Читая повесть Геннадия Ларковича «Без вести пропавший», невольно восхищаешься великолепному литературному языку писателя. Поэтическая образность его позволяет автору буквально в двух-трех строчках изобразить яркую, незабываемую картину нашей русской природы.

Вот Матрена Филипповна спешит с письмом на почту весной:

«Хлопнула дверью и кустистая сирень, облапившая крылечко, стряхнула наземь пригоршни стылой росы. Выпало ее уйма. Даже гребень райцентровского большака так взмок, что кажется свежевспаханной бороздой».

А вот осень. Мать узнавшая о малодушии своего сына, попавшего в плен, идет к родным его однополчанина, геройски погибшего в том бою:

«Ноябрь. Солнце измоталось за лето. В гору не взбирается. А все бочком по краю неба спешит на покой. Красное, иззябшее, неласковое. А над головой тучи брюхатые. День и ночь плывут как крыги в половодье. Того гляди снег посыплет».

Думаю, любой человек с благодарностью прочитает эти поэтические строки. Вы скажете, почему же проза Ларковича поэтическая? Первым поэтом был не тот, кто складно произнес два предложения, срифмовав: галка-палка. Первым поэтом стал человек, создавший романтический образ, сравнивший свою любимою женщину с прекрасным цветком. Повесть Геннадия Ларковича по сути – это баллада о матери. Есть знаменитая «Баллада о солдате»: любящий сын-солдат, во время войны стремится хоть на одну минутку повидаться со своей матерью. Есть «Альпийская баллада»: русский солдат Иван, бежавший из плена, спасает девушку, погибнув ради величия любви. Ларкович написал «Балладу о Матери».

Кажется, что мог написать интересного автор о деревенской женщине, которая одиноко живет тихонько в своем маленьком домишке. Матрена Филипповна проводила на фронт мужа и своего единственного сына. На мужа получила похоронку, а в конце войны сообщение: «ваш сын пропал без вести». Вдов после войны в России были миллионы, столько же матерей, не дождавшихся своих сыновей. Не вернувшихся живыми домой. Только память, горькая память и острая, незатихающая даже через годы и десятилетия боль.

Ларковичу удалось в судьбе одной из них показать драму послевоенной ситуации: великую скорбь и неугасимую любовь матери. Трагизм и поэзия неразрывны в произведениях многих русских писателей. Не осмеливаюсь сравнивать, но, мне кажется, широта и великолепие донских лазоревых степей схожи с раздольем Старооскольской Ямской степи. И не только внешне, но и внутренним своим содержанием.

Без вести пропавший все-таки не погибший. У Матрены Филипповны теплится надежда, а вдруг сын жив. И она ждет, может быть даже чуда. Ждет, как когда-то ждала письма. Ей даже сон приснился:

«Вышла в сени, метель метет. В сени со двора белыми хлопьями валят письма. Треугольнички, треугольнички, треугольнички. Она молодая и веселая. Она ловит треугольнички и целыми пачками кладет за пазуху. Сугробы из писем под ногами, а она ловит их и ловит. Хохочет, отмахивается, когда ж читать».

В этот же день Матрена Филипповна, свалившаяся от болезни в беспамятство, получила запоздавшее извещение: «рядовой Алексей Калугин летом 1942 года пропал без вести».

Пропал не погиб. Ждала вестей от своего сына мать еще пятнадцать лет. Сердцу своему верила, а может быть русскому обычаю: пока не увидишь человека мертвым, так для тебя он все еще живой. Казалось, наступила кульминация. Но события повести «Без вести пропавший» Геннадия Ларковича вступают в самую трагическую стадию. В райсовет пришел запрос Алексея Кулагина: жива ли его мать? Разыскался след сына. Занесло его в солнечную Бразилию.

Долгожданное письмо не принесло облегчения и радости. В плен попал ее Алеша почти добровольно. Переписываются  сын с матерью, только теперь не радуется, а пугается Матрена Филипповна, встречая почтальона. А однажды все письма Алексея, вместе с его фотографиями на самое дно сундука положила. Как будто похоронила его.

Словами последнего письма матери повесть Ларковича начинается и ими же почти заканчивается:

«А третьего дня сдох Курган. Приполз на животе на самое крылечко, взвыл… Сдыхать домой приполз». 

И как тяжело ей читать в ответ на это слова родного сына, русского человека:

«Был у представителя вашего посольства».

Ларкович не акцентирует, не подчеркивает, не выставляет на показ свое отношение к Алексею. Но строчка в письме «вашего посольства», а не нашего, говорит сама за себя. Получается, что Родина то уж е не его, а только Матрены Филипповны. Много монументов, памятников после войны было воздвигнуто в России. Есть монументы Родина-Мать в Сталинграде над Волгой, и в Ленинграде на Пискаревском кладбище.

Однажды, в День победы, я спросил знакомого ленинградца-блокадника. Спросил машинально, не придавая особого значения вопросу:

- Почему Пискаревское? Ведь слово пескарь пишется через «Е», а не через «И».

Вопрос для блокадника был неожиданным. Он не готовился на него отвечать, поэтому ответ его ошеломил меня:

- Почему ты решил, что Пискаревское от слова пескарь? Название мемориала произошло от двух слов: писк и рев. Писк младенцев и рев взрослых.

В памятниках Родина-Мать оба слова сливаются воедино. В повести Ларковича для Алексея слово Мать отождествляется со словом Родина. И сын матери из страны возвращается к ним спустя много лет.

Был День победы – радость со слезами на глазах. Вернулся сын – горечь пополам с радостью. Даже слово мать для Матрены Филипповны было в письмах своим родным, близким, а тут приехал вроде бы чужой человек. Хоть и с большим количеством подарков. Автор, это отчуждение показывает одной строчкой:

«В избе стало тесно от барахла».

Но это вечером, а утро вечера мудренее. Матрена Филипповна чуть свет молится. Пути господни неисповедимы, и она просит прощения у бога. Просит и за себя, и за своего сына.

Ведь она же Мать.