Суббота, 02 июля 2016 12:48

Кризис среднего возраста

Оцените материал
(1 Голосовать)

главаI

Любовь и ревность – две стороны одной медали

Дмитрий Николаевич Киршин в новом цикле стихов выбрал лирического героя среднего возраста. Обычно к сорока годам, как раньше в Греции, у человека есть все. Но есть и другое мнение: все блага жизненные на него сваливаются не сразу, а не торопясь понемногу: «В двадцать лет силенки нет – нету, и не будет. В тридцать лет ума нет – нету, и не будет. В сорок лет богатства нет, - нету, и не будет».

Потому-то в сорок лет и наступает кризис среднего возраста: Не вобрал все жизненные соки, не познал все премудрости знаний, да и имущество в кармане, только, пардон, вошь на аркане.

Но поэт на то и поэт, ему вместо всех сокровищ мира дороже другие человеческие качества: любовь, благородство, слава. Но если и наступает у лирического героя, имеющего эти добродетели, то в момент кризиса он проводит их переоценку.

У любви всегда есть её извечная спутница жизни – ревность. Но в преамбуле поэмы, в предисловии её лирический ропщет на самого себя – его чувства, о, ужас – остыли!

Так рано – о господи! – чувства остыли,

Так поздно с надеждой бесплодной венчаться!..

В эдемские кущи стремился не ты ли? –

До Неба труднее всего достучаться…

Судьба потешалась: «Не царских кровей ты!

Смирись и не сетуй, расстанься с мечтаньем!..»

Покорно томлюсь молчаливою флейтой,

Не в силах наполниться Божьим дыханьем.

В этом и трагедия кризиса среднего возраста. Улетучилась мечта о райских пущах, дорога в Эдем заказана – не попасть уже в рай.

Дмитрий Киршин очень образно охарактеризовал безнадежную апатию героя, эпитетом к слову надежда поэт подобрал – бесплодная. Можно надеяться, но результата не достичь – надежда – бесплодная, и ничего она не породит, так зачем же и венчаться с нею.

И помощи ждать свыше поздно. До Неба не достучаться…

Да и родословная покачала, сколько раз цедили герою поэмы сквозь зубы: «Не царских ты кровей, любезнейший братец. Куда же тебе с суконным то рылом, да в калошный ряд». После таких пассажей руки опускаются, и дышать трудно: грудь сжимает мертвой хваткой зеленая тоска.

Герой поник, смирившись с жестоким роком. Киршин очень точно, хлестко показывает безысходность лирического героя: «Покорно томлюсь молчаливою флейтой».

Песня любви в душе лирического героя уже сложилась. Такую восхитительную мелодию, которая звучала в душе, можно было сыграть только на флейте, да не поется и не играется.

Следующие два четверостишия не менее минорны, а звучат еще грустнее и жестче:

По нотам сыграть пробужденье не волен,

Сомнамбула духа не терпит протестов.

Театром теней в одночасье освоен

Язык недомолвок и суетных жестов.

Распалась на реплики сцена немая,

Излишен суфлер для финального действа –

И взрослая жизнь умудренно снимает

Посмертную маску с бессмертного детства.

Тут Дмитрий Киршин выдает на горе нечто Шекспирское. Вильям Шекспир сказал знаменитую фразу, ставшую сразу же афоризмом: «Весь мир театр, а люди в нем актеры». И хотя поэт Киршин рассматривает только конкретного героя, но его персонаж живет не в безвоздушном пространстве, а в окружении массы людей. Но люди не обращают на страдания героя, если даже когда они видят, что ему очень необходима дружеская поддержка, они как в «театре теней» молча пожимают плечами, их изломанные жесты рук похожи на отмашку: «Ну, чего ты зудишь, как назойливая муха про свою беду и бьешься головой об стекло окна. Не досуг нам разбираться в твоих делах. У самих этих дел по горло. В итоге «Театр теней» прекрасно обходится: «Языком недомолвок и суетных жестов». И повзрослевшему герою ничего не остается, как снять «посмертную маску с бессмертного детства».

Этот безжалостный приговор героя самому себе, если хорошенько вдуматься в звенящие строчки поэта Киршина, это не смертный приговор, а возрождение души героя.

Он снимает с себя маску проказы с заболевшего этим недугом взрослого человека и старается остаться тем чистым и жизнерадостным ребенком, каким он был в детстве. И этим и обретает свое бессмертие – «бессмертного детства».

Великолепная творческая находка поэта Киршина. Мы все родом из Детства и забывать свою Родину последнее дело. Лирический герой, распрощавшись с детством, юношеством, миновав и средний возраст, оказался в «Предснежье». Так называется следующее стихотворение Дмитрия Николаевича. Он мыслит в «Предснежье» не только философскими категориями, как после летней прекрасной погоды надвигаются осенние холода, а там, глядь, и зима уже почти на пороге. Он – поэт и мыслит образами, метафорами. Про лето сначала «свернулись грозы облаком шагреневым». Одна фраза, а какая картина метаморфозы. Июльские грозовые ливни перестали торжествовать разгул стихии. Сначала стали моросить мелкие косые грибные дожди, а потом и вовсе небо нахмурилось и не понять – это небо такое мрачное или же просто поляна осенняя висит капельками мороси в воздухе. Стало золко, прохладно, а летящие на юг караваны птиц, как бурлаки на Волге тянут за собой и лето красное. Поэт Киршин говорит об этом так: «Пронзительными утренними стаями, тепло полей украдено до времени». Эта фраза не только полна лиризмом, но концовка её: «тепло полей украдено до времени» звучит как-то загадочно. Толи тепло полей стая журавлей унесла на своих крыльях раньше положительного срока, или же это оптимистическое заявление автора: не огорчайтесь, тепла временно не будет, но оно обязательно и во время вернется сюда.

Осень у Дмитрия Николаевича в «Предснежье» ходит «как нищенка, лоскутьями, обносками». Поспешная одежда природы, что была разукрашена в Троицу, выцвела, как со временем выцветают голубые глаза у пожилых людей. Но у предзимья есть один пограничный период, когда с неба сыплется уже не дождь, но еще не снег. А так – крупинки пороши на прихваченную легким морозцем землю. И этот период описывает поэт с нежностью и благоговением:

Размелются дожди морозным молохом,

Спекутся леденистой полусферою.

Лик Божий заволакивает мороком,

Но верую… но верую… но верую…

Как краеугольный камень слово Верую произносится лирическим героем трижды. Да путь украшения домов на Троицу увяли и засохли, пусть начинается зимний молох нагнетать на природу свой морок, да основной стержень Веры звучит уверенно: Верую… Верую… Верую… Многоточие поставленное поэтом Киршиным в конце последнего слова «верую» только подтверждает оптимизм лирического героя. Что это слово будет повторяться до бесконечности: верую, верую …. и так далее.

И продолжает свои размышления лирический герой «Предснежья», что только Творец повелевает жизнью и смертью, любовью или ненавистью. Но герой уже сказал «верую», а значит и «люблю». А нелюбовь смерти подобна. И из груди героя вырывается выстраданное откровение:

Нет смерти, кроме нелюбви –

Душа за ненависть в ответе.

Порывам сердца вторит ветер:

«Творца враждой не прогневи!..»

За вольным и невольным злом,

«Святым» иль беспричинным гневом

Погибельной виной пред Небом

Растет расплаты снежный ком.

Но, согласно поговорке «От любви до ненависти один шаг». Но ненависть возбуждает не нелюбовь, а гнев. Но не одна страсть не помрачает ум так сильно, как гнев.

Поэтому и заявляет поэт, что «Душа за ненависть в ответе». Хотя Аристотель заявлял, что иногда гнев служил оружием для доблести и добродетели. И остряки того времени указывали, что гнев – необычное оружие, ведь оружием обычно владеем мы, а тут оружие владеет нами. Гнев по Аристотелю оружие обоюдоострое, а потому у Дмитрия Николаевича и родилась фраза: «Душа за ненависть в ответе». И заявление поэта зиждется на фразе из первой строчки стиха: «Нет смерти кроме нелюбви». Любящего и любимого человека будут всегда вспоминать его родные и близкие и после его смерти. Но, нелюбимого, вряд ли, кто будет вспоминать после смерти, да и при жизни тоже не захотят вспоминать. И получается из-за нелюбви человек уже для того кто его не любит – уже умер. Тем более, если мы кого-то ненавидим, то принимаем поступки нелюбимого человека близко к сердцу. Отсюда, как камертон звучат слова Дмитрия Николаевича: «Порывам сердца вторит ветер: «Творца враждой не прогневи!..».

Заканчивает «Предснежье» поэт Киршин мудрой мыслью, что природа мудра и любое увядание, старение – это только предтеча обновлению Погибельную вину пред Небом заметет снежная зимняя вьюга. И в белоснежном чистом поле никто не заметит бренные останки надежды и мечтаний. А Дмитрий Николаевич и видит в спасении от беды, считая, что от мыслей от смерти жизнь кажется нам более тягостной, а размышление о прелестях жизни, смерть кажется слишком ужасным исходом. Но в природе идет вечное обновление и смерть не страшна, так как она полезна порождением и выращиванием новых поколений. У русского поэта – русский менталитет. Ведь англичане говорят, что время – деньги, а русские - жизнь копейка:

Но есть спасенье от беды,

Преодоленье бренной плоти –

В последнем жертвенном полете

Ночной сорвавшейся звезды,

В прощальном трепете листвы,

В стерне, готовой на закланье,

Сквозит осеннее посланье:

«Нет смерти, кроме нелюбви!»

Во фразе: «В стерне, готовой на закланье» заключается глубокий смысл. Стерня понимает, что смерть не минуема. Она осталась пока не дошла, а солому и зерно, которых она взрастила, уже увезли люди в кладовые, в амбары, в сеновалы. А стерню или сожгут, или перепашут осенью, чтобы весной останки стерни, став удобрениями, помогли вырастить новые колосья для хлеба насущного.

От того и звучит вовсе не ужасно слова стихотворения у Киршина «Нет смерти, кроме нелюбви».

Но, когда два основных философских понятия жизнь и смерть качаются на весах времени, балансируя, чтобы удержать равновесие, хочется заглянуть в будущее. Лирический герой стихотворения Дмитрия Киршина «Избавление» решает обратиться к цыганке, чтобы она предсказала – рассказала: что было, что будет, чем сердце успокоится.

И вот лирический герой спрашивает цыганку: «Во сколько же мне обойдется судьба?». Герой чахнет и слабеет, здоровье пошатнулось внезапно и он думает, что не обошлось без злых чар. И потому и просит цыганку предсказать судьбу, спрашивая какую же цену ему надо заплатить.

Цыганка никогда не называет цену своей «работе». Она ведь не в магазине работает, где каждая услуга или вещь имеют конкретную цену. Её ответ прост и уклончив:

- Не дорого, милый, не дорого!»

Лирический герой сам-то считает, что все хвори и беды на него навалились из-за неурядиц в семье и, услышав, что гадание на картах у цыганки будет стоить недорого, высказывает свои сомнения:

- Наверно лукавый на мне приворот,

Обманут женою порочною:

Разбитое сердце взяла в оборот,

Связала надеждой непрочною.

Кому не прогнать обольстительной лжи,

С того в три отчаянья спросится…

Возьми золотой – о любви расскажи!

Ответ цыганки загадочен и опять уклончив:

- Не по сердцу, милый, не по сердцу!..

Так что же не по сердцу цыганке: мала для гадания награда? Или же не по сердцу ей извечный любовный вопрос: прочны ли семейные узы и напрасно лирический герой рвет ревностными подозрениями свое сердце, а отсюда и врываются хвори и болезни. Но лирический герой – творческий человек – поэт. И не всегда у него за спиной появляется капризная муза. Герой сетует цыганке на свои литературные неудачи:

- Умом не напишешь, моли не моли,

Ни строчки небесной певучести.

В ночи растворились творенья мои

Под взглядом насмешливой участи.

***

Прозрения крохи – за годы труда,

Но предан рачительной музе я…

Что значит поэзия – благо? беда?

На этот вопрос цыганка отвечает так, как она понимает творчество, но в ответе есть доля объективности, которой она торгует направо и налево, раздавая наивным людям за умеренную плату:

-Иллюзия, милый, иллюзия.

Но этот ответ не устраивает лирического героя. Он не желает иллюзорности, а жаждет реальных результатов и спрашивает гадалку:

- Бессмертие мне ты предложишь почем?

Но цыганка не Фауст, которому обещал Мефистофель вечную молодость, а значит и бессмертие. Поэтому гадалка тут же открещивается от любого вопроса:

- А надо ли, милый, а надо ли?

В каждом человеке живет целый мир страстей, знаний, эмоций. С этим своим миром мы живем и умрем. Но бессмертие все-таки поэты находят. Например, Генрих Гейне, сказав лишь один афоризм, вошел в мировую историю, посвятив свое высказывание именно мировой истории. Раз у человека есть в душе свой мир, то «Под всякой могильной плитой хранится мировая история».

Гадалка на себя такую милость не взяла, ответив поэту про бессмертие уклончиво: «А надо ли, милый, а надо ли?»

А вот Максим Горький, при покушении на самоубийство из-за несчастной любви, оставил в 1887 предсмертную записку:
- В смерти моей прошу винить немецкого поэта Гейне, который выдумал про зубную боль в сердце». И так лирический герой спрашивал у цыганки о своем здоровье, о порочности своей жены, о сущности своего творчества, о счастье чада и всегда получал абстрактный ответ: не дорого, не по сердцу, иллюзия и а надо ли?

Но герой задавал вопросы гадалке, понимая, что ответить на них прямолинейно не возможно.

Зато, читая вопросы в стихотворении Киршина «Избавление» у него у самого столько творческих находок, что удивляешься его координатному дарованию. Еще раз хочу показать его поэтическую образность, изящность и изысканность языка, богатый словарный запас. Вот как описывается болезнь: Хворая душа - заметьте, не тело болит, а душа. Но хворь души очень влиятельна на здоровье: «слабею и чахну я день ото дня». Герой знает рецепт выздоровления и просит избавить его «от проклятья безбожного», которые сотворили «двуличные друзья» а явные враги навели «порчу».

Тут официальная медицина не поможет, и люди ищут помощь у шарлатанов, гадалок, «экстрасенсов», шаманов.

Про шаманов говорит лирический герой в стихотворении «Ревность». Дмитрий Киршин решил исследовать не только любовь в чистом виде, а всех её спутниц: ревность, безумная страсть, порочные желания, супружеские измены, и другие незадачливые проявления любви, о которых поэт сказал в стихотворении «Незадача».

Проанализировать стихотворения «Ревность» и «Незадача» можно совместно. Ведь одно состояние души вытекает из другого. В стихотворении «Ревность» не клянет ветреных женщин, но его лирический герой после гадания на кофейной гуще вдруг задумывается: «А стоит ли терзать свое чувство ревностью, когда у любимой женщины прошел интерес к герою стихотворения?»

И вот размышления лирического героя, а интерпретации поэта Дмитрия Киршина в стихотворении «Ревность».

Тебя в неверности коря

Словес потугами,

Найти надеялся зазря

Среди поруганных!

Камлал, смятение терпя

Шаманил бубнами,

Но тщетно я искал тебя

Среди разлюбленных!

Гася горячности накал

В порочных женщинах,

Тебя напрасно я искал

Среди развенчанных!

Душе все горше и больней

В страстях напористых…

Себя не потерять бы мне

В бесплодных поисках!

К чему ревновать, если предмет любви не возможно разыскать ни среди поруганных, ни среди разлюбленных, ни среди развенчанных. Жизнь сложная штука и можно ругать, проклинать женщину, которая ушла к другому – ничего нельзя изменить. В душе остался след радостных часов, минут, секунд, а они поддаются поруганию. Да разве можно выбросить из своей души любовь, которой нет назад возврата. Ведь она же была и прекрасно существовала, и развенчать любовь не возможно. Она была даже тебя свыше и венок на голове женщины, как правительственная награда дарована пожизненно.

Единственно чего страшится лирический герой – потерять самого себя, потерять свою суть в бесплодных поисках. Это очень верный вывод. Ведь догадки женщин намного точнее, чем аргументы и факты, приведенные мужчинами.

Добродетель часто требует, чтобы её соблюдали ради её самой, а человек не безупречен и грешен. Совесть же выдает иногда нас самих против своей воли.

Об этом размышляет поэт в стихотворении «Незадача». В самом названии стиха уже звучит протест, а каждая новая строфа его начинается с отрицательной частички «Не»: Не дано, не найти, не решение. Лирический герой не отрицает, что незадачу возможно решить. Ведь даже в грамматике русского языка говорится, что двойное отрицание, создает знак не минус, а плюс.

Пока же я предлагаю прочитать стихотворение «Незадача» целиком, а после совместно оценить его:

Не дано мне понять эту власть

Некрасивых обветренных губ,

Но глумится над волею страсть,

Голос разума в доводах скуп.

Не найти оправдания впрок

Помраченью возвышенных чувств.

И слабеет признаний зарок

От немотной усталости уст.

Не решение – выбор слепой

Затаился, с плеча не рубя:

Мне вовек не пойти за тобой,

Мне вовек не уйти от тебя.

Душу ранит любви рикошет:

«Будь что будет!» - увы, не ответ…

Обратимся снова к стилистике стихотворения. Название «Незадача» перекликается с началом строчки третьего четверостишья – «Не решение». Эти слова синонимы, а оканчивается стихотворение словом «не ответ…». Но, если прочитать строчку целиком, то ответ-то как раз и получаешь утвердительное решение: «Будь что будет!», увы, не ответ. Это и есть решение без всякого не. Как в песенке середины прошлого века одному влюбленному человеку пришлось из-за своей нерешительности сказать своей возлюбленной, которую у него увели из-под носа, и с горечью вымолвить: «Прощай, Антонина Петровна, не спетая песня моя». Но вывод-то молодой человек после рокового трагического случая, а может быть неизбежного, очень правильный: «В любви нужно действовать смело, задачи решать самому. И это серьезное дело нельзя доверять никому». Но в стихотворении Дмитрия Николаевича поэт нерешительный. Он не может рубить гордиев узел с плеча, а мечется между двух огней: «Мне вовек не пойти за тобой, мне вовек не уйти от тебя».

В этом коротком стихотворении Киршина целая россыпь драгоценных находок. Взять хотя бы для примера фразу «от немотной усталости уст». Во-первых два разных по значению слова имеют один корень: «усталость» и «уста». Уста – это губы, а усталость – это обессиливание, невозможность двигаться. Но оба слова объединяет слово «немотность». Немота – это невозможность произносить слова, а ведь они произносятся губами, устами. Вот где родственная связь слов, у которых разные значения, совершенно разные, а Дмитрию Николаевичу удалось их объединить.

Вторая изюминка в этом стихотворении поэта Киршина скупая кроткость рифм: губ и скуп; зарок и впрок; рубя и тебя. Но зато, какая роскошь во фразах: Не удержусь от повтора про «немотную усталость губ». Но не менее красива фраза про некрасивые губы: «Не дано мне понять эту власть некрасивых обветренных губ».

Или такое эротическое выражение «но глумится над волею страсть» и «помраченье возвышенных чувств».

Но сражают наповал слова: «Душу ранит любви рикошет». Удар был направлен как в бильярде, в один шар, но удар нанесен с таким прицелом, что угол падения, а вернее попадания был равен углу отражения и шар, отскочив в сторону, попадает в спокойно стоящий и не ожидавший внезапного удара другой шар. И его неповинная душа получила рану от «поцелуя любви случайной».

Название всего нового стихотворного цикла Дмитрия Николаевича Киршина мне пришло в голову внезапно, прочитав его стихотворение Кризис. Мелькнул ряд ассоциаций и пришло на ум самое устоявшееся, выкристаллизованное многими поколениями устойчивое выражение «Кризис среднего возраста».

Дмитрий Николаевич показывает кризис лирического героя на грани нервного срыва. Еще чуть-чуть и грань между жизнью и смертью может быть стерта безжалостной рукой рока:

Недужных дней безвольный полусон

Мной завладел, как равнодушный вирус…

О, смерть моя, твой белый балахон

В опасный час примерил я на вырост.

Примерять саван для погребения действительно очень опасное занятие. Хотя были на Руси такие твердые характером люди, которые за несколько лет до смерти выдалбливали себе колоду, или сколачивали гроб для погребения. Ходили около него по комнате. Спотыкаясь об него чертыхались, и, опасливо оглянувшись вокруг, молились на икону Божьей матери: «Прости и сохрани».

Но когда кризис проходит, хандра все равно не отпускает лирического героя. Он постоянно вспоминает потерянную им любовь, и у него появляется неистовое влечение к удирающей, сверкая пятками, минувшей в лету любви.

Но что делать герою, если призрачная надежда, что любовь может возвратиться к нему не дает ему ни сна, ни покоя. Тогда-то и наступает нет не болезнь, а такое коматозное состояние, как бессонница.

У Дмитрия Николаевича появилось стихотворение, в котором он описывает нечто подобное в жизни лирического героя.

Ты приоткрыла дверь и в сумраке чуть слышно

Ступила на порог – и чутко замерла.

«Смелее, я не сплю!...» -

Шаги как будто свыше

По комнате плывут из красного угла.

Ты сокращаешь путь дорожкой домотканой,

Мгновенье – и коснусь рубашки кружевной…

Почудилось: ты вновь отчаянно близка мне,

Пусть ныне мой ковчег обходишь стороной.

А память смущена, еще полна тобою,

Движением теней тревожится свеча.

Охвачена душа глухой фантомной болью –

Мы отняли любовь, друг друга развенчав.

Воск лунный догорел, истаял безответно,

Напрасное тепло безропотно творя…

Вздохнула пустота – и колыхнулись ветви

За стынущим окном на грани октября.

Покоя не найти в руинах листопада,

Но сердцу суждено до саванных снегов

Вбирать иконный свет, и не гасить лампаду,

И за полночь не спать в предчувствии шагов.

Ушло у героя наслаждение и гордость, что он соблазнил когда-то и заставил влюбиться в него до умопомрачения до безумства робкую девушку. Но она потом от его холодности и бесстрастности озябла, хотя пока нисколько не сожалела о содеянном, и была нежна, робка и скромна. Но совершив предательство по отношению к ней, лирический герой совершил предательство и по отношению к себе. Теперь он горько раскаивается и сожалеет о своей глупости, но вернуть вспять время не дано. Остались только воспоминания, мечты и сновидения.

Ведь раньше-то они были откровенны, а откровенная речь, как говорят мудрецы, подобна вину и любви, вызывает в ответ такую же откровенность. А ведь нет такой женщины, которая не поверила бы первому же обещанию своего любимого человека, любить её до гробовой доски. И поэтому она жаждет сама, а не только любимый юноша, удовольствия, которых желают наслаждаться оба.

Но вернемся к стихотворению Дмитрия Николаевича, в нем лирическому герою чудится наяву или в полусне, что, приоткрыв дверь, его любимая женщина такая желанная и долгожданная, ступила на порог.

Звук шагов слышится и кажется герою, что они идут из «красного угла». А в деревенской избе всегда красным углом называли тот, в котором находились иконы, и горела лампадка или свеча.

Лирическому герою кажется, что его посетила любимая женщина, по велению свыше.

Далее лирическому герою память подтасовывает новые воспоминания, а они словно оживают и ему чудится: «ты вновь отчаянно близка мне». И чтобы эта близость осуществилась побыстрее, поэт делает сюжет более динамичным такой фразой: «ты сокращаешь путь дорожкой домотканой». Героиня мелодрамы так же, как будто стремится быстрее подойти к своему любимому мужчине. Но это только ему кажется. Только почему же колыхаются какие-то тени от зажженных на образах свечей? У Дмитрия Николаевича в стихотворении это звучит так: «Движение теней, тревожится свеча». Какой удивительный потрясающий образ. Получается, что от движения теней колышется пламя свечей, а не наоборот – от движения женщины, колыхается воздух в комнате и пламя свечей начинает колыхаться, а их трепета, от отблеска пламени свечей на стенах колышется тень двигающейся женщины к постели возлюбленной.

Переживания же героя происходят в реальном течении времени. Он страдает от разрыва отношений со своей возлюбленной: «Мы отняли любовь, друг друга развенчав». Обычно про утраченную любовь говорят: мы разлюбили друг друга, я потерял к ней интерес, разлюбил её. А у Дмитрия Николаевича в стихах звучит приговор обоим действующим лицам устами лирического героя. Он заявляет о причине разрыва со своей возлюбленной откровенно жестко:» мы отняли любовь».

Как говорится в песенке: «Ну, что случилось, что случилось? Были мы влюблены, а любовь не получилась». Да, случилась маленькая трагедия случайно. А в нашем-то случае герой сам признается, что они сами обворовали, ограбили друг друга. Поэт об этом сказал более интеллигентно, помягче: «мы отняли любовь». И все точно. Только вот душа-то болит и страдает. Её грызет, словно пес, сорвавшийся с цепи, причиняя обоим «фантомную боль». Очень точные слова подобрал Киршин для эпитета страдания героев – фантомная боль. Её будто и нет, не видно, не слышно, а ведь, черт побери, душа-то болит, стонет, плачет.

Вместе с любовью мужчина и женщина потеряли еще и ореол возлюбленных – они развенчали друг друга. То есть сами развели себя, без всяких посредников из ЗАГСа, или священника в церкви.

Очень метафорично сказал поэт и о свечах, их материал, из которого они сделаны из пчелиного воска, и их тусклый свет Дмитрий Николаевич сравнивает со светом ночной луны. Луна круглая, как свечи и хотя светит, но не греет, оттого и воск у него лунный «истаял безответно». То есть тихо, спокойно. Только в отличие от луны свечи выделяют хоть немного тепла, но не для обогрева же помещения, у поэта это звучит так: «напрасное тепло безропотно творя».

Но в этой фразе есть еще один скрытый подтекст: то тепло, которое было у влюбленных при встречах, а остались напрасные воспоминания от утерянного тепла остывшей души.

И когда за окном беззвучно колыхнулись ветки фруктовых деревьев яблонь, на которых уже опали яблоки и листья, лирический герой чувствует, как стало пусто и у него в груди: «Вздохнула пустота». Вздох у героя, как говорят цыганки, гадая на картах: «пустые хлопоты».

За окном уже октябрь, и опавшая листва, которой шебуршит, взъерошивая ветер, кажется герою «руинами» уходящего лета и предвестниками зимних холодов и в душе, и в природе. Скоро наступит пора «саванных снегов». И обычно первому снегу его белизне и чистоте люди откровенно радуются, а у лирического героя мрачное настроение: он справляет тризну по любви, но «иконный свет» не гаснувшей лампады вселяет в его хоть крошечную, малюсенькую надежду, что в очередную бессонную ночь он услышит в комнате шаги любимой до сих пор женщины. Поэт назвал это ожидание веско «предчувствием шагов»…

Новую веху поставил на дороге любовных перепитий поэт Дмитрий Киршин в стихотворении «Врозь».

Лирический герой здесь не влюбленный до беспамятства юноша, а маленький мальчик, который горячо любит своих родителей и папу, и маму, но живут-то они врозь.

Гамма смешанных чувств бушует в груди ни в чем неповинного ребенка. Он при живых родителях – сирота.

По склону мчусь на санках вниз

И в рыхлый снег ныряю рыбкой!..

Шалю я:

- Папа, улыбнись!

- Зачем тебе моя улыбка?

Отец пытается шутить,

Но горе выдает глазами:

Ему измены не простить

Жене – моей любимой маме

Он гордым духом одержим,

Но в мыслях мечется повинно,

Как будто сделался чужим,

Вдруг охладев к родному сыну.

Поэтом нарисована очень яркая картинка. Отец играет с сыном, взял его на прогулку, чтобы мальчишка покатался на санках.

А мальчишка большой шалунишка! Он специально со всего размаха, развив бешеную скорость, скатываясь по склону горы, направляет свои саночки в огромный сугроб, наметанный пургой у подножья горы.

От резкого торможения, врезавшись в рыхлый снег, сынишка утопает в сугробе. Этот момент у поэта отражен лихо: «и в рыхлый снег ныряю рыбкой». Мальчик балуется, отряхивается от снега и громко, задорно хохочет. Но… глазами натыкается на грустные глаза любимого папы. Он еще не совсем понимает уныние отца, когда ему так весело. Но пытается развеселить папочку и говорит: «- Папа, улыбнись!».

А ответ отца мальчугана шокирует: «зачем тебе моя улыбка?».

Вроде бы понятно: сыну весело, отцу грустно, один смеётся, другой повесил нос. Но читателя потрясает причина такого ответа отца. Поэт Дмитрий Киршин доводит до читателей о беде, случившейся в семье, словами или мыслями сынишки: «Ему измены не простить жене – моей любимой маме».

Отец не смог простить мамину измену, а страдает не только сам, но заставляет страдать и своего сына. Взрослые почему то считают своих маленьких детей несмышленышами – что они понимают в жизни взрослых. А они понимают.

Если и не понимают, то мальчику напомнят о том, что у него нет отца в детском саду «заботливые» воспитатели, или, когда пойдет учиться в школу, его одноклассники, что бы больно уколоть друга, если он кого-то из приятелей обидит ненароком. И ярлык «безотцовщина» сразу же прилепят и ни сорвать, ни оттереть это прозвище долго не удастся.

Отец мальчика ведет себя нелепо и безрассудно, не желая поддерживать с сыном из-за разлада отношения с женой, добрые, теплые отношения. Его обуяла гордыня и свою холодность к жене он переносит и на сына.

С мальчиком уже нет непринужденно – близких отношений, а вынужденные отношения, только для исполнения своего отцовского долга проводят непреодолимую границу между ними.

Спустя много лет, когда сын придет поклониться над могильным надгробьем отца у него заскребут на душе кошки и нечаянная слеза прокатится по щеке, чтобы с разгона застрять в щетине трехдневной небритости, но прошлое не вернуть, не изменить. Они прожили врозь.

То, о чем я так долго фарисействовал, поэт уместил в двух… нет, не в словах, а в одной строфе:

До смерти не пришел в себя –

Тоскою острою подкошен.

Господь прибрал его, скорбя

О каменной сердечной ноше.

Отец был для него идолом, он боготворил его и уже не мальчик, а молодой мужчина понимает, что Бог прибрал его отца так рано из-за любви, скорбя, что сколько же можно носить на душе тяжелый каменный груз «сердечную ношу». Вот сердце и не выдержало и остановилось.

У могилы отца понимаешь бренность земной жизни, и устремляются мысли в небо к нему Отцу нашему «А все ли мы делали правильно на земле?». Задаешься мыслью, и тревога, а может быть, страх закрадывается в душу сына, всю жизнь прожившего без отца:

Прошло десяток лет уже,

Но тайный страх лежит под спудом:

Что, если в Божеской душе

К сынам Адамовым остуда?!.

Сиротство в разум не вместить –

Мы словно брошенные дети…

Творцу измены не простить

Земле – поруганной планете.

С надеждой вглядываясь в высь

Сквозь поволоку хмари зыбкой,

Шепчу я:

- Отче, улыбнись!..

- Зачем тебе Моя улыбка?..

Лирический герой, обжегшись на молоке, дует на воду. Хотя поэт показывает не молочные семейные проблемы, а через образы отца и Отче глобальность ситуации от земного до Небесного.

Отец мальчика не простил измены своей жене, а Отче, Творец не может простить измены своему любимому созданию – Земле. Но почему же поэт считает нашу планету поруганной?

А неужели вы не видите по телевизору и не слышите по радио, почему и кто надругались над планетой Земля. Потому у лирического героя подспудно возникает страх, не остыла ли любовь у Бога к потомкам Адама, которым урок Адама и Евы так и не пошел впрок их отпрыскам. Они собираются (многие из них) соблюдать законы (запреты), а потому и сваливается на их головы Божья немилость. Но «сиротство в разум не вместить - говорит поэт Киршин – Мы словно брошенные дети…».

И один из этих брошенных детей, выросший и умудренный опытом, вглядываясь ввысь, умоляет Отче улыбнуться.

У поэта Александра Пушкина старик умоляет Золотую рыбку смиловаться и выполнить очередной каприз глупой, вздорной старухи. До поры до времени золотая рыбка выполняла все возрастающие запросы скандальной бабы. А потом, ни словом не обмолвившись, махнула хвостиком и ушла вглубь потемневшего от гнева моря.

Лирический герой, вглюдывая в небо «сквозь поволоки хмары зыбкой» понимает безнадеху его просьбы, зыбкая хмарь и вводит просителя в транс, как старика потемневшая, почерневшая вода синего моря, но надежда умирает последней. И герой просит: «Отче улыбнись!..».

А Отче не остается нем, как золотая рыбка, а отвечает той же фразой, что сказал отец в детстве мальчику: «Зачем тебе Моя улыбка?»

Эту улыбку нужно заслужить, выстрадать, а не выпрашивать, как милостыню стоя на паперти.

Глава 2

Дуэль со временем

В этой главе вы, уважаемые читатели, увидите совсем другого поэта Дмитрия Киршина. Он сменил нежный лирический стиль на резковато прямолинейный стиль частушки.

Он окунулся в атмосферу жестоких исторических событий двадцатого века.

Политическая жизнь в стране ведь тоже резко отличается от личной жизни граждан, которая иногда, увы, совсем не отличная. Вот почему у него стиль в этой главе частушечный.

Он это и не скрывает, и одна поэма так и называется иронически «Русские частушки после третьей чекушки.

Родина частушек – село, деревня. Там нет такого разнообразия развлечений, как в городе. И поэтому на вечерках молодые парни и девушки поют, а скорее выкрикивают частушечные куплеты. И почти в каждом куплете свой оригинальный сюжет, но краткий, и обязательно иронический.

Ведь с прошлым (а я уже говорил, что тема-то взята Киршиным историческая) расстаются смеясь, каким бы горьким оно, это прошлое, не было.

Взять хотя бы большое стихотворение, или маленькую поэму с простеньким названием «Простая история». А она очень не проста и велика по теме, которая начинается с начала образования социалистического государства Союза Советских Социалистических республик (СССР) до его полного распада и далее до попыток построить новое общество – общество потребления.

В «Простой истории» на примере жизни двух братьев-близнецов Севы и Славы, которые ровесники создания СССР, поэт показывает все трудности, противоречия страны за почти вековой период. Так как затрагиваются жизненные передряги не только советского периода, но и до его рождения и после. Ведь жизнь была и до рождения СССР и продолжается она позже.

Дмитрий Николаевич не задавался показать какой строй был лучше или хуже6 империалистический, социалистический или демократический, он показывает все как есть. Ведь название одного цикла из этой серии «Русские частушки» уже обозначает главную тему поэтического повествования: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Но Дмитрий Николаевич не собирается отдавать пальму первенства в пьянстве России, есть любители алкоголя во многих странах. И в «Простой истории» братья обычные граждане своей страны, хотя взгляды их несколько отличаются: один левых взглядов, другой – правых.

В первой своей главке поэмы у Дмитрия Киршина звучит гимн о рождении Славы и Севы:

Поддержите хор поэтов,

Ощутите радость кожей –

Родились в стране Советов

Близнецы на свет небожий!

Сарказм Дмитрия Николаевича понятен: обычно дети-то рождаются на божий свет, а разве в атеистической стране, где существование Бога отвергают, может ли быть божий свет? Потому и родились братья на свет небожий.

И хотя они близнецы и похожи друг на друга, а этот факт засвидетельствован поэтом:

Был похож на брата Слава,

Был похож на брата Сева,

Но один смотрел направо,

А другой смотрел налево.

В колыбельке у братьев вряд ли были взгляды разными. Просто головки повернули они в разные стороны. Показывая уже с первых лет себя индивидуалистами – каждый имеет право смотреть куда захочет.

Во второй главке: детские годы чудесные:

Чувство родины дворовой,

Чувство локтя, чувство гола

Зрели в личности здоровой –

И дозрели: здравствуй школа!

Молодцом учился Слава,

Сорванцом учился Сева:

Старший – к знамени – направо,

Младший – к завучу – налево…

Тут поэт показывает, что солнце, воздух и вода наши лучшие друзья, а спорт очень полезен для здоровья и он объединяет мальчишек с нашего двора. Но характеры у всех разные и в школе жизни воздаются по заслугам. Передовикам – отличникам доверяют встать в почетном карауле под знамя пионерской дружины, а сорванца и разгильдяя приглашают для пропесочивания к завучу. Ученье свет, а неученых тьма.

Третья глава начинается двумя событиями – окончания десятилетки, прощай школа, праздник выпускного бала и одновременно загрохотала над Родиной война. Но война-то длилась долгих четыре года и вся эта эпопея уместилась в судьбах братьев и в нескольких строчках главы «Простая история».

Шатко-валко шатья-братья

Дошагала в класс десятый –

Выпускного бала платья

Всколыхнулись тайной смятой.

Только годы роковые

Близнецов поразметали –

Скоро сводки фронтовые

Грозной летописью стали.

В Сталинграде выжил Слава,

В Ленинграде выжил Сева,

Хоть косила смерть направо

И косила смерть налево!..

Кратко, сжато, емко и 1418 дней Великой Отечественной войны уместились в 12 строчек главы «Простой истории» от выпускного бала до Победы. Хотя выжить в блокадном голодном Ленинграде и в разрушенном фашистами до основания волжской твердыне – Сталинграде, было очень трудно, почти невозможно, статистика смертей об этом красноречиво и молча говорила. Но ведь выжили близнецы, выжили…

В четвертой главке Победа и Счастье прокатились волнами, по всей стране начиналась новая мирная жизнь её проблемами и сложностями. Братья «пол – Европы по-пластунски пропахали», а не прошагали и вошли в логово фашисткого зверя в Берлин:

Взяли Дрезден, взяли Вену,

Расписались на Рейхстаге! –

И любовь пришла на смену

Ратной дружбе и отваге.

В четырех строчках сумел уместить последнюю фазу окончания самой кровавой войны во всей мировой истории, но … Он показал не только пафос победы, но и личного счастья – любви. Но праздник-то со слезами на глазах и слезы проливаются не только от счастья. Сколько же искалеченных жизней и судеб оказалось после окончания войны. Она подлая продолжала убивать. Дмитрий Киршин уместил эту горесть и отчаяние в следующем четверостишье:

С возвращением, солдаты! –

Бабье счастье, доля вдовья

По весне победно святы

Воскрешающей любовью.

Какие проникновенные слова: «С возвращением солдаты… с воскрешающей любовью». А горечь и страдания звучат в другой фразе: «Бабье счастье, доля вдовья». Не всем женщинам, да что там не всем, миллионам женщин выпала горькая доля вдовы. Но надо же и выживать, а потому в следующей строфе этой главки поэт рисует вынужденный выход из этой демографической ситуации через поступки братьев-близнецов:

Глаше отдал сердце Слава,

Маше отдал сердце Сева,

Но один ходил направо,

А другой - ходил налево…

А нужно было восстанавливать в стране разруху. А это тяжелый и изнурительный труд и бывших фронтовиков и новое поколение молодежи зовут на новостройки. Молодежь с воодушевлением едет на комсомольские стройки, так стали называть важные объекты для страны. И поэт об этом пишет в пятой главе:

Столько дел, мечтаний столько –

Из руин страну поднимем!

В городах - большая стройка,

Реют лозунги над ними:

«Восстановим!», «С новосельем!»,

«Миру-мир!», «Даем сверх плана!» -

Море веры неподдельной

С легким привкусом обмана.

«С легким привкусом обмана» очень верная фраза. Если правильные лозунги часто повторять, то во рту, разумеется, останется неприятный привкус. Говорят же – эта трескотня у меня в зубах застряла, а остатки непрожёванной пищи во рту, пахнут неароматно.

Но близнецы трудились на совесть, каждый за двоих работал.

И такой самоотверженный труд принес результаты. В шестой главе «Простой истории» описывается прорыв в космос:

В космос вырвалась Отчизна –

Первый спутник и Гагарин!

Но все меньше в жизни… жизни,

Труд ударный безударен.

Удаль кончилась – усталость

Ложью в души рикошетит:

Не беда, что настрадались,

Лишь бы дети… лишь бы дети…

В общий ряд вписался Слава,

В общий ряд вписался Сева.

Скажет партия – направо,

Скажет партия – налево…

Если в начале «Простой истории» упоминались имена вождей в названиях городов: Сталинград, Ленинград. То все теперь прислушиваются к единственному лозунгу, которому никакая смена первых лиц страны не изменит сути: «Партия – наш рулевой». У руля корабля, на борту которого крупными буквами написано «СССР». Началась, нет, не перестройка, а налетел на страну шторм, цунами, ураган, и эти сильные ветры сначала смели продукты с полок магазинов. Затем от добротного корпуса корабля стали отлетать с бортов осколки, обломки с палубы и матчей. Капитанский мостик еще не разрушился, но капитана на нем не оказалось. Вместо морского волка в рубке оказался забытый всеми шкодливый щенок. А казалось корабль с аббревиатурой СССР непотопляем. Но разве бывают непотопляемые корабли? Ведь даже громадный «Титаник», куда несколько тысяч пассажиров, разместившись в шикарных каютах, получив пробоину от льдины, ушел очень быстро на дно океана, потянув за собой жизни этих людей. Им и осталось только сообщить на берег, отбив морзянку, последнюю просьбу, последний сигнал «СОС», что на языке моряков читается как – спасите наши души – в переводе с английского.

И все-таки модель непотопляемого корабля была изобретена изобретателем, который изобрел и радио Александром Степановичем Поповым. Корпус корабля Попов выполнил в форме цилиндра. Если трюм корабля наполнить грузом, балластом на две трети, то никакой шторм, или ураган его не опрокинут. Он устойчив и никогда не сможет опрокинуться или перевернуться. Единственная его «ахиллесова пета» в том, что этот корабль не может… двигаться, как бы его не толкали, не тянули вперед. Он будет только вращаться вокруг своей оси, а потому как транспорт этот корабль, который прозвали по фамилии изобретателя «Поповка», не пригоден.

И вот в седьмой главе «Простой истории», а число семь – сакральное число, Дмитрий Николаевич показал катастрофу, разрушение страны. Кстати находились остряки, которые слово «перестройка», произносили как «катостройка»:

Перестроенные будни

Разбудили дух свободы:

Все смелей и неподсудней

Рушат Родину народы.

Слава гонит в шею страхи,

Сева дружен с днем вчерашним –

Если ты рожден у плахи,

Трудно вырасти бесстрашным.

Самостийно дышит Слава,

Суеверно дышит Сева…

Старший брат плюет на право,

Младший брат – плюет налево.

Вот такой печальный финал. Дух свободы разбудил народы, а народы разрушили Родину.

История повторяется: - Декабристы разбудили Герцена, а Герцен, создав журнал «Колокол», развернул революционную агитацию, сказал Владимир Ильич Ленин.

А сам Герцен был ошеломлен результатом пропаганды свободы:

- Я вижу много освободителей, - сказал он, - но не вижу свободных людей.

Об этом говорил ли Некрасов, крестьянский поэт соредактор «Современника» о реформах 1862 года. Он не верил, что сами крестьяне выиграют от отмены крестьянского права. Да появились также, как и перед Октябрьской революцией, больше свободных людей. Но из этих людей возникло новое поколение жадных купцов, промышленников и банкиров. Царапают сердце и карябают нервы слова поэта «Если ты рожден у плахи, трудно вырасти бесстрашным. Да были репрессии 37 года, но это не помешало устоять Славе под Сталинградом, а потом пленить армию фельдмаршала Паулюса, Севе петь под Ленинградом: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто замерзал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу».

Но их подвиги и военные и трудовые забыты. Это больно, это горько, это описал ещё Александр Трифонович Твардовский в поэме «Тёркин на том свете». Поэт попал сначала в опалу, а потом за своим героем, говоруном, балагуром и несгибаемым бойцом Василием Теркиным… на тот свет.

У Дмитрия Николаевича Киршина финал похож на Тёркинский. Его герой вспоминает о своих героических буднях на кладбище:

Два креста в одной оградке,

Навещают часто дочки…

Поздно жить без волчьей хватки

И судьбе платить в рассрочку.

- Как спешил на Целину я!

- Силы отдал «Метрострою»!

- Вот осилим посевную!..

- И звезда найдет героя!..

Не дождался славы Слава,

Не дождался сева Сева…

«На кого ж ты нас?!»

Направо…

«На кого ж ты нас?!»

Налево…

А после посещения оградки с двумя крестами сын одной из них, вполне продвинутый парень, окунувшись с головой в телеящик, насмотревшись и наслушавшись поп – звезд, рок – музыкантов, новоявленных нуворишей, очумевший от всего телебедлана, говорит своей маме: «Слава Богу!»

В стихотворении Киршина «Слава Богу», поэт озвучивает исповедь лирического героя оставшегося со светлым умом и в твердой памяти среди всеобщего шабаша поп – культуры, политиканства и коррупции:

Бросает тень на свет Фаворский

Смутьян-зачинщик при луне…

Я мог родиться Новодворской,

Но Бог был милостив ко мне.

Валерия Новодворская была непримиримым оппонентом советской власти и уничижительно называла членов партии КПСС, а потом и КПРФ – комуняками. Теперь этот нововведенный термин Новодворской используют фашиствующие молодчики чуть ли не на каждом шагу на самостийной Украине. Они оголтело орут: «Комуняку на гиляку!» Лозунг каннибальский, ведь они призывают каждого человека с левыми взглядами повесить на суку, вздернуть комуняку на ветке. Демократка Новодворская ласкала слух и кликушеский хор, похожий на ор, исполняющий не «Слава Богу», а «Слава Украине».

А лирический герой, вспоминая о баловне судьбы предприимчивом мошеннике Борисе Абрамовиче Березовском, с ужасом и содроганием сожалеет о бесславном конце долларового миллионера, повесившегося (или повешенного, - тут дело темное) на кончике своего шарфика в ванной в лондонском особняке, который он купил на деньги, нажитые «непосильным трудом». Но что делать, народная поговорка гласит: «Как веревочке не виться, все равно придет конец» с петлею на конце. И Дмитрий Николаевич вздыхает, сожалея о смерти миллионера – о человеке, кто бы он ни был и что бы он не творил и не куролесил на этом свете, всегда скорбят, когда он уходит в мир иной. И радуется, что его герой избежал участи магната:

Кичится разумом бесовским

Мошенник с думой о казне…

Я мог родиться Березовским,

Но Бог был милостив ко мне.

Несомненно, Борис Абрамович был умен и кичился своей изворотливостью и мудреными шулерскими комбинациями, которые благодаря своих математических знаний, он проворачивал, приносили баснословные барыши. Но философским мировоззрением он не обладал. А знания и мудрость являются уделом только Бога. Мы же крадём у него то, что потом присваиваем его заслуги себе.

В следующем четверостишье поэт спорит с Федором Михайловичем Достоевским, который утверждал, что «Красота спасет мир». И хотя истина во фразе классика несомненна, но существуют и нюансы.

Конечно, красота не спасает, а уничтожает мир, если её используют как товар на продажу и потребу всякому любителю «клубнички». Великолепным примером может служить сладострастие под маской добродетеля, на самом деле весь вопрос в толщине кошелька клиента. И любой каприз исполняется за его деньги.

Красотка коброю очковой

Обнажена по всей длине…

Я мог родиться Волочковой,

Но Бог был милостив ко мне.

В следующей строфе Киршин говорит об эпатажности политиков и лирический герой, осуждая этот порок, благодарит Бога, что не пошел в публичную сферу политики, чтобы не уподобиться публичной девке.

Крикливой глупости обноски

Перелицованы втройне…

Я мог родиться Жириновским,

Но Бог был милостив ко мне.

Но, после эмоциональных всплесков о «свинцовых мерзостях» жизни в новых условиях постперебранный период лирический герой искренне радуется тому, что он вообще-то каким-то чудесным образом сумел появиться на свет:

Заложник пагубных традиций –

В моей отчаянной стране

Я мог бы вовсе не родиться…

Но Бог был милостив ко мне.

И, завершая цикл размышлений над «инновациями» общества потребления привожу эпиграмму Киршина на общество потребления:

Отвергая старины веяния,

С новой силой ныне и присно мы

Строим общество потребления

Отговаривать нас бе-е-ссмысленно!

Это блеяние «бе-е-е!» красноречиво говорит твердолобости сторонников уникального общества. И как не вспомнить слова другого замечательного поэта Сергея Михалкова про белого барашка и черного, которые не хотели свернуть с дороги на узком мостике через речку, не уступили дорогу друг другу, и в результате «Этим утром в речке рано утонули два барана».

И снова про любовь. По слушайте сначала любовные страдания из серии: «Русские частушки после третьей чекушки». И сразу же про женскую страстную любовь к олигархам. Хоть говорят, что с милым рай в шалаше, но на вилле у берега моря живется комфортнее:

В шалаше любовь не снится,

Во дворце с нелюбым рай…

Хочешь жить – умей жениться,

Разведешься – помирай!

Поговорку «Хочешь жить, умей крутиться» Дмитрий Николаевич трансформировал в «умей жениться». Но предупредил о последствиях такого умения: «Разведешься – помирай!». Ведь и сама дева, выходя замуж, глядя на седины и морщины своего суженого-ряженого мечтала: «Умер бы Максим, да и черт с ним!»

Но «любимый» муж уже объелся груш и исполняет ответную частушку:

Расстаемся безвозвратно,

Не наставишь мне рога…

Ты местами не понятна,

А местами дорога.

Но, прочитав еще раз слова частушечные, возникает сомнение, о женщине, когда-то горячо любимой его, обращается олигарх? Дмитрий Николаевич замаскировал прямой смысл частушки в парафразе тютческого шедевра: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить. У ней особенная стать, в Россию можно только верить».

А толстосум не верит матушке России и, бросив её на произвол судьбы, хотя это ему только кажется: «Всё пропала Россия, сгибла…». И удирает, сверкая пятками без оглядки за бугор, а то и за океан.

А любительниц показной роскоши поэт предупреждает, что золото блестит слишком ярко, а бриллианты сверкают ослепляюще. И, если щеголять частенько новыми украшениями, не понятно на какие шиши купленные, то и загреметь под «фанфары», ненароком можно:

За нескромные сережки

Распекает кум куму:

Тут встречают по одежке,

А сажают по уму.

Но кум-то сам не промах, прибрать все, что плохо лежит. У него отношения к деньгам, как у американского президента Вилла Клинтона, который однажды изрек: «Если вам говорят, что дело вовсе не в деньгах, значит, речь идет о чужих деньгах».

Кум же извлекал выгоду из всего, словно алхимик золота из философского камня. А вот на любовном поприще сам проскользнулся. Кума тут же не преминула поизголяться над незадачливым куманьком, и как врежет по его самовлюбленному личику частушкой:

Мудрость копится веками,

А теряется за час –

Философским камнем канул

Гений в омут женских глаз.

Пришлось куму оправдываться перед кумушкой, чует кошка, чье сало съела. И он, отбив дробь чечетки, прошелся, приплясывая по кругу деревенской гулянки, выдал свою припевочку:

Довелось однажды, братцы,

В пятки разуму уйти…

Начал было возвращаться,

Но застрял на полпути.

Тут интересен такой пассаж. Говорят, когда страх в человеке пронзает его до мозга костей, что у него «Душа ушла в пятки». Но юмор Дмитрия Киршина более гипертрофирует эту поговорку. У него разум уходит в пятки. До такого опупения, отупения дожить надо. Ведь отчего травоядные динозавры вымерли. У них была длинная шея, головка маленькая, в которой размещался мозг величиной с наперсток. Когда хищник впивался в пятку динозавра острыми зубами, ящер не ощущал боли и находился в эйфории, так как информация долго доходила до головы. И мер не принимал никаких в отношении врага. Вот динозавры и приказали долго жить более мелким хищникам.

Но бывают случаи, когда млекопитающие, имея хорошую реакцию, острый ум и хорошее положение в обществе, не используют в жизни этих преимуществ. Взять хотя бы частушку поэта Киршина о Пуделе – пустобрехе:

Пустобрехом пудель скромный

Век пролаял кое-как,

С безупречной родословной

Он – заслуженный дурак!

Марк Твен иронизировал не только над дураками, а и над власть имущими. Он так ярко сказал о Первом Президенте США Джордже Вашингтоне, что не все могут короли: «Я не похож на Вашингтона: мои принципы выше и величественнее его, Джордж, просто не мог лгать. Я же лгать могу, но воздерживаюсь».

Реплику Марк Твена Дмитрий Николаевич оправдывает своей эпиграммой «Фаворит»:

Монарший дарскоропостижен –

Не стоит рваться на рожон.

Тулуп с плеча всегда престижен,

Покуда плут не пристыжён.

Глава 3

Вот север тучи нагоняя

 Когда взошла звезда Вифлеема, и волхвы пришли с дарами поздравить Деву Марию с рождением Христа было тепло и уютно Младенцу лежать в ясельках овечьего хлева. А что творилось в это время в Северной Руси? Ведь в это время на севере трещат морозы, земля покрыта белым холодным снегом, но Рождество и на Севере – Рождество! Поэт Дмитрий Киршин, преодолев пространство и время, рассказывает в стихотворении «Северное Рождество», что же творилось на севере Руси в этот день:

Одето в белое былое –

Из прошлой жизни дерева…

Лучится взгорок аналоем,

В святом убранстве Рождества.

Тропинка лунная искрится,

И в окружении снегов

Издрогшим путникам не скрыться

От гнева никнущих богов.

Звездой Полярною ведомы,

На зов пророческой молвы

Спешат к сияющему дому,

Минуя капища, волхвы.

С крыльца, как будто бы с амвона,

Нисходит в души глас иной,

И говорит сосновым звоном

О благодати бор ночной.

Наступила Новая Эра на Северной Руси в день Святого Рождества. Язычество кануло в лету и началось время Православной Веры.

Природа сама позаботилась об убранстве к празднику. Деревья, а это слово у поэта написано в архаичном звучании – дерева; жили ряски еще в далеком прошлом. Но в честь Рождества приоделись в белоснежные одежды.

Их необычность наряда подчеркивает Дмитрий Николаевич. Они одеты «в белое былое». Аналоем лучится взгорок. Раньше так называли бугры, холмы, сопки, а поэт употребил старинное слово «взгорок» и оно отражает эпоху. Такое слово в литературных произведениях почти не употребляется, оно стало реликтовым. Я слышал его только один раз в песне: «По долинам и по взгорам, шла дивизия вперед, чтобы с бою взять Приморье, белой армии оплот».

Эта песня из недалекого советского прошлого, но слова и мотив этой песни звучали еще в маршевой строевой песни царского Корниловского полка.

И вот на пригорок, на котором уже установлен рубленный из бревен, деревянный храм спешат волхвы, которые ориентируются по Полярной звезде, находящейся в ковше созвездия Большой Медведицы. Всем путешественникам и основателям Севера служит эта путеводная звезда, указывающая на Северный полюс Земли.

Идут волхвы ночью по сосновому бору при луне. Эту великолепную картинку при лунном сиянии с нежной трогательностью описал Дмитрий Николаевич, но вместе с нежностью прорываются и тревожные нотки в стихотворении «Северное Рождество».

На издрогших (не продрогших, а именно издрогших) обрушился гнев языческих богов. Ведь волхвы идут «к сияющему дому», «на зов пророческой молвы» «минуя капища», где поклонялись деревянным идолам, олицетворяющих силы природы: Перун – бог грома и молнии и Дождбог – бог дождя и так далее.

Но волхвы не собьются с дороги. Их путь к храму, построенному нашими дедами, прадедами в лесной глуши. На храме нет пока даже колоколов, но малиновый звон слышен по всей округе. Вместо колоколов звенит сосновый бор, и в души прихожан «нисходит глас иной». Бор уже постарался, дав православным материал для строительства церкви и, гордясь этим поступком, и шумят и гнутся в поклоне сосны леса.

В стихотворении «Пантеон» поэт прославляет монаха-затворника за его подвижничество. Монах не только славил Бога, ежечасно, ежегодно молясь, но он хранил и культурные реликвии известных исторических фигур и лиц:

Монах-затворник не мусолил рясу

И презирал высокочтимый клир-

Он жил один среди посмертных масок

Тиранов и творцов, потрясших мир.

Закрыв глаза, он мог лежать часами,

К тяжелым векам примеряя тьму.

Гипс и бинты хранил под образами,

Судьбу вверяя Небу одному.

Так что же подвигло затворника монаха жить среди посмертных масок тиранов и творцов? Во-первых, он сам был творцом и по смертельным маскам, по их образу и подобию вылеплял скульптуры. Во-вторых, благодаря художникам не покинули в лету имена и знатных особ и обыкновенных крестьян и ремесленников, которых живописцы изобразили на своих полотнах или скульптурах, увековечили их в гипсовых или мраморных бюстах.

Монах был не только станком, но и отличным психологом. Он делал свои скульптуры не только похожими на живших когда-то людей. О, нет, их лица выражали характеры своих героев… или негодяев и подлецов. Но все же монах старался увековечить талантливых, гениальных людей, которых можно назвать одним словом: личности!:

Не пиета – загробная карьера

Влекла его на мертвый маскарад…

Но безмятежный облик Робеспьера

Потусторонне высмеял Марат.

В этом четверостишье есть великолепная игра слов «Мертвый маскарад». Слово «маскарад» у нас никогда не ассоциируется со словом «мертвый». И кажется этот эпитет совсем не уместен к слову «маскарад». Маскарад – это радость, веселье, карнавал масок. Стоп, стоп: от слова «маски» и произошло слово «маскарад». А ведь посмертные маски монах снимал не только с весельчаков. Опять же посмертная маска или много масок и создают в импровизированном музее монаха-затворника «мертвый маскарад». Но вернемся к работам скульптора. И увидим, что маскарад вовсе не мертвый. То есть скульптуры, которые хранил в своем жилище творец, личности известные и до сих пор. Они и сейчас всемирно известны, а значит, живут в сердцах и памяти людской. Эти люди стали бессмертными.

Посмотрите на веселый и с небольшой грустинкой карнавал живых людей, который через призму восприятия монаха изобразил поэт Дмитрий Киршин. И в том, что маскарад мертвых превратился в живой маскарад заслуга не только монаха – скульптора, но и поэта Дмитрия Киршина:

Торжествен Вагнер, осененный славой;

Строптивый Лев Толстой потупил взор;

А Гёте прозревает белой лавой,

На вечность глядя словно бы в упор;

Никола Тесла кажется мутантом;

Спит Мендельсон, свободный от забот;

И просветлен иконописный Данте,

Как будто в Ад отшельника зовёт.

Вот какие сочные и смачные характеристики дал поэт обитателям пантеона отшельника: Вагнер торжествует в лучах славы, строптивый Лев Толстой готов смирить свой бунтарский нрав, Гёте пристально широко раскрытыми глазами всматривается в вечность и видит там свой пьедестал. Никола Тесла среди обычных, простеньких, примитивных грамотеев выглядит непонятным существом – мутантом. Зато веселый Мендельсон беззаботно почивает на лаврах – написал одну мелодию вальса, которую повторяют многократно, да часто там, кратно, миллионы, миллиарды раз на каждом торжестве молодоженов при бракосочетании. А пресветлый образ Данте Аногвери, который удивительной и чистой поэзии изобразил страшные, ужасные картины Ада?. Разве не живет он сейчас?

Финальное четверостишье трагическое, но не безнадежное. В нем поэт оставляет открытую дверку для выхода в свет всех одиноких людей. Они не одни, с ними в их душе всегда есть собеседник – Бог:

… Его нашли спустя почти полгода –

Сотлевший прах средь гипсовой родни…

Спаси нас, Бог, когда в летейских водах

Пред пустотой останемся одни!

А теперь вернемся снова к бессмертию, о котором уже упоминал выше. Главное не сколько лет прожил человек, а как он их прожил…

Лирический герой Дмитрия Николаевича в следующем кратком стихотворении без названия не завидует Мафусаилу, который по преданию прожил 696 лет. Даже за такой жизненный путь трудно определить, а станешь ли ты бессмертен:

На десять жизней не надышишься –

Прервёт скупым благодеянием

Мафусаиловы излишества

Внезапной смерти подаяние.

Но, пеленая тело глиною,

Недолговечной плотью жертвуя,

Душа поборет грусть полынную

Святой внезапностью бессмертия.

Мафусаил за долгую жизнь устал ждать беззубую старуху с косою. И надеялся, как образно сказал поэт, «внезапной смерти подаяние». Он не молил об этом Бога, но не хотел долго мучиться в предсмертной агонии, а предпочел бы легкую внезапную смерть и надеялся на это «скупое благодеяние». Мафусаилу было время, очень много времени, подумать с грустью, пусть и не близкой кончине». Дмитрий Николаевич подчеркнул, что все-таки грусть старца была с горьковатым привкусом, у него в стихе «грусть полынная».

В стихотворении поэта Киршина «Дочери Марии» лирический герой также размышляет о смерти, но его больше беспокоит крах в семейных отношениях с женой. Если, как поется в песне «расставаться – маленькая смерть», то окончательный разрыв – это светопреставление.

Лирический герой тяжело переживает этот разрыв, что даже посмотрев на себя в зеркало, увидел прядь седых волос на виске, как на деревьях осенью начинают появляться лунные пряди.

В этой метафорической манере Дмитрий Николаевич и показывает внутренние переживания лирического героя:

Духовные порваны узы –

Нетрудно предать и попрать…

Осенней утратой иллюзий

Прорезалась лунная прядь.

Наутро пред зеркалом вздрогну

От ранней своей седины:

Смертельной обиды волокна

В сердечную ткань вплетены.

Разрыв не по воле инфаркта –

Тревожит, горя и садня:

С тобой мы чужие де-факто,

Де-юре по крови родня.

Герой «Дочери Марии», понимая, что ни стенания, ни возмущение не помогут и не изменят ничего к лучшему, не собирается даже взывать к «звездному небу», а упорно молчит. Выпала ранняя седина на голову, как ложится на землю первый с нег. Но это не повод позволять бесу садануть под – дых, да так ловко, что попасть в самую болевую точку – под ребро. Или в ребро.

И поэт сомнение и смятение лирического героя делает глобальным событием, как явление Христа народу:

Моли, возмущайся иль требуй –

Развеется зов, словно дым,

И отповедь звездному небу

Безмолвием канет земным.

Но вновь на пороге ночлега

Затею судьбы пересказ…

Второе пришествие снега

Спасет ли, рассудит ли нас?

Не менее тяжело идти на поминки родственника, который погиб из-за злобы соседа, недовольного житейским достатком сельского труженика. У злобного соседа пьяницы и бездельника от излишнего возлияния алкоголя в пустой голове распрямил последнюю извилину налетевший вихрем зеленый змий. И он, алкаш, конечно, взял спички, чтоб прикурить папироску, а заодно поджег и дом соседа.

Об этой трагической истории написал Дмитрий Киршин в стихотворении «Яблони. 40 дней»:

Небес отверзшими хлябями –

Когда не ждешь! –

Под вечер замерзшие яблони

Бросает в дрожь.

Усеяли плоды успения

Пожухший сад.

И конура от запустения

Отводит взгляд.

Объят надеждами недавними,

Дом в поздний час

Взывает пепельными ставнями,

Но Спас – не спас.

Простить усердного хозяина

Сосед не смог –

И пятистенок на окраине

Со зла поджёг.

Следят глазницы окон таборно

За ветряком…

В предзимье брошенные яблони…

И в горле - ком!

Для написания этого жесткого, а может быть даже жестокого стихотворения, он выбрал необычный ритм. Обычно строчки поэта журчат плавно и напевно, как текущая вода ручейка, а тут мелодичность скрипки ля-ля-ля-ля-ля размеренно, периодично сменяется барабанной дробью: бум-бум.

Есть на Кавказе дивная легенда: Течет ручей, звенит его песня и радует слух. Песня рождается от журчания воды, когда она разбивается об камень, который перегородил на повороте русло ручья. Но не совсем закрыл ток воды, а лишь частично. Пришел человек и убрал из ручья этот камень. Он ему не понадобился для фундамента дома. Но как только камня в ручье не стало, люди перестали слышать чудесную мелодию ручейка. Он затих, потерял дар певческий.

Дмитрий Николаевич намеренно рассекает ритм строчки, что бы читатель чувствовал все нарастающую тревогу, чередуя длинные строчки короткими: когда не ждешь – бросает в дрожь; Потухший сад – отводит взгляд. А теперь сравните мелодию длинных строчек: Усеяли плоды успения – И конура от запустения. Да, именно конура от запустения отводит взгляд. Ведь там сидела собака, которая при пожаре выскочила из будки и убежала, спасаясь от огня, куда глаза глядели. Вот конура и отводит взгляд, стыдясь за собаку, и горюя о гибели «усердного хозяина» дома с окнами в сад. Да и дом - то почерневший и от горя и от языков пламени, превратившие его бревна в черные головешки, тоже моргает «пепельными ставнями», как человек веками слезящихся глаз.

А «глазницы окон таборно» следят за крыльями ветряной мельницы и моргают в такт вращения их. Режет слух и само слово «таборно». Но поэт специально усиливает драматизм случившегося: был жилой добротный дом, а теперь он превратился в цыганский табор. – Кто хочет, заходи на пепелище, разведи костерок, погрей чай в котелке и кати дальше своей дорогой, к другому привалу.

Закончив реквием по «усердному хозяину», поэт Киршин исполняет реквием, написанный «к столетию святой праведной Екатерине Ивановне Лексаченковой».

Лирический герой стихотворения не может смириться с утратой святой и праведной женщины и стоит на воображаемом берегу у вод Стикса, по которым Харон перевозил души усопших в мир иной во мрак подземелья, в мир теней:

С потерей раннею не свыкся,

Твой лик – в окладе давних лет…

На берегу ночного Стикса

Теряется прощальный след.

Здесь, под обрывом, на колени

Встать попытаюсь – не смогу…

Отава новых поколений

Растет на заливном лугу.

Осока спит в туманной пойме

Меж фресок высохших ракит…

О вечной жизни сказку спой мне –

Твой голос в вере укрепит!

Живописная картина Киршина под стать кисти Левитана: туманная пойма реки, заросшая густой осокой. Зелень травы контрастирует с ветвями засохших ракит. Их поэт называет «фресками». Живая зеленая трава и отмершие ветки, картина вечно обновляющегося мира. Но, если герою нельзя увидеть на воде «прощальный след», то он умоляет Екатерину Ивановну спеть сказку о вечной жизни. В детстве сказками лирический герой восхищался, так почему бы ему не побороть уныние, услышав сказку о вечной жизни. На душе станет легче, когда веришь, что Екатерина Ивановна в Раю. С уходом её кажется, что целый мир ушел в небытие… Но это не так. Поэт верит, что память сохраняет все что было:

На водной глади похоронной

Увижу ль, чей теперь черед,

И по Христу ли, по Харону ль

Свершится тайный переход?

Брег, словно рок, навис печально,

Отвесно стынет надо мной…

И целый мир узлом причальным

Привязан к памяти земной.

Поэт Дмитрий Киршин, говоря об отаве новых поколений, которая растет на заливном лугу, показывает, что высшее проявление мужества перед лицом смерти – это смотреть на неё без страха. Ведь людям не страшно умереть, им очень страшно умирать. Мне, кажется, что Дмитрий Николаевич в последних четверостишиях этого стихотворения наиболее выпукло выразил, как проходит «тайный переход» из одного мира в другой. Роковая запредельная черта у поэта не горизонтальная, а отвесная, как скала над берегом реки или моря, моря жизни, где бушуют страсти, где царит любовь. И поэту удается создавать более страстные образы, чем сама страсть. Это он умело показал в стихотворении «Сама природа».

На солнечной скамеечке

В июньском парке гатчинском

Мы страсть в сердцах немеющих

Задуть старались всячески.

Себя напрасно мучили

Духовным вызреванием -

Нас голуби озвучили

Амурным воркованием.

Не подавали виду мы,

Не распалялись домнами,

Но воробьи нас выдали

Кульбитами нескромными.

Мы в чувственной внезапности

Друг другом не приручены.

Эх, перенять бы запросто

Нам искренность певучую!..

Скворцы упорно сватались,

К отказам нетерпимые…

По дуплам белки спрятались –

Пойдем домой, любимая!

Прочитав слова первой строчки в стихе «Сама природа», сразу же вспоминается популярная классика: «На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь, парнишка на тальяночке играет про любовь». А лирическому герою не нужны ни баян и ни гармоника. На лирический лад его милую даму сердца настраивают любовные игры и животных и птиц: воркуют голуби, кувыркаются воробьи, совершая цирковые кульбиты не на арене, а прямо на пыльных тропинках парка, скворцы нахально и упорно добивались взаимности у своей избранницы, и только скромные белки, устроившие в дупле дерева себе уютное гнездышко, укрылись от посторонних глаз внутри него. При этом не следует забывать, что милая дама героя умеет сама строить глазки, понимать намеки кавалера. И, владея артистическими приемами, готова свести с ума своего принца, своего избранника. Поэтому другого финала, как реплика: «Пойдем домой, любимая», женщина и не ожидала. Владея наукой флирта женщины повелевают миром.

Зато в другом стихотворении «Другой мужчина» у Дмитрия Николаевича возникла другая дилемма. Мужчина понимает, что вел себя неправильно, только тогда, когда от него ушла жена. Но чтобы появилась идея о причинах трагедии, необходимо проанализировать и собрать факты, предшествующие размолвке.

И лирический герой, сделав психологические изыскания, покопавшись, как археолог, в своей душе, делает выводы и находит виновника: во всем виноват он сам:

Грешно судить в прозренье позднем

Жизнь вертопраха,

Когда надежда рухнет оземь

Замерзшей птахой.

Когда жена уйдет, как сгинет –

Нежданно, молча, -

Обступит мыслями нагими

Тоска по-волчьи.

Теряю силы в хищном круге

«За что?!.» да «если!..».

Померкли за полночь хоругви

Священной мести.

Прозрение к мужчине пришло слишком поздно, когда жена его бросила и ушла, не говоря ни слова. А неистовое влечение, возникающее к тому, кто убегает от нас и есть настоящая любовь. Пламя любви такое жгучее и неподдающееся обычным средствам пожаротушения сжигает все надежды о возвращении беглянки в покинутый ею дом.

Лирический герой вершит над собой суд, называя свои поступки и поведение его к жене без обиняков четко: он вел «жизнь вертопраха». Такое редкое архаичное словечко подобрал для характеристики мужчины, но оно подходит очень точно к грешнику. И наказание «судье» не придется принимать самому. Вертопраха уже наказала судьба и обступила «мыслями нагими тоска по-волчьи».

В этой метафоре вложены Дмитрием Николаевичем все страдания и эмоции кающегося грешника. Он готов выть по-волчьи, которого охотники, обложив флажками красными, ранили, и его кровь, бегущая из огнестрельной раны, капает на снег и по этому следу его враги обязательно выследят и добьют. Вот и раздается из пасти волка злобный вой.

Герой стиха «Другой мужчина» уже помышлял о «священной мести». Но месть не может быть «священной». Чувствами мести движут самые низменные побуждения «мстителя». Ни капельки благородства в нем нет. И ни о какой «святости» не может быть и речи. Поэт Дмитрий Киршин иронизирует и одной строчкой перечеркивает все потуги о мести лирического героя, что нет у него даже знамени для такой борьбы: «Померкли за полночь хоругви…».

И приходится смирять гордыню. Но поэт, не оправдывая героя, показывает, что надежда всегда умирает последней и не все потеряно:

Друзья навязчиво постыли,

Враги – тем паче.

Ни Ярославны, ни Путивля,

Иссохли плачи.

Того гляди – забудусь вовсе

Похмельем краха,

Когда душа взовьется в осень

Продрогшей птахой.

Лирический герой в своем самобичевании уже становится, как выжитый лимон: «иссякли плачи» «похмелья краха». Но его душа уже готова встрепенуться и взвиться вверх к небесной синеве «продрогшей птахой». В начале стихотворения душа героя надежда рухнула «оземь замерзшей птахой» и вот уже «душа взовьется в осень продрогшей птахой».

Не замерзла, не умерла птаха-душа, а только продрогла на осеннем ветру в кризис среднего возраста.

Дмитрий Николаевич в этом цикле стихотворений о любви в одном из них «Дочери Марии» упоминал о втором пришествии снега». И в финале этого цикла не ставит вопросительный знак «спасет ли, рассудит ли нас?» «второе пришествие снега». Он заканчивает его стихотворением, в котором звучат оптимизм, надежда, любовь:

Не жребий нового героя

И не поход за сто морей

Открыл дыхание второе

В судьбе смирившейся моей.

Сминая жизни приглушенность,

Накрыла чувственной волной

Случайной встречи приглушенность –

Счастливой, искренней, земной.

Сердцебиением созвучным

Отмерен каждый светлый час,

И страсть в порыве неразлучном

Преображает грешных нас.

Об одиночестве не вспомним

В любви, что вместе мы творим.

Мой мир воспрянувший наполнен

Вторым дыхание – твоим!

Как у спортсмена стайера, так и в кризисе среднего возраста наступает момент, когда усталость вдруг отступает и появляется второе дыхание. У Киршина это дыхание олицетворяет любимая женщина, у них двоих не только появляется духовное второе дыхание, но и физическое, они при поцелуе чувствуют дыхание друг друга. И два их дыхания сливаются в одно в жарком поцелуе! И «страсть в порыве неразлучном преображает грешных нас».

Слова Дмитрия Николаевича «преображает грешных нас» очень созвучны со стихами великого русского поэта Сергея Есенина, который так же любил покопаться в своей мятущейся душе:

Дар поэта – ласкать и карябать,

Роковая на нем печать.

Розу белую с черною жабой

Я хотел на земле повенчать.

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились –

Значит, ангелы жили в ней.

Глава 4

Светоявление

В стихотворении «В последний путь» поэт Дмитрий Киршин показывает похороны своего коллеги, который горел, создавая прекрасные поэмы, сжигая свое сердце в полуночных бдениях над листом бумаги, которая сопротивлялась перу с чернилами, желая остаться холодно-белой, не допуская на лист возвышенные строчки поэта.

Но не только бумага не баловала вниманием лирического героя… Его не замечали ни издательства, ни власть, считая, что поэт должен быть голодным и нищим. Тогда у него будет стимул работать еще более творчески. И вот недооцененного, невостребованного творца лучезарной поэзии провожают в последний путь два – три человека: двое родственников, да один искренний друг, ценивший поэзию усопшего.

И потому горько скорбящему:

Нищим поэтам цена пятак,

Мельче могила…

Бросили в воду – сойдет и так,

Дешево-гнило!

Паводок ныне силен вдвойне –

Не до процессий!

Грязь имярек заслужил вполне

Стойкою спесью.

Душу творца отпоет один

Гомон вороний.

Справят зеваки скупой помин

Без церемоний.

Глухо потонет в земной нужде

Строф небожитель!

…Не хороните меня в воде –

Лучше сожгите!..

И только светлая полоска неба блеснула над кладбищем… Зато в стихах Дмитрия Киршина небо освещено яркими всполохами северного полярного сияния. Оканчивается у него первая строфа словами, которые режут слух «дешево – гнило». Но ведь это же часть нашего народного присловья: «Дорого, но мило, дешево, да гнило». А дорогого прекрасного поэта, но бедного, нищего, похоронили за пятак без лишних трат «дешево – гнило». При жизни же герой ходил с гордо поднятой головой, он то знал цену своей поэзии. А его считали спесивым и заносчивым человеком.

Ведь гениальные его творения никто не читал – если книга и выходила, то очень маленьким тиражом. Но писал он стихи не в стол, а для будущих поколений.

У родственников непризнанного героя тяжело на душе еще и от того, что отпевает несчастного только: «гомон вороний». Хотя его широко знали в узких кругах и считали небожителем строф.

И из уст «небожителя», тут и мертвый заговорит, заропщет, если его бросают в яму с водой, вырывается отчаянный крик: «Не хороните меня в воде – лучше сожгите!».

И вот новый лирический герой, тоже поэт в другом стихотворении Киршина оставляет для потомков свое завещание:

Свечение неба вбирая

В полярной отеческой мгле,

Я сердцем дотла прогораю,

Тоску отдавая золе.

Дай, Боже, под гнетом бессилья

Не сгинуть в постылых мирах!..

Развейте мой прах над Россией,

Вождями поверженной в прах!

Это ответ – протест над «водными процедурами» при похоронах нищего поэта. И этот протест раздается от возмущенного сильного волевого поэта:

Сиянье луны в изголовье,

Спасительный образ яви!..

Я предан земною любовью

Во имя вселенской любви.

Не поняты счастья намеки,

Бессонница ранит – остра…

Сожгите мой страх одинокий

В купальских высоких кострах!

Сколько творческих находок в этой строфе. Взять хотя бы афоризм о любви «Я предан земною любовью, во имя вселенской любви». Глобально, масштабно и в то же время очень ёмко. Как спираль Вселенной: то сжимается туго, то распрямляется в длину на миллионы световых лет: от земной любви до вселенной.

И бессонница у Киршина остра, как бритва, потому так больно и режет душу. Какая необычная метафора «счастья намеки». Не радость от нежданно привалившего счастья, только намеки на него – счастье возможно для любого.

И просит то лирический герой сжечь не прах, на языческих кострах, а страх его перед одиночеством. Ведь, если у поэта нет ни поклонников, ни доброжелателей, и он остается один на один за письменным столом без вдохновительницы Музы, то страх закрадывается в душу. Так пусть же сгорает этот страх «В купальских высоких кострах».

Да еще как сгорает:

Сгорает прижизненной славой,

К бессмертной строке не привык,

Листа недописанный саван –

Грядущей судьбы черновик.

Из огненно-красной стихии,

Как феникс прозрений простых,

Взметнется мой стих над Россией –

Той самой, чей Голос не стих!

Но сколько было бесплодных попыток заглушить этот Голос шлягерами, стонами, злобными выкриками в адрес России, которая растеряла под эти выпады не только территории, но и своё могущество. А чтобы сбить с нужной ноты этот дивный Голос, пытались даже сами «дирижеры». Как иностранные, так и отечественные маэстро.

Об этой «музыке» и идет речь в стихотворении Дмитрия Николаевича «Русь-диез минор»:

Вредно силой играть молодеческой

Иль молиться полночным стожарам,

Если плачи о судьбах Отечества

Стали главным, излюбленным жанром.

Шлягер новый поспеет к Успению –

Под аккорды вечернего звона

Мастера хорового терпения

Ноту выше возьмут на полстона.

Уязвленной души причитания

Сквозь узор партитурных солистий

Прорастут полифонным рыданием,

Чтоб фальцетом сорваться в солисте.

Пусть публичные слезы просрочены

И слышны подголоски мажора,

Но финальных оваций пощёчины

Стойко примет лицо дирижера.

Очень сильно сказано про жиденькие хлопки аплодисментов равнодушных слушателей. Их, эти слабенькие похлопывания ладошек, Дмитрий Николаевич называет элегантно и изящно – овациями. И тут же саркастически сравнивает эти «овации» с пощечинами по лицу «дирижера».

Ведь нельзя же о прошлом вспоминать только в миноре, есть и мажорные ноты. Во всем и в любви, и в жизни, и в политике нужны равновесия и сбалансированность в правилах поведения. А эти правила-то запомнить несложно: их всего десять.

В стихотворении «Светоявление» как раз и затрагивает эту животрепещую тему, и даже эпиграфом к стиху выбрал строчки из Евангелия от Матфея 10: 34-35: «…Не мир пришел я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровь её.

Поэт Дмитрий Киршин в «Светоявлении», как в маленький мирок обывателей, погрязших в грехах, проникает внезапно, словно светоявление во тьму души их. Слова «… Не мир пришел Я принести». А как комфортно было жить обывателям до той поры:

Удобно числиться в рабах –

Спросонья прятать в одеяла

Лубок дешевых идеалов

Иль подпоясанных рубах.

Блаженно ждать базарный день –

С пустой мошною торговаться…

И волноваться от новаций,

Что могут повредить плетень.

Привычно спиться к тридцати

Годам, приравненным к заслугам,

И вдруг опомниться с испугом:

«Не мир пришел Я принести…»

Поэт Дмитрий Киршин, как мне кажется, относит события, происходящие в стихе «Светоявление» к трагедии народа Украины, где кучка фашиствующих молодчиков из правого сектора поставила в жуткие условия большую часть населения, поставив народ на колени, превратив их в рабов.

Все начинается с идеологии. Это только, кажется, что проблема в мировоззрении состоит из двух точек зрения. Отнюдь, проблема всегда лежит между этими точками зрения. А когда эти точки сближаются, то проблем становится меньше, а когда они отдаляются, то потенциал напряжения увеличивается, и борьба среди людей с разными мнениями достигает апогея.

Слабые выбирают примиренческую позицию. Им, как четко подметил Дмитрий Николаевич, и удобно числиться в рабах. Свои «дешевые идеалы» можно засунуть под подушку вместе с рубашкой вышыванкой, которую при случае можно надеть на себя как кольчугу. Или бронежилет, когда в дом ворвутся бандиты правосеки.

Попадает в цель, в самое яблочко и фраза поэта «Блаженно ждать базарный день - с пустой мошною торговаться…»

Сейчас киевское правительство, на самом деле, выпотрошило из мошны почти все гривны, а вот торговцам на рынках на прилавки почти нечего положить из ходовых, недорогих продуктов. А за свой плетень, что его могут повредить инновации, уже давно сельчане не переживают. Все плетни или сгорели от взрывов снарядов, или раздавлены гусеницами танков. Все парни призывного возраста, У Дмитрия Николаевича есть реплика «Привычно спиться к тридцати»; или спиваются, прячась от очередной мобилизации за еще не сломанными плетнями, или в подвалах, а то и вовсе из Украины эмигрируют в другие страны.

И остается только верить (или не верить) президенту Порошенко, что он все силы прилагает, чтобы на Украине воцарился мир! Но уже мало кто верит королю шоколадному, что впереди у них сладкая жизнь. Тем более Петр Кровавый говорит один раз: «Я за мир», а три раза обещает разбомбить инакомыслящих «атомным американским оружием, превратив их дома, города и села в выжженное пространство.

Вот поэт и взял в эпиграф строчки из Евангелия: «не мир пришел Я принести, а меч». И он продолжает развивать эту мысль:

Тебе ль, пришедший разделить,

Не знать, что смута неделима?!.

Ты целый век проходишь мимо.

Народ не в силах исцелить.

Пусть не слыхать святых вестей

В глухом столетье эпохальном –

Мы души высветлим пасхальным

Сиянием в глазах детей.

И затрепещем, и прильнем

К высоким образам России –

Пред чудотворным, негасимым,

Неопаляющим огнем.

Этот вдохновенный монолог поэта не стоит даже комментировать. Эти слова льются прямо из сердца и черпаются из глубины души. Мне остается лишь еще процитировать несколько строчек поэта Киршина, чтобы сконцентрировать внимание читателя на миротворческой миссии России:

«Мы души высветлим пасхальным

Сиянием в глазах детей.

И затрепещем, и прильнём

К высоким образам России –

Пред чудотворным, негасимым,

Неопаляющим огнем.

Неопаляющий и негасимый огонь в нашей стране уже существует давно, после Великой Победы он горит во многих городах России – Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата.

В стихотворении поэта Киршина «Безответная любовь» нет никаких упоминаний о пылкой страсти, о любовных отношениях влюбленной парочки, тем более об отвергнутой любви. Вся ткань стихотворения «Безответная любовь» пронизана музыкой, которой вторит нежный голос певицы. Можно высказать предположение, что девушка поет об безответной любви, а взволнованный лирический герой, как раз и желает ответить ей таким же нежным чувством:

Я слышал звуки музыки далекой –

На склоне дня теряется мотив…

И с нею – голос нежный и глубокий,

Его порой сменял речитатив.

На шёпот волн мелодия похожа,

На трепет листьев рано поутру,

Она полна намёками, но все же

Неясных нот никак не подберу.

Напев летел вольней, неугомонней,

Но я в ночи, с собой наедине.

Не узнавал божественных гармоний,

Пока не понял: музыка – во мне…

И тихая, нежная музыка соединила сердца юноши и девушки. Осенняя золотая листва заворожила их так, что глаза влюбленных лучились золотисто – солнечным светом. Но робость юной девушки не позволяла им переступить быстро ту запретную черту сразу. Наступила в природе зима, у них в душе расцвели розы и любовь. Пусть звенит февральская вьюга, летит над землей поземка, в их ушах звенит «симфония первой встречи»:

Бесхитростно чувство шепчет,

У робости голос юн,

Но нити свиданья крепче

Плетеных канатных струн.

Влюбленно глаза лучатся –

Напрасно смиряют пыл

Обретшие силу счастья,

Лишенные прочих сил.

Метелями занесенный –

Сбивает с пути февраль,

Но двое в пути бессонны,

Забудут они едва ль

Симфонию первой встречи,

Разлуки ночной клавир –

Лишенные дара речи,

Обретшие дар любви.

Две стихотворные строфы вбирают в себя накал страстей и выплескивают радость и счастье этой первой встречи в космос галактики, так как радости столько, что в меньший объём её не уместить.

Симфонию сказочной любви поэт усиливает рефреном: в конце первой строфы и второй Дмитрий Николаевич рассказывает, что приобрели и что потеряли в «Зимней встрече» влюбленные. Только в завершающей фразе первой строфы сначала идет приобретения, а потом лишения. «Обретенные силу счастья, лишенные прочих сил», а во фразе второй строфы все наоборот: «Лишенные дара речи, обретшие дар любви».

Но обретение счастья на этом не заканчивается. Любовь юноши и девушки крепка, и разорвать узы любви вряд ли кому удастся: «Нити свиданья крепче плетёных канатных струн». Влюбленные понимают прочность канатов, и глаза их «лучатся». Да и были ли у них лишения – то? У них, по сути, одни приобретения, а потери чисто символические: лишились сил, а обрели счастье; лишились дара речи, а обрели дар любви.

И все-таки, какой бы сказочной и прочной не казалась юношеская любовь, её прочность и долговечность проверяет очень строгий судья – Время. Чаще всего эта проверка происходит во время кризиса среднего возраста. Тогда-то чаще всего и происходит подлом в любовных отношениях. Хотя Бог не посылает нам непосильных испытаний, но не такими уж прочными и оказываются нити крепко сплетенного каната. И тогда наступает прощальный вечер:

Прощальный вечер тает одиноко,

Не торопя до срока постареть…

Слепой любви всевидящее око,

Тебе в слезах начертано прозреть!

Страх полоснет бесчувственною бритвой,

Взаимность рассекая пополам –

И плач, перерастающий в молитву,

Невольно вознесётся к небесам.

Ему навстречу, словно на закланье,

Пресветло-мимолетным «Навсегда!»,

Исполнив потаенное желанье,

Сорвется в ночь мятежная звезда.

Сполохом над сердечною пустыней

Мираж страстей взметнётся вгорячах –

И в темноте реликтовой застынет

Безвременье на солнечных часах.

В этом небольшом стихотворении Дмитрия Николаевича в каждой строчке можно отыскать золотые крупинки драгоценного металла. Он не случайно набрел на золотоносную жилу прииска, который называется поэзией. Да и в поэзии успеха достигает тот, кто обладает огромным словесным арсеналом, как в армии, удачлив тот солдат, который хорошо стреляет. Поэтому посмотрим, покрутим каждую поэтическую строчку в этом стихе поэта Дмитрия Киршина. И так начинаю: «Прощальный вечер тает одиноко». Если взять вечер, как физическое и метрологическое явление, то вечер не может таять, его краски сгущаются до максимума, перехода в кромешную тьму ночи. Но поэт одним эпитетом – «Прощальный» переводит вышеуказанные понятия в поэтическое – чем больше тает вечер, растворяя любовь, и не оставляет никакой надежды на взаимность, тем больше вгрызается в сердце лирического героя, как голодный пес в уже давным–давно обмусоленную кость, одиночество. Оно занимает все пространство растаявшей любви. Но делает это вечер по-иезуитски, садистски больно: «Не торопя до срока постареть». То есть живи и мучайся. Сиди в одиночной камере от звонка до звонка.

Далее идут хлесткие строчка за строчкой, где одна дополняет другую: «Слепой любви всевидящее око, тебе в слезах начертано прозреть!» О, сколько тут творческих находок!

Слепой любви всевидящее око!» Кажется, что у слепой любви не может быть всевидящего ока – она же слепая. Но тот, кто слепо любит свою половину, видит только достоинства своего предмета вздыхания, а недостатки не видит в упор, как ослепленный человек. Но всевидящее око имеется и у ослепленного любовью индивидуума. Он видит, что любовь-то растаяла вместе с прощальным вечером сердцем. Вот вам и всевидящее око. Но, к сожалению, что это око прозревает, когда слезы огорчения, сожаления не промокают глаза и они станут вновь зоркими, зрячими.

Теперь рассмотрим следующую пару строчек: «Страх полоснет бесчувственною бритвой, взаимность рассекая пополам».

Разумеется, пока в разговорах иссякал вечер, в душе теплилась надежда, что все обойдется и уладится само собой. Но чем дольше длился разговор, тем больше и сильнее закрадывается страх, и в конце концов убийственный страх вышел из повиновения и полоснул бесчувственной бритвой по любви. Когда две половинки, витая в потемках, нашли друг друга и соединились в одно целое, а теперь острая бритва рассекла, это целое – «взаимность пополам».

Каждая «половинка» стала жить самостоятельно, но боль от пореза была неимоверной: «И плач, перерастающий в молитву, невольно вознесется к небесам». Слезы не только промыли всевидящее око, этот плач вознесся к небесам, как молитва.

Но запоздалый плач Небо не восприняло. Следующий афоризм Дмитрия Николаевича звучит так: «Ему навстречу, словно на закланье, пресветло-мимолетным «Навсегда!», исполнив потаенное желанье, сорвется в ночь мятежная звезда». Мятежница женщина взбунтовалась, собралась разорвать узы брака. Свое «потаенное желание» долго не высказывала и вот сорвалась и катится в ночь по небосклону падающей звездой. Оставляет в душе лирического героя яркий, режущий глаза и ранящий душу свет. Этот свет для героя как сверкнул: «сполохом над сердечною пустыней мираж страстей взметнется вгорячах». Герой опустошен расставанием с женой и душа его превратилась в «сердечную пустыню» - сердцу больно и пусто на душе. Но миражи былой страстной любви обманно сполохами дразнят лирического героя. Подходит тот неопределенный период после разрыва отношений между мужем и женой – безвременье. Ночь, как реликтовый лес будет заслонять те теплые лучи солнца, которые обогревали их обоих. И чеканные две строки поэта Киршина завершают стихотворение: «И в темноте реликтовой застынет безвременье на солнечных часах».

Герой остался один в гордом одиночестве. Дмитрий Николаевич в новом стихотворении «В одиночестве» эпиграфом поэт выбрал строчку из Евангелия от Иоана 161 – «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Одиночество после семейного разлада сильно сказалось на характере лирического героя. Он ушел в себя. Устал от общения со своими знакомыми, которые надоедливо, по комариновому зудят над самым ухом, заставляя его снова и снова вспоминать свою жизненную трагедию. Герой замкнулся, не желает вести пусто сторонние разговоры, а на улице макушка лета – июль . Плавится не только асфальт на дороге, а и мысли раскисают и путаются в голове. Герой старается быть отшельником, а потому проводит на пустынном балтийском берегу Финского залива, греясь на песочке, слушая успокаивающие шуршания волн, накатывающихся на песчаную косу:

Июль – немеют лиры струны,

В стихах ни слова, ни сюжета…

Облезлая лоснится дюна

Тонзурой на макушке лета.

Жара главенствует всецело

Народам северным в подспорье.

И ни души – сплошное тело

На продувном балтийском взморье.

Загаром грезят домоседы,

Играют волны солнцем невским…

И не с кем разделить беседу,

И разделить молчанье не с кем.

Последняя фраза вначале кажется парадоксальной. Да, в одиночестве сначала хочется уединения, но потом возникает желание поговорить с кем-то. Но поделиться молчанием… Но не надо игнорировать, что и молчанием можно то же поделиться. Когда рядом, пусть даже и незнакомые люди, есть уверенность, хотя и молчишь, как затворник, что при желании можно всегда, перекинуться словечком. Как говорят в народе: «Нечего сказать, то и «Да!» слово».

В конце концов, в молчании можно пообщаться мысленно с Богом:

А выше древнего светила –

Господь в расплавленном зените

Свой правый суд вершит вполсилы,

Судеб распутывая нити.

Подобья Божьего этюды

Незавершенны, но прилежны…

И ни души – хоть души всюду

На теплом райском побережье.

Неумолкающий молебен

Земные просветляет лица.

Но с кем поделиться Небом

И Словом не с кем поделиться…

Лирический герой – поэт и для него существует острая необходимость поделиться с людьми и Небом и Словом. И Манифест Поэта я уже приводил выше в другом стихотворении поэта Дмитрия Киршина. Там разбор полетов проводился подробно и дотошно, а сейчас я приведу лишь окончательные строчки Манифеста Поэта, который уверен, что труд его не напрасен. Огонь души поможет согражданам выбрать правильный путь. Так гори же, гори ясно, чтобы не погасло:

Сгорает прижизненной славой,

К бессмертной строке не привык,

Листа недописанный саван –

Грядущей судьбы черновик.

Из огненно-красной стихии,

Как феникс прозрений простых,

Взметнется мой стих над Россией –

Той самой, чей Голос не стих!

Да, такой взметнувшийся стих над Россией никогда не стихнет!

И какие бы нелицеприятные, неудобные слова поэт Киршин не говорил в адрес злопыхателей, которые готовы хаять не только поэта, но и Родину, им не удастся придать забвению ни поэта, ни Родину.

Когда Министр пропаганды фашистского рейхстага Геббельс приказал исключить из энциклопедического словаря немецкого поэта Генриха Гейне, публицист Дон – Амикадо прокомментировал это так: «Одному дана власть над Словом, другому над словарем».

Владимир Крайнев

Прочитано 1813 раз