Апаш – парижский люмпен
Изидора – так называл Дункан Есенин
Смертельное танго
Как поэт Я нынче что-то стою,
У меня лишь творческий запой.
Научился жертвовать мечтою
Ради милой лиры золотой.
Танцевала танго Айседора.
Объявила коротко: «Апаш»
И играла пьяницу и вора
Кем был сам, слуга покорный ваш.
Уличную, тонкую девчонку
Айседоре шарфик заменил.
А апаш отвел её в сторонку,
Издевался и жестоко бил.
Долго трепыхалась, извивалась
Девушка в безжалостных руках.
Мое сердце кровью обливалось,
Чувствуя и боль её и страх.
Судорожно пальцами сжимая
Он её как веточку ломал.
А она, сознание теряя,
Устремила взор в притихший зал.
А когда апаш швырнул на землю,
Тело бездыханное её,
Понял я, что шум толпы не внемлю:
Гибнет в танце призрачный партнер.
Это был прекрасный, страшный танец,
Изадора, милая моя,
Я в своей стране, как иностранец.
Пусть не ездил в дальние края.
Мне ж Дункан шепнула: «Ах, Есенин» -
Словно листья падали слова:
«Вы такой весенний, не осенний,
Только золотая голова!
Приглашаю Вас на белый танец.
Жертва – я, мне отказать не смей!»
… Если б знали: шарфик точно станет,
Нам петлей… в твоей судьбе… в моей…
Я уткнулся головой в колени,
В красный, шелком льющийся хитон
А вокруг все так и обомлели:
«Танцовщицу покоряет он!»
Дама с лорнетом
Я без шапки, словно для завалинки,
Зачесав под «Бабочку» на лбу
По снежочку в деревенских валенках
В Питере по Невскому иду.
А в салоне меня дама встретила
И, брезгливо посмотрев в лорнет,
Сморщив носик и вздохнув, отметила:
«У вас обувь странная, поэт.
В ней, наверно, вы коров доили
Иль в хлеву пшеном кормили кур
Никогда в салон не заходили
В полушубке из овечьих шкур».
Я спокойно показал ей пальчики,
Хоть сдержаться было нелегко:
«Да, коров в деревне доят мальчики,
Сцеживая с вымя молоко».
Кто считает: курочка не птичка,
Пусть приедет как-нибудь в село.
Курица, когда снесет яичко,
Ей бывает очень тяжело.
« Вы живете мрачно, без просвета…»
«За сохой ходил я с детских лет.
Без села не стал бы я поэтом
Ты послушай хоть один сюжет:
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок лапкой моет рот,
Говор кроткий о себе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда».
Дама свои губки искривила
И пошла тихонько в кабинет,
Прошептав: «и я его любила,
А в душе остался горький свет».