожностью не покоришь. Тем более, что трусость никого не сделала бессмертным.

Но говорить правду – то же нужна смелость. Об этом поэт Бележенко пишет с прямотой истинного римлянина:

Ищу дорогу в древний Вавилон,

Где первых мудрецов звучали речи,

Где башни небу подставляли плечи.

И мир земной со звездным обручен.

Там звездочеты первые в ночи

Недосыпая, в путь пускались Млечный.

За верные пророческие речи

Им головы сносили палачи

 

Но поэт надеялся не только на свои силы, а и на Божью милость. И в трудную минуту герой его стихотворений обращается к Богу:

Дай силы мне пустыню перейти

Творец миров и крохотных песчинок,

Молю: откинь все сущие причины,

Что мне помехой встанут на пути.

 

Одно дело просить Бога о милости, совсем другое отвечать Творцу на заданный Им вопрос. Не на каждый ответ Его можно ответить. Все тот же Никколо Макиавелли сказал об умах людей разных категорий: «Умы бывают трех родов: один все постигает сам, другой может понять то, что постиг первый, а третий – сам ничего не постигает и постигнутого другим не понимает».

А Борис Павлович при вопросе Бога выбирает четвертый путь. Он не может ответить на вопрос Бога и честно признается в этом, а повинную голову – меч не сечет.

А Бог задал поэту очень сложный вопрос:

И спросил меня Бог

По дороге моей
Что бы сделать я мог

По дороге моей.

Для таких, что мучительный век отведен

И вперился глазами правдивыми он.

И очами святыми всю душу пытал.

Но Вершителю я ничего не сказал.

Я не знаю ответа. И мучаюсь сам

Может видно все это всевышним глазам.

Но иногда дела людские обстоят так, что даже Богу не помочь…

Есть одна притча: Наводнение. Человек сидит на коньке крыши и молит Бога: «Спаси меня!» Мимо проплывает лодка, в ней есть одно место. «Садись быстрее к нам!» - кричат гребцы. Богомолец отмахивается от предложения: «Не мешайте мне, я молю Бога о спасении». Прошло немного времени: мимо проплывает бревно и за него держится, спасаясь от наводнения парень: «Хватайся за сук, и мы доплывем до берега» - кричит молодой человек.

Молящийся отказывается опять, и молится Богу о своем спасении.

Вода поднялась до конька кровли и смыла с насеста упрямца. Он кричит в отчаянии: «О, Всевышний, я же просил тебя помочь, но ты мне не помог, и теперь я погибаю».

С неба раздается глаз Бога:

- Я тебе два раза посылал помощь, но ты не захотел ею воспользоваться!

А Бележенко показал в своем стихотворении и бессилие Бога:

Бездомного застал у леса дождь.

И путник этот поспешил под липы,

Где плачет меж ветвей Вселенский Вождь.

Едва слышны между листвою всхлипы.

Бездомный весь до ниточки промок

И голоден, как сотня псов, наверно.

Житье его невыносимо скверно,

Но кто поможет, если плачет Бог.

 

Так что же Бог не все может? Нет, это люди настолько несовершенны, что иногда и Богу им не помочь, а потому приходится плакать и скорбеть и Богу. Французский писатель и философ Жан Жак Руссо смоделировал совсем противоположную ситуацию. Он сказал: «Если бы существовал народ, состоящий из богов, то он управлял бы собою демократически. Но правление столь совершенное не подходит к людям.

Владимир Крайнев

Прочитано 2045 раз
Другие материалы в этой категории: « НЕТ НЕЛЮБИМЫХ ЖЕНЩИН, НЕВСТРЕЧЕННЫЕ ЕСТЬ …