Ирина Ватутина
Смоковница растет в моем саду…
Смоковница растет в моем саду,
Как символ чистоты и сильной веры.
Такой, что, не стесняясь, упаду
На грязный пол под выгнутые сферы.
Что пол! Отмыть его такой пустяк!
Свою бы душу защитить от грязи.
Заметив, сразу вырвать грех – сорняк,
Готовый укрепить корнями связи.
Грешна, и покаянья не стыжусь.
Плод дерева познанья ем упорно.
И завязью – порывом я горжусь:
Частенько помогает мне проворно.
Лисички, не шныряйте меж стволов,
От разума с судьбой оберегите.
Пусть дух летит, не ведая оков!
И встану я с колен, пойду, смотрите!
Костер на новолуние
Пусть сгорает все плохое
В жарком пламени горя.
Не с любовью нажитое,
Горем мученое зря.
В полынье заиндевелой,
На семи ветрах, насквозь,
Я сражалась, как умела.
Все хорошее сбылось.
Языки взлетают жестко,
Воздух жаром теребя.
Новый месяц выйдет робко,
Боль мою возьмет в себя.
Зачем купаться в луже,
если дан на счастье каждому небесный океан
Инженер-экономист Ирина Ватутина всю свою профессиональную жизнь занималась обработкой экономической информации. Она великолепно понимает сухой, точный язык цифр, не хуже чем свой родной русский. Выбрала профессию и поступила в институт Ирина Ивановна, когда еще здравствовал генсек Брежнев.
Его крылатую фразу: «Экономика должна быть экономной» цитировали почти на каждом партсобрании, над ней подсмеивались в любой семье за кухонным столом под рюмку чая: «Экономная экономика все равно, что масло масляное – аксиома». Хотя если бы математическая аксиома, истина не требующая доказательства, касалась напрямую то они бы быстренько отыскали бы доводы и доказали бы любую аксиому и все таки экономисты в те времена были в почете.
К тому же назревал информационный взрыв, и вдалеке брезжила заря всеобщей компьютеризации. Ирина окончила 10 классов с золотой медалью и для нее поступить в престижный ВУЗ, не составляло никакого труда. О поэзии девушка не мечтала, она взахлеб, до 2-3 часов ночи, до третьих петухов зачитывалась стихами Р. Рождественского, В. Маяковского, М. Цветаевой. Читала она не по принуждению (оба родителя были учителями), а по своему настрою, по состоянию собственной души.
Маяковский ей нравился не как дважды революционер в стихосложении и борьбе с царским правительством, а как поэт-лирик. Строчка: «Если расстались, развиднелись ели» стучит в висках до сих пор. Ирина радуется, что Маяковский не состоялся как революционер, а победил в нем поэт. И мало кто знает, что он написал так трогательно: «Я хочу быть понят родною страной, а не буду понят – ну, что ж: по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь».
Стихи Есенина Ирина читает редко: от его искренности ком подкатывается к горлу, а на глаза наворачиваются слезы. Поэтому и выбирает из его поэзии короткие, но пронзительно-проникновенные строчки. Они ей дороже длинных предлинных поэм.
- Он свою душу вынимал напоказ, - говорит Ватутина. – Только примитивный человек увидит в нем только пьяницу и дебошира. Интеллигентный понимает, что с бокалом вина у Сергея Есенина боль уходила.
- А за интеллигентность нельзя считать только образованность, - считает Ирина. – У моей бабушки 2 класса. В детстве швейной машинкой себе указательный палец прострочила и бабушкина мама, посчитав, что это перст судьбы в третий класс ее не пустила. Но когда ей было 75 лет, и она посмотрела кинофильм «Анна Каренина», то страстно захотела перечитать роман Льва Толстого и отправила меня в библиотеку. А дедушка даже в 89 лет газеты читал. Главное в человеке не образование, а воспитание.
Сама Ирина Ватутина стихи и песни запоминала с двух раз. Первый раз читала или слушала любое литературное произведение. А если что-то ей нравилось, то перечитывала второй раз. Наутро уже могла без напряжения рассказать стихотворение наизусть. Но сочинять сама все еще не решалась.
Наступили новые времена. И новые песни придумала жизнь. Ирине нравилось не абы что, а только песни умных авторов: Окуджава, Митяев, Макаревич со своей «Машиной времени».
- У Макаревича не все нравится, - говорит Ватутина. – Вот, например, он утверждает: «Мир прогнется под нами». Сомневаюсь, что такое может случиться в ближайшее время. Скорее наоборот, нас может согнуть и сломать мир. А в Макаревиче гордыня говорит.
Доктор Леви, автор многих книг по психологии своим творчеством как бы подтолкнул Ватутину.
- Интереснее всего в мире не природа, а люди. В каждом из нас жив ребенок: «Мир предсонья, послесонья жадно манит и томит».
Она стала писать стихи. А вот теорию Дейла Карнеги так и не смогла воспринять.
- Его труды написаны не для нашей страны, не для России. Нельзя разложить по полочкам стеллажей и шкафов душу нашего народа. Не вписывается наша русская душа, ни в какие рамки. Мне рассказывал один человек, что его знакомые следовали учению Карнеги. Они научились умело общаться с людьми, широко, но наигранно улыбаясь: «Чи-и-з». Только счастья им это умение не принесло – остались одинокими. Улыбка-то на лице есть, а души-то нет. Я люблю в людях искренность и перестаю общаться, кто врет и лукавит.
Многие поэты и писатели затрудняются вспомнить свои первые вирши, первые слова в начале своего творческого пути. Ирина Ивановна, не задумываясь, произнесла:
- Обида, зависть, корысть и обман… О, люди, как мелки ваши желанья! Зачем купаться в луже, если дан на счастье каждому небесный океан, чтобы сбылись желанья.
Моему удивлению не было предела, а Ватутина, заметив его, сразу разъяснила секрет своей алмазной памяти:
- Много лет я веду ежедневник. Перелистывая его даже раз в неделю, постоянно встречаешься со своим первенцем. А я уже вам говорила, что запоминаю стихотворение с двух раз.
Принципиально отличается у Ирины от других мастеров подход к своему творчеству и труду. В отличие от Маяковского, который признавал труд поэта с добычей урана: «Он сам перелопачивает тонны словесной руды, ради одного грамма радия». Для нее же писать стихи – удовольствие, а не упорный, тяжелый труд:
- Самое главное, чтобы под рукой оказались вовремя карандаш, лист бумаги и резинка, - говорит Ватутина. – Когда я услышу стихи, нужно быстро записать первую строчку. Да, да, стихи я слышу и сразу записываю. Но куда потом поведет, приведет первая строка, я и сама не знаю. Не понравится слово - стираю резинкой, пишу новое. Поэтому у меня нет черновиков – пишу сразу набело. Полежит листочек на столе денек, другой, опять в дело идет резинка… И так много-много раз. В конце концов, одерживает победу карандаш и передает эстафету компьютеру. Ирина, всю жизнь, проработавшая с компьютером, изначально пишет стихи простым карандашом. Ведь в поэзии дело не в компьютере, а в человеке.
- Мы все живем, чтобы развиваться, совершенствоваться, - пояснила свою мысль Ватутина. Нельзя останавливаться в своем развитии. Кто стоит на одном месте, это означает, что он умер.
Ирина Ивановна вздохнула и добавила с сожалением:
- Физически он существует, но на земле очень много ходят мертвых душ. Для меня самое интересное в жизни думать. Вот стала предо мной сложная проблема. А хорошенько подумаешь и понимаешь, что сложность была кажущейся. На самом деле все просто и ясно.
Первый слушатель и ценитель поэзии Ирины - ее муж.
Хотя сам он стихи не пишет, но одобряет, поддерживает и уважает ее исканья в творчестве.
- В стихах, - говорит Ватутина, - жизнь моя как на ладони – не спросишь ничего. Иногда самой становится страшно читать свои стихи. Про тебя другие будут знать такое, что не следовало бы, знать посторонним.
В жизни же семьи Ирины Ивановны были не только радостные, безоблачные дни. Много пришлось им хлебнуть горя. Но вместе стойко перенесли ненастье. Вот тогда и стала применять для снятия сильного стресса стихосложение. Не оставалось внутри ее места для боли, эмоции переполняли душу и выплескивались они наружу. Именно в такие минуты Ирина Ватутина берется за карандаш. Просматривая ее рукописи остановился на одном стихотворении, которое мне показалось ее программным:
Меня прогнали через строй,
Да с вытянутой кожей.
С той стороны, где сам порой
Себя узнать не можешь.
То взрывы чувств, то тишь глубин
Души, что так устала.
Хотели просто взять рубин
Любви, а вставить жалко.
Ему светить еще в судьбе
Счастливым жарким светом,
А в сердце места нет змее…
Жар жизни! Будь поэтом!